Текст книги "Я, Хмелевская и труп"

Автор книги: Ирина Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Ирина ВОЛКОВА
Я, ХМЕЛЕВСКАЯ И ТРУП

* * *

Тридцатиградусная жара уже почти месяц терзала не привыкших к таким температурам жителей Москвы. И, похоже, только я, с детства испытывающая непреодолимую ненависть к холоду и снегу, чувствовала себя в своей стихии.

Однако в тот знойный полдень столбик термометра зашкалил за тридцать пять, и я поняла, что пора немного охладиться. Включила в машине кондиционер и, чтобы счастье было полным, засунула руку в «бардачок», нащупала там первую попавшуюся кассету и, засунув в магнитофон, нажала кнопку пуска.

Страстные звуки фламенко, грянувшие из стереоколонок почти на предельной мощности звучания, заставили меня подпрыгнуть от неожиданности, и машина чуть не потеряла управление. Тихо чертыхнувшись сквозь зубы, я убавила звук до еле слышимого. В такой расслабляюще прекрасный и знойный день душа как-то не принимала избыточного накала чувств. Хотелось чего-то мирного и пасторального.

С умилением глядя на мелькающие за окном стройные русские березки с порхающими среди них бабочками и купающимися в цветочной пыльце шмелями, я машинально вслушивалась в сильно искаженные андалузско-цыганским акцентом слова песни.

– Ай-яй-яй, дай мне яду, дай мне яду, ведь я хочу умереть, потому что я не могу жить с тобой, – раз за разом все более надрывным и тоскующим голосом выводил темпераментный испанец под бурные переливы гитарных аккордов.

Я рассмеялась. По-моему, миф о загадочности русской души выдумали и распространили сами русские, чтобы хоть в этом догнать и перегнать Запад.

Никакие логические построения не могли бы объяснить, какого черта молодой и здоровый испанский мужик собирается свести счеты с жизнью из-за того, что он не может жить с этой женщиной. Вот если бы он не мог жить без нее, это было бы еще более или менее логично, романтично даже. А если тебе плохо с женщиной – так просто брось ее, или разведись с ней, или, на худой конец, отлупи разок-другой, чтобы она не доставала тебя. Но травиться и притом еще просить, чтобы она моталась по аптекам или магазинам в поисках яда для тебя, – это уж ни в какие ворота не лезет.

Впрочем, наверное, потому и говорят, что по-настоящему понимать и исполнять фламенко могут только испанцы.

Однако, если отрешиться от смысла текста, голос певца был великолепен, музыка под стать ему, и на смену ленивому благодушию постепенно приходило возбуждение, которое в моем случае обычно чревато не слишком разумной тягой к приключениям и жаждой острых ощущений. Впрочем, возможно, в этом был виноват кондиционер. Обычно при тридцатипятиградусной жаре я не склонна к избыточным выбросам энергии.

Под совокупным действием фламенко и кондиционера я представила, как несусь за рулем «Мерседеса» на полной скорости по шоссе, ведущему из Ниццы в Геную, ловко вписываясь в головокружительные повороты горного серпантина. Справа от меня отвесно уходят вниз обрывистые склоны с прячущимися в их складках роскошными белыми особняками княжества Монако, а еще ниже на лазурной зыби Средиземного моря застыло множество хищно вытянутых корпусов яхт…

Теперь оставалось только придумать, чего ради меня ни с того ни с сего понесло из Ниццы в Геную.

Сейчас в Монако как раз ведется подготовка к старту гонок «Формула-1». Возможно, в Генуе у меня назначено свидание с одним из гонщиков?

Машину резко тряхнуло, и, подпрыгнув на сиденье, я больно ударилась головой о крышу и снова чертыхнулась, на сей раз громко. Размечтавшись о скоростном европейском шоссе, я как-то совсем упустила из виду, что еду-то я по Подмосковью, а выбоины на наших дорогах – дело столь же привычное, как инфляция. Верно подмечено в песне:

 
У нас кладут асфальт местами и немного,
Чтоб всякий оккупант на подступах застрял.
 

К тому же на дороге, по которой я ехала, вообще не было асфальта. Выругавшись еще раз, я выключила фламенко, сообразив, что в моей ситуации нельзя терять бдительность, отвлекаясь на пусть и приятные, но далекие от реальности фантазии.

А реальность была такова: я действительно ехала на «Мерседесе», конечно, не «шестисотом» и слегка подержанном, но еще вполне ничего. Проблема заключалась в том, что, во-первых, «Мерседес» был не мой, во-вторых, у меня не было на него доверенности, в-третьих, у меня не было с собой прав и вообще каких бы то ни было документов, и, в-четвертых, не было у меня с собой и очков.

Возвращение к реальности несколько встревожило меня. Я находилась в том счастливом возрасте, когда женщина еще сохраняет свою привлекательность, но уже слегка избавляется, если это вообще возможно, от присущей подростковому периоду самоуверенности и тяги к всевозможным приключениям и рискованным предприятиям. Правда, от тяги к приключениям полностью избавиться мне не удалось, но лет в двадцать пять во мне проснулся-таки здоровый инстинкт самосохранения и даже не свойственная ранее склонность к удобствам. Так, дикому отдыху в палатках, лазанию по скалам без страховки и скачкам на лошади без седла и поводьев я стала предпочитать уютные номера в отелях с видом на море, безопасную езду на велосипеде и подводный спорт.

Теперь же инстинкт самосохранения говорил мне, что одинокая женщина на чужом «Мерседесе» и без документов – просто находка для хищников из ГИБДД – бывшего ГАИ и, если меня-таки остановят, этот прекрасный летний день будет окончательно испорчен.

Впрочем, вероятность того, что я встречу гибэдэдистов (звучит почти как гэкачеписты) на этой отдаленной проселочной дороге, была мала, но, чтобы дополнительно подстраховаться, я свернула на узкую лесную просеку, по которой, как я знала, я смогу выехать на уж точно не посещаемую гаишниками проселочную дорогу.

Просека была узкой и неровной, и, поскольку, как я уже упомянула, очков у меня не было, мне приходилось щуриться, пристально всматриваясь в выбоины и ямы. То, что удача отвернулась от меня окончательно, я поняла, когда лопнуло колесо. Колес я не меняла ни разу в жизни, хотя несколько раз видела, как это делают. Возиться под палящим солнцем с домкратом и пачкать руки, отвинчивая туго затянутые гайки, мне не хотелось, но, похоже, другого выхода не оставалось. С тяжелым вздохом я вышла из машины, надеясь на то, что в багажнике найдутся запаска и домкрат.

Подойдя к багажнику, сообразила, что забыла его открыть. Кнопка, открывающая багажник, находилась на панели управления.

Солнце палило немилосердно. Организм бурно протестовал против незапланированных занятий тяжелым и непривычным физическим трудом. Кляня себя за тупость, я вернулась к передней дверце, потом снова к багажнику и, наконец, откинула его крышку. Похоже, небо вняло моим молитвам – в багажнике действительно лежали домкрат и запасное колесо. Но там оказалось и еще кое-что не совсем обычное. Это было совершенно обнаженное и очень даже мертвое тело перуанского индейца. Его предплечье украшала хорошо знакомая мне треугольная ритуальная татуировка – стилизованное изображение жабы, змеи и ягуара. Это была татуировка племени юнка.

Обычно я не склонна ругаться, но этот день не был похож на другие, и я выругалась уже в третий или в четвертый раз. То, что лежало в багажнике, было гораздо хуже, чем езда на чужом «Мерседесе» без документов.

Но самое ужасное заключалось в том, что я получила в точности то, что хотела.

– Мне нужен труп, причем срочно! – решительно заявила я три дня назад, прогуливаясь по лесу в компании своего любимого черного терьера, подруги-переводчицы и ее мужа, свихнувшегося на буддизме и собирающегося в ближайшее время бросить семью, чтобы стать отшельником в Гималаях.

Подруга весело рассмеялась.

– Если тебе действительно нужен труп, ты получишь его, – неожиданно мрачным и даже слегка замогильным голосом провозгласил муж-буддист.

Он не смеялся. Он был совершенно серьезен.

– Вот и отлично, – весело отреагировала я и тут же перевела разговор на другую тему, опасаясь, что будущий аскет начнет читать нам лекцию об опасных и непредсказуемых последствиях взаимодействия греховных человеческих желаний с Универсальной Космической Энергией, о моральном кодексе буддиста или – что еще хуже – о карме и дхарме.

И вот теперь выясняется, что муж-буддист оказался прав, а моя сказанная в шутку фраза стала реальностью. Более того, я получила не какой-нибудь там рядовой труп русского, украинца или «лица кавказской национальности», нет, в багажнике не принадлежащего мне «Мерседеса» лежал столь редкий в подмосковных краях чистокровный перуанский индеец. Так что во всей этой мистике с желаниями и Космической Энергией, возможно,-что-то и есть, хотя я, по правде говоря, больше верила в совпадения, чем в законы кармы.

Я наклонилась, внимательно рассматривая тело. Индеец был маленького роста с неестественно желтой, как при тяжелой форме желтухи, кожей. С подтянутыми к груди коленями он без труда помещался в просторном багажнике «мерса». Туловище индейца было развернуто так, что он полулежал на спине, и его широко открытые глаза, не мигая, буравили небо. С левой стороны груди виднелось узкое входное отверстие колотой раны, от которой тянулась тоненькая извилистая струйка уже запекшейся крови. Машинально я отметила, что такая рана могла быть нанесена стилетом или навахой – узким складным испанским ножом. Меня поразило, насколько красивым и пропорциональным оказалось тело индейца. Он был сложен просто божественно.

При жизни Росарио Чавес Хуарес не казался мне привлекательным, впрочем, я никогда раньше не видела его обнаженным. Широкоскулое желтое лицо ацтекского божка с резкими и грубыми чертами, с жесткими, как проволока, иссиня-черными волосами, большим ртом и узкими миндалевидными глазками вызывало у меня скрытую неприязнь, хотя объективных причин для нее вроде бы не существовало. Мне было непонятно, почему вокруг Чавеса неизменно крутились влюбленные в него на редкость привлекательные с моей точки зрения девушки. Теперь, увидев тело Росарио, я начинала их понимать.

Вообще-то в своей повседневной жизни я никогда не отличалась особенным хладнокровием. Обладая легко возбудимой нервной системой и живым писательским воображением, я вечно представляла себе что-нибудь ужасное, что пока еще не произошло, но может произойти, беспокоилась по всяким пустякам вроде того, что моя собака может простудиться, лежа на асфальте, и заболеть или что она, гуляя в лесу, нахватается клещей. Я задумывалась над тем, что делать, если случится очередной государственный переворот и опять начнут сажать всех в лагеря, или о том, что станет с нашей экономикой, если западные банки откажут нам в кредитах. Я заранее прикидывала, что предпринять, если в разгар зимы в моем доме отключат воду, отопление, электричество и газ, что, впрочем, регулярно происходит в Сибири и на Дальнем Востоке.

Я запасалась свечами и миниатюрными дровяными печками-«буржуйками», на случай голода в стране, я освоила, как выживать в лесу и как заготавливать впрок съедобные растения и коренья, и все это при том, что жила я, по нашим российским меркам, очень даже неплохо и никогда не страдала от голода, холода или политических преследований. Словом, я была паникершей. Но, странное дело, как только я попадала в действительно опасную ситуацию, а это случалось нередко и обычно по моей собственной глупости, все мои воображаемые страхи мигом исчезали, и я начинала действовать достаточно здраво и логично до тех пор, пока все не улаживалось. Мне даже казалось, что от стресса я на какое-то время вообще утрачиваю способность испытывать эмоции и волноваться.

Вот и сейчас я смотрела на скорчившегося в багажнике мертвого Росарио Чавеса, не чувствуя почти ничего, кроме смутной жалости, из-за того, что по каким-то непонятным мне причинам оборвалась жизнь молодого, полного сил парня.

В моем мозгу уже прокручивались варианты того, как мне действовать. Вариантов было много, отсутствовал среди них лишь один – вызвать милицию. В том, что милиция быстро найдет истинного убийцу, я сильно сомневалась. Им в общем-то и искать было не надо – я под рукой с чужой машиной и трупом знакомого мне человека в багажнике. Правда, мотива вроде у меня нет, но придумать мотив для убийства известного в определенных кругах латиноамериканского донжуана было не так уж трудно.

Мне оставалось выиграть время. Было ясно, что рано или поздно милиции станет известно, что именно я находилась в машине. Оставалась слабая надежда, что за это время милиция выйдет на след настоящего убийцы. Я с тоской подумала, что, похоже, искать убийцу придется мне самой. Впрочем, недавно я, как полная идиотка, просто жаждала подобного приключения. Я решила, что было бы гораздо лучше, если бы некоторые мои желания выполнялись лишь в мечтах, но никак не в реальной жизни. Все-таки гораздо приятнее проигрывать приключения в воображении, хотя некоторые считают, что воображение писателя должно отталкиваться от его реального жизненного опыта.

Я достала из сумки платок, тщательно протерла отпечатки пальцев на багажнике и в салоне и постаралась уничтожить все следы своего пребывания в машине – подобрала парочку выпавших волос и банку от кока-колы со следами губной помады. У меня даже мелькнула мысль облить машину бензином и поджечь, но я отмела ее по двум причинам: во-первых, за это я могла действительно подпасть под статью, а во-вторых, подруга, которой принадлежал автомобиль, никогда в жизни не простила бы мне уничтожения ее горячо любимого вишневого «мерса».

Потом мне пришла в голову замечательная идея. Я захлопнула багажник и, оставив открытым окно со стороны водителя, «забыла» ключи от машины в замке зажигания.

Бросив на машину прощальный взгляд, я бодро потопала по просеке. Заметать следы на земле я не стала, ибо знала, что в подобных случаях, чтобы не оставлять улик, надо полностью уничтожать одежду и обувь, причем не выбрасывать их в речку или в первую попавшуюся помойку. Лучше всего было сжечь, а уж пепел выбросить куда подальше.

Вскоре «Мерседес» с трупом остался далеко позади. Жара разморила меня, мирные пейзажи русского леса действовали успокаивающе. Стресс постепенно проходил. О том, что эмоции вновь вернулись ко мне, я догадалась по охватившему меня пронзительному чувству жалости к самой себе. Господи, и как же только я во все это вляпалась?

С типичной для русского человека тягой к поиску виноватых я задумалась над тем, как же докатилась до жизни такой.

Все случилось из-за очередного экономического кризиса, когда в августе ни с того ни с сего доллар вырос в четыре раза и категорически не захотел опускаться обратно. Хотя, конечно, в обрушившихся на меня проблемах нельзя было голословно обвинять только экономический кризис.

Если хорошенько подумать, то во всем были виноваты моя учительница испанского языка, польская писательница Иоанна Хмелев-екая и знаменитый сын русской крестьянки и юриста «с Западной Украины» Владимир Вольфович Жириновский. Но все-таки, надо признать, большая часть вины лежала исключительно на мне, поскольку именно я добровольно сунула голову в петлю, отправившись на поиски приключений, которые вдохновили бы меня на создание гениального детектива для издательства «Призрак-пресс».

А началась эта история лет за шесть до упомянутого выше экономического кризиса. Если бы не мое чересчур живое воображение, то вообще никаких приключений не случилось бы. Но теперь уже ничего не попишешь…

Я никогда не относилась к разряду маньяков, способных целыми днями просиживать у телевизора, рыдая над страстями «просто Марии» или богатых, которые, как известно, тоже плачут. Но тогда, шесть лет назад, со мной что-то случилось, и я начала прилипать к навязчивому ящику, а сердце мое замирало от восторга, когда на светящемся прямоугольнике голубого экрана появлялся он, мужчина, которого, по его мнению, желали все женщины на необъятных просторах нашей Родины. Вы, конечно, догадались, что я имею в виду нашего несравненного Владимира Вольфовича.

И хотя Владимир Вольфович полагал, что все женщины России испытывают к нему неодолимое сексуальное влечение, в моем случае дело обстояло вовсе не так. Мои чувства были гораздо глубже и тоньше. Кстати, раз уж речь зашла о телевидении, хочу упомянуть, что мне всегда нравились комедии, и я не выносила фильмов ужасов и тупого мордобоя (профессиональный мордобой мне нравился). Также я обожала выступления юмористов, и особенно двух Михаилов – Задорнова и Жванецкого. Но, посмотрев предвыборные выступления Жириновского (речь шла о борьбе политических партий за парламентские кресла), я поняла, кто в действительности мог бы стать величайшим юмористом бывшего Советского Союза.

С совершенно серьезным лицом Владимир Вольфович торжественно пообещал с экрана, что, если российские женщины проголосуют за него, его партия предоставит каждой одинокой женщине по персональному мужчине.

Я очень уважаю Михаила Задорнова, но, боюсь, что он до такого не додумался бы.

Особый кайф от происходящего заключался в том, что с экрана вещал человек, который в обозримом будущем собирался баллотироваться в президенты России.

В тех чудесных предвыборных выступлениях было и знаменитое упоминание о сапогах, которые русский солдат будет мыть в Индийском океане, и обещание каждому проголосовавшему за него дать по машине и по десять тысяч долларов.

Проблему дефицита бюджета Владимир Вольфович решал с простотой, достойной римских кесарей: у Запада есть деньги, у нас – атомные бомбы. Если Запад хочет жить и успешно загнивать – пусть дает нам деньги, чтобы мы не бросали на него свои бомбы. Все ясно и логично, без всяких там навороченных экономических программ выхода из кризиса.

Еще меня восхищали интимные отношения Владимира Вольфовича с женским избирательным контингентом. Как мудро объяснил председатель ЛДПР, женщины, которые голосуют за него, делают это потому, что они все, как одна, его хотят, а женщины, которые не голосуют за него, делают это тоже потому, что они его хотят, но ревнуют к другим женщинам и по вредности характера таким вот образом ему пакостят. Ох, как неотразим был Владимир Вольфович!..

Итак, я, покатываясь от смеха и замирая от восторга при очередном перле русского секс-символа, смотрела предвыборные передачи и наивно полагала, что остальная часть советского народа испытывает сходные чувства и веселится вместе со мной.

Результаты голосования стали для меня подлинным шоком. Измученные отсутствием настоящих мужчин одинокие женщины России дружно проголосовали за Владимира Вольфовича, видимо, в надежде на немедленное получение от его партии качественного персонального мужчины, и ЛДПР получила невероятное количество мест в парламенте. Такого не могли предвидеть даже умудренные опытом политические обозреватели.

Американские университеты стали изучать так называемый «феномен Жириновского», а моя буйная фантазия разыгралась, и я поняла, что столь понравившаяся мне комедия может, плавно и ненавязчиво, перерасти в фильм ужасов. Я представила, как в будущем Владимир Вольфович пообещает нашим женщинам еще что-нибудь привлекательное, вроде бесплатных универсальных средств для похудания или вообще эликсир молодости и красоты. При поддержке женского большинства он станет президентом страны, и тогда еще неизвестно, в каком океане нам придется мыть сапоги, если, конечно, сапоги эти у нас будут.

Короче, я запаниковала и поняла, что в целях собственной безопасности надо делать ноги из этой взрывоопасной страны. Беда была в том, что эмигрантского зуда я не испытывала. Меня более чем устраивала моя жизнь на любимой родине, а побывав на Западе, я убедилась в том, что слухи о капиталистическом рае сильно преувеличены.

Итак, вместо того чтобы эмигрировать, я решила остановиться на полумерах, а именно: для начала на всякий пожарный случай выучить испанский язык, а там уже, если запахнет жареным, по-быстрому слинять в какую-нибудь экзотическую и безопасную латиноамериканскую страну вроде Коста-Рики, где круглый год температура колеблется около двадцати пяти градусов, где есть горы и аж два океана, где смуглые и веселые латинос поют песни и отплясывают мамбо среди бананов и кокосовых пальм. В крайнем случае, можно было смыться и в Испанию.

Эмиграция в Соединенные Штаты меня не прельщала. Там все поголовно были помешаны на заработке денег, а мне хотелось тепла, веселья и беззаботной жизни на лоне природы. Еще меня привлекал тот немаловажный факт, что омывающие берега Коста-Рики Тихий и Атлантический океаны изобиловали рыбой, крабами и съедобными моллюсками да и в тропических лесах нетрудно было бы круглый год добывать пропитание в случае экономического кризиса.

Итак, я вооружилась газетой «Из рук в руки» и стала искать объявления частных преподавателей испанского языка. Их было всего три, но привлекло меня лишь одно из них. Во-первых, преподавательницу звали Альда, то есть она скорее всего была иностранкой и, возможно, даже носительницей языка, а во-вторых, она жила в районе метро «Университет», неподалеку от моего дома.

Я набрала номер и с радостью убедилась, что мне действительно ответила иностранка. Несмотря на безупречность русского языка, ей так и не удалось избавиться от акцента. Она выговаривала слова очень медленно и аккуратно, но слишком твердо. Ее голос был низким и вибрирующим, как у Тины Тернер.

Я выяснила, что Альда мексиканка, много лет живущая в России, что она окончила Московский университет и работала преподавателем испанского языка, а заодно переводила художественную литературу. Но, к сожалению, у Альды было и без того много учеников, и она не могла выкроить время еще и для меня. Но от меня не так-то просто было отделаться. Я просила, объясняла, насколько важно для меня заниматься с носителем языка, тем более живущим неподалеку, я заклинала, умоляла, клялась, что буду отличной ученицей, и, наконец, Альда смилостивилась и разрешила прийти к ней на следующий день.

Вход в коридор, где находилась квартира Альды, был перекрыт внушительной железной решеткой. Отыскав звонок, под которым был написан нужный мне номер квартиры, я нажала на кнопку и стала ждать. Ждать пришлось долго. Я уже почти потеряла надежду, когда в коридоре послышался звук открывающейся двери и к решетке подошла типичная латиноамериканка: красивая смуглая женщина лет сорока с густыми черными волосами до плеч.

– Здравствуйте, – сказала я.

– Тише! – драматическим жестом поднося палец к губам, прошептала Альда. – Ничего здесь не говорите!

Когда она шептала, ее акцент становился еще более очаровательным.

Мое желание учиться у нее было столь сильно, что я тут же прикусила язык, выразив лицом готовность и впредь выполнять все распоряжения загадочной мексиканки. Начало нашего знакомства мне понравилось.

Мы на цыпочках прокрались по коридору в квартиру. Альда заперла бронированную дверь на несколько замков и заметно расслабилась.

– Соседи! – пояснила она уже нормальным голосом. – Они всегда подслушивают.

Это мне было знакомо. В доме, где я в детстве жила с мамой, нашими соседями справа оказались полковник КГБ с супругой, ранее также работавшей в органах. Они уже несколько лет как были на пенсии, но старые привычки давали себя знать. Дверь их квартиры располагалась точно напротив коридора с лифтами, и Марина Сергеевна проводила долгие часы у замочной скважины, наблюдая, кто приходит и уходит и не происходит ли чего подозрительного. Из-за этой склонности Марины Сергеевны мне пришлось отказаться от любимого занятия – включать высоко расположенную кнопку лифта четко отработанным касанием ноги. С типичным для подросткового возраста экстремизмом я невзлюбила бдительную экс-кагэ-бэшницу. Впрочем, ее не любила не только я.

Соседка слева, энергичная и заводная Лелька, кандидат математических наук и страстная альпинистка, слушавшая «Голос Америки» и сочувствовавшая диссидентам, нашла способ партизанской борьбы с Системой в лице бдительной Марины Сергеевны. Надев грязные, испачканные глиной кеды, она регулярно поднималась враспорку по стенкам узкого коридора, который не просматривался через «глазок» пенсионеров, и оставляла на потолке аккуратную цепочку следов, ведущую к квартире Марины Сергеевны.

Следы на потолке стали Страшной Тайной нашего коридора. Я до сих пор в мельчайших подробностях помню, как Марина Сергеевна, громко трезвоня во все двери, вызывала в коридор всех жильцов, в том числе, конечно, Лельку и ее мужа, спокойного и рассудительного доктора математики.

Мы сокрушенно покачивали головами и цокали языком, рассуждая и строя догадки о причинах столь странного феномена. Марина Сергеевна удвоила бдительность, выслеживая неуловимого хулигана и распахивая двери в коридор при малейшем шуме, но Лелька тоже была не промах и выбирала время для своих тайных операций глубокой ночью, бесшумно, как паук, передвигаясь в грязных кедах по стенам и потолку.

Так что проблема с подслушивающими соседями была мне очень даже близка.

– Понимаю. У меня тоже были соседи, – посочувствовала я. – Мое имя Ирина. Мы с вами вчера договорились насчет уроков.

– Здравствуйте, – сказала Альда. – Проходите, пожалуйста, в комнату.

Дверной звонок протяжно и отчаянно задребезжал.

Мексиканка тяжело вздохнула, в очередной раз отпирая замки бронированной двери.

– Тише! Ничего не говорите! – снова шепотом предупредила она, распахивая дверь и выходя в коридор.

Я и не собиралась.

Коридор наполнился шумом громко спорящих голосов. Несмотря на то что разговор шел на повышенных тонах, мелодичные интонации музыкальной испанской речи были приятны моему уху. Низкий неторопливый голос говорящей по-испански Альды, явно чем-то недовольной, как мне показалось, пытался урезонить спорщиков.

В квартиру впорхнула очаровательная юная девушка лет семнадцати-восемнадцати, а вслед за ней показались двое молодых оливковых латиносов, чуть-чуть постарше девушки, но зато гораздо ниже ее ростом. Латиносы что-то возбужденно говорили, пожирая явно довольную происходящим красотку пылающими от страсти глазами и бросая друг на друга ревнивые взгляды. На меня компания не обратила ни малейшего внимания.

Голос Альды стал еще ниже и тверже. Девушка что-то капризно возражала ей, оливковые юноши с энтузиазмом вносили свой вклад в общий шум. Я уже не удивлялась любопытству соседей. Мне самой захотелось понять, о чем идет речь. Мое желание выучить испанский язык стало тверже алмаза.

Наконец мексиканка, сопровождая свои слова решительными жестами, выдворила молодежь за дверь. Шум голосов затих в отдалении.

– Вы уж извините меня, – отирая пот со лба, тяжело вздохнула Альда. – Это моя дочь, Адела.

– Симпатичная девушка, – заметила я, проходя в комнату.

Так начался наш первый урок.

На втором уроке мне удалось внимательнее разглядеть Аделу. Чтобы дочь не болтала слишком много по телефону, Альда не позволяла ей поставить в свою комнату параллельный аппарат. Каждые десять минут раздавался телефонный звонок, и Альда с тяжелым вздохом подзывала дочь к аппарату. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы по игриво-капризно-сварливому тону юной красавицы догадаться, что она разговаривала с представителями мужского пола. Видимо, эти поклонники чем-то ее не устраивали, и среди мешанины слов незнакомого языка я выделила два наиболее часто повторяющихся слова: «конье» и «ходер».

Когда девушка, закончив пятый по счету разговор, вышла из комнаты, я спросила Альду о значении этих слов. Преподавательница замялась.

– Вообще-то одно из значений глагола «ходер» – это «беспокоить», – задумчиво сказала она. – Но лучше посмотрите сами эти слова в словаре ненормативной испанской лексики.

С этими словами мексиканка достала с полки увесистый том и протянула его мне.

С урока я уходила, чувствуя себя обогащенной. Я еще не умела говорить по-испански, но уже научилась ругаться.

По мере моего прогресса в испанском языке наши отношения с Альдой становились все более дружескими, хотя в обращении со мной, впрочем, как и со всеми остальными, она неизменно придерживалась официального «вы». После уроков мексиканка приглашала меня попить чаю и, облегчая душу, рассказывала о новых штучках, которыми порадовала ее доченька.

– Представляете, она опять получила двойку по испанскому языку, – тяжело вздыхая, жаловалась мне Альда, размешивая сахар в изящной фарфоровой чашке. – И она опять поссорилась со своим боливийцем.

– С боливийцем или с уругвайцем? – на всякий случай уточнила я.

Подробности любовных приключений юной мексиканки запросто могли дать фору любому сериалу. И я, в глубине души даже немного завидуя столь насыщенной любовными переживаниями жизни, испытывала живой интерес ко всему, что касалось Аделы.

– Не-е-т! – низким протяжным голосом сказала Альда. – С уругвайцем она разругалась еще в прошлом месяце после того, как он устроил кошачий концерт у нас под окнами.

– Кошачий концерт? – с любопытством переспросила я. – Об этом вы мне еще не рассказывали.

– Ну как же? – не поверила Альда. – Неужели я забыла вам рассказать? Так вот, Адела познакомилась на дискотеке с этим эквадорцем…

– С эквадорцем или боливийцем? – снова уточнила я.

– Ну я же говорю – с эквадорцем, значит, с эквадорцем. – В голосе Альды послышались нотки раздражения. Она во всем любила порядок. – Боливиец появился позже. Ирина, не перебивайте, пожалуйста, а то я не стану рассказывать.

– Не буду! – пообещала я.

– Так вот, Адела познакомилась на дискотеке с этим эквадорцем, он вроде здорово танцевал сальсу, и сказала Амбросио, что больше не любит его.

– Амбросио – это уругваец? – догадалась я.

– Да, Амбросио – уругваец, – метнув на меня недовольный взгляд красивых черных глаз, подтвердила мексиканка. – Я же просила вас…

– Все, молчу, молчу, – поклялась я.

– Амбросио – уругваец, – продолжала неторопливо чеканить слова Альда, – Эусебио – эквадорец, а Хервасио – боливиец.

«Амбросио, Эусебио, Хервасио, – как заклинание, повторила я про себя. – Это еще хуже, чем учить таблицу Менделеева. И как только испанцев угораздило изобрести такие имена?»

Мексиканка между тем продолжала свой размеренный рассказ:

– Так вот, после того как Адела сказала Амбросио, что больше не любит его, он пришел ко мне и долго плакал, что больше не хочет жить. Он все плакал и плакал и умолял меня помочь ему, а у меня был ученик, и вообще я была жутко занята. А потом Амбросио сказал, что Адела бросает его из-за имени и спросил меня, вернется ли она к нему, если он сменит имя.

– Из-за имени? А при чем тут его имя? – забыв от любопытства о запрете на вопросы, снова перебила я.

Но Альда, аккуратно откусывающая кусочек от своей любимой конфеты «Рафаэла», была в благодушном настроении и не обратила внимания на мою промашку.