Текст книги "О человеках-анфибиях"

Автор книги: Ирина Дедюхова

О пропавшей Женьке первое время погрустили. Н-да, что-то явно гнида-Пластюкова перемудрила с несчастной прапорщицей. Но доказательств и следов никаких. А Пластюкова, пущай, во льдах Гренландии теперь помудрит. Полезно некоторым.

…А в это суровое время где-то в Море-Окияне на далекой Тихоокеанской флотилии молодой технолог выглянул из трюма и заголосил в переговорную трубу: «Товарищ капторанг, господин директор флотилии! Чо щас скажу-то! Кальмар, что давеча поймали, весь розовый сделался! Может еще в рассоле подержать, пускай крепче просолеет, ась?»

Внимательно выслушал его седой, умудренный опытом капитан по фамилии Кургузкин, бывший в далеком прошлом таким же зеленым технологом с розовыми представлениями о жизни, певший когда-то в общагах романтическим девушкам под гитару: «На далеком севере бродят рыбаки, а за ихним сейнером бродит рыба-кит!» и припев: «Но нет кита, нет кита, нет кита не видно! До чего, чего, до чего обидна-а! А-а!»

– Слушай меня, Тищенко! И слушай внимательно, сволочь! – сказал капитан Кургузкин вполголоса, закрывая трубу от первого помощника. – Кого ты травить этим собрался? Народ свой, Тищенко, ты собрался травить! Сам, паскуда, нажрись, а другим не смей навяливать! Подумай о будущих поколениях, Тищенко! Которым еще жить и жить, когда ты сдохнешь! Немедленно всю эту хрень за борт!

Потом капитан долго о чем-то вздыхал в смотровой рубке, смотрел на вскипавшую за бортом волну и, доставая очередную сигарету из именного портсигара, задумчиво почесывал жабры за ушами…

сказ одиннадцатый
О ВОЗРОЖДЕНИИ РЫНОЧНЫХ ТЕНДЕНЦИЙ И РАЗВИТИИ ЧАСТНОГО ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВА В САМЫХ ОТСТАЛЫХ СЛОЯХ НАСЕЛЕНИЯ

 
Сколько, дама, вешать в граммах
Вам сегодня колбасы?
Сёдни прямо, без обмана
Оттарировал весы!
В чистой марлевой повязке,
Сопли натянув под глазки,
Я визита ожидал!
На коленках возле стенки
Снизив ради вас расценки,
Без утруски, без уценки,
Вам кусочек выбирал…
 

Раз кто новую веху в жизни начинает, это всегда в понедельник случается. Так сказка наша сказывается опять с понедельника, который начался, на удивление, сразу после воскресенья.

Явился дусик к новому месту назначения, а куда там себя приложить не знает, не ведает. Видит, народишко какой-то возле него шебуршится, ящики и мешки споро со складов таскает, брезент над прилавками растягивает, гирьки просверливает и свинец туды возле переносного мангала заливает. Потом размеренной походкой вышли какие-то важные мужчины в белых фартуках с синими печатями и портфелями в руках. На все куски парного мяса свои печати шлепнули, отобрав себе в портфели по хорошему такому кусищу да еще и ливера впридачу. Не обращая на них внимания, толстые хмурые бабы, зло ругаясь, хлопотали с весами, а суетливый мужичок с ноготок им какие-то печатки на весы навешивал. Всем было не до дусика, но лишь до той поры, пока в дверях невзрачной дощатой лачуги появился амбал в кожаной кепке и крикнул: «Деревенщина и бурлаки! Слышь меня! Все по машина-ам! Чужих немедленно выгнать с рынка! Сейчас Мамай за бакшишем подойдет!»

Сразу загудели машины, народ забегал, закричал, все почему-то дусика пихать к выходу начали. Дусик бочком-бочком да ото всех в сторонку шасть! И в щелку между двумя киосками таракашкой схоронился.

Задудели длинные трубы из бычьих берцовых костей, застучали тамтамами по прилавкам суетливые рыночные шестерки, и на опустевшую рыночную площадь торжественно выехал серебристый Мерседес-240. Сделав торжественный круг, он остановился перед входом в большой павильон, где уже разослали красную ковровую дорожку.

Подбежали два секьюрити, на ходу застегивая фраки, отворили заднюю дверку у фыркающей машины, и на ковровую дорожку осторожно ступил сафьяновыми ковбойскими сапожками сам Мамай Ишимбаевич Кердыбеев – смотрящий по Приволжскому Федеральному округу.

До дусика стало тихонько доходить, сколько он разного потерял в жизни, выбивая ненужные справки, стараясь по-хорошему дождаться подобающей его заслугам должности. Следом за секьюрити на поклон к Мамаю из павильона выскочили все недавние его партийные сотоварищи во главе с бывшим третьим секретарем обкома, еще на прошлой неделе крутившим барабан с назначениями в конференц-зале. Только тут дусик стал медленно просекать, откуда надо было к построению светлого будущего подбираться. Ну, да делать нечего. Валентин Борисович начал на шажок да полшажка протискиваться сквозь плотную толпу к становищу мамаеву, понимая, что это и есть та единственно возможная аудиенция, без которой в дальнейшем ему не найти своего места в жизни.

С ностальгической горечью Валентин Борисович вспомнил, как за просто так, за дореформенные три рубля повезло ему в молодости с покойной Виленой, а ведь раз на раз в жизни не приходится. Но все размышления о жизненных коллизиях он из головы выкинул и, выставив локти, не обращая внимания на тычки и пинки, принялся остервенело продираться к эпицентру событий сквозь плотную толпу, пропахшую потом и жаренным в нерафинированном подсолнечном масле репчатым луком.

Приподнявшись взглядом над склоненными головами к молочно-сизой полоске у самого горизонта, Мамай неожиданно крикнул страшным, отвратительным голосом: «Двасать процент со вщерашнего дни!»

Базарный люд вздрогнул, в страхе поддался назад, чуть не раздавив барахтающегося дусика в блин с начинкой о заколоченную дверь не работающего сортира. И лишь одна баба в грязном белом фартуке, завыв на всю площадь, бросилась перед ним на колени на край ковровой дорожки: «Не вели казнить, вели слово молвить, грозный наш Мамай Ишимбаевич!»

– Что это у тебя такой непорядок сегодня, Павлюченко? – недовольно спросил вполголоса Мамай краснорожего мужика в синих нарукавниках.

– Не могу знать, Ваше Превосходительство! – растерянно пробормотал тот.

– Второе тебе строгое предупреждение, Павлюченко, – прошипел Мамай ему, а для всех громко сказал: «Одно другому не помеха. Можно и слово молвить, а после – можно и казнить. На рынке, мадам, и два надвое случается. Говори, раз вылезла!»

– За что же это двадцать процентов-то, батюшка? – ныла баба, цепляясь за ноги отпихивающегося Мамая. – Ведь и так последнее выколачиваем!

– Ах, ты баба, глупая, неразумная! – заорал визгливо Мамай, ногами в сапожках сафьяновых на нее затопав, – Ты хоть раньше газетки читала? Ты хоть знаешь, сколько у народишки твоего по чулкам да по матрасам от меня средств финансовых в тайниках пораспихано? Прикидываются они! Чего им по базару шастать, если денег нет? Свою выгоду высматривают! В кого же ты такая – наивная, да легковерная? А нам их деньги нужнее! Мы их в оборот пустим. Знаешь, сколько денег на реформу торгового павильона надо? Иди отсюда! Решила народ жалеть – нечего на базар ходить, дура полоротая!

Острым взглядом выдернув дусика из напирающей на оцепление толпы, Мамай наклонился к молодцу с косой саженью в плечах и внушительной кобурой на поясе. Процедил какие-то важные слова вполголоса, и молодец рванулся рысью к Валентину Борисовичу, схватил его за шиворот и повалил перед узкими пронзительными очами своего начальника.

– Ну, здравствуй, собачий сын! – ласково молвил Мамай под подхалимские смешки ближайшей челяди. – Руководить с утра пораньше палатками пришел? Молодец! Видно делового человека издалека! Максимов, клешни грязные свои у него с горла подбери! Встань, Валя, подымись! На-кося, ручку мою поцелуй!

И, краснея от унижения, дусик с чувством чмокнул птичью лапку Мамая.

– Вот и ладно, Валя, – тихо сказал ему Мамай, – спасибо, что не возгордился, геройствовать перед чухней базарной не начал. Народ-то надо все-таки в уважении к приличным людям держать. Сам видишь, каждый день какие-нибудь непонятки случаются. А нам сегодня еще две зоны оффшорные до вечера открывать, выручку дневную и партийные взносы за полгода туда перекидывать. Дел-то – непроворот! Стой рядышком молча, я сейчас перед народом над тобой выкомыривать для вида стану.

Что-то еще стал кричать Мамай Ишимбаевич дусику глумливое и нарочито оскорбительное, но тому уже было не тонкой чувствительности при радостно гогочущих народных массах. Вспомнил он вдруг этот тихий шепоток в коридорах своего учреждения: «Мамай прошел! К Самому прошел, без доклада!», и стал до него доходить весь партийный расклад, в котором повезло ему лишь по чистой случайности. Можно сказать, как фраеру повезло. Понял он, что ничего не меняется в жизни за просто так, а все по-прежнему меняется по руководящей воле партийного руководства. Главное, как и прежде, не терять головы, шибко разными демократизациями не увлекаться, а нос держать по ветру. Да и давно такое надо было учудить, если честно. Сколько же это можно с разной шантрапой в равенство заигрывать? Какие они все ему в жопу «товарищи»?..

От больших, судьбоносных для всей страны мыслей дусика неожиданно отвлекли короткие и болезненные тычки в грудь и визги Мамая Ишимбаевича прямо в ухо: «Ты, – кричит, – сына своего сюда мне пришли, Сокольничка! Научу я его, как со своим народом бороться рыночными методами!»

Сколько ему Валентин Борисович не подмигивал, не шептал громким свистящим шепотом про бета-гамму, разошедшийся под истерический хохот толпы Мамай и слушать ничего не желал. Тут уж дусика принялись выпихивать в грудь от Мамая к прилавку с периодикой потерявшие терпение секьюрити. И хотя пихались они осторожно, приговаривая втихомолку: «В четверг, сразу после закрытия рынка, возле амбара! Пошел-пошел, товарищ боевой!» Но дусик все оборачивался к Мамаю, чтобы еще раз мигнуть ему на счет Женечки. Такой уж был папаша сознательный! Однако, оглянувшись еще раз, дусик, наконец, понял всю сложность своего положения. Из зеркальных тонированных витрин центрального павильона за спиной Мамая на него подслеповато таращилась Вилена Рэмовна…

Тут же к дусику баба подошла какая-то, потребовала в накладной за периодику расписаться. Пересчитала с ним все газетки с телепрограммами и горскопами, проверила целлофан на порнонушных журнальчиках… С отдельной гордостью за профессию помогла красиво расставить книжки восходящей литературной звезды ихней области. Отошла в сторонку, полюбовалась стендом, вздохнула с обожанием и любовью, да и подалась другие точки затоваривать. Как только она скрылась за рядами прилавков, дусик и сам решил полюбопытствовать, что за полиграфическую продукцию ему предстоит народу впаривать. Оглянулся, значит, да чуть окончательно с дуба не рухнул! Это, братцы, что-то! Представляете, стоите вы в киоске, где вам еще до четверга стоять и сам четверг продержаться, а позади ровной шеренгой выстроилось пятнадцать романов повышенного спроса! И с каждой обложки скалится ваша супруга на фоне молодых людей в темных очках возле иномарок, развязных красоток в одних ажурных чулках и разнообразного стрелкового оружия. Не то, чтобы похожа слегка, а прямо своей рожей широко улыбается, спутать невозможно, хотя и подписана не Елена Матвеевна такая-то, а как-то шиворот-навыворт: «Матвея Еленова». Дусик, бля, чуть о прилавок кумполом не приложился. Потом увидел, что никто вокруг такую знаменитую авторшу с ним, вроде, напрямую не ассоциирует, а еще опосля вспомнил про сегодня вечером, так хоть немного приободрился. Тем и держался.

* * *

А на вечер у дусика то самое мероприятие было запланировано. Все, вроде продумал он заранее, все согласовал. Участники ночной акции выстроились заранее в родной подворотне с мешковиной, рогожей и капроновыми веревками. Одна из Марковн вышла на видное место и отмашку дала. Стоят, значит, ждут. И дусик ждет, и Колька, гостеприимно расстеленный ковер в прихожей ждет… А Фенька уже и дождаться не чает! Все ждут, однако нестыковка тут происходит, небольшая заминка. Елена Матвеевна, хотя дусик ей флакон патентованного сонного зелья в солдатский кисель и свекольную запеканку напополам сыпанул, неудержимо работает, что-то пишет, пишет и, что характерно, ни в одном глазу, как говорится…

Надо заметить, что усиленно работала Елена Матвеевна над собственными мемуарами. В отличие от дусика, стабильная психика сразу и бесповоротно позволила ей удивительно органично вписаться в наступившие изменения жизненных обстоятельств. Стала Елена Матвеевна народной сказительницей, мифы и легенды нового времени она стала складывать, чем заслужила необыкновенную популярность и огромную народную признательность. Дусик-то на счет такой петрушки не в курсах был, радовался, что к нему не пристают, если честно.

Первый роман Елены Матвеевны назывался, вроде, «Мертвые еще на многое годятся». Что-то такое, как помнится. Пришла она с этим романом в издательство, где сидел такой же, как дусик, спущенный сверху парашютист. Сидел он в терзаниях и мучительных размышлениях о собственной участи. Нет, главное, всех в нормальные места спустили, хоть к палаткам на рынке, да пристроили! А его, за пустячную провинность на давнишнем слете доярок-ударниц пятилетки, послали подальше к просвещению масс в самый разгар приватизации и создания первичного частного капитала – Тургенева и Пушкина для народа печатать. Денег дали мало, поэтому редактор их понемногу тратил на прожитье, по-житейски рассудив, что Пушкину и Тургеневу бабки уже не понадобятся. Но все равно настроение у редактора было – хоть вешайся!

Тут входит к нему решительно Елена Матвеевна, в которой редактор слету безошибочно распознает законную супругу бывшего сослуживца. Вид у Елены Матвеевны – процветающий и оптимистический, улыбается она редактору с чувством удачно исполненного общественного долга и сует ему роман в руки. Тот как прочел первые пять страниц, так тоже ей настроения портить не стал, а улыбнулся обаятельно, как больной, и сказал вкрадчиво: «Вы очень удачно пришли, пока у нас все деньги не закончились! В аккурат на книжицу вашу денежки и остались! Щас все оформим, в типографию зашлем, да и в народ вас двинем, такую красивую!»

Елена Матвеевна еще пуще расцвела. Так правильно, она же не поняла, что редактор решил такую подлость ее супругу учинить! Подставу решил ее дусику устроить! Мол, пускай все увидят, что за хрень его супруга накатала. Он, собака, за казенный счет народ вздумал посмешить и отомстить жестоким унижением более удачливым коллегам по парашютному спорту.

В романе Елена Матвеевна доступным языком военных приказов и реляций по личному составу излагала вполне жизненную историю, как несколько негодяев создали преступную группу, целью которой было невероятное обогащение за счет простых граждан, даже не подозревающих о таком подвохе. Причем, все она описала с характерным армейским юмором и веселыми дембельскими приколами. Дело было так. На ночь глядя, в квартире одинокого старичка раздавался стук. Естественно, поглупевший на пенсии папаша тут же отпирал дверь, ни о чем не задумываясь, хотя следовало бы. На пороге стояла полуобнаженная плачущая девушка и просилась переночевать. Мол, бандиты напали, избили, обобрали, поэтому идти в таком виде домой она, дескать, стесняется. Да дома уж и спят все давно, поэтому она им с утреца позвонит, а то нынче – как-то неудобно. Понятное дело, что рассиропившийся старпер тут же предлагал ночлег нежно-трепетному созданию. А когда они садились встречу отметить, то девица незаметно подбрасывала клофилинчику в стопку доброго дедушки. Что было дальше – догадаться несложно. В квартиру врывалась банда! Документы на квартиру скоренько переоформлялись на подставных лиц, жилплощадь реализовывалась прямо с мебелью. Самого дедка полностью утилизировали здесь же, в его же ванне, самым циничным образом – его съедали в виде студня, пельменей и блинчиков с мясом, поскольку все в этой банде были людоедами. Девка эта ихняя исключительно вкусно и питательно умела старичков приготовлять. Как вы уже догадались, все члены банды были выведены еще в старое время всеобщего равенства в недрах секретных спецслужб. Потомство такое спецслужбы нарочно получали от наиболее ужасных преступников для устрашения и запугивания мирного населения…

Но напрасно редактор хихикал в туалете, предвкушая грандиозный скандал. Народные массы, обнаружив на книжных прилавках, вместо привычного, поднадоевшего Тургенева, жизнеописание быта таких же простых, как и они людей – лохов, ментов и людоедов, исключительно доброжелательно восприняли творчество Елены Матвеевны.

Грандиозный успех романа Елены Матвеевны, обрушившийся на голову подлого редактора, окончательно сместил все его нравственные и моральные ценности. От прибылей, которые никогда бы ему не надоили ни Тургенев, ни Пушкин, крыша у него съехала настолько, что руководимое им мощное издательство было срочно переориентировано на необыкновенно трудолюбивую и старательную Елену Матвеевну.

В народе возникли даже слухи, распускаемые незадачливыми конкурентами редактора, что будто бы никакой Елены Матвеевны нет, а будто бы вместо нее существует целая банда, выведенная в недрах спецслужб от известных когда-то писателей, расписывающая свои или выдуманные подвиги и приключения, поскольку нормальный человек столько написать не в состоянии. Да, сложно было вообразить такую усидчивость и изобретательность, которое проявляла теперь Елена Матвеевна, отведав секретных таблеток в бета-гамме. За неделю она с легкостью могла создать эпическое полотно, не уступающее размерами роману «Война и мир» писателя Льва Толстого, портрет которого висел над столом редактора-парашютиста. Это ее романы уже наоборот приходилось печатать под другими фамилиями, для придания фальшивой массовости бурному творческому потоку. Рассказы редактор сразу под другими фамилиями в толстые журналы направлял. И какие рассказы! Разве без фиолетовой таблетки Пластюковой кто-то из писателей додумался бы до тонкого, выворачивающего наизнанку описания экзотического пиршества, когда у живой еще обезьяны из пропиленной черепушки гурманами выедался наперченный мозг?.. Даже Толстой на своем портрете от зависти пожелтел!

А какие истории Елена Матвеевна рассказала о тех парашютистах, которых на нефть и газ скинули! Внутри они так и оставались обычными людьми со своими извечными, понятными каждому проблемами: с какой супермоделью лететь на Канары, а с какой – на фестиваль в Канны? Куда девать подаренного на день Военно-Морского флота слона? Как пережить царапину на коллекционном лимузине и похищение бывшей супруги банкиром Еремейко?..

Иногда редактору казалось, что портрет Льва Николаевича смотрит на него с нескрываемой ненавистью. В такие минуты редактор понимающе кивал классику и тихонько говорил: «Так-то, брат! Ты только на нее подобным образом не косись! А то ведь от нас с тобой останется только то, что Елена Матвеевна про нас написать изволят!»

И действительно! Злобные клеветнические наветы на могучее творческое кредо так достали Елену Матвеевну, что она взялась написать мемуары, в которых решила поведать читателям обо всех своих литературных успехах и достижениях под другими фамилиями. Оптимизм в ней плескался через край, как и убежденность, что редактор ее, приезжавший теперь на работу на «Вольво», а не на автобусе, окончательно зарвался. Поэтому, мстительно назвав мемуары «Удар в бок от неувядающей оптимистки», она села строчить подробное описание своей жизнедеятельности, начиная с того момента, когда в ее семейной жизни неожиданно наметился раскол, а ей пришлось срочно ухать уж непонятно к кому в таинственную бета-гамму…

Редактор, узнав о таких грандиозных планах, просто взвыл. И как раз перед достопамятным визитом дусика к конкурирующему семейству и теще, в пятницу, он и принялся названивать дусику с мольбой о немедленной, слышь, немедленной нейтрализации супруги! Два номинанта премии национальной Букер, три известных критика, пять блестящих молодых новеллиста, несколько представителей альтернативных течений и литературных дам без счета – числилось на лицевой карточке Елены Матвеевны в бухгалтерии издательства. У самого дусика тоже подогнулись колени, когда он от совершенного постороннего человека, бывшего сослуживца, услыхал о чудодейственных фиолетовых таблетках, которые выдают всем желающим в секретной бета-гамме… Только он просчитал, что в базарной кутерьме, авось, все же замнет вопрос с бета-гаммой окончательно – и вдруг!.. Вот и решил он тогда резко понизить социальный статус супруги. Впрочем, и без того у него много заморочек с Еленой Матвеевной накопилось. А, как известно, рыба ищет, где глубже, а человек стремится без заморечек устроиться.

Н-да, так уж получилось к несчастью Елены Матвеевны, что все вдруг решили от нее избавиться. Лишь она, ни в чем таком не подозревая ближних, продолжала строчить главу за главой о своей интересной, содержательной биографии. Но на строчке «и тогда я приняла единственно верное решение…» Елена Матвеевна вдруг широко зевнула, глазоньки ее закатились, и она рухнула в бездну ярких, синтетических сновидений. Дусик тут же перевесился в фортку и замахал подельщикам занавеской.

«Боже мой! Только бы не захрапела, иначе – писец!» – напряженно размышлял дусик, подволакивая Елену Матвеевну к вахте. – «Как такую красу несказанную такая маленькая теща родила? Вот кто ее просил? Пыхтит еще, гнида!»

Через вахту пыхтели все вместе: Колька, дусик и одна из Макаровн. Ленка помочь не могла, она туда проскочила, а до выноса тела светиться ей никак нельзя было. Да и не вошла она полностью в роль бурлящей жизнью оптимистки после двух сокращений на производстве и с очередной телеграммой от Жеки тридцать второго в голове.

– Больно ковер у вас огромный, Валентин Борисович! – посочувствовал через стекло вахтер.

– И не говори, – с натугой поддакнул ему дусик. – Хлопать пыль замаешься, а деньги в обороте нынче важнее.

– Оно так, конечно, – согласился вахтер, и отвернулся от честной компании к телику.

Валентин Борисович понимал, что после таких слов возле вахты придется бросить ковер в халабуде друзей по неволе. Но да уж, рискуя головой, по волосам не плачут. Хотя жалко, конечно, вот так, ни за что нищетрепов одаривать…

С большими трудностями Елену Матвеевну занесли в Ленкину комнатку, которую для этой цели предварительно оклеили новыми обоями. Уложили на кровать, сняв с головы рогожку. Долго думали, развязывать ли ноги? Да куда тут деваться-то? Все равно от судьбы не уйдешь. Так что полностью Елену Матвеевну освободили от пут. Дусик тут же домой опрометью помчался, якобы помочь Ленке с обустройством быта на новом месте, а Макаровна и Колька, расстелив роскошный ковер в гостиной, с ужасом стали ждать пробуждения великого прозаика…