Текст книги "Сказка о девочке Петровой, ее сыне Михаиле, семи лет, и одном хмыре по имени Вова"

Автор книги: Ирина Дедюхова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Мишкину бабку Петрова сдала на принудительное лечение от алкоголизма в шикарную больничку для бывших жен коммерсантов. Такая петрушка у них в городе повелась, что как только жена вдруг не нужна становилась, так ее в такую клинику за большие деньги сдавали, потому как все свое имущество коммерсанты почему-то непременно на старых жен записывали. А больничное начальство им само уже потом продлевало доверенность на управление этим имуществом. Всем так удобнее было. Ни судов, ни скандалов. Сидят эти жены тихо по лавочкам. А бывшие их мужья передадут им пару бананчиков – да и к окошечку специальному в приемном покое рысью бегут. Им там печать – хрясть! Подпись главного врача – бац! Занимайся, дорогой товарищ, коммерцией!

Мишка старался вести себя тихонько, не привлекая к себе особого внимания мамки, поскольку опасался, что она и его куда-нибудь запросто может сдать. Ага. И будет он тогда сидеть на лавке у забора, как бабка, тоскливо глядя на проплывающие мимо лохматые облака.

Впрочем, и при желании не смог бы он доставить Петровой никаких огорчений. Михаил теперь ходил везде с такой специальной тетенькой телохранительницей Софьей Платоновной. Петрова почему-то решила, что Мишку могут похитить, а она очень боялась шантажа. Вернее, не шантажа она боялась, насрать ей было на какой-то шантаж! Опасалась она, как раз, ряда непродуманных решений со своей стороны, Ну, там со стрельбой и прочей мокрушкой. После того, как она стала главной на своей работе, уволила всех прежних сотрудников, включая господина Кропоткина и Ларису Петровну из отдела поставок, захватила несколько смежных фирм, она вообще раздражалась по самым пустячным поводам. Отсутствие самоконтроля ее беспокоило, короче. Но даже не столько ее, сколько ее психоаналитика. Самого дорого в городе, конечно.

А Мишку беспокоило, что она ничего не помнит из того дикого пьяного вечера. О своем Принце ни разу не вспомнила даже. Будто и не было с нею никогда истерики в чужой машине, будто и не цеплялась она за того Альбертика-Отвандила, будто всю жизнь только и делала, что чужие фирмы захватывала, бандитов к конкурентам подсылала, ментов подкармливала, чиновников штабелями покупала... А ведь помнил Миша, что еще недавно мамка ему перед сном сказки рассказывала про то, как когда-то она была пионеркой... Э-эх!

Но вот прошло два полнолуния, приближалось и третье. Самое последнее, если, конечно, шоферюга не надул. Мишка про себя-то все давно решил. Бороться он решил, как мамкины пионеры! На фиг ему такой график! Хотя эти гаденыши – Микки Маусы в каждом сне ему доказывали, что это он так из эгоизма про мамку думает и по причине крайней инфантильности. Что если бы он был не таким сопливым, то понял бы, что теперяшняя жизнь в серебристой чернобурке для Петровой – самое милое дело!

И вот утром, когда Мишка прочел в своем тайном календаре "Полнолуние", Петрова с особенно тщательностью наложила макияж. Телохранительша уже сидела на скамейке перед подъездом, ожидая выхода Мишки, ковырявшегося вилкой в глазунье.

– Сынок! Скушай все немедленно, Софья Платоновна уже ждет! Обязательно съешь спаржу! Она тебе просто необходима! – привычно отдавала приказы Петрова из туалета. – Мне сегодня важный контракт подписывать! Не нервируй меня!

– С кем, мамочка? – как можно равнодушнее спросил Мишка.

– С фирмой Альберта Отвандилова. Не слышал по радио?

– Н-нет...

– Значит, сниму с них пени и неустойку. Обещали дать такую рекламу, чтобы все дошкольники знали. Подвел Михайличенко, значит. Так-так... Перчатки не забудь! Всего доброго! Чмок-чмок!

И понял Мишка, что какой умной теперь ни была его мамка, но снова обманул ее Отвандил.

Контракты мамка подписывала в 12 часов 37 минут. Перед ланчем. Поэтому на прогулке Мишка попросил ребят помочь ему отогнуть доски в заборе. За утаенную с прошлого уик-энда шоколадку ребята согласились помалкивать, что Мишка сбежал из садика...

Отвандил вышел из офиса весьма довольным без пяти минут час. Он сел в свою огромную машину, за рулем которой парился угрюмый дядя Вова. Санки пятиклассника Леши Дыбы Мишка спрятал рядом, в кустах, засыпанных снегом, с вечера. Леша уверял, что конструкция стальных проволочных петелек позволит Мишке колбасить даже за джиперами. Мишку только немного испугало, что когда он тихонько цеплялся к машине Отвандила, стараясь не засветиться в зеркало заднего вида, машина вздрогнула, как живая.

Мишка вцепился мертвой хваткой в санки, машина рванула с места, и началась поездочка, скажу я вам, не рядовая. Да чем угодно Мишка бы мог поклясться, что эта машина специально старалась его стряхнуть! А какие повороты эта штука закладывала! Мишка с трудом балансировал на одном лезвии полозьев, пытаясь не опрокинуться на спину! И ведь повсюду гаишники стояли! Никто на них и не взглянул! Хотя не май месяц был, могли бы хоть на похмельный штраф выпросить! Нет, все делали вид, будто даже не подозревают, что мимо них на дикой скорости несутся два демона с Мишкой на прицепе и душою безнесвуменши Петровой в контейнере.

Потом Мишка в каком-то диком бреду увидел вместо сверкавшего никелем бампера чью-то задницу невероятных размеров. Отвратительную, со всех точек зрения. Задница раздраженно подрагивала салом, вихляя из стороны в сторону. И, в принципе, Мишка понял ее недовольство, разглядев, к чему именно прицеплены стальные проволочные петельки конструкции Леши Дыбы... Он едва успел соскочить с санок перед тем, как с багрового неба на них опустился жуткий раздвоенный хвост, покрытый ошметками зеленоватой слизи... Хрясь! И санки превратились в кучку щепок с отлетевшими в стороны полозьями.

Тут изо всех подворотен вывалила какая-то пацанва. Мишка постарался смешаться с этой толпой низкорослых ублюдков, радостно кричавших: "Отвандил вернулся! Отвандил!" Хвостатые гаденыши с носами-пуговками принялись сновать прямо перед слюнявой мордой бывшей машины, и эта гнида резко сбавила ход.

Миша натянул треух на нос поглубже и тоже для виду стал скакать возле этой гадины, на хребтине которой, между двумя мохнатыми горбами сидел мамкин Альбертик. На нем теперь был парчовый пиджак, усыпанный сверкающими камушками по лацканам и манжетам. И весь он был такой гордый, преисполненный сознания выполненного долга перед радостно прыгающей мохнатой общественностью. Нос у него сплющился в кабаний пятачок, а на башке появились ветвистые рога. Последнее украшение его личности Мишка воспринял как должное, вспомнив, сколько вечеров мамка задерживалась на работе в период двух предыдущих лунных циклов.

Дядя Вова с кривой ухмылкой сидел на тонкой шее бегемотины и усиленно старался скрыть обуревавшие его чувства. Ничего хорошего он на этой шее не ощущал. Никто ему даже не обрадовался, не крикнул: "Ой, гляньте! Это же дядя Вова на шее сидит! Радость-то какая! И не изменился совсем! Как на фотографии! Те же рожки, те же ушки мохнатые, тот же пятачок! И костюмчик бархатный! Вовик, мы здеся!"

Всем было глубоко наплевать на бывшего черного рыцаря и мессира. За балы ему, видать, и прилетело на голой шее без подстилки сидеть. Лишнего, надо думать, на баб и водку потратил.

Вокруг стояли сооружения, протыкавшие золочеными шпилями небо, набухшее сиреневыми облаками. Окна, заключенные в бронзовые рамы, переливались перламутром, и сама эта вся... ну, такая... как ее там? Архитектура вроде! Да! Архитектура была чрезвычайно заковыристая. Вокруг богатство, прям, в ноздри лезло! Яшма, гранит, хрусталь горный, малахит... Больше я и слов таких не знаю, чтобы описать, что творилось вокруг Мишки. А над головой, на маленьких позолоченных мухах, почти как в сериале "Жизнь под чужими небесами", летали разные чудаки на известную букву и раскидывали над толпой листовки с рекламой спрея для шерсти лица.

Тут все это стихийно возникшее шествие начало медленно притормаживать перед огромным зданием с фасадом, убранным этажей на двести черным тонированным стеклом. Над входом висела строгая бронзовая табличка "Хранилище душ города Мухостранска". У подъезда стояли два важных хмыря в балахонах. Они поклонились Альбертику, подали ему трап золоченый, по которому тот спустился на затейливо вымощенный тротуар перед хранилищем. Вовик, естественно, с трудом сковырнулся с жилистой выи без посторонней помощи. В руках у Альбертика был контейнер из огромного цельного топаза, внутри которого что-то слабо светилось. И у Мишки в ответ на это свечение что-то екнуло в районе пищевода, а потом застучало в сердце.

Мишка бочком осторожненько просочился за спинами балахонистых швейцаров, прибиравших складную лесенку из чистого золота до следующей церемонии. В хранилище Альбертик вошел с серьезной мордой, держа на вытянутых руках топазовый контейнер. Вовик тащился за ним, вяло переставляя копыта. У какой-то двери Альбертик небрежно передал контейнер Вове, который при этом склонился и отрапортовал: "Вахту принял!" Альбертик небрежно ему ответил: "Давай теперь сам, масенький!" и протянул два мохнатых пальца для поцелуя. Мишка даже зажмурился от внутренней неловкости, глядя, как Вовик тут же их чмокнул. Из-за этих жмурок Мишка чуть замешкался, но успел-таки проскочить в дверку за дядей Вовой.

Ух, и огромный же зал был за той дверкой! Огромный-преогромный! А по стенам стояли такие стеллажи! Такие были только в сериале "Последняя страсть баронессы Розенблюмской", когда она еще входит в библиотеку к лорду Винкельнштейну, чтобы, наконец, признаться, что пять лет назад это она была в черной маске в харчевне "Пятнадцатый заяц", и теперь у них будет ребенок... Да, такие стеллажи были только там!

На застекленных дубовых дверцах с резной филенкой были привинчены серебряные таблички: "Городская дума", "Представители федерального Правительства на местах", "Политические партии и общественные движения", "Городское жилищное управление", "Комитет по управлению государственной собственностью", "Ментовка", "РАО ЕЭС России", "Городская клиническая больница"... Много разных табличек было. У дяди Вовы даже глаза разбежались. Не мог он сразу понять, куда ему душу девочки Петровой приткнуть. Некоторые души находились в больших бутылях с пробками на резинке и плавали там в спирту. Они только в спирту могли жить потому что. И Мишка с гордостью заметил, что практические все души в хранилище были с каким-нибудь изъяном, хоть неприметная чревоточинка, да была! Но, в основном, какие-то эти души были подгнившие, недоразвитые, покрытые голубоватой пленкой и разводами плесени. А мамкина душа, тихо томившаяся в контейнере, была такая ровненькая, такая беленькая...

– Ну, ты дерьмо прилипчивое! – вдруг услышал Мишка над самым ухом, рванулся и понял, что его прочно удерживают за воротник острым цепким когтем.

– Что, попался, поганец? – спросил его дядя Вова, поднося Мишку за шею к самому... этому... тому, что теперь у него было заместо лица.

– Дядь Вова! Я не нарочно! Я нечаянно! Покататься я хотел! Пустите! Я обсикаюсь! – заверещал Мишка.

– Не нарочно он! Да я тебя еще за магическим занавесом заметил! Вот пожру сегодня славно! – подавился слюной дядя Вова. – Сейчас пристрою душу твоей матери, тобою займусь, с удовольствием!

– Без суда и следствия? А вам можно? Вас не заругают? – подколол Мишка демона, вспомнив, как он пальчики у Альбертика в дверях целовал. Прикол его попал в цель немедленно. Дядя Вова даже застонал, несколько ослабив хватку на Мишкином горле.

– Говорят, чем меньше вошь, тем больнее кусается! Но учти, что в душу мне тебе харкнуть не удасться! Нету ее у меня! – рассердился дядя Вова.

– Да в чем проблема-то? Заведите душу, там и разберемся, кто кому глубже харкнет! Вона сколько душ у вас в наличии! – зло прошипел Мишка, стараясь извернуться и пнуть дядю Вову под дыхалку.

– Да чо ты понимаешь? Видишь, какие души здесь лежат! Порченные! – с усилием проговорил дядя Вова, удерживая Мишку на вытянутой мохнатой лапе. Нам ведь, сам видишь, кто души на хранение сдает. Они только на чисто утилитарные цели пригодные.

– К-какие?

– Да кушаем мы их! По праздникам. Вкусно. Наверно. Не пинайся, гаденыш, а то хуже будет! Без собственной души ведь даже вкуса того, что жрешь, не чувствуешь. А вот бывшая душа твоей мамки, наверно, хороша на вкус! Но ее к общему столу не спустят. Сами в узком кругу сожрут. У нас ведь, в принципе, то же самое – чиновничье засилье, коррупция. Никакой демократии, одним словом. Слушай, я тебя сейчас свяжу, ты не дергайся, а? Можешь хоть минутку побыть человеком?

– Когда... сожрут? – выдохнул Мишка, продолжая дергаться.

– Чо? А... Да на днях. Мне ее пристроить надо, а ты меня от дела отвлекаешь... Вот как окончательно договорчик твоей матери Верховный Жрец утвердит, так непременно сожрем! Куда она денется?

– В жопу вденется! – мрачно предрек Миша.

– Сразу ты мне, парень, не понравился, – ласково произнес дядя Вова, показав ему чик-чирик по горлу фиолетовыми когтями.

...Бездуховная Петрова, при всем этом Мишкином шебуршании вокруг нее, была абсолютно спокойна и уверена в нормальном процессе происходящего. Хотя ее психоаналитик, на последнем дорогостоящем сеансе растерянно произнес: "Знаете, Валентина Викторовна... ха-ха... как бы мягче сказать... А души-то у вас нет!"

– А ну и хрен с ней! – просто ответила ему Петрова, решительно поднимаясь с кресла. Планов у нее в тот день было, помимо душевных разговоров с психоаналитиком, громадье. До вечера она собиралась досрочно расторгнуть в исполкоме два арендных договора своих конкурентов, убрать с поста главного санитарного врача города, хорошенько припугнуть начальника отдела внутренних дел и немного придушить банк Первомайский. Ничего особенного, короче.

Заехав в офис, чтобы сделать пару звоночков не с мобильного, она застала толпу встревоженных халдев и телохранительницу Софью Платоновну, размазывавшую слезы по щекам. В этот момент Петрова испытала сильную досаду и недоумение. За что это она, интересно, деньги подобным идиотам платит? Планы полетели вверх тормашками, Петровой в тот вечер пришлось срочно организовывать общегородское усиление, включить план Перехват, вызвать подкрепление ФСБ, штаба ГО, МЧС и даже позвонить смотрящему Пете Лимончику.

В ее светлую расчетливую голову, лишенную душевных предрассудков, никак не могло прийти, что ее сын Миша как раз в этот момент в нижних мирах дерется с демоном дядей Вовой, пытаясь выбрать из когтистых лап топазовый контейнер с ее душой...

– Да не царапайся ты, сопляк! Все равно тебе не вынести ее отсюда никак! И мать твоя сюда никогда дорогу не найдет. Да не плюйся ты, падаль! Вот гнида живучая! Хи-хи! Непруха у тебя сегодня, Михаил! Прощайся со своей жалкой биографией! – орал дядя Вова.

– Дядь Вова! А сам-то не хочешь попробовать? Все равно же никто же не узнает! – просипел Мишка из последних сил.

– Чо попробовать? Чо ты мне пробовать присоветуешь? – шипел бывший черный рыцарь, однако, слегка ослабив тиски на Мишкином горле.

– Ну-у... Душу в себя вдохнуть... Подумаешь, хрень какая! Никто же не узнает! Жалко ее так просто поварам сдавать, а? Кусочек себе вставить... Для следственных мероприятий... – выдохнул Миша прямо в желтые клыки перед собственным носом.

– Дык, как ее себе вставишь? – растерянно сказал Вовик. А потом сразу взревел: "Ты чо? Думаешь, на ересь меня подбить? На роль Демиурга покуситься? Ну, ты говно! Да я тебе сейчас моргалки вовнутрь себя поверну!"

Но мысль эта уже загвоздилась в его сознании, поэтому он раздумчиво произнес: "Я же все равно не знаю, как, а, главное, куда ее себе вставить..."

– Да чо сложного-то... придурок, – прохрипел Мишка, пытаясь ослабить хватку стальных когтей дяди Вовы на своей шее.

– То есть? – с интересом переспросил демон.

– Сам же давеча рассказывал... Пусти, а? К лицу... или что там у тебя... поднести надо и вдохнуть... С того вон боку... Видишь, где почечка такая...

Дядя Вова выпустил Мишку, который упал возле него на колени, стараясь отдышаться. Он аккуратно вынул коготками душу Петровой из футляра и с интересом поднес ее к самой своей неприглядной харе. Мамкина душа плотно сжалась в комок от холода контейнера. Мишка даже испугался на минутку, что она уже погибла. Но, почувствовав нечто живое рядом, душа доверчиво потянулась к завороженному ее пробуждением демону, ласково обвивая своими лепестками его зазубренные грязные когти. Черный рыцарь неотрывно смотрел на диковинный цветок, распускавшийся прямо у него в руках, а когда свет глупой души Петровой вдруг озарил заросшую бурой шерстью сопатку демона, Мишке почудилось, что тот пытается ей в ответ улыбнуться...

И тут в хранилище сработала сигнализация. И Мишке самому пришлось срочно эвакуировать в дежурку этого отстойного дядю Вову, намертво приклеившегося к мамкиной душе. Он понял, что общее руководство на период дислокации в обратную сторону ему вообще придется взять на себя. Вовик совершенно поплыл от внезапно нахлынувших новых впечатлений. Хранилище им удалось покинуть вовремя, пока всполошившаяся охрана не успела заблокировать все выходы. Но дальше началось неописуемое.

– Смотри, Мишенька, какие демонятки симпатичные! – рвался сдвинувшийся по фазе дядя Вова на освещенную гнилушками площадку перед ихним детским садиком, где малолетние демоны учились скалить небольшие пока клыки на воспиталку.

Мише изо всех сил приходилось удерживать его за хвост. Поначалу. Потом хвост вообще остался у Мишки в руке, а дядя Вова чуть не вляпался по инерции в какую-то белесую хрень возле демонического зоопарка, залюбовавшись дивным изгибом шейки зубастого крокодильчика с лапками кенгуру. Когти дядя Вова начал терять уже у трубы, когда с трудом понял, что не сможет преодолеть магический занавес, и полез в иной мир прямо через какую-то трубу, цепляясь за дырки от ржавчины когтями.

Миша держался за его штанину и проклинал этого гада на чем свет стоит. И просил ведь Мишка у него немного душу мамкину понести, просил. А этот отморозок, жадина-говядина, так и не дал! Осторожненько в зубы прихватил мамкину душу, и знай, наверх царапается, а той – хоть бы хны! Даже обидно Мишке становилось, когда душа девочки Петровой вдруг начинала щекотать эту страхолюдину разросшимися лепестками за мохнатыми ушами! И дядя Вова в этот момент совершенно демонически верещал поросячьим пятачком от удовольствия.

– Ты не понимаешь, Мишенька! Ничего не понимаешь! – восторженно шепелявил ему дядя Вова, когда останавливался передохнуть, повиснув на трубе по-обезьяньи на одной лапе. – У тебя ведь душа просто так была дадена! Ни за что! Ты же ее даже не чувствуешь! А у меня такой восторг души нынче! У меня теперь даже сердце, наверно, теперь будет! Я весь к новой жизни возрождаюся! Я даже материться не буду! Какая нежность, бля, от нее по всему организму! А я раньше книжку читал, что у баб души не бывает вовсе! Чего только не напишут, педерасы!

Шерсть летела с него клочьями. Мишка только отмахивался внизу от липких, дурно пахнущих клочков.

Не-е... Такое в Мишкины планы не входило. В принципе, он сам бы давно смотал отсюда удочки по-пластунски под занавесом между мирами, а этот чудак только затруднял всеми способами его продвижение. В трубу еще полез, гнида!

Честно говоря, Мишка-то предполагал, что Вовик прибалдеет немного на почве внезапной духовности, а он у него душу мамкину из когтистых ручонок стибрит, да и ходу! До дома, до хаты! А сейчас возись, блин, с перерожденцем хреновым. Жди, пока он доверху доползет. И совершенно не представлял Михаил, куда наверху-то девать сильно полинявшего дядю Вову. Какую-то он теперь чувствовал ответственность, что ли, за влипшего в историю из-за его хитрожопости демона. Без хвоста ему тут, конечно, среди гнилушек долго не протянуть, с тоской думал Миша.

А Вове в тот момент было все до лампады! Обломав последние когти, он радостно приподнял крышку люка рогами, которые тут же подозрительно хрустнули. Но дядю Вову это не становило.

– Миша, глянь! Травка! Цветочки! Красота-то какая! – восторженно простонал он, вытягивая Мишку из люка. На подтаявшей проплешине рядом желтел прошлогодний кустик чертополоха.

Миша встал, подтащил крышку обратно к отверстию, и дядя Вова из последних демонических сил загнал ее в трубу и припечатал копытцем, которое так и осталось коричневым ошметком на люке, тут же слившимся с наземной поверхностью.

Вылезли они, надо сказать, далековато от конечной остановки восьмого автобуса. Пилить им пришлось оттуда прилично. Душу дядя Вова спрятал под кургузый жакетик, оставшийся от былого камзольного великолепия нижнего мира. И Мишке иногда казалось, что у него там за пазухой сидит непоседливый котенок, который трется о его плечо и, вроде, даже мурлыкает. И этот дядя Вова, глядя перед собою круглыми, как у совенка, стремительно голубевшими глазками, чего-то довольно гульгал ей в ответ, себе под нос.

– Больного везу, не видите? – нагло сказал Мишка кондукторше. Та хотела заорать, что автобус вообще-то для здоровых задуман, но, прислушавшись к доносившемуся от бомжеватого вида мужика мурлыканью, плюнула и отошла. Вроде, ухмыльнулась даже чему-то. Про себя.

А Мише и дяде Вове предстояло сейчас самое сложное. Попасть на прием к озверевшей тетеньке Петровой, которая три полнолуния назад была глупой Мишкиной мамкой.

У бывшего офиса господина Кропоткина стояли два ряда омоновцев, продажных сытых ментов и вневедомственная охрана. Туда-сюда сновали чины городской администрации с корзинами темно-бордовых тюльпанов засвидетельствовать свое почтение убитой горем матери. Никто не сомневался, что Мишку у Петровой похитили. Никто только не понимал – кто и почему? Врагов у Петровой уже вроде бы никаких не осталось. Последнего город с почестями схоронил на прошлой неделе с вполне законным диагнозом городского патологоанатома – острая сердечная недостаточность. А тот журналюга, который поинтересовался, не живым ли еще вскрывали покойника, быстро заткнулся. Причем сам. Подавился сразу чем-то. Вроде вилкой. Или двумя.

Но Мишки не было, а телохранительша, прикованная расстроенной Петровой к батарее, ничего толком объяснить не могла, как ее не дубасили два накаченных хлопца.

А Петрова, главное, чувствовала непрерывную сосущую тревогу. Причем объяснить ее только пропажей Мишки, она не могла. Она даже умом ощущала, что с Мишкой-то все может еще и обойдется, а вот с тем, что она теряет...

Она внутренним взором мысленно искала по всей своей быстро формирующейся империи какую-то пропажу, но даже понять не могла, что же такое она потеряла. Все работало точно, учитывалось мгновенно, все материальные ценности и нематериальные активы немедленно ставились в ведомости, отчеты и утратиться внезапно никак не могли. Но отчего же такая дикая тоска поселилась в том месте, где когда-то у нее было... была... ну, такое... аналитик еще психический ей что-то за шестьсот рубликов в час рассказывал... Что же она потеряла?

– Да вдарь ты ей как следует, Макаров! – машинально сказала Петрова, кивнув головой на телохранительшу. – Сачкуешь, Макаров? Опять? Ох, и посачкуешь ты у меня!

Как и предполагал Мишка, черный ход здания почти не охранялся. Им Петрова не пользовалась. Поэтому все вывалили к главному ходу, стараясь показать Петровой, что как раз они сачковать не собираются.

А на черном входе сидел только сторож Пантелеймонович. Это не отчество, это у него фамилия такая была. Понятно, что с такой фамилией только на черном входе можно было сидеть. А звали его еще хуже – Соломон Израилевич. Он был совершенно не в курсе бурных событий последних дней и общего съезда у парадного входа. И ведь ни одна сволочь его даже не предупредила. Сидел Соломон Израилевич и тщательно счищал шкурку с жирной селедочки на газетке с кроссвордами. От своего занятия он не оторвался и в тот момент, когда Мишка пропихивал вперед через вахту черного хода полураздетого дядю Вову.

– Здгавствуй, Миша! – сказал Соломон Израилевич довольным голосом. – К маме пгишел? Не надо бы мешать маме габотать! Господин Кгапоткин этого не одобгяет!

Миша понял, что Соломона Израилевича опять ни одна сволочь не предупредила, что господин Кропоткин здесь больше не работает.

– Я это... водопроводчика веду! Ненадолго я! – сказал Миша, проползая сквозь раму вертушки.

– Молодец! – любовно сказал Соломон Израилевич. И Миша не понял, к чему отнести эти его слова. Либо к мучительному преодолению им хромированной вертушки, либо к тщательно разделанной селедочной тушке.

Они поднялись по пожарной лестнице, никого, к счастью, не встретив, потом Миша осторожно выглянул в коридор. Из мамкиного кабинета двое битюгов потащили сильно побитую телохранительницу. Мишка только тяжело вздохнул и поманил бывшего демона за собой. А тот вдруг заупрямился: "Ни за что, говорит, – не расстанусь я теперь с нею! Пошли вы все туда-то, а потом еще за угол заверните! Бейте, душите, вилками давитесь! А я буду вести высоко духовный образ жизни наедине с этим достижением Божественной мысли! Хрен вам всем, а не души! Вам для такой жизни души без надобности!"

Мишке тут пришлось объяснять еще этому гаду, что его мамка без души такого натворить может, что мало никому не покажется. Всем станет всего полно! Прямо в штанах!

Пока объяснялись, битюги вернулись, конечно. Недалеко они куда-то телохранительшу свалили. Ну, прихватили они за шкирку обоих наших мужичков, да к Петровой в кабинет обратным ходом и доставили.

– Валентина Викторовна! А с этими что делать? – пробасил старший по званию.

– В расход! Ой, постойте-ка! Это же Миша мой! Вроде! А с тем разберитесь как следует. Только на ковер больше не капайте! Ковер стоит больше всех вас оптом.

– Мам! Ты чего? – спросил ее Мишка, вцепившись в рукав дяди Вовы, которого дружно подхватили под микитки мамины хлопцы.

– А вы, дамочка, ничего случаем не потеряли? Что на лице пурга метет, милая? – вдруг радостно спросил ее дядя Вова. – Не это ли ищешь, хорошая?

Петрова пристально посмотрела на него особым взглядом, заранее обещавшим мало хорошего. Но тут Вовик распахнул перед нею свой засаленный кителек, а там, крепко прижавшись к его широкой груди, покрытой буйной рыжеватой растительностью, светилась и радостно переливалась всеми красками ее, Петровой, бессмертная душа. И только она замурлыкала от внезапного избытка света, как Петрова на полусогнутых рванула к своей душе... Потому что, девочки, шуба – это хорошо, деньги – это еще лучше! Всех ментов в городе к перламутровому ноготку, а чиновных мужиков по полкам – кайф, девочки, редкий. Но самое лучшее – это когда душа на месте...

Что сказать о бывшей империи какой-то Петровой? Да кто ее вспоминает нынче? Рассыпалось все в миг, будто и не было ничего. Одно демоническое наваждение. Бесовщина какая-то. Бездуховная. Дверь, правда, на месте осталась, телик японский – тоже. Но Микки Маусы при первой же стирке, к великой радости Мишки, навсегда слиняли с его одеяла.

Дядю Вову Петрова взяла к себе жить насовсем. Остатками ума она, конечно, понимала, что вариант этот – из последних, что Вове этому самое место на городской помойке. Но ничего со своею душою, которая где-то в подземных мирах разделилась у нее надвое, поделать не могла.

"Мы с Вовочкой две половинки одной души!" – оправдывалась Петрова перед соседками, развешивая сушиться стираные Вовины манатки. И соседки только крутили головами и не понимали, откуда такие дуры берутся? Да и Вова этот ее мохнатый был тот еще чудила. Видать, из Нижнего Тагила.

Вначале дядя Вова честно пытался спать у них на полу на кухне, но, поскольку новенькая душа звала его к окончательному объединению, он постепенно перебрался под бок к Петровой.

Весной Мишку выгнали из садика в школку. На остатки прежней роскоши Петрова купила огородный участок с баней. А дом там стали общими усилиями возводить Мишка и бывший демон дядя Вова. Редиску и лук в тот год уже свои кушали.

И настало тогда у них счастье. Мишке к школе купили костюм за восемьсот шестьдесят рублей, кепку, как у Сашки из второго подъезда, за тридцать восемь рублей, пенальчик с пикалками за восемнадцать рублей десять копеек.

Дядя Вова устроился грузчиком в продуктовый ларек на рыночный пятачок. Стал местной достопримечательностью. В обеденный перерыв, к всеобщему удивлению армян, цыган, татар и азербайджанцев, он читает огромную книжку с биографиями великих полководцев. Вернее, читал пару раз. Пока книжку не сперли.

Он ловко переделал Мишке мамкин старый сумарь на отличный такой рюкзак. Магией почти не пользовался. Он вообще теперь редко к ней прибегает. Разве что дня за три до получки. Остатками магических сил дядя Вова в такие критические дни обучает порхать через забор к Мишке, стоящему на шухере, мороженные куриные окорочка и упаковки куриных сосисек. А вот с говядиной и бараниной у него ни разу не получилось. Били даже. Понял он тогда, короче, что бараны не летают.

Мишина бабка сбилась с пенсии на кроссовки внуку и книжки разные для первого года обучения, пообещала даже брелок купить с выпученными глазками. Пить запоем она после больнички для богатых побаивается, так что деньжонки у нее водятся. Она же горячий стаж раньше еще выработала, а теперь вообще к одному новому русскому устроилась. Кастрюли и картошку чистить – в подсобницы к повару-китайцу. Китаец вполне свой человек, хоть и китаец. Жалеет бабку. Два раза в неделю. Больше бабке никак нельзя при ее радикулите. Мишке приходится ее в такие жалостные дни встречать, китайскую кулинарию до дома оттаскивать. Только все овощные продукты этот китаец нарочно переделывает в мясо и грибы под соусом. Сука. Хотя дядя Вова говорит, что для здоровья это даже полезнее.

А Петрова... Да ну ни чо таким Петровым не бывает! Даже в сказках! Ржет опять по-прежнему. Дура, одним словом. Мишка так и понял, когда мамка мечтательно ему сказала на днях, что им с дядей Вовой, наверно, скоро аист принесет еще кого-то. Мишка вначале рассердился на этого демонического мамкиного примака, а потом, глядя, как мамка весело собирает осколки только что кокнутого ею же последнего в доме фужера, подумал, что хрен с ними. Пускай веселятся. К счастью же!