Текст книги "Набор фамильной жести"
Автор книги: Ирина Алпатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Я в магазин.
– А я в магазин и провожу…
М-да, с такими фруктами Паша еще не сталкивалась. В принципе, она подозревала, что Константин так прикалывается, но делал он это очень качественно, даже можно сказать виртуозно – смотрел на Пашу через очки в тонкой оправе. Увеличенные стеклами глаза были ясными и правдивыми, как у младенца. Ну точно, чудик, поставила окончательный диагноз Паша.
Про магазин они так и не вспомнили, потому что Константин, как выяснилось, знал массу всяких интересных вещей про компьютерные игры, русских царей, НЛО… А еще он ужасно смешно рассказывал анекдоты, даже те, которые Паша слышала. В конце концов она даже схватилась обеими руками за щеки, потому что устала смеяться, перестала понимать, о чем там еще он ей рассказывает, и закричала, что сдается.
Когда Паша все-таки вернулась домой, то подумала, что Косте просто любопытно, ведь ее тоже, между прочим, некоторые считали забавной, вот он от нечего делать и провел с ней время. И еще Паше показалось, что он никак не мог решить, как ему с ней обращаться – как с девушкой или как с парнем.
Может быть, Константин и в самом деле не смог решить эту задачку, потому что они встретились еще раз, потом еще, а потом Татьяна позвала Пашу к телефону, сказав: «Твой звонит». Ничего себе, подумала Паша, но спорить не стала.
И ничего смешного в Косте не было, наоборот, он оказался вполне серьезным и, между прочим, очень аккуратным человеком. Это Паша узнала, когда он пригласил ее к себе домой послушать джаз.
Она тогда встрепенулась и растерялась – идти, не идти? Одно дело бесцельно ходить по улицам и трепаться о всяких пустяках, другое – домой. Хотя они несколько раз уже ходили в кафе. Говорил в основном Костя, но Паша тоже рассказала ему несколько историй про своего начальника.
Конечно, на самом деле Пашин босс был тот еще зануда и самодур, и сцены с его участием иногда вызывали у подчиненной нечто похожее на зубную боль, но в ее вольном пересказе все это выглядело легко и забавно. Костя даже улыбнулся несколько раз своей рассеянной улыбкой и снова стал очень интересно рассказывать про любимую коллекцию джазовой музыки. Некоторые пластинки он приобрел с немалыми приключениями – тут было чем гордиться.
В общем, получив приглашение, Паша перебрала в памяти все их встречи и ничего такого особенного не припомнила. Костя не брал ее за руку, не смотрел ей многозначительно в глаза. Получалось, что Паша слишком много о себе мнит. Это только ненормальный Бабайцев все пытался удержать ее руки в своих горячих и вечно потных ладошках, но Паша на него пару раз так цыкнула, что Юрка обиделся и прекратил свои гнусные попытки раз и навсегда, даже звонить перестал.
А еще ей было интересно посмотреть, как Костя живет, увидеть его «холостяцкую берлогу». Тем более что, когда Костя произносил эти слова, в его голосе слышалось что-то похожее на гордость и даже нежность. Правда, тут Паша совсем некстати вспомнила дядюшкину бархатную куртку с золотыми кистями, а вдруг и племянник ходит в такой же?
Паша в джазе ничего не понимала, но большие черные диски произвели на нее впечатление – Костя был настоящим коллекционером. У нее никогда не было таких знакомых, то есть вообще не было близко знакомых молодых людей – Бабайцев совершенно не в счет, а тут р-раз – и появился Костя с его коллекцией, разговорами, походами в клубы и кафе. Все-таки она совершенно не умеет разбираться в людях, решила Паша.
Она просто лишилась дара речи, когда Костя вдруг взял да и поцеловал ее. Это было совсем не так, как у Машки с Ленским, это было… Ох как Паша на себя разозлилась, когда зачем-то вспомнила сестру и этого… Потому что все испортила, ну абсолютно все. Конечно, не так, ведь Костя был настоящим, не то что глянцевые плейбои предпенсионного возраста. Он снял свои модные очки и стал совершенно беззащитным, будто душу свою преподнес Паше на блюдечке с золотой каемочкой, и у нее от нежности даже защемило сердце.
Господи, ну почему ей в голову не приходило, что он может ее поцеловать? Нет, то есть приходило, но она решила, что этого не может быть. А теперь это произошло. Она же не была идиоткой и знала, что за этим обычно следует, оно и последовало. Костя ткнулся влажными губами куда-то ей в ухо, потом в шею, и Паше стало безумно щекотно и захотелось поежиться и хихикнуть. И совершенно некстати, потому что Костины мягкие суетливые руки уже стягивали с нее любимую клетчатую рубашку, а пуговки мешали. Паша никак не могла решить, расстегнуть их самой или не стоит.
Вообще-то она не хотела. Нет, то есть хотела, чтобы это произошло, но не сейчас и не так. Потому что теперь Паша лихорадочно вспоминала, какое белье на ней надето. Черт! А никакое. Никто не назовет бельем обыкновенную, без всяких там кружевных прибамбасов майку и чуть ли не детские хлопчатобумажные трусы. Паша из принципа не носила ажурные фиговины, образцы которых Машка в неимоверных количествах разбрасывала по всей детской. Паша все это презирала. И вот теперь попалась… Черт!
А ведь все должно было быть красиво, потому что для Кости это важно, ну и для нее, само собой, тоже. Паша попыталась отступить, но ее робкая попытка привести смятую одежду в порядок потерпела фиаско. Она не решалась сказать Косте твердое «нет». То есть она уже почти собралась с духом, но тут из-за Костиного плеча выплыла рожа Ленского с ехидным оскалом, подмигнула, после чего Паша зажмурилась изо всех сил и ничего говорить не стала.
Вообще она Костю разочаровала. Разочаровала-разочаровала, тут и спорить было не о чем. Конечно, он вида не показал, но Паша все прекрасно поняла сама. Дюк Эллингтон, кажется, и вино в пузатых бокалах, и мерцающая лампа в изголовье – все это было очень стильно и тут нате вам – Паша, которая ничего не умеет, которая стесняется и совершенно выпадает из общего ансамбля. Полная бездарность, хотя и очень старается соответствовать. И Паша была бесконечно благодарна Косте за его такт, терпение и вообще за все.
Оказывается, и страсть может быть аккуратной, стерильной и рассчитанной. Костя ни о чем не забыл, он не суетился и не стеснялся, он знал, что и как надо делать, и все выполнил на «пять». Паше не было ни противно, ни больно. Когда все закончилось, она даже подумала, что все это немного походит на сеанс мануальной терапии. То есть Паше на подобных сеансах бывать не приходилось, но откуда-то такая мысль возникла и прочно засела у нее в голове.
Она огляделась в поисках часов – все-таки время никто не отменял, и оно шло себе и шло, это только у нее, Паши, произошел внутренний сбой. Часы как назло все не находились, а Костя не хотел ей помочь. Она тыкалась, как слепой котенок, пока не вспомнила про часы на мобильном телефоне, и ахнула: почти одиннадцать! А ей еще добираться и добираться, и что она скажет матери?
– Да что ты суетишься? – расслабленно удивился Костя. – Время детское, вернешься позже.
Да, ему хорошо было говорить, он жил один, а Паша уже видела мрачную картину – ее в прихожей встречают все: маман, Машка и даже, возможно, Анатолий Юрьевич.
Вообще-то никогда ничего подобного и в помине не бывало, но не в этом случае. Потому что в этом случае прямо на лбу у нее было написано большими буквами, чем она только что занималась и с кем. И Паша не суетилась бы так, но вот взгляд маман… а вдруг она возьмет да и бросит что-нибудь в Пашу? Нет, ну как можно было так забыться?
– Паш, а Паш, о чем ты говоришь? – засмеялся Костя, когда она все-таки объяснила ему про маман. – Мы все взрослые люди (Паша едва удержалась, чтобы не шмыгнуть носом). И твоя мать, она же стопроцентная женщина и все прекрасно поймет. Да Толя так ее закрутил, что она себя-то не помнит.
Костя впервые как-то обозначил свое родство с Анатолем и дядю Толей назвал по-свойски, но почему-то Пашу от его слов передернуло. И про мать ничего оскорбительного сказано не было, конечно, маман очень даже женщина, и какая! Только Паше вдруг стало противно, и она быстро-быстро, как солдат, оделась и, даже не попрощавшись, выскочила из квартиры. Главным было, чтобы Костя ее не догнал, потому что скажи он еще хоть слово, то все, уже ничего не могло бы помочь – ни коллекция, ни джаз, ни приколы. Костя ее догонять не стал.
Зря она так дергалась, никто в прихожей ее не встречал, естественно. Машки вообще не было, и вот этому обстоятельству Паша обрадовалась как никогда. Она долго стояла под душем, потом без сна лежала в темноте и смотрела на причудливые тени, скользящие по потолку.
Когда-то, когда они были маленькими, Паша придумала рассказывать на ночь сказки. Вернее, сказка всегда была одна и та же – про златокудрую принцессу, которую заколдовал злой волшебник. Принцесса была прекрасной, но, увы, имела довольно вредный характер, и требовался, конечно же, не менее прекрасный принц, чтобы ее расколдовать. Машка сопела на своей постели и время от времени спрашивала: а он что, а она? При этом Маня не любила, если Паша углублялась в описание недостатков красавицы. Еще бы, ведь им обеим было ясно, что принцесса и есть Машка. Принц еще только-только принимался за свои подвиги, а с соседней постели уже раздавалось мерное посапывание – героиня засыпала сладким сном. А Паша, Паша еще долго лежала и думала о том, чем бы занять в ее сказке совсем некрасивую нескладную девочку, которая лишь путалась под ногами главных героев и всем мешала.
Да что там говорить, Паша всегда немного завидовала Машке, ее незыблемому спокойствию и уверенности. Вот и теперь, когда сестре случалось ночевать дома, она доставала свою почти прозрачную ночную рубашку, каким-то неуловимым движением проскальзывала в нее, и все. Через пять минут, можно было проверять по часам, Машка спала здоровым крепким сном. А Паша вздыхала, ворочалась, взбивала многострадальную подушку, а сон все не шел, хотя вот только что казалось – ей бы добраться до постели и упасть. Интересно, что видит в своих снах Машка, точнее, кого?
Вообще-то Паша чувствовала себя перед Костей немного виноватой. Если ты любишь человека, то не можешь его стесняться. Или даже не так: если ты любишь, то тебе безразлично, что о вас думают другие. Только и это было не совсем то, что Паша испытывала. Она Костю не стеснялась, но ужасно нервничала, когда он заходил к ним домой, и тут же утаскивала его вон, все равно куда, лишь бы подальше от дома.
Паша совершенно не представляла, как будет себя вести, когда семья увидит их вместе. Ведь рано или поздно эта встреча все равно должна была состояться.
Как-то Паша не выдержала и спросила:
– А твой дядя, то есть Анатолий Юрьевич, он про нас знает?
– Что ты имеешь в виду? – спросил Костя и посмотрел на нее так, будто Паша задала нескромный или крайне глупый вопрос. Она даже чуть-чуть покраснела под его взглядом.
Теперь Паша и сама не знала, что она имела в виду, спросила, и все. Она принялась лихорадочно убирать посуду со стола, хотя и убирать-то особо было нечего – чашки в количестве двух штук моментально кончились, и она фальшивым голосом произнесла:
– Ты еще чай будешь?
На что Костя строго ответил:
– Я взрослый человек и ни перед кем отчитываться не намерен. Мои личные дела – это мои личные дела.
Паша осторожно, едва дыша, вымыла тонюсенькие чашечки и поставила их сушиться. Надо полагать, что ей ответили на первый вопрос, уточнять она не стала.
И все-таки, когда Костя сделает ей предложение… Да-да, Паша ни секунды не сомневалась, что это будет выглядеть именно так, немного старомодно – цветы, музыка, кольцо в коробочке, «дорогая, я прошу тебя стать моей женой». И она его удивит, потому что не станет шмыгать носом, краснеть, ерошить свои и без того торчащие во все стороны волосы. Да она много чего не станет делать, зато улыбнется медленной загадочной улыбкой…
Вот только что скажет маман? И будет просто замечательно, если Машка оставит свое мнение при себе. И как Паша устроится в этой квартире? Да уж, «холостяцкая берлога»… Однокомнатная, но кругом стекло и металл, поэтому кажется большой и прозрачной, каждый сантиметр вылизан и наверняка полностью продезинфицирован от всяких там микробов и бактерий. Каждая вещь строго на своем месте. Даже не очень понятно, как Паша сможет во все это вписаться?
Бельем с бантиками и кружавчиками она обзавелась сразу после того вечера. И выяснила, что носить это не так уж и противно, то есть совсем не противно. Теперь нужно будет купить красивые домашние туфли, как у маман, только без этих помпонов… И еще, она и дома ходила в стареньких джинсах, а Костя надевал домашние брюки и красивый белый пуловер. Господи, ее тряпки будут смотреться рядом с его вещами полным убожеством. И она должна прекратить бросать на кресле свои вытянутые футболки и свитера, которые Костя, в который раз, аккуратно расправляет как следует и вешает. То есть ей срочно нужно купить что-то девчачье, потому что она не мальчик, а девочка. И ей нужно научиться правильно заваривать зеленый чай, для которого у Кости имеются специальные чайнички, а еще… Короче, Паша в очередной раз решила со следующего дня, то есть следующей зарплаты, начать новую жизнь и доказать Косте, что она настоящая женщина и вполне ему подходит. Лишь бы только домашние не стали вмешиваться в ее личные дела.
На самом деле Паша понимала, что все слишком усложняет. Вот маман, казалось бы, так пасла Машку, а когда та стала часто ночевать где-то вне дома, отнеслась к этому как к должному. Более того, она эти отлучки, похоже, даже одобряла. Паша поняла, что вряд ли сумеет отгадать данную загадку, но немного успокоилась на свой счет.
Ничто не предвещало катастрофу, по крайней мере, так казалось Паше. Татьяне было объявлено, что близится день рождения Анатоля, и она начала свою обычную суету, чтобы «соответствовать». И Паша опять же ничего такого не заподозрила, хотя до этих пор неписаный закон гласил, что только день рождения маман имеет право считаться настоящим праздником.
Дни рождения отца Паша как-то не запомнила. Конечно, они случались, но, скорее всего, ничем не отличались от его триумфальных возвращений домой: бесконечные телефонные звонки, телеграммы, толпы людей в квартире, гора сваленных в прихожей пальто, на кухне постоянно кто-то жует и гремит посудой. Татьяна даже поставила на дверь их детской шпингалет, после того как не очень трезвый гость поздно вечером перепутал их комнату с ванной.
Именно праздники маман были правильными. Опять же народ шатался по квартире, смеялся, пил и жевал, но было много музыки и много-много цветов, точнее, роз – маман признавала только их. Да, роз было столько, что на следующий день Паша начинала даже задыхаться в густом сладковатом аромате, проникавшем в каждый уголок дома. Букеты стояли в многочисленных вазах, плавали в ванне, даже в салате запросто могли обнаружиться лепестки.
Когда все заканчивалось, девчонок начинало обуревать неодолимое желание проникнуть на запретную территорию, то есть в родительскую спальню. Потому что там наверняка появились новые чудесные безделушки.
В конце концов вожделенный миг все равно наступал, и Паша даже дышать боялась, ей начинало казаться, что она делает это слишком громко, и ладони становились чуть влажными, поэтому она прятала руки за спину, чтобы ничего этими самыми руками не схватить ненароком.
А Машка… Ну Машка и не думала трепетать. Всей этой роскошью сестрица тут же деловито мазала свои круглые розовые ушки, шею – примерно так, как это делала маман, потом добиралась до ямочек на локтях… Рано или поздно Паша приходила в себя и страшным шепотом требовала прекратить безобразие. Чем все это заканчивалось? Что-нибудь опрокидывалось, появлялся нежный диковинный запах, потом он разливался все шире, и пахло уже не так нежно и странно, но девчонки этого не замечали, потому что толкали друг друга и уже отнюдь не шепотом запальчиво препирались: это ты виновата, нет, ты… И тут появлялась маман… Может, она заставала их не всегда, но Паше помнилось именно так – в самый драматический момент заходила мать и говорила:
– Как вы посмели войти?! Да еще трогаете мои вещи! Паша!
Невыносимо воняющая духами Машка набычивалась и, отвесив толстую нижнюю губу, смотрела в пол. Почему-то сестра оказывалась не главным обвиняемым, а главной уликой Пашиной безответственности.
А однажды они разбили что-то большое, кажется, вазу… Но это было очень-очень давно, и все про это позабыли, и Паша тоже. Так, осталась лишь легкая тень, и она эту тень могла запросто от себя отогнать.
Девочкам в их день рождения делали стол. Из подружек никого не звали, потому что маман давным-давно объяснила, что не стоит устраивать из их дома проходной двор, привадишь – потом не отвяжешься. Но Татьяна все равно пекла огромный пирог и кучу всяких вкусностей, и они втроем пили на кухне чай. Отец… Паша как ни силилась, так и не смогла вспомнить, чтобы он хоть раз при этом присутствовал, так уж получилось. Маман, конечно, была, но она почему-то всегда вставала у окна и, держа в руках блюдце с чашкой, выпивала свой чай, задумчиво глядя во двор.
– Мариночка Андревна, вы присядьте за стол-то. Вот пирог, вот всего сколько, – неизменно талдычила Татьяна и делала массу суетливых ненужных движений, что-то придвигая, переставляя, стряхивая. Ну не могла она спокойно сидеть и распивать чаи, когда Марина Андреевна вела себя совсем как сирота казанская…
Маня безмятежно ела, оглядывая стол своими прекрасными выпуклыми очами, а у Паши пропадал аппетит. Ей начинало казаться, что у матери потому такой непонятный отрешенный вид, что она до сих пор удивляется фокусу, который столько лет назад в этот день проделала Паша. Взяла да и тоже родилась. Потом Паша, конечно, поняла, что все эти мысли совершенно глупые, ерундовые, но как же от них делалось неуютно.
Маман вскоре уходила, так и не взяв ни кусочка, зато Машка исчезала с огромным ломтем, заботливо завернутым Татьяной в провощенный лист бумаги. Паша тоже все-таки съедала что-нибудь, чтобы вконец не расстраивать Татьяну, и так они и сидели, обе – с чувством досады и обманутых ожиданий. Каких именно, непонятно.
А один день рождения запомнился Паше особенно. Сколько же лет назад это было? Теперь кажется, что сто. Они с сестрой подошли к своему подъезду, и тут навстречу Мане шагнул ее поклонник, нелепый прыщавый юноша без имени. У него странно оттопыривалась куртка на груди, и от этого он выглядел еще нелепей. Но Паша позабыла про все на свете, когда парень достал из-за пазухи щенка и протянул Мане.
– Вот, – пробубнил даритель, – вообще-то породистый… и чипсы жрет только так…
Щенок смешно сучил в воздухе передними лапками, одетыми в белые носочки. То есть носочков, конечно, не было, но выглядело очень похоже. Машка стояла и смотрела на поклонника недоуменно-снисходительно, будто он говорил с ней по-китайски, и не двигалась с места, поэтому Паша подхватила подарок под тугое теплое пузо и прижала к себе.
Она была счастлива целых десять минут, пока Маня еще стояла и слушала парня, а подарок пытался лизнуть Пашу в нос и куда придется. Потом они пришли домой. В дверях гостиной появилась маман, у Паши отчего-то ослабли руки, и она опустила вдруг ставшего тяжелым щенка на пол. Он, суетливо вертя крошечным подобием хвоста, сунулся к ногам матери и… сделал лужицу.
– Ты сошла с ума? Какие могут быть животные в нашем доме? – чуть повысив голос, сказала маман. – Чтобы завтра же, слышишь, завтра этого здесь не было.
Это был Манин подарок, но маман обращалась к Паше, а сестра промолчала. Паша почти всю ночь просидела на кухне. Тяпа, видимо, понял, что он здесь не ко двору, и не хотел спать в срочно оборудованной для него коробке из-под обуви, а может, скучал по своей маме и тихонько попискивал, жалобно глядя на Пашу, и успокаивался только у нее на коленях. Утром она сдала щенка с рук на руки Татьяне и велела не спускать с него глаз до своего возвращения. Паша весь день думала про толстопуза, а когда вернулась домой, то в углу не было ничего, даже коробки.
– А что я могу? – уж слишком воинственно вопрошала Татьяна, и Паша поняла, что она тоже расстроена. – Марыя пришла и взяла. А я что, мое дело маленькое.
– Куда ты его дела? – спросила сестру Паша, стараясь совладать с голосом.
– Утопила! – Машка смотрела насмешливо. – Вот взяла и утопила.
Паша не поверила ни на секунду, но все равно тяжело задышала, и Машка сказала, сжалившись:
– Да не пыхти, отдала я его, в хорошие руки.
Паша еще неделю вспоминала подарок и пыталась прикинуть, у кого это из Маниных знакомых действительно хорошие руки. И что-то ничего у нее не придумывалось.
Ну так вот, у Анатоля день рождения тоже обнаружился, и он вознамерился отметить его по-домашнему, в очень узком кругу. «По-человечески», как прокомментировала Татьяна, которая все это Паше и сообщила.
Татьяна к назначенному часу начала накрывать в гостиной стол, и Паша поняла, что ей пора уходить. Она позвонит Косте, и, возможно, они проведут этот день вместе.
Паша медлила, прикидывая, стоит врать Анатолю про срочное дело в выходной день или не стоит. Вряд ли он вообще про нее вспомнит, так что реверансы могут оказаться лишними и даже смешными. Ведь ее никто не приглашал, или ее присутствие подразумевается само собой? Зато Маня, как всегда, оказалась в отсутствии, и очень кстати. В общем, Паше следовало исчезнуть потихоньку.
И вот тут в дверь детской деликатно постучал Анатолий Юрьевич. Застигнутая врасплох Паша только глупо улыбнулась в ответ. Да-да, она тоже входила в круг избранных, то есть приглашенных. Раньше, когда ее «в общество» не выводили, ей хотелось «поприсутствовать» и хоть краешком уха послушать умные разговоры довольно известных и важных людей – кажется, Анатолий Юрьевич с другими и не общался. А теперь, когда он вкрадчивым голосом сообщил, что и Прасковью Николавну просит «не исчезать, как прекрасный сон, а осчастливить своим присутствием», то Прасковья Николавна тотчас поняла, что совершенно не хочет никого осчастливливать, она лучше сходила бы куда-нибудь с Костей. Паша отправилась к Татьяне на кухню – не смогла вовремя удрать, так хоть поможет чем-нибудь.
Когда же Паша, наконец, сообразила, что и Костя на дне рождения, само собой, будет? Да ничего она не сообразила, пока не услышала его голос в прихожей. Вот идиотка, обругала себя Паша и все никак не могла решить, как поступить – выйти к нему и чмокнуть как ни в чем не бывало? Или сделать вид, что она ничего не слышала, и поздороваться уже в гостиной? В конце концов Паша сказала с порога кухни: «привет» – и юркнула обратно. Ужаснулась было: а вдруг он сейчас явится следом и обнимет ее прямо при Татьяне, а еще хуже – поцелует? Костя не зашел, и Паша вздохнула с облегчением, а потом расстроилась, совсем немного.
– Хватит уже тут толкаться, иди к гостям, – велела Татьяна. – А то нехорошо получается, вроде как ты прислуга.
Да, маман этого точно бы не одобрила, но сегодня ей было не до них.
Паша тихонько заняла свое место за столом и огляделась. Костя сидел далеко от нее, ближе к Анатолию Юрьевичу. Естественно, а где же ему сидеть, все-таки родственник. Она попробовала перехватить Костин взгляд, но поняла, что это безнадежно. Еще бы, если его соседкой оказалась не кто иная, как Пашина сестра.
На Машке пылало нечто ярко-красное с золотом, Паша этого платья раньше не видела. Манины волосы сияли в свете хрустальной люстры, кажется, на них было даже немного больно смотреть, и Паша уставилась в свою пустую тарелку. Вот только тогда у нее появилось ощущение надвигающейся беды.
Дама, сидевшая неподалеку от Паши, негромко, с дотошностью инспектора, спрашивала своего соседа:
– Вон тот, с лысиной, Мирский, кажется, он теперь где? А эта, в бриллиантовых серьгах, она ему кто?
Просвещенный мужчина ей тихо отвечал.
Паша положила себе на тарелку кусочек чего-то очень аппетитного, но тут же поняла, что есть совершенно не хочется. На другом конце стола громко засмеялись. Ну, смех матери невозможно было перепутать ни с чьим другим, а вот Машка… Паша с удивлением взглянула на сестру – неужели именно Маня издает эти стонуще-призывные звуки? И давно она научилась так смеяться? Костя ни разу не посмотрел в Пашину сторону.
– А это кто? Ну, господи, рядом… – свистящим шепотом спросила любознательная дама. Паша посмотрела на нее в упор, и та торопливо отвела взгляд. А никто, подумала Паша и, не дожидаясь ответа смутившегося соседа, выскользнула из-за стола.
– Ты куда? – грозно спросила Татьяна, застукав ее в прихожей.
– Голова разболелась, хочу пройтись. – Татьяна так и осталась стоять с вытаращенными глазами.
Паша вернулась поздно, но дома никого не было. Надо думать, праздник продолжался где-то в другом месте. Костя в этот день так и не позвонил. Ладно, Паша дала ему сначала двадцать четыре часа на размышления, потом еще сутки и категорически запретила себе звонить первой. Напрасно запрещала, потому что, когда, так и быть, все-таки позвонила, Костя оказался недоступен.
Все прояснила Машка, которая в конце концов появилась дома, уселась на кухне пить кофе и общаться по телефону. Маня делала глоток, а затем протяжно говорила в трубку:
– Ну пааслушайте, Каанстантиин… Ну вы скаажете… тоже придуумали… пааслушайте…
Она успела выхлебать весь кофе, а Константин все говорил и говорил.
Нет, Пашу это «вы» нисколько не обмануло. Машка разговаривала и свободной рукой накручивала на палец золотистую прядь. Точно так же она, можно сказать, на Пашиных глазах обводила вокруг наманикюренного пальчика ее Костю.
Тут Паша позабыла про Татьяну, которая всем своим видом выражала протест против внеурочного Машкиного вторжения в свои владения, про маман, которая, возможно, могла все услышать, и возмущенно сказала:
– Нет, это ты меня послушай, Машка! Зачем он тебе? Он, между прочим, мой жених, если хочешь знать. А тебе он совершенно не нужен, ты ведь просто так, от нечего делать к нему лезешь. – Паше казалось, что она говорит совершенно спокойно, и Маня только из вредности цедит сквозь зубы:
– Что ты орешь? Какой еще жених? И это я к нему лезу, я?! Да твой женишок ноги готов мне целовать, он ко мне еще с осени подбирался, слюни пускал…
– Замолчи! Ты врешь… – Паша не сразу поняла, что еще один голос приказывает замолчать. Им обеим. На пороге кухни стояла разгневанная мать, с рдеющими на щеках некрасивыми пятнами, сверкающими, как лед, глазами… Боже мой, что же она, Паша, наделала! Ей захотелось убежать, немедленно, но она не могла, не смела оттолкнуть мать, загораживающую путь к позорному отступлению.
Паша затравленно огляделась: с одной стороны пылающая гневом Машка, с другой – маман. И как же они были похожи!
– У меня тесто село из-за вашего крика, – откуда-то из-за Пашиной спины дрожащим голосом объявила Татьяна. Маман вздрогнула и дико на нее посмотрела, точно вместо Татьяны ей привиделся черт с рогами.
– Марш за мной! Обе! – скомандовала мать и исчезла.
Ох как Паша не хотела идти. Что же она натворила! Но разве можно было ослушаться, и Паша потащилась в гостиную. Она была готова умереть от стыда, и ее противно трясло. Зато Маня царственно вплыла следом, уселась на диван, но не рядом с матерью, а на противоположном конце и закинула ногу на ногу, только бледно-розовые пятна на лице выдавали ее ярость. Нет, Паше было так слабо.
– Вы что себе позволяете?! – Голос матери от гнева стал совсем низким. – На кухне, при прислуге… И это дочери Хлебникова!
Маня тряхнула золотыми кудрями и уставилась в окно.
– Что ты такое несла? Какой еще жених? И при чем здесь Константин?
Маман и Машка сидели на диване, а Паша стояла перед ними в гордом одиночестве. Она не решилась взглянуть на портрет, отец бы ее не одобрил. И она не знала, что ответить матери. После безобразной сцены на кухне все теперь казалось глупым – Паша строила домик из кубиков и сама его сломала. Или все-таки это сделала Машка?
Но маман ждала, и Паше пришлось ответить.
– Костя – мой жених, а Машка к нему лезет. – Она старалась не смотреть на сестру, которая громко фыркнула.
– Мария! – наконец-то переключила свое внимание маман.
– Господи, да слушай ты ее больше. Он за мной полгода таскался, и к Пашке прилип, чтобы ко мне поближе подобраться. Тоже мне, Ромео недоделанный… интересы как у десятилетнего сопляка. Я же ей глаза на него открыла, и вот благодарность. – Маня в праведном гневе встряхнула гривой, странно еще, что от нее не посыпались искры.
Больше всего на свете Паше хотелось умереть или, на худой конец, стать невидимой. Она уже поняла, что произошло нечто непоправимое, и ничего нельзя с этим поделать. Паша не заметила, как маман сделала Мане знак – не могла же Машка встать и уйти без разрешения.
– Сядь! – велела маман и похлопала рукой по дивану. Паша села на самый краешек и уставилась на покачивающуюся туфельку. – Послушай, дорогая моя, тебе только двадцать один. Твоя жизнь еще не вполне, – мать замолчала, подыскивая подходящее слово, и туфелька замерла, – устроена. Я не хочу обсуждать достоинства и недостатки этого молодого человека, но вряд ли Константин тот мужчина, который тебе нужен. Ты сама пока недостаточно самостоятельный человек… – Слушая маман, можно было подумать, что Паша родилась не в один день с Маней. Мать будто подслушала ее мысли:
– И Мария в чем-то права… (интересно, в чем?) – в конце концов, Паша, вы же сестры. Если молодой человек предпочел не тебя, а другую, вряд ли это можно исправить с помощью скандала. А уж если речь идет о близком тебе человеке, тем более следует быть деликатной и великодушной. – Маман поднесла к лицу руку и стала рассматривать перстни.
Аудиенция закончена. Паша встала, не так красиво и плавно, как Машка, и пошла к дверям. Маман больше ничего ей не сказала. И правильно, Паша и так все отлично поняла. «Отдай ей, Паша. Ты же умная девочка». Маман всегда так говорила, если они с Машкой что-то не могли поделить.
Машка, и в самом деле, в чем-то была права. Ну зачем Паше жених, готовый сорваться по первому зову? Интересно, он слышал, как Машка поет? То есть он все равно рано или поздно сбежал бы, как спутники Одиссея, заслышав пение сирен. Конечно, Паша могла бы залепить ему уши воском, но ведь и непоющая Машка сможет увести за собой любого. А глухой и в придачу слепой жених уже чересчур даже для Паши.
Трудно сказать, как долго Маня допускала Костю к своим царственным ногам. У него хватило ума не приходить к ним в дом, а может быть, не достало храбрости. Паша отметила, что по телефону имена Антонов, Сергеев и прочее сестра называла ничуть не реже, чем имя Константин. А потом совсем уже стало ясно, что бедный Костя затерялся в толпе Маниных обожателей.
