Текст книги "Континент отрезан. Пестрые рассказы"

Автор книги: Ирина Аллен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

5. Шел март

В наших воспоминаниях нет ни логики, ни очередности! Разрозненные картинки высвечиваются вспышками. Почему, например, сегодня, в середине июля, мне вспомнился март? И не недавний март, что было бы еще объяснимо тоской по лету, – в этом году в наших местах оно пришлось как раз на тот первый весенний месяц. Нет! Вспомнился март страшно сказать какого года прошлого тысячелетия! Вернее, один мартовский день. И так ясно, как будто это было вчера.

…Похороны очередного очень старого лидера. По случаю траура музей закрыт и пуст. Мы – несколько экскурсоводов – дежурим «на всякий пожарный».

Пожара не случилось, и все разленились. С утра еще были заняты полезным трудом: кто детские колготки штопал, кто вязал, кто пытался читать. Потом по очереди сходили в столовую, а вернувшись, уже просто досиживали без дела. Яркое солнце висело прямо над нами и било в глаза – не скрыться. В комнате было жарко, казалось, за окном лето. Первое настоящее солнце после долгой зимы. Неполиткорректное солнце: плевать ему на то, что кто-то там важный умер.

Тишину прервала Элеонора Ивановна:

– Женщина должна уметь создать свой клан, – она отпила глоток кофе и оседлала своего любимого конька, – мы это умели. А вы!.. – Взмах красивой руки в массивных кольцах отверг нас всех скопом. – Как моя Юлька! Академик звонит, приглашает на доклад, а она: «Мне сына из детсада забирать!» Ну не глупо ли?! Найди кого-нибудь на один вечер! В конце концов, я бы могла…

«Мы» и «они» – было данностью нашего музея. Долгое время музей, как и окружавшее его пространство, были недоступны широкой публике. При необходимости экскурсии проводили солдатики местного гарнизона. В начале 60-х «культура», хотя и несмело, предъявила свои права. Музей открыли, но штатских экскурсоводов отбирали генералы. Они и отобрали! Первый призыв – женщины статные, с формами и умением «играть» в рамках дозволенного. На такую посмотришь – уже билет оправдал! Дальше можно и не смотреть. А мы – молодежь, пришедшая годами позже, – так, с бору по сосенке. И ростом не ахти, и формы – «не смешите меня!». И устремления жизненные – не в ту сторону…

– А я из клана, у меня килт! – я вскочила, чтобы показать всем свою новую самосшитую юбку в клетку.

Кто-то засмеялся.

Элеонора Ивановна посмотрела на меня с укоризной:

– Я вам добра хочу! Скучно живете! Как вас замуж еще кто-то взял?! Женщина должна быть… играющей! Должна окружать себя интересными и нужными – да-да, нужными! – людьми, уметь нравиться, блистать, волновать мужчин! Кстати, шотландка твоя и глухой свитер – как-то не очень женственно.

– А мотивация? – вскинула глаза миловидная Жанна. – Мотивация игры с мужчинами? – Жанна недавно получила «старшего», после чего стала выражаться научно.

– Элеонора Ивановна, под кланом вы, разумеется, имеете в виду круг светских знакомых? – спросила умная Лиза с еле заметной иронией. – Но «света» как такового уже нет, исчезли исторические и социальные предпосылки. – Лиза занималась исследованием жизни поместного дворянства XVIII века.

– У кельтов в период разложения родового строя под кланом понимался «род», но первоначальное значение этого слова – «потомство» или «дети», – несмело поделилась знаниями рыжая Людмила.

Она работала у нас недавно, переехала из Свердловска. В Уральском университете люда начала диссертацию по кельтской культуре.

Я перехватила чуть презрительный взгляд Элеоноры в ее сторону: мол, с твоим-то происхождением, никудышным «экстерьером» и тремя детьми – молчи лучше и пиши свою диссертацию, не о тебе речь. Люда поняла этот взгляд, опустила голову, и веснушки на ее лице стали еще ярче.

Я тоже писала диссертацию по абсолютно не нужной ни музею, ни мне теме (у меня была своя мотивация) и могла бы поддержать Людку чем-нибудь «научным», но мои мысли были далеко.

Только что, возвращаясь из столовой, я наткнулась на Маргарет Тэтчер со свитой. И хотя офицер в штатском тут же шикнул и загнал меня в угол за деревья, я все равно все видела. Видела, как стройная и элегантная леди в черном пальто, черной шляпе и черных лакировках на высоченных каблуках шла, не обращая внимания на лужи, оставшиеся после вчерашнего дождя, и раскованно привлекала окружавших ее мужчин. Видение из иной жизни длилось пару минут – и исчезло навсегда, нарушив мое душевное равновесие. Я с тоской думала, что на мне жуткое ярко-красное пальто с взбесившейся чернобуркой, давно потерявшие форму тяжелые зимние сапоги, дикая вязаная шапка… Пальто было задумано и заказано черным, и даже «отшито», но так, что ателье взяло на себя расходы по изготовлению мне нового. Ткань в наличии была только ярко-красная.

На некоторое время все затихли. Обдумывали информацию. Потомство в виде одного-двух отпрысков было у всех, а у рыжей Людмилы – целых три, все – мужского пола. Можно ли считать это кланом? Вряд ли. Клан – это полезные связи, это «око за око, зуб за зуб», круговая порука. А с отпрысками пока надежда только на себя. У кого-то на мужа. Не у всех.

Отвечать Элеоноре Ивановне не хотелось. Да и что ответишь?! Не были мы «играющими женщинами» – нет, не были.

– Я бы тоже в сад за ребенком побежала, на фига мне какие-то доклады, – дожевывая бутерброд, прогундосила прямолинейная Катерина. Она всегда резала правду-матку. Даже с набитым ртом и забитым носом.

– Какая пошлость – все эти «игры». Женщина должна реализовать свой внутренний потенциал, а не тратить силы на мишуру, – вымолвила сдержанная красавица лена. Она никогда не повышала голос. Даже перед группой из тридцати человек. Уже несколько лет Лена изучала наскальные изображения какой-то там доисторической эпохи. Недавно разошлась с мужем и ушла из его большой и дружной семьи. Свекровь на прощание сказала: «Ты проиграла, а я выиграла. Ты будешь одна, а я сохранила семью». У свекрови был клан, у Лены – шестилетний сын, однокомнатная квартира и наскальная живопись. Лена была наделена мраморной красою, но не женственностью. Может быть, отсутствие именно этого качества мешало «блестящей Нине Воронской» затмить Татьяну Ларину? Этот вопрос занимал меня с восьмого класса. С Леной мы часто шли вместе до метро и поэтому считались подругами, но порой ее внутренний мир был слишком сложен для меня. Однажды я поделилась, что у моего мужа есть мечта – машина. «Машина не может быть мечтой – это мещанство!» – ответила Лена. Значит, и я мещанка? Я разделяла мечту мужа.

– Ах, ничего-то вы в жизни не понимаете! – высоко подняв голову, Элеонора выплыла из комнаты. Курить пошла. Ее резвый конек не одолел частокола наших житейских забот и ускакал вместе с хозяйкой.

– Играющая женщина! Уж чья бы корова мычала… – в разговор вступила Раиса (она была из простой генеральской семьи и хорошего воспитания не получила, наши-то мамы из разночинцев, то есть интеллигенции, еще в детстве объяснили нам, что сплетничать некрасиво). – Знаем, как сама Элеонора свой клан создавала. Вот в этой самой комнате своего телевизионщика и соблазнила. Прилично это? Рассказывали, какие они помятые отсюда в новогодний вечер выходили. Умная женщина, ничего не скажешь!

Историю об «удаче» Элеоноры Ивановны все слышали сто раз. Никто не отреагировал. До ее прошлого нам не было никакого дела. Поколение наших мам: разве можно осуждать?! Да и обсуждать неинтересно. Элеонорой мы восхищались: гранд-дама советского разлива, «боярыня красотою лепа, червлена губами, бровьми союзна…». Статью она ничуть не уступала Екатерине Второй с портрета в одном из залов нашего музея. И девиз Екатерины «начатое совершает!», судя по всему, был ей по плечу. Мне она нравилась еще и тем, что была незлой, что среди «боярынь» встречается не часто: в беде-то помогут, а вот удачи не простят!

Элеонора Ивановна вернулась в комнату, ведя за собой начальника – строгого, но справедливого Василия Ивановича.

– Ну что, засиделись? – спросил он весело и громко. – Значит, приказ будет такой: все по домам!

Мы завизжали от радости, а Элеонора Ивановна, значительно приподняв бровь, дала понять, что причастна к нашему освобождению.

Я вышла на все еще солнечную улицу, в запасе – часа два неожиданно свалившейся свободы… Пальто? А, пустяки! Не так уж оно и плохо, а если еще без шапки, так и вообще красота! Как вкусен весенний воздух, как радостно на душе, и что-то очень хорошее обязательно ждет впереди! В марте всегда надеешься…

* * *

Вот этот день мне и вспомнился без причины. Как давно это было…

Умерла Элеонора Ивановна, не дожив до настоящей старости. Умер наш начальник.

Нас растащило по городам и весям. Не всех. Миловидная Жанна и преданная ей прямолинейная Катерина все еще в музее. Профессионально погружают школьников в мир искусства. Умная и предприимчивая Лиза открыла ресторан старинной русской кухни. Процветает. Поместные дворяне помогли: они знали толк во вкусной и здоровой пище. Генеральская дочка Раиса потеряла в статусе, но обрела мужа – папиного шофера. Вместе они успешно рулят частным детективным агентством. Вот где пригодилась ее любовь к правде жизни!

Давно ушла из музея Лена. Она успешно защитила древние наскальные изображения от забвения. Не смогла, к сожалению, защитить свою красоту от исчезновения. Может быть, ей было дано все и сразу и дальше расцветать уже было некуда? Свекровь лены оказалась провидицей: лена живет одна в однушке. Я как-то зашла: мещанством у нее и не пахло! Аскетизм эпохи военного коммунизма. Я живу теперь там, где и зимой, бывает, можно ходить в лакировках. Иногда хожу в полном прикиде женщины возраста элегантности, но английский муж не одобряет: «Сними. В этом ты – вылитая Тэтчер!» Я не спорю с мужем, натягиваю джинсы и кроссовки и превращаюсь в нечто унисексное. Так, по его мнению, женственнее. Диссертация мне не пригодилась: не успела я ее защитить, как все надбавки «за науку» отменили. Моя мотивация оказалась ложной, но все к лучшему. Может быть, сохранись надбавки, я бы до сих пор месила грязь сапогами по семь месяцев в году. Рыжая Людмила «с Урала» дошла не только до Москвы, но и до Шотландии. Диссертация помогла ей встретить шотландского аристократа, который влюбился в нее с первого взгляда на какой-то конференции. И неудивительно! Из дурнушки она превратилась в яркую красавицу, которую не портили даже веснушки, – они ее молодили. Людмила перевезла в Шотландию троих сыновей, четвертого, пятого и шестого родила по месту нового жительства. Чем не клан?! И связи, и люди-то все нужные! А уж что женщина она сейчас с мужчинами играющая – это несомненно! Похоже, из всех нас только Людка сумела воплотить в жизнь завет незабвенной Элеоноры Ивановны. Интересно, одобрила бы та?

6. Феличита

Говорили по-итальянски. Говорила она – роскошная зрелая женщина в короне темно-золотых волос, в чем-то ярком, открывавшем грудь и шею. Я внимала ей молча, растворившись в восхищении. Пригубив темно-красного вина из высокого на витой ножке бокала, она продолжила:

– Да, украшать себя я любила. Золото мне идет, не так ли? И яркие камни тоже. Мой стиль. А как я умела веселиться! Люди разучились красиво веселиться, вы не находите? – сказав это, дама погрустнела и замолчала, обдумывая что-то. – Враги были… сильные, какими и должны быть враги. Но я умела постоять за себя. Скандалы никогда не любила. Ах, бывало, по молодости, горячая… но быстро поняла, что мое оружие – ум, а мой талант – интриги. Игра. Ненавижу ханжей! Мы ведь с вами не ханжи, дорогая? – вопросительно посмотрела на меня.

– Что вы, сеньора. Мы не ханжи, – я была польщена этим «мы».

– Равных мне не было! Друзья?! Кто-то там на севере сказал: у меня нет друзей, у меня есть интересы. Была одно время подруга-соперница… И драгоценности яркие любила, как я. Старше меня. Красавица, императорских кровей. Я-то сама в люди выбивалась, своим трудом, и никогда не любила монократию. Плутократия – да, но не этот цезарепапизм, знаете ли.

Снова рассмеялась:

– Век ее уже кончался. Злые языки говорили, что я ее драгоценности украла. Какая чушь! У меня своих было предостаточно! А если и украла?! А сама-то она разве не делала то же самое? Вор у вора… Да и зачем они ей, старухе? Я хоть сохранила в целости, а то, что у нее оставалось, все равно растащили-переделали потом. А, – махнула красивой рукой, – какое это теперь имеет значение: все давно моим стало.

Цинизм и ирония исчезли. Она заговорила убежденно и страстно:

– Людская молва зла… но даже она никогда не приписывала мне любовников. Их у меня и не было, хотя вожделели многие, очень многие. У меня муж, один на всю жизнь! Он дал мне все! Все, что у меня есть, – от него. Он и добытчик, он и защита. Мой муж, мой Ильмар!

Как-то ссутулилась:

– Все меняется. То, что вы видите, деточка, это остатки былой роскоши. Жизнь ушла. Жизни прошлой не вернешь… на государственную пенсию разве проживешь? Вот и приходится себя показывать праздношатающимся. Да и все бы ничего, вот только муж мой… Говорят, он меня губит, не друг он мне больше, много грязи несет в наш дом.

– Что, старуха я? – дама придвинула ко мне свое лицо и впервые прямо и без улыбки посмотрела в глаза.

– Но, но, но, сеньора, – залепетала я, но уже видела, как изменилась собеседница, как потемнела лицом, как заострились его черты, обнажились глубокие морщины, стали видны мешки под глазами, потускнело золото волос. Нет, она по-прежнему была величественна и красива, но какой-то иной, трагической красотой.

* * *

– Fango![2]2
  Грязь (итал.).


[Закрыть] – зычный призыв оборвал разговор. Я вскочила и побежала.

Маленькая итальяночка Франка с голосом портового грузчика стояла посредине коридора – руки в боки.

– Scusa[3]3
  Простите (итал.).


[Закрыть], Franca.

Гроза миновала, и через пять минут я уже лежала по уши в грязи, закрытая серым солдатским одеялом. Лежать было противно. Жарко. Пот заливал глаза. Руки спеленуты, не вытрешь. Вот он, спаситель! Имени не знала – знала, что албанец (впервые с детских лет вспомнила о существовании такой нации). Взял белоснежное полотенце и вытер пот с лица.

– О, Grazie[4]4
  Спасибо (итал.).


[Закрыть], – я погрузилась в воспоминания вчерашнего дня. Что за день вчера прожила! Венеция…

Автобус привез на площадь Рима. Купила путеводитель и сразу же умудрилась заблудиться, хотя на стенах домов были указатели: «Первый маршрут», «Второй маршрут», «третий маршрут». Стоя на горбатом мостике через узкий канал, искала глазами прохожего – спросить, «как пройти». Но вокруг было тихо и пустынно, как будто и не Венеция. Постояла, глядя на спокойную зеленую воду, и сама успокоилась. И деловито процокавшую каблучками и скрывшуюся в какой-то двери темноволосую женщину не побежала хватать за подол. Захотелось, как она, шагать уверенно и чувствовать себя здесь своей. И красоту вокруг воспринимать с достоинством – без открытого от удивления рта. Настроила себя таким образом и пошла. Дома с номерами 1340, 1653… обступали, чуть не сжимали – рук не вытянешь. В домах по-прежнему жили, иногда можно было заглянуть в незашторенные окна с горшками цветов, вазочками, статуэтками, спящими котами, поздравительными открытками и прочим бытом. Улочки-коридоры с сине-голубым потолком неба были темноваты и прохладны. Они разбегались в разные стороны, перетекали друг в друга, пересекались мостиками. Неожиданно возникали маленькие площади, залитые солнцем. Останавливалась и подставляла лицо солнцу. Солнце обволакивало теплом и счастьем. Часа через полтора стало многолюдней, заговорили, загомонили – значит, центр недалеко.

Большую воду, Сан-Марко, Дворец дожей и библиотеку Марчиано я увидела одновременно, вынырнув из какой-то арки. А посмотрев направо, увидела и площадь. Замерла. Как ни готовься, архитектура все равно настигает врасплох. Внутри рос, раскачивался, пытался вырваться наружу, не давал дышать огромный шар радости. Не в силах его удерживать, я открыла рот и завопила: «Феличита!..» Хоть бы кто голову повернул на мой вопль! Все забито туристами, все гогочут на своих языках.

Потом была гондола с гондольером… не поскупилась. Пусть гондольер поет мне свою песню за восемьдесят евро! А потом была чашка кофе. Дорого. Но ведь на Сан-Марко! Мы на празднике жизни! «Живой» оркестр играл «Зиму» Вивальди. «Зима» была включена в счет строчкой «музыка». Я спросила официанта, почему в счете нет «счастья», на что тот, галантно поклонившись, ответил: «Сеньора, «счастье» было бы нерентабельным. Слишком дорого. Венеция дарит счастье бесплатно». Хорошо подвешен язык у местных официантов.

А вокруг разноголосье, смех, щелканье фотоаппаратов (кто-то остроумно сказал: «Фотографируют, чтобы не смотреть»).

Всех людей объединяла праздность… праздношатающиеся… Сама-то кто?!

* * *

Голос итальянской «грузчицы» прервал воспоминания:

– Finita la festa![5]5
  Празднику конец (итал.).


[Закрыть]

Франка распеленала меня. Спасительный душ. Вот оно, наслаждение: снова быть чистой и свободной.

Махровый халат на мокрое тело – и к бассейну с термальной водой. Заказала кофе с мороженым и почему-то бокал шампанского: «за Венецию!»

У стойки бара симпатичные русские девушки на плохом английском кокетничали с барменом.

– А скажите, как по-итальянски будет «море»?

Я не расслышала ответа.

– А это женский род или средний? По-русски «море» среднего рода.

– Мужской род, – бармен повторил: – Il Mare.

Ильмар! Ильмарэ! Я слышала это имя совсем недавно… Кто-то произнес его с любовью и тоской. Кто? Итальянского я не знаю. В этом отеле ни с кем не знакома. Кто?! Где я это слышала?!

Вошла в номер, увидела незастеленную постель, вспомнила, что проспала процедуру, вспомнила зов Франки на фангу, и… даму вспомнила. Телефонный звонок прервал мой разговор с той прекрасной дамой! Той, которая любила своего мужа Ильмарэ… та дама – жена моря? Значит, она… Венеция?! Ну да! Венчание Венеции с морем Каналето из Пушкинского музея. И у Гварди есть… Море – муж, Венеция – жена.

Уткнулась лбом в подушку: «Ну пожалуйста, сон, выходи, вспомнись». Всплывали какие-то обрывки, в основном – цвет. Золото… волосы ее цвета темного золота, она золото любила и украла его у подруги… Потянула за золотую ниточку – ночной сон выходил на дневной свет. Я заговорила вслух, как бы компенсируя свое молчание ночью:

– Да, все сходится! Это Венеция. Богатая и веселая. Когда-то… Вся Европа у нее в долгу, как в шелку! А подруга императорских кровей? Так это же Византия, стареющая империя! Когда-то давно император Константин разграбил Рим, а веками позже венецианский дож «перенаправил» крестоносцев грабить Константинополь вместо Иерусалима в зачет долгов. Вот она – кража драгоценностей! Вот он – «вор у вора»! С мужем повезло… поначалу… С таким «ильмаром» никаких стен и крепостей не нужно было при тогдашней примитивной технике. Но все кончается… Губит муж-море Венецию, топит просто, а куда денешься?! Наверно, она приходила пожаловаться. Нет, вдряд ли… Что для настоящей женщины возраст?! Мадам, вы все еще волнуете и вдохновляете и знаете это! Спасибо, что освежили мои прибитые пылью знания, но ничего нового вы мне не сообщили: вашу историю никто и никогда не переписывал. Вам повезло гораздо больше, чем непутевой поклоннице византийских традиций Руси-России. С чем же связан ваш визит?

* * *

В аэропорту Марко Поло я купила американский фильм о Венеции. Дома посмотрели вместе с мужем. Я хотела показать ему, никогда там не бывавшему, чем восхищалась, но не получилось: рассказчицу-американку интересовало совсем другое – всякие диковинки, часы с фигурами, фонтаны, хитроумные устройства с питьевой водой… Как сделано. А история, имена, события – это все чужое, кому интересно? Сам город на воде был лишь фоном для показа достижений инженерной мысли. Мы с американкой как будто в разных городах побывали. Наверняка мой сон предназначался ей (с просветительской целью), а ко мне залетел по ошибке?

Ночью мне приснился чудный веер, а на нем роспись – корабли и птицы, дворцы на фоне моря, дамы и кавалеры… Вдруг веер закрылся и повис на запястье знакомой мне царственной руки. Я автоматически перевела этот жест с языка вееров: «Будем друзьями!» (когда-то увлекалась старинным этим искусством). Нет, та Дама приходила ко мне! Она одна услышала мой вопль на площади Сан-Марко: «Феличита!»[6]6
  Счастье (итал.).


[Закрыть]

7. Подруга приехала

У меня была подруга. Она и сейчас есть. Алла, для меня – Алена. Тридцать лет вместе, только вот временно – года на три – мы потерялись. Как ни приеду в Москву, ее или дома нет, или не может встретиться – это со мной-то! Год назад общая знакомая сказала, что Алена разошлась с мужем. Я вначале немного пообижалась, а потом посмотрела философски: я уехала, у нее своя жизнь. Да еще мой звонок три года назад…

Я уж и надежду потеряла, но неожиданно Алена позвонила сама и сказала, что летит в Лондон в короткую командировку, но может и задержаться, если мы приютим. Через пару недель мы с мужем ехали встречать мою подругу в Хитроу. Я волновалась. Я наверняка изменилась – самой-то не очень заметно. А какая она сейчас?

Я всегда восхищалась внешностью Алены. Высокая, с аристократически удлиненным бледным лицом, миндалевидными серо-зелеными глазами, посаженными к переносице чуть ближе, чем полагается по стандарту, и один – чуть-чуть, самую чуточку, выше другого. Носик – тонкий, на самом кончике переходящий в милую уточку, небольшой ротик – «скажи изюм». Густые темные волосы до середины спины. Алена пришла в наш НИИ еще студенткой. Я уже работала, сразу ее и приметила. Мое «шефство» она приняла с благодарностью. Наши дамы скрепя сердце признали в ней стиль, но не красоту. «Посмотри, у нее же лицо ассиметричное!» – отвечали они на мои восторги.

Все изменилось, когда в конце 70-х французы привезли две картины Модильяни на выставку в Пушкинский музей (в музеях Москвы картин Модильяни не было). Модильяни стал открытием выставки. Это позже нахальные рекламщики растиражировали его женщин, и они поднадоели. А тогда все ахнули: новенькая-то у нас – женщина Модильянт! Стали сравнивать – и это похоже, и то… И шея-то ведь – лебединая! На Алену стали оборачиваться на улице.

* * *

Приехали в Хитроу. Стоим у барьера для встречающих и смотрим, как худая женщина с короткой стрижкой несет ярко-красную сумку. Женщина подошла и только тогда я ее узнала. Аленка! Мы поцеловались все еще через загородку. Заготовленное «хорошо выглядишь» осталось непроизнесенным.

Аэропорт – гостиница – через три дня к нам.

И вот наконец-то мы одни. Алена ходит по моей квартире:

– Да, этого у тебя не отнимешь. Всегда умела свой мир создать. Уютно.

И вдруг:

– Я догадываюсь, что ты не знаешь, как со мной обращаться, а ты не волнуйся, я в полном порядке, в шоколаде, как сейчас модно говорить.

– Вот и здорово! Тогда чай, кофе, бутерброды, кашу или шоколад? (Это я сострила).

Безразлично:

– А что легче, – и вдогонку, – только не кашу! Еще скажи – овсянка, а то вдруг забуду, в какой я стране!

Кофе пили молча, а потом Алена потянулась, откинулась на спинку стула и без улыбки, с жесткой интонацией, которую я у нее раньше не замечала, произнесла:

– А что, с мужем-то вместе уже не медово? Прошла пора медовая? Почему в Венецию без него поехала?

– Да я в Венеции всего полдня провела, жила в Абано-Терме. Моему телу нужны были грязи-воды-массаж, проблем поднакопилось, а Джон – типичный англичанин: единственная лечебная вода для него – та, которая течет из крана в собственную ванну. Там он и сидит по часу вечерами, дремлет. Называется эта процедура – «хорошее отмокание». Ни во что другое не верит.

«Допрос» продолжался:

– А почему не работаешь? Насколько я помню, ты всегда уверяла, что работать будешь до конца дней своих. Разленилась?

– Ален, да ведь до той работы пока доедешь, уже устанешь. Далеко. И Джона жалко – будет опять, как холостяк. А в общем-то, считай, что и разленилась.

Я рассмеялась, но Алена не поддержала мой смех:

– День-ги сво-бодные, вре-мя сво-бодное, – ее длинные пальцы отбивали такт по столу.

– Твоя правда. Свободными средствами это не назовешь, но кое-что оседает. Пока там у вас частную собственность опять не отменили, моя квартира меня кормит. И потом, – я снова попыталась все свести к шутке, – пора уже! Я этого давно ждала. Было же мне от звезд возвещение: «Достаток в преклонном возрасте». Помнишь гороскоп?

– Да, помню, помню, как ты возмущалась: «Сейчас давайте! В преклонном возрасте мне ничего не нужно будет!» – улыбка на лице Алены так и не появилась. – Как это ты сказала: «У вас там»? О’кей! Между прочим, твой муж – приятный мужчина, но с характером. Сегодня утром он был чем-то недоволен, не я ли причина?

– Скажешь тоже! Утром, ой смех, случилось страшное! Ему не понравились мои короткие брюки, и он попросил меня снять «эту китайщину» и надеть что-нибудь нормальное. Он сказал, что между короткими и широкими «китайскими» штанами и моими тонкими лодыжками – диспропорция. И главное, почему смешно-то: ему самому совершенно все равно, что носить, – лишь бы удобно. Придумаешь тоже, из-за тебя! Он просто привык меня только в джинсах видеть.

– Ты стала носить джинсы?!

– Алюнь, с кем поведешься… Носи я тут то, что в Москве носила, меня бы и не поняли – чужой среди своих.

– По мне, так это заключительный этап превращения женщины в бесполое создание! Да у тебя и попа есть, как ты влезаешь? И потом потакать мужику в этом вопросе! Да это просто диктат! А еще говорят, они феминистками своими пришибленные. Что заграница с русскими женщинами делает! Теперь понимаю, почему на вас такой спрос… Теряем бойцов.

Я как будто и не заметила комментария:

– Ой, все это такая мелочь! Он через час звонил и извинялся, а я хохотала: «Может, говорю, ты в какую религию подался втайне от меня? В мусульманство или иудаизм?»

– Да, я слышала твой смех. Думала, вот любофф!

Этот короткий разговор меня утомил. Почему я должна все время оправдываться?! Ко мне вернулось почти забытое чувство, будто меня в чем-то то ли подозревают, то ли обвиняют… В нашем отечестве мы мастера такого вот разговорного стиля. Довели до совершенства. Мне ли, выросшей в коммуналке, а потом работавшей в коллективе, не знать этой национальной особенности?! Помню, приехали мы с мужем в гости в русскую семью, опоздали из-за пробок, муж сразу же стал извиняться и рассказывать – конечно со смехом – какой ужасной была дорога. Русская гостья, хмыкнув и передернув плечами, прервала его: «Мы из того же почти места безо всяких проблем за полчаса доехали».

Вечером муж спросил:

– Тебе не кажется, что та дама как-то странно говорила?

– Ты имеешь в виду акцент?

– Акцент – это ладно, но в этой стране так не говорят. Посочувствовали бы, посмеялись… знаешь, я впервые за много лет почувствовал себя школьником, которого подозревают во лжи.

К моему великому облегчению, Алена снова потянулась и молвила:

– Устала, пойду, прилягу, если ты не против.

Она ушла к себе, а я присела в кухне на табуретку, посмотрела на гору – откуда? – грязной посуды, и вдруг такая злость меня взяла: все с самого начала пошло не так! Вместо задушевного разговора двух старых подруг – дуэль на шпагах, причем я – в глухой обороне. Зачем мне это?! Вот уж действительно: гость в дом – все вверх дном! Вот выспится, я это все ей и выскажу. Господи, как на свежий воздух хочется!

– Слушай… – передо мной стояла Алена. – Маша, слушай… Три года назад это началось… Вернее, сначала закончилось. Все закономерно: быт заел, секс иссяк прежде любви… Я только выкинула его диван продавленный, все рассохшиеся полки, философские талмуды – все в контейнер пошло, только вздохнула свободно – простор у меня, жить можно! – а тут ты: «Поздравь меня, Алена, я замуж выхожу…»

Алла сглотнула и опять замолчала. Потом – с вызовом:

– Вовремя ты позвонила, подруга!! Ты – замуж, а я опять брошенка! Вот ты и стала у меня во всем виноватой: «Вот как?! Замуж?! Что же в ней есть такое, чего во мне нет?! Почему со мной так можно – и не раз, а она непотопляемая?!» Решила – все! В моей жизни тебя больше не будет!.. Ой, кошмар, вспоминать противно… а не так давно вдруг как рукой сняло. Проснулась утром и думаю: что это со мной было? Рассудком подвинулась? И так захотелось тебя увидеть, а увидела – не смогла себя сразу пересилить, наговорила черт-те чего, вела себя, как сволочь… И что теперь делать? Убить себя?!

Я впала в ступор. Ни слов, ни мыслей. Посидела в ступоре, а потом из него и вышла: «Кого мы во всех несчастьях виним? Чужих? Не-е-ет… Мы своих, родненьких, близких рвем зубами в клочья. Значит, не чужая я была моей бедной Алене все эти годы. Как же ей плохо-то было!»

Женское примирение описывать – время терять, скажу только, что наш выход «в свет» задержался на пару часов: надо же было красные лица с опухшими глазами и распухшими носами сделать приятными для британского глаза! Хотя ему, глазу этому, до нас и нет никакого дела.

В оставшиеся три дня мы бегали по Лондону, съездили в Виндзор, в ресторанчиках себя побаловали. В Хитроу постояли, обнявшись, что-то еще хотелось сказать, что-то напоследок пожелать…

– Спасибо за ноутбук, – Алена украдкой утерла слезы. – Как ты его называешь? Лэптоп? Шикарный подарок. Джону скажи спасибо еще раз. Не забудь.

– Это не подарок, а самооборона. В следующий раз перед тем, как зло на меня заиметь, ты скоренько «емельку» скинь – мол, так и так, претензии имею. Чтобы я успела защиту выставить.

– Вот зараза!

* * *

Алена уехала, а я начала вспоминать. Какой же ворох воспоминаний, казалось, навсегда ушедших, втащила она в мою жизнь своим приездом и ничего в ней не поняла – не до того ей было! А я ведь теперь другая. Любовь-морковь… «Слово затерли люди, словно оно монета». Если бы только затерли?! «Любофф» силиконом надули, филлерами омолодили, отгламурили: «Кушать подано! Шоколадом посыпать? Или перцем?» Вы любите устрицы? Любите? Значит, жрете! Живьем! Ой, только вот про сакральный смысл поедания не нада-а-а! Не надо, говорю, про семантику-то!! Грубо? Простите, простите, я просто сыта! Сыта я, жрать не хочу! Чего хочу?! Хо-чу жа-а-ле-е-еть!!!»

Я очнулась от бурных дебатов с кем-то невидимым и представила сценку: я и муж.

Я: «Любишь ли ты меня, darling?»

Он: «Так я тебе это уже один раз говорил!»

Или: «Я же не американец, чтобы это слово сто раз в день повторять!» Или просто улыбнулся бы застенчиво (этот вариант я бы предпочла).

И правда, раз сказали для порядка – хватит!

Зато постоянно звучит у нас вопрос: «знаешь?» Я ли начинаю, он ли – за этим словом-вопросом всегда следует что-то важное, то, что волнует и чем необходимо поделиться. Эта всегдашняя готовность включиться в мир мыслей и чувств другого – то, чего в моей предыдущей жизни не было и без чего сейчас мне было бы очень плохо. К хорошему быстро привыкаешь, правильно говорят. А ведь перед тем, как мы стали парой, он мне все честно про себя рассказал: «Я невнимательный, в быту нелегкий, упрямый». А я ему: «И я не сахар – эмоциональная, обидчивая, вспыльчивая». Может быть, поначалу и были шероховатости, но мы притерлись и изменились – в сторону друг друга: и он внимательным оказался, и я почти не вспыхиваю. Как две собаки, усердно зализываем раны. Срастаются! Я почти забыла все эти наши «обереги»: «плюнь три раза…», «постучи по деревяшке…» Черных котов перестала бояться. Сидит один под окном, я ему улыбаюсь. Хотя и того, что осталось, достаточно, чтобы изумлять мужа: «До чего же вы, русские, суеверные!» а я ему в ответ: «До чего же вы, англичане, непуганые!»