Текст книги "Неоконченный романс"
Автор книги: Ирина Мельникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 10
Поднялась Лена на порожке зари, пробивавшейся багрянцем над темными увалами тайги. Отец, живший еще по московскому времени, похрапывал на диване.
Девушка оделась в короткие белые спортивные трусики, широкую длинную футболку и кроссовки. Завязав волосы в хвост, она натянула на лоб широкую эластичную повязку, чтобы завитки и пот не мешали во время бега. За спину повесила большой рюкзак.
Выйдя на крыльцо, Лена окликнула Рогдая. Он вылез из конуры, сладко потянулся, зевнув, показал черную пасть с мощными клыками. Выскочив на тропу, мощными прыжками пес помчался через березовую рощу. Изредка он останавливался, оглядывался, словно приглашал хозяйку порадоваться вместе с ним бодрящему воздуху, ярко-зеленой листве, наступающему новому дню.
Лес еще спал. Стоя по колено в тумане, березы и пихты лениво опустили ветви, на них дремала обильная роса. Где-то внизу глухо и сонно ворчала река, упрятанная в холодное ущелье. Стоял тот глубокий и задумчивый покой, который способен врачевать истерзанные души.
Лена присела на поваленный весенним ураганом ствол гигантского кедра. Вывороченные из земли огромные корни в утреннем сумраке напоминали лапы нелепого сказочного монстра. Рогдай принялся деловито рыться в земле под ними и спугнул бурундука. Тот, мелодично свистнув, стрелой промчался по стволу. Пес бросился к дереву, но полосатый шельмец был уже недосягаем. Шум всколыхнул тайгу. Тут же отозвалась «лесная милиция» – кедровка. Заверещав, как базарная торговка, крупная пестрая птица снялась с ближайшего дерева и понеслась в глубь тайги, попутно извещая лесных обитателей о приближении собаки и человека. Сердито прикрикнув на лайку, Лена подхватила рюкзак и, свернув с тропы, побежала вверх по горе. Серая полоса курумника – огромного скопления камней, густо покрытых разноцветными лишайниками и мхом, – широко опоясала подходы к вершинному лесу. Передвигаться по камням можно только прыжками, рискуя поскользнуться. Но зато выше есть прекрасные поляны с молодой сочной черемшой. Салатом из нее она хотела вечером угостить отца.
Лес тем временем оживал с каждой минутой. На вершине высоченной пихты запел зяблик. Его песенка коротка, нетороплива и мила, как переливы горного ручья. Зачирикал, поспешая, поползень, в стороне зазвучала веселая нотка разукрашенного щегла, потом в птичий оркестр ворвался барабанный стук дятла, сердито и резко, как расстроенный саксофон, крикнула скандалистка-сойка – и пошло-поехало расчудесное звучание стоголосой птичьей симфонии. Вместе с солнечными лучами прилетел в тайгу шаловливый ветерок, зашумел листвой осин у реки, раскачал сизые туманы. Сильнее загудела проснувшаяся река, над порогами вспыхнула минутная радуга-семицветка и погасла, а по лесному царству уже неслись сотни новых звуков, один прекраснее другого.
Проснулись и запахи. Ночью все заглушается сыростью, пахнет только водой и туманом. Солнце высушило туман, резвый ветер прочесал склоны гор и принес с собой многоцветный запах альпийских лугов. Пригрело хвою на пихте и можжевельнике, растопило воск кашкары; воздух загустел, насыщаясь запахом смолы и скипидара. Набросило теплым облаком муравьиного спирта, багульника, все запахи перемешались, остался только один: запах согревшегося леса, в котором уютно, тепло и сытно.
Нарвав изрядный пучок черемши и небольшой букет таежных первоцветов, Лена медленно шла по тропинке, очарованная прелестью проснувшейся природы. Не зря она выбрала именно этот маршрут для утренних прогулок. Каждый новый день в тайге не похож на другой, несет в себе новое, необычное, впервые увиденное или услышанное. Каждый раз лесной хор звучит по-иному, запахи перемешиваются в немыслимые сочетания, расцветают новые цветы, в многочисленных лужицах и бочажках со стоячей водой желтым покрывалом лежит пыльца хвойных деревьев, а ближе к середине лета их покрывают трепещущие тельца бабочек, изнемогающих от невыносимой жары.
Между тем в тайге стало тише. Птицы сделали перерыв на завтрак, звери разбежались по укромным местам. Шум реки словно отдалился, стал более глухим и монотонным. Верховой ветер едва шевелил кронами, и Лене показалось, что деревья застенчиво рассказывают друг другу о своих ночных сновидениях.
Вернувшись домой, она положила пакет с черемшой в холодильник, цветы поставила в высокую керамическую вазу. Отца в гостиной не было. По шуму воды из ванной и довольному мурлыканью она догадалась, что он принимает водные процедуры. Из калитки напротив вышла Эльвира Андреевна. В темных джинсах и светлом тонком свитере, с короткой пышной стрижкой издали ее можно было принять за молоденькую девушку. И только вблизи было видно, что темные волосы прорезали дорожки седины, а вокруг необычайно ярких глаз залегли лучики морщинок... Небольшой прямой нос и не потерявшие свежести губы... Алексей ничем не походил на мать, разве только глаза у них были одинакового, завораживающе-синего цвета. Эльвира Андреевна распахнула ворота, и легкий на помине Алексей Ковалев открыл перед ней дверцу машины. Но его шустрая мамаша все-таки успела приветливо помахать в сторону их дома рукой, и Лена испуганно отпрянула от окна. Отец, в одних спортивных брюках, шумно отфыркиваясь, вышел из ванной. Вытирая грудь полотенцем, он выглянул в окно:
– Видала, как я на женщин воздействую? С утра ручкой машут.
Лена засмеялась:
– Ты, папка, в своем репертуаре. Смотри, маме напишу, чем ты здесь занимаешься!
Отец в притворном ужасе округлил глаза:
– Только флирт, легкий безобидный флирт. Кровь немного разогнать, но все в рамках приличий. Твой старый отец только на это и годен сейчас.
Лена шутливо шлепнула его кухонным полотенцем.
– Завтрак, Казанова, сам себе приготовишь, я не успеваю, до школы долго добираться.
– Ты что, пешком и летом, и зимой?
– И летом, и зимой. Да еще километров десять по тайге почти каждое утро пробегаю.
– То-то, я смотрю, ты уже и загореть успела. Дома я что-то не замечал за тобой таких подвигов.
– А тут жизнь совсем другая. Завтра я тебя с собой возьму, тогда поймешь, почему я на зорьке по тайге бегаю.
– Идет, это мне по душе! – Отец открыл холодильник. – Ого, ты что, в основном пельменями питаешься?
– Это меня Вера, подруга, надоумила. Если нет времени готовить, я их в воду брошу, и все – обед готов!
– Ну что ж, воспользуюсь твоим опытом и позавтракаю. – Отец потер руки. – Смотрю, у тебя и винцо кое-какое есть.
– В субботу я новоселье собралась справлять, так кое-что заранее приготовила. Но ты не стесняйся, ешь и пей, чего душа пожелает. В подвале есть еще ветчина и окорок домашнего копчения. Сказка, а не окорок! С голоду, думаю, не пропадешь.
Приняв душ и переодевшись в светлый льняной костюм и вчерашние босоножки, она поцеловала отца.
– Пока, папка! Я буду дома где-то после трех, тогда уж обо всем поговорим.
Отец сконфуженно почесал в затылке:
– Вообще-то я, Ленок, сегодня обещал встретиться с Алексеем Михайловичем, обсудить некоторые детали...
Лена сердито топнула ногой:
– Ты отдыхать сюда приехал или работать?
Отец виновато отвел глаза, и Лена махнула рукой:
– Ладно, ты неисправим. Возьмешь под навесом велосипед, это не мой, подруги, так что будь осторожнее. До конторы далеко добираться. Спустишься с горы, переедешь мост, а там тебе любой дорогу покажет.
Сегодня в школе праздник – последний звонок.
Уроки по этому случаю отменили, но до начала торжественной линейки Лена хотела уладить некоторые вопросы со своим классом. Однако все ее планы рухнули в одночасье.
В учительской у кабинета завучей столпилось несколько учителей, а оттуда доносился отчаянный тоненький плач. Плакала молоденькая учительница немецкого языка – классный руководитель одиннадцатого класса. Она вытирала слезы огромным клетчатым платком, шумно сморкаясь. Дородная Надежда Мефодьевна, завуч начальных классов, пыталась ее успокоить, но девчонка заходилась в плаче, обиженно трясла головой.
– Что за слезы накануне торжества? – Верка решительно втерлась в ряды сочувствующих. Она только что подъехала и еще была не в курсе трагедии, грозившей сорвать самый волнующий момент школьного праздника.
Лене ситуацию до появления Верки разъяснил Витя-Петя. Оказывается, Ирина Владимировна, как звали «немочку», накануне поставила в кабинет к завучам вазы с огромными розами, с великой осторожностью доставленными из района. Выпускники собирались вручить их учителям и гостям праздника. Но произошло ужасное событие. Школьная уборщица Клава, протиравшая полы у завучей и в учительской, из самых лучших побуждений принесла букет черемухи. К утру бедные розы, не выдержав резкого запаха соперницы, сбросили все лепестки. Большие деньги были потрачены впустую, но главное, линейка без цветов теряла свою торжественность и праздничность. Верка думала всего минуту.
– Ирка, кончай слезы лить, сколько тебе роз надо?
– Даже если по одной вручать, и то двадцать, а мы хотели по три, – всхлипывая, ответила «немочка».
Вера подошла к телефону, набрала номер Сашиного магазина.
– Алло, Сашунь, ты не в курсе, у Виктора в теплице розы расцвели? – Получив, очевидно, утвердительный ответ, она радостно улыбнулась. – Вот и лады! А сейчас жми ко мне в школу, надо на благо общества послужить – свези нас к брату, нужно десятка два-три роз позарез! – Она положила трубку, весело оглядела обретших надежду коллег. – И как говорится в народе, no problem.
Ирина бросилась ее целовать, но Верка легко отстранила ее:
– Перестань лизаться, лучше принеси от завхоза нам с Еленой Максимовной по халату, чтобы наряды не испачкать, когда с розами будем возиться.
Линейку решили перенести на час позже, и они сидели в учительской, ожидая Сашу. Почти все учителя разбежались по своим делам, и подруги наслаждались тишиной. Резкий телефонный звонок нарушил их покой. Звонил муж Фаины Сергеевны, и что-то такое было в его голосе, что Вера со всех ног бросилась искать химичку по школе. Наконец ее нашли, и, раскрасневшись от стремительного подъема по школьной лестнице, она взяла трубку.
Бросив на нее взгляд, Лена увидела, как у Фаины Сергеевны открылся рот, и, прижав свободную руку к горлу, она начала хватать воздух, словно выброшенная на берег рыба.
– Не может быть, – наконец вымолвила она и обессиленно опустилась на стул. – Ты не ошибся? – В трубке зачастил высокий мужской голос.
Положив трубку, Фаина Сергеевна откинулась на спинку стула, обмахиваясь кружевным платочком. Заметив удивленно уставившихся на нее молодых учительниц, она оживилась:
– Девочки, Егор Никитич сообщил мне потрясающую новость: сейчас у них в конторе сам Максим Максимович Гангут! Тот самый, с первого канала. Беседует с директором. Девки из управления на всякий случай побежали краситься и наряжаться. Он с видеокамерой, вдруг кого снимать надумает.
– Зинку обязательно, с ее толстыми коленками, или Зотиху из поссовета. Она тоже весьма фотогеничная особа, – фыркнула Верка.
– И не говорите, – согласилась учительница химии. Глаза у нее вдохновенно сверкнули. – У меня идея, девочки. А что, если директора нашего надоумить, пусть срочно едет в контору и приглашает Гангута к нам на праздник? Думаю, Леночка, ему будет интересно в нашей глуши свою однофамилицу встретить.
В учительскую вошел Саша, и девушки, подхватив сумочки, последовали за ним. Лена на мгновение задержалась на пороге.
– К слову сказать, Фаина Сергеевна, Максим Максимович не просто мой однофамилец, он мой отец, – произнесла она и, с удовлетворением отметив, как покраснели щеки химички, с достоинством покинула стены учительской.
* * *
Все Сашины родственники проживали километрах в пяти от райцентра в небольшой деревеньке под названием Оленья Речка. Здесь они выстроили свинарник, коровник и несколько теплиц, в которых выращивали ранние овощи и цветы.
Кроме того, в хозяйстве был свой табун лошадей, водились овцы, куры, гуси, индюки. На нескольких десятках гектаров лесных неудобиц, расчищенных своими силами, выращивали картофель, садовую клубнику, кормовые травы. За три года хутор Шнайдеров, как его называли в районе, превратился в образцовое фермерское хозяйство, процветающее с помощью собственных рук да пары собранных из металлолома тракторов «Беларусь». Районное начальство, разрешив эксперимент, умыло руки и до поры до времени не вмешивалось, наблюдая, как братья пытаются наладить хозяйство в меру своих сил и возможностей. С немецкой педантичностью и аккуратностью семейство Шнайдеров превратило глухую деревню, в которой и проживало всего пять или шесть стариков и старух, в уютный и милый сердцу уголок. На месте старых полуразрушенных хибар выросло несколько кирпичных домов, в которых жили семьи шестерых братьев и двух сестер Саши Шнайдера. Они помогли отремонтировать домишки местных стариков, тем самым обретя мир и согласие на вверенной им территории.
Все это можно было бы посчитать настоящей идиллией, если бы не появились злопыхатели и завистники из тех, кто работать особо не любит, но покритиковать да напакостить – хлебом не корми. Договорились до того, что немцы жируют на их костях, эксплуатируют бедных трудящихся. Были попытки поджечь свинарник, побить стекла в теплицах, отравить птицу. Старший из братьев, Виктор, выступил в районной газете с предложением выделить любому обездоленному солидный участок своих угодий, чтобы тот мог «пожировать» теперь уже на костях проклятых немцев. Желающих не нашлось, противники несколько утихли, но гадости творить не перестали: то анонимку в налоговую инспекцию подбросят, то санэпидемстанцию натравят, то экологов... Так что Виктор и вся семья постоянно пребывали в осаде и, значит, в состоянии полной боевой готовности.
Лена несколько раз вместе с Верой и Сашей бывала на Оленьей Речке и поражалась редкому трудолюбию и доброжелательности Сашиных родственников. У каждого в семье не меньше пяти детей. Всех надо накормить, одеть, обуть, выучить, но они никогда не оказывались в стороне от чужой беды, помогали, чем могли. Лена понимала их обиду: Шнайдеров до сих пор считали чужаками, хотя они прожили на этой земле более пятидесяти лет.
* * *
Сашина мама – Эрна Генриховна – и в свои семьдесят лет успешно руководила дочерьми, невестками и многочисленными внуками. Во дворе у нее всегда было чистенько, вдоль забетонированных дорожек все лето цвели анютины глазки и яркие ноготки. Ничто нигде здесь не валялось; каждой дощечке, проволочке, железке было отведено свое место. В доме все сверкало стерильной чистотой, вкусно пахло стряпней и травами.
Маленькая, сухонькая, с большим крючковатым носом, она и сейчас радостно встретила их у порога.
Перецеловала, переобнимала всех, отвела к Виктору в теплицу.
Виктор, высокий, широкоплечий, пятидесятилетний мужчина, с красным обветренным лицом и огромными руками, вместе с сыном срезали цветы на продажу. В эмалированных ведрах стояли лилии и гвоздики, до роз очередь еще не дошла.
Девушки вошли в отсек, где выращивали эти чудесные создания природы, и замерли от восхищения. Розы только-только развернулись из бутонов, на бархатистых лепестках и листьях мерцали капельки воды, а аромат был настолько сильным и терпким, что у Лены закружилась голова. Пока Вера вела переговоры, она вышла во двор. Саша сидел на небольшой лавочке у входа в теплицу и курил.
Раньше она, не задумываясь, присела бы рядом с ним, а сейчас, стараясь не глядеть в его сторону, подошла к Эрне Генриховне. Старушка говорила с сильным акцентом и сама же над этим посмеивалась. В дорогу она приготовила им целый пакет вкуснейших булочек-креблей и сокрушалась, что у них нет времени выпить чаю.
Вера помахала Лене с порога, и они отправились выбирать розы. Сынишка Виктора срезал их, оставляя над землей небольшие черенки. Цветы ложились в руки влажной, ароматной тяжестью, и вскоре три эмалированных ведра были заполнены прекрасными темно-розовыми розами.
Виктор взять деньги наотрез отказался: пусть порадуются дети и учителя. Грех зарабатывать на том, что случилось. А у него новые цветы вырастут, за розами дело не станет. Он вытер руки полотенцем, попрощался с братом и невесткой, а Лене на прощание протянул огромную белую розу:
– Она у меня самая первая распустилась, значит, счастье должна принести.
Лена обняла и поцеловала его в щеку:
– Спасибо тебе, Виктор. Так и быть, постараюсь стать счастливой.
За тридцать минут до начала праздника розы с триумфом были доставлены в школу, и теперь девушки в темноватой учительской раздевалке спешно приводили себя в порядок. Внезапно непонятный шум отвлек их от припудривания носов и подкрашивания губ. Лена выглянула в коридор и онемела от изумления. Этот пострел везде поспел!
Ее папашка с видеокамерой на плече в окружении передовой школьной общественности прошествовал в кабинет директора. Следом за ними прошли Алексей в светлом летнем костюме и босс поселка, грузный, с переваливающимся через брючный ремень основательным брюшком Симонян Георгий Георгиевич. В народе его звали просто Жор Жорычем, намекая на его недюжинный аппетит.
– Все, пропал твой батя, теперь его до вечера не увидишь, тем более Жор Жорыч здесь пасется. – Выглядывавшая из-за ее плеча Верка была уже в курсе всех событий. Правда, о вечеринке Лена предпочла умолчать, справедливо решив, что и так слишком много рассказала.
Праздник, как всегда, растянулся. Поздравляющие сменяли друг друга: первоклассники, первая учительница, последняя учительница, одна мама, другая, тихие всхлипывания расчувствовавшихся преподавателей и родителей... Лена знала, что и ей предстоит точно такое же испытание на следующий год, и стойко сносила все тяготы школьного торжества.
Наконец слово предоставили директору лесхоза.
Ее десятиклассницы подались вперед, чуть не отдавив ей ноги: «Смотри, Людка, какой красавчик!»
Девчонки торопливо зашептались. Лена про себя усмехнулась – и эти туда же! Медом этого мужика намазали, что ли? Ишь, как ее соплюшки на него среагировали.
Между тем сам источник женских волнений о чем-то говорил со школьного крыльца, улыбаясь широкой, открытой улыбкой.
– Вот тебе и унтер Пришибеев, смотри, как улыбается обалденно, – прошептал кто-то из молодых учителей за спиной.
Сама же Лена не понимала ни слова. На крыльце стоял совершенно иной, незнакомый ей мужчина. С трудом верилось, что это он так жадно целовал ее вчера, предлагал стать любовницей. Затаив дыхание, она наблюдала, как он принял цветы и, наклонившись, чмокнул хорошенькую выпускницу в щеку. Девчонка зарделась, а школа взорвалась криками, свистом и оглушительным хлопаньем в ладоши.
Отец шнырял с камерой по площадке, потом снял общий план. Лена поняла, что он доволен: по-дружески о чем-то переговорил с директором школы, а с Симоняном обменялся крепким рукопожатием.
Уже из учительской она видела, как гостей торжественно проводили до служебной директорской «Волги». Отцу тоже вручили цветы, и он, не зная, что с ними делать, сунул букет в руки Зотихе. Пышнотелая дама в черном гипюровом платье важно процокала на высоченных каблуках в машину, нежно прижимая к груди неожиданный подарок от столичного гостя.
Через два часа Лена вернулась домой, но отца, конечно же, не обнаружила. Тогда она перемыла грязную посуду, которую он оставил в раковине, перекусила, на скорую руку приготовила обед. Отца все не было. Эльвира Андреевна выпустила на улицу Флинта и отправилась с ним прогуляться в рощу. Несколько раз она останавливалась и поглядывала на спуск с горы. Наконец послышалось рычание мотора. Запыленный джип остановился напротив дома.
Отец, усталый, голодный, но со счастливой улыбкой ввалился в гостиную. Поздоровавшись, он пристроил чехол с видеокамерой в углу, тут же поставил большую спортивную сумку. Поцеловав Лену в щеку, Максим Максимович отправился мыться и переодеваться. За обедом он без конца шутил, рассказывая, как знакомился с поселком. Оказывается, ему многое удалось сегодня отснять, побывал он и в цехах, и в мастерских, отдал должное конторским красавицам и исчадию ада – Митрофану. После школы они с Алексеем успели съездить на пасеку, и отец заставил дочь попить чаю со свежим цветочным медом, баночку которого получил в подарок.
После обеда они перешли на балкон мансарды.
Максим Максимович с удовольствием взирал на лежавший внизу Привольный.
– Теперь я тебя начинаю понимать, дочь. Люди тут чудесные, открытые, честные. Природа великолепнейшая! Здесь, наверное, на пенсии жить одно удовольствие. Всю жизнь мечтал о таком вот благословенном уголке!
– За чем же дело стало? Перебирайтесь ко мне. Места на все семейство с лихвой хватит, – весело предложила Лена.
Отец крякнул и почесал в затылке.
– Честно говоря, дочура, я приехал сюда с конкретным заданием: бабушка и мама строго-настрого приказали мне забрать тебя, как они выразились, из сибирской ссылки. И действительно, все твои родственники в Москве, в газету тебя с распростертыми объятиями обратно возьмут, я уже говорил с редактором. – Отец умоляюще посмотрел на дочь. – Пойми, бабушка уже старенькая, мама постоянно украдкой плачет. Пожалей их, дочка.
– Папа, почему вы не хотите меня понять? Я ведь уехала не из-за того, что Сережа погиб. Я от себя, той прежней, избалованной, привыкшей, что все легко дается, убежала.
Лена встала и подошла к перилам балкончика.
– Конечно, я не спорю, кое-что в газете у меня стало получаться, да и замуж снова, наверно, могла бы выйти. Но здесь я многое поняла. Вы все там или витаете в облаках, или уж слишком роете, все чернуху какую-то выискиваете. Здесь же люди такие, какие они есть: если любят, так любят, ненавидят, так ненавидят. – Лена улыбнулась. – Тут даже слухи нечто совсем другое, чем шушуканье за твоей спиной в Москве. Я всегда могу сказать все, что думаю, и меня поймут. А ты, папа, можешь ли сказать громко, честно, ничего не боясь, о том, что знаешь? Вряд ли.
Отец подошел, обнял Лену за плечи.
– Хорошо. – Он поцеловал ее, как маленькую, в макушку. – Оставим разговор до Москвы, уж в отпуск, надеюсь, ты выберешься? Кстати... – Он широко развел руки, полной грудью вдохнул свежий, настоянный на травах воздух. – Дачу я в этом году все-таки достроил. Наши женщины там уже с марта безвылазно живут. Я в субботу им продукты завожу, забираю мамины работы. Посвежели обе на воздухе, помолодели. У них все уже там буйным цветом цвело и зеленело, когда я уезжал. У тебя на грядках вроде тоже что-то кустится. Неужели все сама и не помог никто?
– Ты меня, папка, за белоручку держишь? Я за эти годы, что на квартире жила, даже дрова рубить научилась и русскую печь топить...
– Вот и в школе о тебе хорошо отзывались. Прижилась ты тут, смотрю. – Отец задумчиво оглядел дочь. Красотой, тут уж ничего не скажешь, она пошла в мать и только ростом в него, да и характером – гордым и независимым.
– Лена... – Максим Максимович сел в кресло, отпил остывший чай. – Ты «Комсомолку» выписываешь?
– Выписываю, если тебе что-то нужно, подшивка у меня недалеко, в шкафу...
Максим Максимович потянул ее за руку:
– Сядь-ка, послушай меня, я тебе сюрприз приготовил: где-то со дня на день в газете целая полоса выйдет...
– Твоя статья? О ком?
– О Сереже Айвазовском, твоем муже. И легендарном Айвазе – командире специальной разведгруппы.
– Папка. – Лена поднесла руки к щекам, загоревшимся от прилившей крови. – Папка, тебе что-то удалось узнать?
– Не все, конечно. Кое-какие факты, фотографии... Многое еще засекречено, но я попытался выжать все до максимума, нашел тех, кто учился с ним, учителей, воспитателя в детдоме, ребят из его разведгруппы. Я думаю, мы, его самые близкие люди, практически ничего о нем не знали. А он, оказывается, блестяще владел английским, свободно говорил по-чеченски, на грузинском и армянском языках. Тебе это о чем-то говорит?
– Папка, я была замужем полтора года, а вместе мы провели чуть больше месяца. Я знаю, что он сирота. Подкидыш, завернутый во вкладыш из «Огонька» с иллюстрацией Айвазовского, отсюда и фамилия. Знаю, что окончил ГПТУ, служил в армии, потом училище, Чечня... О том, что он знает языки, Сережа никогда не говорил. – Лена вспыхнула. – Если я начинала о чем-нибудь спрашивать, он смеялся: нам еще долго вместе жить, сразу все узнаешь, и скучно со мной станет...
Отец обнял ее за плечи, прижал к себе.
– Что-то в статье тебя может шокировать, приготовься к этому. – Максим Максимович затянулся сигаретой. – Люди не ангелы, дочка, тем более на войне.
– Спасибо тебе! – Лена уткнулась головой ему в колени. – Ты у меня самый-самый хороший!
Отец погладил ее по голове.
– И как самый хороший отец, очень хочу тебе счастья. – Он поднял ее голову, заглянул в глаза. – Очень мне, Леночка, хочется внука дождаться, как ты думаешь, есть у меня перспектива?
– А на это пока не надейся. – Лена шутливо щелкнула его по лбу. – Нос не дорос еще до внуков! – Она пригладила волосы и вытерла слезы платочком. – Лучше сознайся, ведь не только из желания меня отсюда вытащить приехал. Я же по глазам вижу, разве не так?
– Конечно, если бы ты письмо прочитала, то сама бы уже давно догадалась. Впрочем, от тебя и так ничего не скроешь. – Сконфуженно улыбнувшись, отец притушил окурок в пепельнице. – Что ж, слушай внимательно...
Еще в прошлом году, собирая материалы для своей передачи в архивах КГБ, я случайно наткнулся на интересные документы. В мартовские дни 1953 года, когда вся страна оплакивала смерть горячо любимого вождя всех времен и народов, здесь, в окрестных горах, бесследно исчез караван с большим грузом золота. Добывали его на руднике почти в ста километрах от Привольного и работали на обогатительной фабрике вольнонаемные, а на самых трудных участках применяли труд заключенных, на лесоповале например. Были на руднике два локомобиля, чтобы снабжать производство электроэнергией. Работали они на дровах, вот лес вокруг рудника почти подчистую и вырубили...
– Ну это я уже отвлекся. – Максим Максимович прервал свой рассказ и раскурил новую сигарету, но Лена отобрала ее и затушила:
– Сам, смотри, в локомобиль не превратись.
Отец погрозил ей пальцем, но рассказ продолжил.
Караван с грузом должны были отправить еще в феврале. Но зимние бураны и необычайно сильные снегопады задержали его выход. В последний момент лошадей заменили северными оленями, может, потому, что они лучше приспособлены к движению по снегу и корм сами себе добывают.
– Ну а что все-таки случилось с караваном? – Лена вся подалась вперед. – Я здесь уже три года живу и ничего об этом не слышала.
– А потому что прииск и рудник находились в системе ГУЛАГа. Естественно, вольнонаемным и заключенным никто об исчезновении каравана не доложил. А непосредственных исполнителей расстреляли, так все и покрылось мраком. Тем более это произошло в период всеобщей сумятицы, вызванной смертью Сталина, а затем смещением Берии... Я не хочу сказать, что золото никто не искал. Тайгу прочесали всю вдоль и поперек, но так ничего и не нашли, никаких следов, словно на небо караван в одночасье вознесся. Были, конечно, разные версии. Больше всего на лавины грешили. Где-то могло их лавиной накрыть, но ведь было более двадцати оленей, тридцать охранников, сопровождающие, собаки. Это тебе не фунт изюма. Охрана, говорят, была до зубов вооружена, специально обучена. Если какая-то банда на них вышла, а «нелегалов» в то время много по тайге шастало, и беглых, и дезертиров не отловленных, то по-всякому без стрельбы не обошлось бы. Нет, никто ничего не слышал, сгинули бесследно, словно и не было каравана.
– Но что-то ведь должно остаться? Ведь, очевидно, имелась схема маршрута, да и следы на снегу должны были непременно сохраниться. Хотя, конечно, парочка хороших метелей – и следов как не бывало.
– Скорее всего, они по какой-то причине маршрут изменили. Но об этом в документах ничего не говорится. Вот я и решил кое-что разузнать, но, сама понимаешь, почти пятьдесят лет прошло. Вряд ли кто из работавших в те годы на прииске еще жив. Алексей Михайлович обещал со мной туда сбегать. Говорят, его в пятьдесят восьмом закрыли. Но дома вроде бы относительно целые. Вход в шахту, правда, завалили для безопасности...
– Как это сбегать? – опешила Лена. – Ты представляешь, что это значит – бегать по тайге? Это тебе не проторенная дорожка в городском парке!
– Прости, Лена, я неправильно, конечно, выразился. В пятницу и субботу я праздник поселковый поснимаю, а вот в воскресенье мы с директором вашим собираемся в путь.
– Отец, не знаю, как твой Алексей Михайлович, но ты определенно сошел с ума! – Лена возмущенно заходила по балкону. – Девяносто с лишком километров по тайге, это, считай, двести по степи. В горах еще не полностью сошел снег. Медведи месяц назад из берлоги вышли. Тебе хочется закончить свои дни в желудке голодного, ободранного шатуна?
– Лена, не усложняй! До биостанции мы доедем на машине, а там возьмем лошадей, и, если верить карте, оттуда каких-нибудь тридцать-сорок километров до рудника.
– Как ты легко бросаешься доброй полсотней километров! – С досадой Лена почувствовала, что ее доводы совершенно не доходят до седого упрямца. – Конечно, дылде-директору ничего не стоит отмахать по тайге десяток-другой немереных километров, а тебе, вспомни, уже за пятьдесят, ты сроду по тайге и горам таких больших переходов не делал. Учти, ночевать придется в палатке, а в ней нисколько не теплее, чем снаружи. Ночи в горах сейчас очень холодные, а днем – жара, комары, пауты, мухи, а это, я тебе скажу, удовольствие небольшое.
– Ленка, – отец с наигранной строгостью посмотрел на нее, – ты зачем меня в древнюю развалину превращаешь? Я еще о-го-го, вполне приличный мужчина в самом расцвете сил. Ты бы видела, какой шумный успех я имел у местных дам. Все вечера до конца пребывания расписаны – визит за визитом, и, как я надеюсь, с отменным угощением местными яствами.
– И отменными возлияниями, что тебе абсолютно противопоказано, – сердито посмотрев на улыбающегося отца, добавила Лена. – Очень хочу посмотреть, каким успехом ты будешь пользоваться после возвращения из тайги.
– Ага, сдалась! – Хитрейший из мужчин, которых она знала за все свои двадцать восемь лет, легко подхватил ее и закружил по балкону. – Если уж мне твою маму удалось уговорить замуж за меня выйти, то мне сам черт не брат!
– Особенно если этот черт твоя единственная дочь! – Лена решительно оттолкнула отца, подошла к столу, оперлась на него ладонями. – Слушай сюда, папуля! В тайгу ты пойдешь, иначе, я знаю, с горя зачахнешь, и мне же потом с тобой мучиться. Пойти – пойдешь, но не только с Алексеем Михайловичем. Я тоже решила пробежаться, как ты говоришь, по тайге и за тобой пригляжу, если понадобится. Я знаю, с кого в первую очередь спросят мама и бабушка. Не уберегла, не остановила! Так что прибереги свои доводы для кого-нибудь еще, но со мной спорить бесполезно!
