Текст книги "Шпионские игры царя Бориса"

Автор книги: Ирена Асе

Соавторы: Александр Гурин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

У Мартина хозяин дома спросил:

– Ты не убрал в гостиной?

– Не успел, – сокрушенно ответил слуга.

– И хорошо. Я приму гостя в гостиной, только смени бокалы, принеси чистые и выбрось апельсиновую кожуру.

Андреас Витт дождался, когда слуга закроет за собой дверь, повернулся к Генриху Флягелю, достал из кармана конверт и сказал старому знакомому:

– Государь всея Руси тебе честь оказал. Почтил тебя письмом.

Слова Витта не оказали такого эффекта, какого ждал москвич. Флягель остался невозмутим, словно получать послания от коронованных особ для него дело привычное. Он протянул руку, взял конверт и указал давнему торговому партнеру на накрытый стол:

– Угощайся, Андреас!

Увидев, что из еды наличествуют только конфеты и фрукты, купец Витт недовольно заметил:

– Стол, словно для дамы.

Не пришедший в себя после встречи с Марией, Флягель сообразил, что ошибся. Открыл дверь, кликнул слугу Мартина и велел:

– Быстро неси ветчину, фаршированную щуку, шнапс!

Пока Флягель вскрывал конверт, Витт налил себе красного анжуйского вина и начал с удовольствием его потягивать. Тем временем, хозяин дома читал письмо коронованной особы. Борис Годунов лично напоминал рижскому патрицию, как 15 лет назад некоторые члены рижского магистрата вели переговоры о переходе Риги под русский протекторат. Царь писал, что ныне поляки хотят сделать рижских лютеран католиками, а в Москве, напротив, лютеран никто не притесняет и у них есть в Немецкой слободе своя церковь. Московский властитель сообщал, что ливонские дворяне жалуются ему на конфискацию поляками имений у немцев и просят о помощи. Борис Годунов обещал, что в случае перехода под русский протекторат имущество рижан не будут подвергать никаким поборам, рижане смогут беспрепятственно и беспошлинно торговать по всей России. Горожанам обещали сохранить все их вольности, все существующие порядки. Царь предлагал слать под видом торговцев депутацию в Россию для переговоров о переходе рижан под русский протекторат.

Прочитав письмо царя Бориса, хозяин дома продолжал сохранять спокойствие. На лице его неожиданно появилась самодовольная улыбка. Андреас Витт сделал вывод: «Что делает с человеком переписка с монархом! Уже возгордился».

А Генрих Флягель подумал совсем о другом. И мысли его были весьма фривольны: «Я поеду на Русь, затем город попадет под протекторат царя, я стану более влиятелен и, быть может, эта гордая красотка Мария окажется тогда более благосклонной ко мне».

– Когда ехать? – поинтересовался он.

– Ровно через месяц отправишься в Псков по торговым делам.

– И с кем я буду говорить в Пскове?

– Там к тебе подойдет твой старый знакомый, которого ты очень хорошо знаешь. И у тебя не будет никакого сомнения в том, что он – представитель царя.

После паузы Андреас Витт заметил:

– Уже довольно поздно. И мне не стоит привлекать к себе внимание вечером, прохаживаясь по рижским улицам, когда большинство рижан уже находятся дома.

Гость поднялся с кресла. Генрих Флягель проводил его до выхода из дома и снова пошел в контору, где его терпеливо ожидал приказчик…

* * *

Вечером трактирщица Мария потчевала Тимофея Выходца таким прекрасным ужином, что он подумал: «Останусь в Риге хоть на месяц – растолстею».

Когда проворный слуга с рыжей бородкой убирал тарелки, расслабившийся Тимофей тихонько спросил у Марии по-русски:

– Как прошла твоя встреча с Генрихом Флягелем, милая?

Разведчику было хорошо: в очаге уютно горел огонь, рядом ласково улыбалась волнующая его чувства блондинка. К тому же Маша рассказала необычные вещи:

– Генрих Флягель подробно рассказал мне о том, что он сделал за последнее время. Флягель привлек на свою сторону многих членов магистрата. Он беседовал с самим Никлаусом Экком и понял – глава города недоволен польской властью. Генрих Флягель советует: пусть русский царь или кто-то из его приближенных напишет бургомистру Экку письмо с прямым предложением стать царским подданным.

– А по мне, лучше бы это письмо зимой привез ты.

Заканчивая есть зажаренную на вертеле баранину, Тимофей удивленно спросил:

– А почему Флягель так подробно тебе обо всем этом рассказал?

Маша озорно улыбнулась и сказала, подражая Тимофею:

– Патриций Флягель сильно уважает верных слуг Его Царского Величества. И не перебивай, я не закончила. Зимой Флягель сам поедет в Псков за этим письмом!

Мария томно вздохнула. Тимофей понял ее намек с полуслова. Купец тут же встал из-за стола.

Любовники, не торопясь, поднялись по лестнице на второй этаж в опочивальню Марии. Увлеченные друг другом, они не обратили внимания на то, что рыжебородый слуга Ганс в это время незаметно покинул трактир.

Пока Маша и Тимофей искали удовольствия в обществе друг друга, рыжебородый слуга торопливо шагал по Риге. Запретную милю он просто пробежал, чтобы, задыхаясь, пройти через городские ворота за несколько минут до того, как стража запрет их до утра и перестанет пускать за земляной вал жителей пригородов. Попав в город, рыжебородый слуга устало вздохнул и двинулся по центральной улице к дому бургомистра Никлауса Экка.

Слуга бургомистра без слов провел Ганса к хозяину.

Выслушав доклад своего шпиона, бургомистр с иронией заметил:

– Значит, мой приятель Генрих Флягель хочет привезти мне письмо из Пскова. Что же…

Экк не завершил фразу и не высказал своего мнения по поводу планов рижского патриция. Между тем, рыжебородый слуга Ганс воскликнул:

– Их всех надо арестовать – и русского купца, и эту грешницу Марию, и Флягеля!

Лицо Никлауса Экка исказила гримаса гнева:

– И ты осмеливаешься давать мне совет, Ганс?! Еще одна такая выходка – и ты познакомишься с палачом Гуклевеном поближе! Запомни: никто не должен знать о тайнах, пока их не сочту нужным открыть я. Коли нарушишь этот приказ, пожалеешь, что родился на свет! А теперь чистосердечно признайся, за что ты так не любишь свою хозяйку, трактирщицу Марию?

Напуганный грозным тоном бургомистра молодой человек начал путанно, но честно объяснять:

– Я так надеялся, я так мечтал, не спал ночей… А она предпочла мне этого приезжего и грешит с ним!

– Не понимаю, чего ты хочешь? Мария ведь тебе, скорее, в матери годится, чем в жены.

– Ну и что?! Женившись на ней, я бы перестал быть презренным слугой и стал бы уважаемым трактирщиком – хозяином постоялого двора. И уж со мной эта красавица не жила бы во грехе, а честно исполняла бы свой супружеский долг.

Никлаус Экк услышал в интонациях Ганса нечто такое, что позволило сделать вывод:

– А ведь ты не только ради трактира и постоялого двора хочешь жениться на ней. Неужто эта немолодая уже вдовушка так хороша?

– О! Я… А она… – лишь бессвязно высказался совсем растерявшийся Ганс.

– Запомни, тот кто предает любимую женщину, не внушает доверия, – строго сказал бургомистр.

Рыжебородый доносчик сделался красным, как рак.

А бургомистр продолжил выпытывать:

– Кроме того, я теперь не понимаю, чего ты хочешь? Ты ее любишь?

– О, да!

– И хочешь предать ее в руки палача за то, что она предпочла тебе другого мужчину. Так кого же ты любишь: ее или себя? Отвечай!

– И ее и себя, – выкрутился слуга.

– Значит, ты желаешь, чтобы я отдал Марию в руки палача Мартина Гуклевена, а тот бы догола раздел ее, быть может, даже изнасиловал, а затем бы мучил: переломал ей кости, после чего отрубил бы ей голову. После всего этого ты никак уже не сможешь обладать ею, а также лишишься своего места в трактире, и у тебя не будет никаких шансов, женившись на даме, стать хозяином постоялого двора. В результате, ты потеряешь возможность сблизиться с ней, дурачок!

Казалось, стать еще более красным, нежели таким, каким Ганс был минуту назад, невозможно. Но шпиону это удалось. Рыжая бородка, щеки, похожие по цвету на сок свеклы, растерянные бегающие глазки… Ганс уже ничего не отвечал, а только подобострастно молчал, пока Никлаус Экк методично показывал слуге трактирщицы, насколько тот глуп, зол и подл.

– Итак, ты хочешь добиться, чтобы твоя любимая женщина умерла мучительной смертью. Странное желание, конечно, но это дело твое. Однако запомни, известные тебе тайны могут быть открыты только по моей воле. Поэтому еще раз повторяю: всё, что ты рассказал мне, должно оставаться секретом. Я же и эти сведения использую на благо Риги. Ступай, тебя уложат спать в комнате для слуг. Да, вот тебе плата за службу.

Бургомистр протянул доносчику серебряный талер.

После того как рыжебородый Ганс удалился, пожилой бургомистр еще долго не ложился спать. Он сидел в массивном кресле с подлокотниками, смотрел на догоравшую свечу и напряженно думал. Наконец хозяин города загадочно изрек:

– Значит, будет так! Что же, и это тоже хорошо.

Сказав это, бургомистр взял подсвечник со свечей и направился в свою спальню…

На протяжении мили перед крепостной стеной нельзя было строить никаких строений, запрещалось сажать деревья. – Прим. авторов.

Ныне восточная область Латвии – Латгалия.

Так выпячивать свою роль в заговоре было со стороны вдовы совершенно неконспиративно. – Прим. авторов.

Глава 11. Французский слуга

Афанасий Иванович Власьев степенно шел по самой большой в Европе площади. Позади оставался огромный собор святого Варфоломея с наиболее высокой в Богемии готической башней, впереди из трактиров на другой стороне площади звучала музыка: горожане – чехи и немцы веселились в выходной день. А на самой площади шел бойкий торг.

Всё было не так, как на Руси: и развлечения народа, и поведение женщин, и судьба страны, и отношение к дипломатам, даже выпивка. В Москве иностранному послу предоставляли дом, кормили на убой, за ним повсюду следовала стража. Дипломату объясняли, что стрельцы нужны для охраны и почета, сами же они внимательно следили, чтобы посол и его люди не шпионили, не вели недозволенных тайных переговоров с боярами. В Империи Габсбургов посол мог ходить, куда угодно, никто на него и внимания не обращал. Проблема была совсем в другом: питаться приходилось за свой счет, жилье снимать на постоялом дворе. А цены были очень высоки: на долгое житье денег не напасешься. Между тем, Власьев ощущал, что ему придется в этом краю задержаться надолго.

Иным здесь, как уже говорилось, было всё, включая политику. Если на Руси привыкли бороться за независимость страны, до сих пор гордились тем, что сбросили татарское иго да покорили Казанское и Астраханское ханство, то жители Богемии вольготно чувствовали себя под властью австрийского императора Габсбурга – правителя Богемии, Моравии, Словакии, Силезии, Венгрии, Словении и ряда других земель. Им не требовалось одержать военную победу, вместо этого они просто очаровали императора Рудольфа II. Причем настолько, что он бросил родную Вену и перенес столицу в Прагу. Лишь страшный мор заставил его покинуть город на Влтаве. Но в Вену император не вернулся, а переехал в уютный чешский Пльзень, один из самых необычных городов Европы.

О, как он отличался от других европейских ремесленных центров с их узкими улочками и кривыми переулками! Улицы в центре Пльзеня были только прямыми, пересекались друг с другом тоже только под прямым углом и выходили на гигантскую площадь, на которой пиво по воскресеньям лилось рекой. И не удивительно. Если чешский город Яхимов прославился созданием талера, монеты, которую ныне использовало пол-Европы, то Пльзень был известен на всю империю плзеньским пивом. Легкое, приятное на вкус, оно веселило и не сильно пьянило.

Конечно, Пльзень был слишком мал для того, чтобы претендовать на роль столицы. Почему же император выбрал именно его? Не потому же, что здесь было хорошее пиво, а рядом находился бывший дворец чешских королей. Владыка сотканной словно из лоскутков империи, Рудольф II, в сущности, не ощущал ни своей национальной принадлежности, ни чувства родины. Возможно, ему казалось, что одним своим присутствием он делает любой кусочек территории империи родным себе.

Афанасий Власьев равнодушно прошел мимо представления, где бродячие артисты ставили какой-то спектакль. Зрители веселились, хохотали, но дипломат не понимал, над чем они смеялись: посол владел немецким, но не знал чешского языка.

Одетый в дорогое немецкое платье, Власьев степенно прошел через всю площадь и зашел в один из многочисленных кабачков. Заказал пиво и к нему кнедлики с капустой. Напрашивался, конечно, другой заказ, столь популярный в Пльзене – жареный гусь с красной тушеной капустой. Расторопный трактирный слуга, похоже, даже удивился, что столь богато одетый господин не заказал ни гуся, ни супа, а ограничился дешевыми кнедликами. Но Афанасий Власьев вынужден был, как уже говорилось, считать деньги. Хорошо еще, что догадался, уезжая из Москвы, отказаться от большой свиты, которую предложил ему дьяк Посольского приказа Щелкалов. Только потом понял Власьев: не удружить ему хотел Василий Яковлевич, наоборот. Предполагал трудолюбивый, но завистливый глава российской дипломатии, что миссия Власьева может затянуться, и хотел оставить его за границей совсем без денег, навязав большую свиту. Хорошо, что Власьев отказался. Хорошо и то, что в сундук положил даже не соболей, а горностаев. На границе никто с него пошлины не требовал, сундук таможенному досмотру не подвергал – все-таки не купец какой-то, а Его Превосходительство, чрезвычайный и полномочный посол. А как прибыл дипломат в Пльзень, так велел верному слуге Федору нести горностаев на площадь и продавать. Денег получили столько, что очень экономно можно было дожить хоть до лета и вернуться домой. Но только, если очень-очень экономно. Потому и не заказал Афанасий Иванович гуся, а закусывал недорогое пиво кнедликами с капустой.

В центре небольшого зала чешский музыкант играл на скрипке. Звучание у этой скрипки было замечательное. Власьев заходил в этот кабачок не в первый раз и знал, что музыкант объясняет хорошую игру не собственным талантом, а тем, что скрипку делал какой-то неизвестный Власьеву итальянец Гварнери.

Под задушевную, ритмичную мелодию вокруг скрипача танцевали чехи. Афанасий Власьев удивлялся легкости нравов: любой незнакомец мог поклоном пригласить замужнюю чешку на танец, во время пляски нежно брать ее за руку, обнимать за плечи, на прощанье целовать руку. При этом любая из дам в расстегнутой шубе, демонстративно вихлявшая бедрами во время танца, ужасно возмутилась бы, обратись к ней кто-нибудь с нескромным предложением. Дело не ограничилось бы отказом, красотка надавала бы хаму пощечин. Да, это не Москва, где бояре и князья старались держать жен в теремах, чтобы уберечь от соблазнов…

Посол пил пиво и думал о женщинах. Из Москвы он отбыл летом, сейчас октябрь. Такова доля посольская – долго жить в разлуке с семьей. Истосковался по женской ласке Афанасий Иванович. Вспомнилось, как вскоре после приезда в Пльзень Власьев попал к императору Рудольфу II на бал. Пара легкомысленных аристократок смотрела на русского посла во дворце весьма нескромно. Как догадывался Власьев, московит был для них чем-то вроде экзотики и его следовало любопытства ради включить в список любовников. Особое внимание он обратил на графиню Эльзу – очаровательную блондинку. Судя по тому, как она танцевала, обладательницу сильных ног, крепких бедер, где было за что подержаться. Более всего Афанасия Ивановича восхитила пышная грудь графини с нежными розовыми сосками, по тогдашней моде, откровенно выглядывавшими из платья.

Дальняя родственница самого императора, графиня Эльза, охотно танцевала с Власьевым и даже смело дала ему понять, что готова продолжать знакомство. Афанасий Власьев вспомнил огромный зал императорского дворца, сотни горящих свечей, роскошно одетых дам и кавалеров, оркестр, игравший задорную музыку. Вспомнил, как император объявил, что на сей раз не кавалеры приглашают дам на танец, а наоборот. Несколько нарядных женщин тогда поглядывали нам него, но только графиня Эльза осмелилась пройти через весь зал и пригласила его танцевать. А потом быстро и умело объяснила, что именно надо делать, чтобы он во время танца не осрамился, наступив даме на ногу. А то Власьев встревожился, ведь такой забавы как бальные танцы на Руси в то время не ведали.

После танца, графиня Эльза, разрумянившаяся, элегантная отвела его за широченную колонну и там завела с ним беседу. Причем попросила его принести бокал бургундского и, в результате, они месте выпили по бокалу крепчайшего вина. Раскованная и смелая графиня поразила Власьева тем, что с ходу проявила готовность продолжить общение:

– Ваше Превосходительство, я так рада знакомству. Ведь этот Пльзень мал и скучен. А вы можете рассказывать темными осенними вечерами любопытной женщине о дальних странах, избавить ее от скуки.

Желание не просто встретиться, а встретиться вечером содержало откровенный намек, по тогдашним правилам этикета, дама просто не могла высказать свои намерения откровеннее. Афанасий Иванович был удивлен, не мог понять, чем он так заинтересовал эту гордую, элегантную и, судя по всему, весьма умную женщину.

– Вы – самая прекрасная из дам, коих я видел в Европе, и для любого мужчины нет ничего желанней, чем встреча с вами, – находчиво ответил посол. И добавил:

– Но у вас ведь семья, Ваша Светлость. И наверняка есть кому развлекать вас осенними вечерами.

– Увы, некому. Я вдова. Муж умер. Сын мал. Кстати, можете называть меня просто Эльзой.

– А я – Афанасий.

– А Фон Азий. Будешь просто Фон, так мне удобнее, – Эльза незаметно перешла на «ты».

Посол Власьев кокетничал с ней, а сам просчитывал: как быть? Почему-то его сразу же потянуло к этой графине, он сильно желал близости с нею. Но… Все же Афанасий Иванович решил тогда хранить верность супруге. И не только потому, что грешно блудить за границей с бабами иноземными. Существовали и другие причины. Во-первых, неизвестно, как отразятся на репутации русского посла амурные дела с местной графиней. Во-вторых, неизвестно, зачем он понадобился этой красотке, нет ли тут какой ловушки? В третьих, ежели вдруг, продолжив знакомство, он обрюхатит эту прелестную вдову, так и вовсе срам: станет его ребенок католиком. А что может быть страшнее для православного человека, чем иметь дитя веры папежской?! Это всё помимо греха прелюбодеяния. В общем, решил дипломат в этом зале знакомство и закончить. И доказал, что язык дан ему для того, чтобы он мог скрывать свои мысли: говорил столь велеречиво и уклончиво, что зрелая красавица так и не поняла, каковы намерения господина чрезвычайного посла, наговорившего ей на грани дозволенного этикетом массу восторженных и несколько весьма фривольных комплиментов. Так и расстались они неопределенно: вроде бы дипломатично внушил Афанасий графине Эльзе, что она, с его точки зрения, самая желанная женщина во всей империи, и в то же время ни о чем конкретно они не договорились.

Других женщин, бывших на балу, Власьев не запомнил, а вот графиня Эльза – красивая и смелая – в памяти осталась. Однажды, даже она привиделась ему во сне. Кстати, дама казалась Афанасию Ивановичу очень привлекательной не только потому, что была элегантна, высокородна и хороша собой. Она была еще и чистоплотной и, в отличие от многих пренебрегавших баней местных дам, от нее не исходил ядреный запах пота.

Графиню Эльзу Афанасий Иванович с тех пор больше не встречал. И до сегодняшнего дня не особо сетовал об этом. Но навеял на него печаль и воспоминания о ней воскресный Пльзень. Люди торговали, пили пиво, веселились, а он чувствовал себя чужим на этом маленьком празднике. Нелегко быть одиноким на фоне всеобщей радости. А Афанасий Иванович остро ощущал одиночество, ему не с кем было даже побеседовать. Что касается слуги Федора, он, конечно, холоп верный, но о чем с ним можно говорить, кроме пожеланий, что тому надлежит на обед приготовить! А на Рыночной площади в чужой стране Афанасию Ивановичу захотелось не пльзеньского пива, а чего-то необычного, неожиданного, светлого и радостного. Но дипломат не забывал, что находится в чужой стране, и должен быть осторожен, а неожиданности в его дипломатической работе бывают, как правило, неприятными.

Что же до госпожи графини, то теперь ищи-свищи ее! Выпив вторую кружку пива, Власьев подумал, что сейчас готов даже в дом падших женщин пойти. Там дамы хотя бы должны знать, как до деторождения дело не доводить. Связь такая ни к чему не обязывает и, судя по местным нравам, честь посла не уронит. А что до прелюбодеяния… Власьев вспомнил рассказ одного толмача из Посольского приказа о нравах в далеких странах. Оказывается, если у христиан есть посты, то у басурман такой обычай: существует месяц, когда они не могут принимать пищу от рассвета до заката, и насыщаются только ночью. Но то – дома. А оденет воин саблю, отправится в поход и вправе есть хоть в полдень. «А я сейчас словно в походе, – подумал дьяк Казанского дворца. – Быть может, и не согласится со мной батюшка Никодим, коему я исповедуюсь в Москве, да только мне надобно о государевом деле думать, а не на каждую юбку с завистью смотреть. А вот та панна, что танцует с чернявым мужиком по правую руку от скрипача, – очень ведь хороша!».

В общем, совершенно нормальные для любого взрослого, здорового мужчины чувства испытывал московский посол.

Посидел он еще в трактире, подумал и решил: в дом падших женщин не пойдет. Конечно, не первый месяц к женщине не прикасался, но сан посла ко многому обязывает и осторожность не помешает. От скуки он вновь стал наблюдать за танцем.

Разглядывая еще одну из местных красавиц, Афанасий Власьев увидел и сидевшего за ней худющего молодого человека. Тот, не привлекая внимания посетителей, согревался у очага. Чувствовалось, что он очень голоден и сильно замерз. Вид у молодого человека, одетого не по осеннему легко, был жалким. Он ничего не заказал, хозяин трактира, видимо, не выгонял его просто по доброте душевной. Жаль этого черноволосого долговязого парня стало и Власьеву. Знаком он подозвал его к себе. Сказал по-немецки:

– Садись, ешь.

Молодой человек оказался хорошо воспитанным: как ни хотелось ему немедленно сунуть кнедлик в рот, сначала встал, поклонился и произнес по-немецки:

– Благодарю вельможного пана за его милость!

После того, как парень принялся за еду, кнедлики кончились очень быстро. Молодой человек извиняющимся тоном пояснил:

– Не ел два дня.

Афанасий Иванович подумал и неожиданно для самого себя решил: «А, живем один раз!». После чего заказал два супа, еще две порции кнедликов и две кружки пива.

Когда молодой человек насытился, Афанасий спросил у него:

– Как тебя зовут?

– Жан.

– Необычное имя.

– Так я не чех и не немец, я француз.

– Француз! Эк, тебя занесло!

– Мой отец был колбасником в городе Марселе. Он мечтал, чтобы я стал лекарем и много зарабатывал. Но денег у нас было немного, и я поехал учиться в университет, но не в парижскую Сорбонну, а в Прагу, где надо было меньше платить за учебу. А учиться медику ведь все равно надо на латыни, что в Сорбонне, что в Праге. Но доучиться я не успел, отец умер, и денег на учебу больше не было. К тому же я, дурак, влюбился в Агнессу.

– Кто такая?

– Важная персона. Служанка графини Эльзы, родственницы самого императора Рудольфа, – последние слова Жан произнес с придыханием. – Как и графиня Эльза, она вдова.

«Так, Эльза вдова. Значит, не врала, правду мне тогда, на балу, сказала. Очень интересно», – подумал посол.

– Поначалу вдовушка Агнесса была податлива, ну, вы понимаете… И когда в Праге начался мор, я, потеряв голову, вместо того, чтобы отправиться домой, в Марсель, поехал за ней в Пльзень. Увы, оказалось, что Агнесса очень любит подарки. Я истратил на нее последние деньги. За медика меня никто не признает, ведь я проучился лишь немногим более года… деньги кончились… Видно, сгину здесь, в этом Пльзене: у нас в Марселе зимой теплее, и на работу меня тут никто не берет. Хотел записаться в ландскнехты, но оказалось, в отряд редко берут новобранца, совсем не владеющего оружием. Пытался стать писарем, так меня чуть не побили: мол, своих хватает.

– А ты здесь на каком языке мог бы писать?

– Так я к изучению языков вообще очень способен. Могу писать не только по-французски, но и по-испански, научил в Марселе сосед-еврей, который в детстве вынужден был с родителями бежать из Испании. Пишу на латыни, в Праге хорошо выучил немецкий. По-чешски тоже говорю, но не пишу, – закончил Жан извиняющимся тоном.

Услышав, что бывшая любовница Жана – служанка графини Эльзы, Афанасий Власьев уже стал посматривать на него заинтересованно, а когда узнал, на скольких языках пишет молодой француз, сделал очевидный вывод: «Он же сам не понимает, сколь ценен!».

Если раньше Власьев собирался просто дать Жану денег, чтобы тот через служанку свел его с графиней Эльзой, то теперь решил взять его к себе на постоянную службу. Сказал, словно жалея:

– Пропадешь ты тут.

Жан признал очевидное:

– Пропаду.

И вздохнул.

– Жаль мне тебя. Ты хоть знаешь, кто я?

– Не ведаю, да видно вы – человек не бедный. Может, приказчик богатого купца?

Послу Власьеву от таких слов пиво не в то горло попало. Долго кашлял… Жан заботливо хлопал его по спине, как будущих медиков учили действовать в подобных случаях в Пражском университете. Наконец, русский дипломат обрел возможность говорить и гордо отчеканил:

– Я – дворянин и посол московского императора при дворе императора Священной Римской империи германской нации Рудольфа II.

– Московского императора? А это где?

Власьев вновь чуть не поперхнулся пивом, но лишь потому, что кружка была уже пуста.

– На Востоке. Огромная империя императора Бориса куда больше Франции или Германии вместе взятых!

Француз с детской непосредственностью спросил:

– Ваша милость, а коли империя так огромна, почему вы вместо гуся едите кнедлики? Ведь посол такой империи должен быть богат.

Власьев на секунду задумался: не говорить же, что подданных у царя Бориса больше, чем денег в казне?

Не моргнув глазом, посол государя всея Руси пояснил собеседнику:

– Кнедлики очень вкусные. Мне нравятся. А гусятину я могу и у себя на родине есть. Скажи: пойдешь ко мне на службу? Куплю тебе тулуп, чтобы не замерз, будешь сыт, стану выдавать талер в месяц. Хоть не пропадешь у меня.

Жалованье было, по чешским представлениям, ничтожным, но для Руси – немалым. Дело в том, что на Руси, где веками возили дань в Орду, золота и серебра осталось немного и теперь оно ценилось куда больше, чем на Западе. На одну серебряную монету в Москве можно было купить в несколько раз больше товара, чем в Чехии. (Оттого, кстати, и приходилось экономить деньги Власьеву во время заграничной поездки). Так что талер в месяц был приличным заработком в Москве, и весьма небольшим в Пльзене. Но Жану выбирать не приходилось:

– Ваша милость, вы меня спасете! – радостно воскликнул француз.

– Жаль мне тебя стало, сказал же. Только вот, что. Извини, Жан, но имя у тебя какое-то непривычное и больно короткое. Давай ты будешь хотя бы Бажан, а еще лучше Божан, – так запомнить легче.

– Мне все равно.

– А как твоя фамилия? Как-как? Слушай, Божан, так язык сломать можно. В общем, будешь ты отныне Божан Иванов.

– Как скажете, ваша милость. А хотите, я покажу вам город?

– А что тут еще смотреть?

– Вы не поняли. В соборе Святого Варфоломея есть служитель. Если дать ему пару пфеннигов, этот Доминик пустит нас на колокольню. А там высота почти сто метров, всё оттуда видно.

Господин посол изволил согласиться и вскоре пожалел об этом, так как путь наверх состоял из 301 ступеньки. Но взобрался он на колокольню и понял, что путь стоил того. Отсюда и в самом деле было видно всё. Императорский замок Радине в 10 километрах от города смотрелся, как на ладони, была четко видна планировка Пльзеня, его на удивление прямые улицы. Самая большая площадь Европы сверху вовсе не казалась огромной. «Ну, удружил Божан, – подумал Власьев. – Отрабатывает свой талер. Конечно, кормить его – дополнительные расходы. Ну, если денег теперь не хватит, продам мой перстень». Перстня с крупным изумрудом, честно говоря, было жаль. Не потому, что красивый, а как память. Пожаловал его Афанасию Власьеву еще покойный ныне царь Федор Иоаннович (естественно, по совету Бориса Годунова) за верную службу. И Афанасий Иванович гордился подарком. Но Божана Иванова посол считал столь ценным приобретением, что готов был ради него отдать перстень. Сказал Жану-Божану:

– А у меня для тебя есть поручение. Вот тебе талер. Купишь подарок Агнессе, встретишься с ней, и пусть она передаст Ее Светлости графине Эльзе, что русский посол ее не забыл и мечтает о встрече.

Слуга посла Федор встретил француза настороженно. На правах холопа верного тихонько сказал по-русски:

– Боярин, а не вражеский шпион ли он? И не обворует ли?

Только рассмеялся после этих слов дипломат. А Божан постоянно доказывал свою полезность. На следующий день сделал господину шикарный подарок: привез к послу графиню Эльзу. Именно привез: к скромному постоялому двору, где жил Афанасий Власьев, подъехала роскошная карета, из нее вышла родственница императора, вся в мехах и в драгоценностях. А на козлах вместо кучера сидел Жан и улыбался.

Афанасий Иванович, несмотря на свой дипломатический опыт, даже подрастерялся: чем угощать столь знатную особу, как с этой европейкой держаться?!

А графиня Эльза повела себя просто. Прошла в номер, велела Жану-Божану затопить печку так, чтобы стало как можно теплее. Похвалила еду: слуга Федор как раз приготовил пирог с рыбой, а француз, оказывается, перед тем, как ехать за графиней, закоптил французские колбасы, не даром же был сыном колбасника.

Графиня поела, попила пльзенского пива, после чего строго велела слугам удалиться и до позднего утра их господина не беспокоить. Куда они денутся, аристократку не волновало. Афанасий только и успел сунуть в руку Федору талер, мол, сиди вместе с Божаном ночью в корчме.

С тревогой посмотрел Афанасий Иванович на платье высокородной вдовы. Оно было совсем не похоже на одежду русских женщин, сколько застежек, шнурков, крючков, пуговиц… Как такую раздеть? Родственница императора однако, знала, зачем приехала. Без лишних слов сама проворно сняла с себя одежду и, уже будучи обнаженной, когда собственно, ничего не требовалось говорить, лукаво призвала:

– Ну, докажи, что не врал, когда говорил, будто я самая желанная в мире!

Не смущаясь, бесстыдно давала ему разглядывать себя при свечах. Хорошо хоть шторы перед раздеванием задернула, а то мог бы прохожий с улицы увидеть. И ведь, скажем честно, было что разглядывать. Такой красоты провинциальный дворянин с Урала Афанасий Власьев ранее никогда в жизни не видел: утонченное, благородное лицо, стройная холеная фигура, драгоценности на пальцах, бриллиантовые серьги в ушах и золотая цепочка с медальоном на шее. Одно слово, аристократка!