Текст книги "Последний в семье"

Автор книги: Иосиф Опатошу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Из темноты на них уставилась пара огромных серых глаз. Сова с плоской мордой сидела, словно беременная кошка, таращилась, открывала кривой клюв и выла. Одну лапу она засунула глубоко в кусты, а другой душила маленького зайчонка. Он отчаянно тряс лапками, запрокидывал голову, трепыхался и верещал.

Борех задрожал, схватил палку и хотел ударить сову.

– Нельзя, – Сорка схватила его за плечо. – Это большой грех убить сову. После смерти она приходит во сне и воет, пока не сведет с ума.

Борех испугался, опустил палку, крепче взял Сорку за руку, и они побежали в дом.

Глава 4
Сорка читает «Йоселе»[8]8
  Сентиментальный роман на идише еврейского писателя Я. Динезона (1856–1919).


[Закрыть], лесничий отправляется искать жену на мельницу

Старая служанка Брайна сидела на низкой скамеечке, вязала носок и подбрасывала березовые поленья в печь. Белая кора сморщивалась и трещала. Печь уютно горела, пылая жаром. Пламя освещало дом медным блеском.

Из окон виднелись заснеженные, выкорчеванные пни, похожие на белых медведей, и нагоняли страх. Домашние придвигались поближе к разгоравшейся изразцовой печи.

Мордхе лежал на диване, курил трубку, слушая, как Сорка, девушка уже лет двенадцати, с золотыми бликами на бледных щеках, читает «Йоселе» Динезона, и в то же время вспоминал об урагане, который сорвал крыши, растрепал мешки с мукой, сбил с ног венгра, тащившего на плечах огромный ящик с товаром, и перенес его через Вислу.

Из леса все время дул ветер, принося с собой хлопья снега и залепляя им окна.

– Кто-то повесился, не иначе! – вздохнула старая Брайна. Она отыскала в мешке с пуговицами Соркин молочный зуб и протянула ей: – На, доченька, отдай огню что положено, может, немного успокоится!

Увидев зуб, Сорка обрадовалась, сунула книгу под мышку и подскочила к огню:

– Мышка, мышка, огненная мышка, вот тебе костяной зуб, отдай мне железный зуб! – И бросила зуб в разгоревшуюся печь.

Ветер забрался под отошедший лист луженого железа и со свистом принялся грохотать по крыше, так что казалось, дом вот-вот развалится.

Сорка посмотрела на Брайну и засмеялась:

– Еще сильнее задуло!

Старуха обняла Сорку и поцеловала ее в глаза:

– Ты проказница!

Под окном послышался сдавленный, срывающийся крик, будто кто-то ходил и чертыхался. Звук размягчался и тонул в мокром снегу, а ветер свистел еще сильнее.

Мордхе постучал в окно:

– Эй, Вацек, что ты там бродишь, а? В такую-то ночь?

Ветер распахнул дверь, грохнул ее о стену и с воем ворвался в комнату. Дверь опять закрылась, возле нее остановился подвыпивший лесничий, весь в снегу и с двустволкой на плече.

– Добрый вечер, пан писатель, – сказал лесничий и достал из тулупа маленького белого ягненка размером с котенка.

Сорка погладила ягненка и попросила:

– Вацек, оставь мне ненадолго ягненка, прошу тебя!

Вацек отдал ягненка Сорке и спросил Брайну:

– Кстати, бабка, у тебя нет красной ленточки? Поищи!

– Зачем тебе, Вацек? Что ты таскаешься под окнами, а? Снег идет! – сказал Мордхе и, встретив мутный взгляд лесничего, подумал, что Марьяна наверняка опять ушла из дома. – И в кого это ты собираешься стрелять, в кого?

– Сорвалась, собачья кровь! – Лесничий словно сам с собой разговаривал. – Уже давно таких Громниц[9]9
  Крестьяне верят, что в праздник Громницы волки нападают на деревни. – Примеч. авт. Громницы – праздник Сретенья, 15 февраля.


[Закрыть] не было! Снег валит и валит, все дороги уже занесло!

Мордхе приподнял голову с дивана и улыбнулся:

– Так что ты бродишь в такую ночь? Марьяна заждалась тебя под теплой периной!

– Будет дурой, если пустит его на порог, – вмешалась Брайна. – Он же пьян!

– Пьян? Конечно, пьян! Отнес Марьяниного единственного гуся Абрамке в шинок. На, говорю, дай полшкалика водки, а он дал целый! Хороший жид Абрамка! Сегодня ночью ей придет конец, пане! Не будь я католиком! Не будь Громницы святым праздником Матери Божьей!

– Кому конец?

– Марьяне! Опять убежала! Это все его проделки, этого сукина брата, мельника! Он у меня сегодня будет в земле лежать, не будь мое имя Вацек! Только завоет за окном, как в ней, суке, тут же начинает играть собачья кровь, и она бежит к нему на ветряк! Теперь уж мне побегает! Пан думает, я не знаю? Все знаю! Сегодня в Громницы все проклятые духи собираются к ветряку, оборачиваются волками. Мельник может хоть царскую дочь к себе заманить, к ветряку не подойти, проклятые волки заполонили дороги!

– А ты, Вацек, не боишься? – спросила Брайна.

– Ха! Не боюсь! Но что мне, несчастному человеку, делать, бабка? Колдунья, старая Мигачка, велела взять вот этого ягненка, и, как увижу волков, говорит, брось его, говорит, и проклятые духи исчезнут! Но стоит, бабка, мне дойти до ветряка, – лесничий стукнул себя в грудь, – и им конец! Я их пристрелю, как собак, этого мельника с бабой! Хороша ночка!

– Вацек! – крикнула ему вслед Брайна. – Бог тебе в помощь, не забывайся и не губи бабу!

Внезапно задуло во всех углах – лесничий впустил в дом ветер.

– Брайна, – спросила Сорка, – волки разорвут ягненка? А что нужно Вацеку от Марьяны?

– А я знаю? Да пьяный он! – ответила Брайна.

Сорка подвинулась к печи, чтобы согреться, закрыла глаза и увидела, как Вацек один шагает по полю. Ветер гонится за ним следом, свистит, бросает ему в лицо хлопья мокрого снега, давит на плечи с такой силой, что Вацек пригибается до самой земли. Вокруг воют волки, тощие волки, зажигают в темной ночи холодные зеленые огоньки, клацают белыми острыми зубами. На ветряке сидит Миколай, седой-седой лунь, и играет на флейте. Марьяна с трудом поднимает подол своего платья и пускается в пляс со снегом, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее.

– О чем ты задумалась, Сорка? – спросил отец.

Сорка вздохнула.

– По мне, так пусть оба себе головы пооткручивают, эти пьяницы, – вмешалась Брайна. – Читай лучше дальше, Сорка.

Сорка читала медленно, ее бледные щеки подернулись легким румянцем, глаза загорелись.

Брайна прислушалась и подумала: «Вот это сила нечеловеческая! Как они верно все это описывают, а?!»

Сорка читала, как ребе порет Йоселе, как розги полосуют его худую спину. Она почувствовала, что сердце ее сжимается, а глаза застилают крупные прозрачные слезы.

Брайна утерла нос фартуком:

– Да, да, несчастный ребенок, некому за него заступиться, бьют все, кто попало!

Сорка перестала читать, вытерла глаза:

– Папа, почему ребе такой плохой? Что ему нужно от Йоселе? Почему он не бьет детей богатых? Ой, я бы этому ребе глаза выцарапала! – Сорка стукнула кулаком по столу.

– Эх ты, глупый ребенок, это же выдумка! А ты принимаешь ее близко к сердцу! – улыбнулся Мордхе.

– И это все писатель выдумал из головы? – спросила Сорка.

– Ну да, на то он и писатель!

– Вот что бывает в голове! – вздохнула старуха.

Сорка продолжила читать.

Мордхе несколько раз пытался забрать у нее книгу:

– Ты мне устроишь Тишебов[10]10
  Девятое число месяца ава (иврит) – день траура и поста в память о разрушении Первого и Второго храмов.


[Закрыть], глупенькая! Писатель придумывает историю, а она верит в нее! – Мордхе чувствовал, как слезы комом стоят в горле.

– Честное слово, как будто правда, да, да, – плакала старая служанка, утираясь фартуком.

– Папа, – спросила Сорка, – Бореха, сына тети Титл, тоже так пороли? Ты же говоришь, что тетя Гитл бедная.

– Иди уже к себе, иди, – пробормотал отец и закусил кончик бороды.

Снаружи свистел ветер, забираясь во все углы, словно черти, вырвавшись на свободу, швыряли комья снега в окна. Огонь разгорался сильнее, трещал, пламя выплескивалось из печи и влетало в комнату, трепеща, как язык огненной змеи.

Сорка читала дрожащим голосом:

– «…Йоселе сделал несколько шагов. Потом ноги подкосились, и из последних сил он с трудом доплелся до ограды. Здесь он уселся в надежде немного передохнуть, но тут же забыл, где находится. Огненные колеса закрутились у него перед глазами, ему показалось, что вокруг стемнело. И все же он видел перед собой каких-то людей, странных людей, высоких людей с тремя носами, с пятью носами… С несколькими головами… Йоселе пугается и дрожит, они хотят проглотить его, но вот, кажется, стоит его мама, она плачет, гладит его, читает у его постели, приближается к нему. Больше нет людей, и мама исчезла…»

И Сорка горько заплакала. Мордхе подскочил, прижал Сорку к груди, она успокоилась, и только слезы капали на его длинную бороду. Брайна удалилась на кухню с опухшими глазами. Сорка обняла отца за шею:

– Папа, почему писатель такой плохой?

– Что ты имеешь в виду, Сорка?

– Я говорю, папа, что писатель мог бы закончить книгу по-другому. Если бы я выдумывала историю, я бы сделала Йоселе богачом, честное слово, я бы вылечила его отца и не позволила бы умереть его красивой маме. Не веришь? Потом Йоселе отомстил бы всем и за все. А больше всего этой толстой богатой Шейндл. Какая мерзость!

Мордхе улыбнулся и расцеловал Соркины глаза.

– Папа, видишь, мертвая мама пришла к Йоселе во сне… А моя мама никогда ко мне не приходит! Почему? Она ненавидит меня? Моя мамочка ведь такая хорошая, правда? Она была красивой, папа? Как она выглядела?

– Совсем как ты, Сорка.

Сорка взглянула черными глазами на отца:

– Папа, почему Брайна говорит, что мама была светловолосой и я пошла совсем не в маму?

Мордхе покачал головой, словно видел сон наяву:

– Что? Брайна говорит, что твоя мама была светловолосой? Да, доченька, со светлыми волосами, со светлыми…

Глава 5
Мразовская

Сборка сидела за столом. Вокруг нее были разбросаны книги и тетради. Волосы растрепаны, пальцы измазаны чернилами. Она опустила голову на руки, машинально в десятый раз повторяя je suis aimé[11]11
  Я любима (фр.).


[Закрыть] и думая о своей прабабушке, разговаривавшей с Наполеоном по-французски. Сорка гордилась своей прабабушкой, любила носить с собой золотую табакерку с портретом Наполеона, которую та получила от него в подарок, и мечтала, что, когда вырастет, поедет в Париж. Ее тянуло в этот город, и она была уверена, что эта вещица откроет для нее все двери.

Сорка посмотрела на часы, зная, что Мразовская может приехать с минуты на минуту, а урок еще не готов. Сорка разозлилась на себя за то, что глупости лезут ей в голову, закрыла руками глаза и начала снова:

– Je suis aimé. Je suis aimé. Tu es aimé.

Она повторяла каждое слово несколько раз, тут же забывала, не понимая, что повторяют ее губы, выглядывала в окно – не едет ли Мразовская, а сама думала о Цешке Кроненберг, которую родители отправили в парижский пансион. Сорка сочувствовала Цешке, что ее родители не соблюдают традиции и ведут себя как гои, сердилась, что приходится жить в лесу, и в то же время ненавидела себя за зависть к Цешке. Старший брат Цешки, Зигмунд, был и вовсе безумцем: он хотел раздать все имущество крестьянам. Он уже сидел в тюрьме! Брайна говорит, что он не ладит с царем и доставляет много неприятностей своим родителям… Однажды вечером Сорка видела его у них дома. Отец остался с ним наедине. Они долго беседовали, раздражались, кричали. Отец давал ему какие-то указания, настаивал. Сорка не поняла, о чем шла речь. Она помнит только, как Зигмунд, высокий, светловолосый, стучал по столу и кричал. Отец не отвечал, сидел и жевал черную бороду. А когда Зигмунд завел разговор о Соркином повешенном дедушке, стало так тихо, что слезы покатились у нее из глаз, отец не выдержал, вскочил и прервал его:

– Довольно, довольно, пане Кроненберг!..

Отец отсчитал ему деньги. Кроненберг попрощался, долго пожимая руку отцу, и, выходя, заметил Сорку. Он поднял ее и поцеловал в лоб:

– Будь здорова, девочка!

Позже, когда Сорка услышала, что его арестовали и ведут на расстрел, она в смятении прибежала к отцу:

– Это правда, что произошло с Кроненбергом?..

Отец ответил не сразу, он прошелся взад-вперед по комнате, потом прижал Сорку к груди:

– Такой маленькой девочке, как ты, не нужно все знать… Вот станешь взрослой… А если тебя спросят о Кроненберге, скажи, что ничего не знаешь.

– Но это правда?

– Что, доченька?

– Что его расстреляют?

– Неправда, неправда.

С тех пор Сорка стала смотреть на отца с подозрением. Ей было тяжело чувствовать, что тот что-то от нее скрывает. Сорка начала чаще подглядывать в замочную скважину кабинета, где он сидел наедине с тяжелыми книжными полками и писал часами напролет. Что он может писать? Где-то в глубине души у Сорки пробудилась неясная потребность узнать, что пишет отец. Если Брайна говорит правду, не успокаивалась Сорка, что Кроненберг хуже гоя и не верит в Бога, а ее отец такой праведный, то какие у них могут быть общие дела?..

Сорка слышала от старого однорукого лесоруба, что ее отец жизнь положил ради Польши. Брайна рассказывала, что ее отец принес покаяние. Сорка знала, что в молодости Мордхе сбежал из дома. Почему он никогда не рассказывает, где он был? И почему он сбежал? Сорка уверена, что помнит свою мать – худую, высокую, укутанную в шали, хотя Брайна и считает, что этого не может быть. Она помнит, как мама плакала, прятала Сорку на груди, целовала, кричала на отца, что тот гой, что он ее не любит и она уйдет от него с ребенком, а потом замолкала. Становилось так тихо, что Сорка плакала от страха. Она помнит, как отец стоял над ней, гладил ее, подарил ей золотые часы, и с тех пор Сорка больше не видела матери.

Даже и без брички, остановившейся под окном, Сорка уже знала о приезде Мразовской. Она быстро схватила книги и тетради, сложила их, еще раз посмотрела, помнит ли она наизусть «Возвращение тяти»[12]12
  Стихотворение А. Мицкевича.


[Закрыть], пригладила волосы и стала ждать учительницу.

Мразовская была гувернанткой у Кроненбергов, и Мордхе договорился, чтобы она три раза в неделю приезжала в лес учить Сорку.

Мразовская была невысокая, стройная, с продолговатым аристократическим лицом, обрамленным с двух сторон причесанными на пробор волосами, в которых местами проглядывала седина. Она вошла с приятной улыбкой:

– Добрый день, Сореня!

Сорка сделала реверанс, поцеловала учительнице руку, та по-матерински обняла Сорку и поцеловала в лоб. Мразовская взглянула на часы на черном шнурке и села за стол:

– Ты готова, Сореня?

– Готова.

Сорка переходила от одной темы к другой, довольная тем, что Мразовская радуется ее успехам, и вдыхала тонкий аромат ее духов. Она подумала, что все в Мразовской было чистым, даже сухим, будто ее долго мыли, потом еще дольше сушили, и от сильной сухости у нее на лице появились морщинки.

Мразовская полировала ногти, привычно вторя ученице и постоянно говоря:

– Хорошо, хорошо! Ты учишься лучше, чем дочка Кроненбергов! Я только не понимаю, почему тебе так тяжело дается математика? Ты сделала задание, которое я дала?

– Нет. – Сорка опустила глаза.

– Нехорошо, нехорошо! – Мразовская покачала головой. – Не годится, чтобы я каждый раз делала твои задания. Были бы у тебя плохие способности, это другое дело. Это означает, что ты не стараешься, не хочешь, тебя придется наказать! Математика – важный предмет, очень важный, и женщины, которыми пренебрегают мужчины, должны преуспевать в математике! Я делаю за тебя задание в последний раз, в последний… Где книга?

Сорка сидела надувшись, раскрасневшись и чувствовала, что сейчас расплачется. Она была уверена, что не виновата: потратила два часа, но в чем ее вина, если ответ не сходится? Сорка разозлилась, не смогла сразу найти страницу и в расстроенных чувствах принесла книгу Мразовской.

Мразовская держала в руке карандаш и тетрадь, напрягая лоб, словно собираясь с мыслями. Она резко сказала:

– Читай!

Сорка принялась читать. Посреди чтения Мразовская забрала у нее тетрадь, видимо не поняв задачу, еще раз перечитала и пожала плечами:

– Что же здесь непонятного? Дети в школе решают задачи посложнее, понимаешь? Если из первого крана вытекает в ведро столько-то воды в минуту, из второго – столько-то и из третьего – столько-то, а ведро вмещает в себя столько-то и столько-то, спрашивается…

Она принялась быстро писать круглые цифры и объяснила так понятно, что Сорка увидела, какая простая задача, расстроилась и признала правоту Мразовской в том, что она действительно плохо соображает.

– Ну посмотри. – Мразовская отложила карандаш. – Каков ответ? Двадцать минут?

Сорка посмотрела, порадовалась про себя, что ответ не совпал, и тихо сказала:

– Нет.

Мразовская еще раз проверила, не сделала ли она ошибки: снова перечитала задачу, смутилась и смягчилась. Потом взглянула на часы, спохватилась, что уже поздно, и сказала:

– Иногда бывает, что не получается. Дома еще раз проверю. Возможно, в ответе ошибка. Так, что у нас еще?

– История.

Мразовская нервно листала книгу, чувствуя, что Сорка довольна ее неудачей, и желая осадить ученицу, чтоб та не задавалась, ведь она все равно ничего не знает.

– Кажется, мы дошли до пятнадцатого века, верно?

– Да.

– Не могла бы ты мне сказать, как тогда жилось женщине в Польше?

Сорка замерла, не зная, что ответить. Она была не готова к такому вопросу, поскольку не обратила на него внимания, когда готовила задание. Сорка забормотала:

– Женщина в пятнадцатом веке, я думаю, в пятнадцатом веке женщина… Об этом, кажется, ничего не написано…

– Написано, написано, – улыбнулась Мразовская, довольная тем, что Сорка снова запнулась. – В главе «Семья» речь идет о женщине.

– Ах да, – Сорка стукнула себя рукой по лбу. – Я думаю, что запретили выдавать замуж девушек в одиннадцать-двенадцать лет. Дочерей стали считать наследницами так же, как и сыновей…

– А еще что?

– Еще? – Сорка щелкнула пальцами.

– Я имею в виду самое важное.

– Я не помню.

– Вот видишь. – Мразовская закрыла книгу, облокотилась на спинку стула, сверкнула глазами, довольная возможностью показать свои знания. – В пятнадцатом веке женщины начали принимать участие в общественной жизни. Уже на Казимира Великого женщин оказывали большое влияние. Те дамы были воспеты…

– Они были воспеты Кра… – перебила Сорка Мразовскую, но поняла, что ошиблась, поскольку Крашевский наверняка еще жив, покраснела и замолчала.

– Кем? – спросила учительница.

– Простите, я ошиблась.

– Если пани Сореня нужно всегда переспрашивать… – протянула учительница. – Теперь я уже не знаю, на чем остановилась. Где дневник?

Сорка подала ей дневник, увидела, что та ставит ей хорошие отметки, успокоилась и снова спросила:

– Это правда, что у Казимира была жена еврейка?

– Эстерка? – улыбнулась учительница.

– Почему об этом не сказано в истории, которую мы учим?

– Должно быть, это легенда.

– Нет.

– Откуда тогда тебе это известно?

– Я читала об этом в «Короле холопов».

– Крашевского?

– Да.

– Очень хорошая книга. – Учительница встала.

Сорка сделала реверанс и ждала, когда учительница поцелует ее. Та обняла Сорку:

– Если тебе не лень, Сореня, пойдем пройдемся до ольшаника. Мне уже надоело ездить на бричке.

– С удовольствием.

Они вышли. Мразовская велела извозчику ждать ее у ольшаника, взяла Сорку под руку и отправилась с ней по песчаной дороге, проходившей мимо их дома через лес и тянувшейся по лугам.

Перед домом были разбиты круглые клумбы с бархатцами: на бархатных головках сияли цветные пятнышки, словно нежные детские глазки.

Было тихо. Издали послышался стук приближающейся повозки. Проехала телега с пустыми бидонами из-под молока. Молочник, без кафтана, немного придержал лошадей и, поравнявшись, поприветствовал:

– С добрым утром, вельможная пани Мразовска!

– Доброе утро, Абрамка. Ты почему так поздно из города?

– Меня сегодня можно поздравить. – Опаленный солнцем, с выгоревшими взъерошенными волосами, он напоминал залитое светом поле с пшеницей.

– Что случилось, Абрамка?

– У моей дочери сегодня свадьба.

– У кого? У Рохеле?

– Да.

– Она же еще ребенок!

– Ей уже пятнадцать.

– Мазл тов, Абрамка! – сказала Мразовская на идише и рассмеялась.

– Мазл тов! – Еврей хлестнул лошадей и вскоре свернул на развилке дороги.

– Очень хорошо, что еврейские девушки не засиживаются, – сказала Мразовская, словно разговаривая сама с собой.

– А мне кажется, что, если девушка не может выйти замуж, за кого ей хочется, нужно подождать. – Сорка гордилась сказанным. – Разве дочь Кроненберга засиделась в девках?

– Ты имеешь в виду Ядвигу?

– Да.

– Ты еще маленькая, Сореня, – ласково сказала ей Мразовская, – я скажу тебе одно: девушке нельзя затягивать. Для самой красивой женщины жизнь без мужчины все равно что почва без воды. Земля высыхает, истощается без влаги… вот я одна. – Мразовская смутилась, помолчала немного, словно размышляя, стоит ли говорить об этом с Соркой. – У меня были возможности: Рудовский из Поплавки, ты же знакома с ним, просил моей руки шестнадцать лет назад… Я тогда была красивее, моложе…

– Так почему же вы не вышли за него замуж? – Сорке было неловко, что Мразовская жалуется ей свою личную жизнь.

– Это долгий разговор, – вздохнула Мразовская. – Но говорю тебе, женщине необходимо выйти замуж! Возьми, к примеру, мою воспитанницу пани Статкевич. Она состоятельная, богатая, но я ей не завидую. Что за жизнь у нее без мужа? Она никому не нужная старуха. Куда бы ни пришла, от нее стараются отделаться, избегают ее, а все потому, что она не замужем. Жаль, жаль, Сореня, что я засиделась. У меня было столько возможностей! – Мразовская опустила голову, потом спохватилась, что ей не следовало об этом говорить со своей ученицей, и замолчала.

Когда бричка с Мразовской пропала из виду, Сорка еще долго смотрела, как колеса, проворачиваясь, утопают во влажной земле. Она увидела, как Мразовская неловко запрыгнула в бричку, и подумала, что, должно быть, учительница очень несчастна. С сегодняшнего дня Сорка всегда будет готовить уроки и придумает, как бы ей помочь.