Текст книги "Хорошая работа"

Автор книги: Иосиф Ликстанов

Иван Ефимович Фролов, Иосиф Исаакович Ликстанов, Владимир Иванович Пистоленко, Израиль Моисеевич Меттер
Хорошая работа

Иван Ефимович Фролов
Хорошая работа

 
В лагерь к нам приходят вести
Про колхозный урожай:
– Каждый колос зерен в двести!
Ну, ребята, выезжай!
 
 
Все мы выехали дружно.
Вот и нивы у реки.
Если нужно —
Значит, нужно.
Ну-ка, где вы, колоски?
Вот – стерни,
Левее – горы.
Вправо – рожью золотой
Вел комбайн Иван Егорыч
К горизонту – по прямой.
…Нет колосьев и в помине.
Хорошо убрали рожь!
И зерна-то в кошенине
Не увидишь, не найдешь.
И под вечер, чуть не плача,
Возвращается отряд:
– Нет колосьев!
Вот задача!
– Нет колосьев!
Так-то, брат! —
Улыбается вожатый
«Неудачникам» в ответ:
– Что поделаешь, ребята!
Есть – так есть!
А нет – так нет!
Разве могут быть укоры?
– Уходя, повел плечом:
– Виноват Иван Егорыч.
Вы, ребята, ни при чем.
 

Иван Ефимович Фролов
Юннаты

 
Красным, синим, желтоватым
Цветники огнем горят.
– Это сделали юннаты!
– Горожане говорят.
Над речным мостом горбатым
Плавно голуби парят.
Их хозяева – юннаты,
Группа маленьких ребят.
Там пшеница золотая,
Тут капуста,
Там бурак.
Чуть головками качая,
Расцветает яркий мак.
– Чье? – спросил старик усатый,
Показав рукой вокруг.
– Это сделали юннаты!
– Это дело юных рук! —
Спеют тучные томаты,
Зреет яблоневый сад.
– Хороши у нас юннаты!
– Горожане говорят.
Все юннаты деловиты,
И любой всегда готов
Быть охраной и защитой
И создателем лесов.
Пусть от края и до края —
И в долинах и в горах
Сторона моя родная
Вся скрывается в садах!
Пусть советские ребята
Восклицают:
– Удальцы!
Вот юннаты так юннаты!
Вот умельцы! Молодцы!
 

Иосиф Исаакович Ликстанов
Счастливо в гору! (из повести «Первое имя»)

К середине октября осень стала серой и плаксивой.

В день большого сбора зарядил дождь – равнодушный, надоедливый, уныло постукивающий по оконнице. Лишь к вечеру он затих, и Паня обрадовался: конечно, сбор состоялся бы в любую погоду, а все-таки без дождя лучше. Он снял с плитки закипевший чайник, собрал на стол, вскрыл пачку печенья, покрасивее разложил печенье на блюдечке, как это делала мать, и разбудил отца.

– Батя, пора чай пить, а то опоздаем…

– Не в моей привычке, – успокоил его отец и, садясь за стол, спросил у Пани, точно у начальника: – Как прикажешь одеться?

– В самое лучшее… – ответил Паня. – Мама твой синий костюм приготовила и рубашку белую… Галстук в клеточку – тот, который в Москве на Арбате купили. И все ордена, медали и значки отличника социалистического соревнования.

– Полный парад, значит… А не совсем мне рука. Из школы я в горком партии пойду на совещание пропагандистов. Будет народ удивляться, почему я в полной форме. Ну, ничего… Придется объяснить, что пионеры приказали… Много вас на сборе будет?

– Все отряды шестых классов… А ты, батя, речь скажешь, да?

– Ну, уж и речь… Оратор я неважный, не хвалюсь. Скажу ребятам о предоктябрьской сталинской вахте на руднике да о моем соревновании со Степаном Полукрюковым… Интересуются они этим делом?

– Еще как! У нас даже сводку вывешивают, кто лучше сработал. Вчера Степан Яковлевич вперед вышел, а ребята все равно говорят, что ты в соревновании не уступишь.

– Ну-ну! – остановил его отец. – Это, знаешь ли, дымом в небе да мелом в трубе писано.

Все шло без запинки до той минуты, когда отец увидел, что Паня протягивает ему недавно купленную зеленую велюровую шляпу. Эту шляпу отец почему-то сразу невзлюбил и надевал лишь по настоятельному требованию матери; но сейчас матери не было дома.

– Дай синюю кепку! – приказал Григорий Васильевич. – Куда она с вешалки девалась?

– Батя, мама велела эту шляпу надеть… Ты надень, батя, тебе хорошо… А кепку мама спрятала, может быть даже выбросила. Я не знаю…

– Ищи кепку или шляпу старую! – рассердился отец.

– Батя, уже поздно, мы на сбор опоздаем… – заныл Паня.

– Давай!

Отец с размаху надел шляпу, и Паня последовал за ним, радуясь одержанной победе и любуясь отцом: какой франт!

В школу они пришли за пятнадцать минут до сбора. В вестибюле было уже много пионеров. Со всех сторон послышалось:

– Здравствуйте, Григорий Васильевич!

– Здравствуйте, дядя Гриша!

Проводив отца до кабинета директора, Паня помчался в класс и еще в коридоре услышал гуденье голосов. Ребята толковали о сборе. Центром одной группы был Вадик.

– Ух, ребята, я провел глубокую разведку во всех кружках! – говорил он, вертясь на месте, чтобы видеть лица своих слушателей. – Все кружки соблюдают «военную тайну», и я ничего не узнал. Только «Умелые руки» не прячутся, показывают все, что сделали, – пожалуйста! Кружок «Умелые руки» нас определенно забьет. Ванька Еремеев так и говорит: «Забьем и платочек дадим слезки вытереть». – Он увидел Паню: – Слышишь, Пань, нас все засмеют!

– Не пугай, не пугай! – сказал Толя Самохин. – Там видно будет, что и как. Наша коллекция за себя постоит…

– Подумаешь, коллекция! – отмахнулся Вадик. – Ты бы видел, какой экскаватор «Умелые руки» смонтировали! Совсем как живой. А домну ты считаешь?..

На пионерском сборе шестых классов, посвященном предоктябрьской сталинской вахте мира, школьные кружки должны были показать свою работу. Камнелюбы из шестого класса «Б», конечно, хотели полного успеха краеведческому кружку и очень волновались. Но особенно волновался Паня. Как пригодилось бы ему сейчас невозмутимое спокойствие второго старосты кружка Гены Фелистеева! Но Гена опаздывал.

Зашумел репродуктор.

Послышался голос председателя совета пионерской дружины Ростика Крылова:

– Пионеры, внимание! Построиться парами и пройти в зал. Без шума, баловства и толкотни, ребята!

Школа пришла в движение.

Ребята, даже не думая о баловстве, выходили, в коридор и спускались по лестнице. Лишь у самой двери зала к ним присоединился Гена Фелистеев.

– Дядя из командировки приехал, – объяснил он свое опоздание. – Как дела, Пань?

– Кружок «Умелые руки» хвалится, что нас забьет…

– Руки коротки! – пошутил Гена. – Дядя говорит, что за кашу коллекцию все горняки спасибо скажут.

Паня приободрился.

* * *

Необычно начался этот сбор.

Ребята вошли в зал и почти ничего не увидели.

В зале горела лишь одна небольшая, да к тому же затененная, лампочка, а широкие окна были плотно закрыты шторами.

– Сюда… Пристраивайтесь… – вполголоса приказал Роман Нилыч.

Не сразу Паня разобрался, что их отряд «пристроился» к отряду шестого класса «А», и затем, немного привыкнув к полумраку, увидел, что строй ребят подковой охватил свободное пространство посередине зала.

– Тишина! – послышался голос Ростика Крылова. – Дайте свет!

Над сценой загорелся прожектор. Яркий, немного радужный луч протянулся через зал, осветил портрет товарища Сталина, над которым зажглись золотые буквы: «Слава героям труда!», а затем луч расширился во всю стену, и ребята увидели большие фотопортреты знатных людей горы Железной: Григория Васильевича Пестова, Степана Полукрюкова, горнового Самохина, сталевара Носова и многих других. Шумно аплодировали пионеры и улыбался Сталин, окруженный героями труда.

Потом случилось непонятное, чудесное. Всего на секунду-другую погас свет, что-то зашуршало, и когда прожектор загорелся вновь, все ахнули от удивления: на стене вокруг портрета товарища Сталина висели карты великих строек пятилетки, написанные самыми яркими красками. Волга вилась сверкающей лентой, разливалась морями у плотин Куйбышевской и Сталинградской электростанций; голубой канал соединил воды Волги и Дона; от берегов полноводного канала в наступление на серые степные пески катились волны зелени.

Ребята так зашумели, аплодисменты так взорвались, что Паня не слышал самого себя, когда кричал «ура». А тут еще луч прожектора поднялся выше, и во всю стену загорелась надпись: «Да здравствует сталинская вахта мира! Юные ленинцы, будьте достойны строителей коммунизма!»

– Ну, братцы, изокружок сработал – лучше не надо! – подвел итог Вадик. – Как это они сделали: сначала портреты, потом карты?

– Что ты не понимаешь? Карты были на рейке навернуты, а потом развернулись, – объяснил Гена и тут же признал: – А хорошо получилось, я не спорю… Честь и хвала!

«У нас бы так…» – подумал Паня.

Зал осветился.

– Да-а, техника! – вздохнул Вадик. – Смотри, смотри, Пань!

«Техника» окружала костер, разложенный на невысоком постаменте посередине зала. Здесь были и экскаватор № 14, совсем настоящий, если не считать величины, и домна «Мирная», и станок ударно-канатного бурения, и на полу блестела железнодорожная колея. У Пани защемило сердце, он бросил взгляд на «Уральский хребет», стоявший возле сцены, и омрачился. На холщовом чехле, закрывающем коллекцию, была нарисована горная тайга с гранитными скалами – шиханами и серебряными ниточками водопадов. Это теперь показалось Пане таким неказистым…

Поглощенный своей тревогой, Паня все дальнейшее видел, как в полусне. Ростик Крылов принял рапорты председателей отрядных советов… Перед фронтом участников сбора пронесли знамя дружины… Запылал костер, а попросту говоря, взвились поддуваемые вентилятором красные и желтые шелковые ленты, освещенные снизу… Ребята сели на стулья, поставленные рядами под стенами, и возле костра появился Григорий Васильевич. Он поднял руку, чтобы прервать аплодисменты, ничего не добился и сделал вид, что греет руки у костра. Ребята встретили эту шутку смехом, и аплодисменты затихли.

– Не знал, что в школе настоящий рудничный карьер имеется, – сказал Григорий Васильевич, рассматривая технику. – Работает? – спросил он у старосты кружка «Умелые руки» Вани Еремеева.

– Работает, Григорий Васильевич! – отрапортовал худощавый, долговязый Еремеев, и его лицо, усеянное крупными веснушками, сразу раскраснелось. – Можно начать?

– Начали! – разрешил Григорий Васильевич.

Тотчас же техника ожила. Экскаватор зашумел, ковш зачерпнул из кучи песка, и когда экскаватор повернулся на сто восемьдесят градусов, днище ковша открылось, и песок посыпался золотой струей. Из-под широкого постамента, на котором бесшумно и бездымно пылал костер, выбежал паровоз с тремя вагонами, и под его колесами защелкали стрелки. Станок ударно-канатного бурения принялся мерно стучать долотом в кусок известняка, из летки домны полился чугун, а на колошник домны по наклонному мосту пошли вагончики-скипы, подающие руду и кокс.

– Надо было мне в кружок «Умелые руки» записаться. Их верх! – завистливо сказал Вадик, хлопая в ладоши.

– Чего ты панику разводишь! – оборвал его Гена, сердитым блеском глаз выдавая свое волнение.

Раздались требовательные голоса:

– А коллекция почему закрыта? Почему краеведы прячутся? Покажите коллекцию!

– Кто прячется? – в ответ зашумели краеведы. – Старосты, откройте коллекцию!

– Держись, бедняга! – напутствовал своего друга Вадик.

Старосты краеведческого кружка Паня и Гена встали, подошли к коллекции и взялись за края холщового чехла. Лишь теперь Паня увидел Николая Павловича, стоявшего у двери рядом с директором школы. Николай Павлович улыбнулся старостам и высоко вскинул голову, призывая их к спокойствию и уверенности; Паня заставил себя подтянуться, а Гена и без того держался, как в строю, – прямой и невозмутимый.

Все лампы в зале погасли, лишь костер давал немного света.

* * *

– Подождите, Паня и Гена… – сказал Ростик Крылов и громко объявил: – Ребята, послушайте стихи о предоктябрьской вахте!

Длинное стихотворение написал прославленный школьный поэт Миша Анциферов; заканчивалось стихотворение так:

 
Шуми, гора Железная, шуми, свободный труд!
На вахту предоктябрьскую богатыри встают.
И мы им пожелаем успехов боевых,
Успехами в ученье поддержим дружно их!
 

«Ох, еще стихи!» – подумал Паня, которому уже не терпелось открыть коллекцию: будь что будет! Но стихотворение другого, тоже знаменитого, школьного поэта – Светика Гладильщикова понравилось Пане, потому что оно славно подошло к случаю.

 
Откроем тайны гор, чтоб Родина цвела,
Чтобы она всегда могучею была! —
 

звонко выкрикнул Светик, и в ту же минуту Паня и Гена быстрым движением убрали холщовый чехол, точно сняли с Уральского хребта лесной покров.

Дальше Паня, будто со стороны, неподвижный, напряженный, отмечал происходящее. Сначала тут и там раздались аплодисменты, но как-то сразу затихли. Почему? Потому что ребята вскочили, бросились к коллекции, окружили ее, возбужденно переговариваясь, и застыли.

– Ну, затейный, рукодельный народ! – сказал кто-то знакомый, и Паня не сразу узнал голос отца. – Это же такой подарок Дворцу культуры!

– Пань, слышишь? – чуть слышно спросил Гена.

Слышал ли Паня! Он взглянул на коллекцию, точно впервые увидел ее, и не поверил тому, что увидел. Да полно, неужели все это сделано кружковцами?

На столе возвышаются три горы, разделенные неглубокими перевалами. И что с того, что горы невысокие, всего на семьдесят сантиметров, – все же это настоящие Уральские горы, как они рисуются геологам и горнякам: все горные тайны открылись, все богатства объявились, все заветные клады великой сокровищницы стали доступны взгляду.

Горы сияют… Невидимые, скрытые в нишах, лампочки отраженным нежным светом озаряют уступы, террасы, скаты. Свет, переливаясь, становится то слабее, то сильнее, и в безмолвной игре разноцветных отблесков, охвативших горы сверху донизу, Урал показывает свои богатства.

Засветилась волшебная зелень малахита. Сквозь медово-багряный селенит пробился свет только что взошедшей луны. Огненными искрами брызнула по горным скатам киноварь. Расцвели яшмы, прорезанные серебристыми кварцевыми жилами, – причудливые, многоцветные. Тут и там поднялись мраморные утесы – розовые, зеленоватые, серо-облачные. На горной площадке заблестели пириты, как небрежно брошенные золотые самородки, и золотыми блестками закипел красный кварц авантюрин. Распушились хлопья каменной кудели – асбеста, повисли на скалах мхом ягелем. Богатства, богатства стремились вверх – от темных кусков железной руды к хрустальному яблоку, добытому в песках Потеряйки.

Коллекция мерцала отблесками и красками, и выемка-пещера в средней горе тоже стала наполняться светом. Из темноты понемногу выступили самоцветы – каждый со своим огнем, каждый со своей душой. Свет лампочек, скрытых в горе, наполнял прозрачные клетки кристаллов, и самоцветы то разгорались, выбрасывая рубиновые, зеленые, фиолетовые лучи, то словно удалялись, уходили в глубь горы, увлекая за собой сердца в малахитовые гроты, в хрустальные погреба Хозяйки Медной горы.

В пещере возникло что-то неясное, странное и стало разгораться, приобретая все более четкие очертания.

– Каменный цветок, каменный цветок! – заговорили ребята.

Расцвел в пещере каменный цветок, окруженный хороводом пляшущих каменных ящериц, раскинул зубчатые рубиновые лепестки; зароились в его чашечке солнечно-желтые тычинки, и всколыхнула сердца дерзкая мечта: проникнуть в недра гор, сорвать заветный цветок и поднять его высоко-высоко над Уралом. Глаза ребят, мечтательные, задумчивые, блестели на лицах, едва освещенных огнями «Уральского хребта».

– Насмотрелись? – шутливо спросил Николай Павлович.

– Нет-нет, дайте еще! – стали просить ребята.

– Товарищи, программа сбора большая, – напомнил Ростик Крылов. – Во втором отделении мы еще раз откроем коллекцию.

Он подал знак Пане и Гене; старосты неохотно закрыли коллекцию чехлом, а ребята заняли свои места.

– Нет, Пань, все-таки наш краеведческий кружок самый боевой! – уверенно сказал Вадик. – «Умелые руки» тоже молодцы, только мы в сто раз лучше. Надо спросить Ваньку Еремеева: может быть, нужно ему платочек послать слезки вытереть? – И Вадик, положив блокнот на колено, принялся составлять записочку старосте кружка «Умелые руки».

В зале снова стало тихо.

* * *

Перед ребятами, возле костра, сидел Григорий Васильевич Пестов, знатный стахановец горы Железной, и вглядывался в их лица.

Разные тут были мальчата. Каждый был особым и в то же время близким, своим… Почти в каждом Григорий Васильевич подмечал черты сходства с теми людьми, с которыми он боролся за честь и славу горы Железной. У Гены, как у его дяди, машиниста-экскаваторщика Фелистеева, под внешней мягкостью чувствуется душа-кремешок – неуступчивая, упрямая. Ишь, как разрумянился паренек! Рад, что коллекция всем понравилась, и все же старается не выдать своего торжества… Ростик Крылов весь в отца – дородного и солидного паровозного машиниста, отличного работника… Федунька Полукрюков, как две капли воды, похож на Степана: растет великан, силач, а сколько доброты в его большеротом и большелобом лице!.. Невольно подмигнул Григорий Васильевич краснощекому пареньку с растрепавшимся хохолком – егоза и выдумщик этот Вадик, беспокойное существо, а разве инженер Колмогоров-старший к покою приспособлен?.. Рядом с Вадиком сидит смуглый, темнобровый и синеглазый малец, счастливо улыбается и просит ответной улыбки у своего батьки. Получай, Панька, заслужил! Сколько трудов положил на коллекцию…

Задумался Григорий Васильевич: «Дети, дети! Рукастые, упрямые, дружные… На Железной горе родились, ее соками вскормлены – ее силу, гордость переймете…»

И он нашел первые слова своей речи:

– Смотрю на ваши затеи, ребята, и думаю: «Игрой начинается, делом кончается». Вы – наша смена, вы для коммунизма и при самом коммунизме поработаете на Железной горе… Горняки ведь вы или кто?

– Горняки, горняки! – ответили ему радостные голоса.

– Значит, поговорим! – сказал Григорий Васильевич. – На куске железной руды вся промышленность стоит, народный план держится. Сегодня начинаем мы предоктябрьскую сталинскую вахту мира. Для чего? Чтобы дать больше руды, сделать нашу страну еще сильнее и мир укрепить. – Григорий Васильевич обвел взглядом лица ребят и продолжал медленно, как бы слово за словом проверяя, все ли ясно, понятно. – Сейчас у нас на руднике таксе положение: из каждых четырех рабочих – трое стахановцев. Умелые это люди, работают они всё лучше – вот почему гора Железная перевыполняет задания государства и пятилетку кончит досрочно. Разве давала когда-нибудь гора Железная столько руды, сколько мы сейчас отгружаем? Никогда! А нам этого все мало да мало… Смотрю я на ковш моей машины и думаю: «Раньше брал он три кубометра, теперь берет четыре, а все ж таки он не больше наперстка». Ведь мы, ребята, строим коммунизм, а для коммунизма нужно всего добывать много. Как же мне ковш большим сделать? Вот задача!

Эта задача живо заинтересовала слушателей Григория Васильевича.

– Нужно ковши в пять кубометров поставить, – посоветовал кто-то из ребят.

– Ух, пять кубометров! – не согласился Вадик. – А четырнадцать не хочешь, как на шагающем экскаваторе? Вот это ковшик!

– Чудак, как ты шагающий экскаватор в карьер загонишь? Скажи?

– «Как, как»! Его в самом карьере можно смонтировать…

Наклонив голову, слушал Григорий Васильевич этот спор, улыбался.

– Техника у нас становится все лучше, – сказал он, когда спор затих. – Да я не о технике говорю, я о другом… Если правильно рассудить, так трехкубовый ковш можно очень большим сделать. А как? По слову Сталина, по его мудрому совету: научился ты хорошо работать, хочешь ты сделать для коммунизма больше, так не успокаивайся – у людей учись и своих соседей учи. Поднялся ты высоко, так своего товарища ниже себя не считай – подтягивай до своего уровня и вместе с ним дальше иди… Ведь свой это человек, родной, и желание у него такое же, как у тебя, – скорее коммунизм построить. Помнить это надо, не забывать… – Григорий Васильевич призадумался и проговорил еще медленнее, будто размышлял вслух: – По паспорту я Пестов, Григорий… А мой сменщик – Полукрюков, Степан. Два разных человека. Так? Стал я Степана учить. Способности у человека есть, грамотность хорошая и главное – желание у него просто орлиное. И вот нет ему удержу: растет на глазах, два раза меня уже опередил. Тут бы мне обидеться на моего ученика, что ли? А обиды нет и никак быть не может, потому что живем мы одним сердцем, одним желанием – стараемся для народной пользы. Разве только Степан мои показатели перекрыл, а сам я тут ни при чем? Нет, в голове у Степана мой урок, в руках у него моя хватка, в сердце мое желание, чтобы показатели на руднике все время повышались – у меня, у него, у всех… Степан – ученик хороший, к моему опыту он свое добавляет, и я у него уже кое-что перенять должен. Так и будем мы друг другу ковши наращивать. А мои товарищи, старые машинисты, молодежи второго карьера помогают и сами свои показатели улучшают. Выработка по всему руднику сейчас увеличивается. Значит, все ковши в карьерах становятся больше… Да разве только о ковшах речь! В механической мастерской молоты всё быстрее детали отковывают, станки всё быстрее стружку снимают, по-скоростному… Растем, растем в своей дружбе, ребятушки дорогие, всем фронтам растем, в каждом деле добываем такие «ковши», какие нужны для коммунизма, – большие, советские! Это наш Сталинский путь, дорогие товарищи пионеры, и с него мы не свернем. По этому правильному пути дружно придем мы к нашей победе – к коммунизму!

С силой, с гордой уверенностью произнес Григорий Васильевич последние слова; встал, поклонился ребятам и коротко закончил:

– Начинаем сегодня сталинскую вахту, товарищи молодые горняки! Мы, старики, на этой вахте досрочно выполним послевоенную сталинскую пятилетку нашего рудника и дальше пойдем. А вы, ленинские пионеры, помогайте отцам, матерям чем можете, чтобы нам было легче, веселее работать. Надеемся на вас твердо!

Ребята окружили Григория Васильевича, стали с ним прощаться:

– Счастливо в гору!

– Доброй вахты, Григорий Васильевич!

– Учиться будем хорошо, честное пионерское!

– Приходите к нам еще, дядя Гриша!

Все ребята пошли провожать своего гостя.

Кто-то взял Паню за плечо.

Он обернулся и увидел Николая Павловича.

– Все хорошо? – спросил Николай Павлович как будто спокойно, но с улыбкой радости в глазах.

– Ох, хорошо, Николай Павлович! Коллекция всем как понравилась…

– И речь твоего отца о больших ковшах, Паня!

В первый раз Николай Павлович назвал Паню просто по имени. Это еще прибавило ему радости: хоть сейчас пройдись колесом по всем коридорам. Он помчался искать товарищей, чтобы порадоваться вместе с ними, и нашел почти всех кружковцев возле краеведческого кабинета.

– Вот он, Пань-Панек, мил-голубок! – Вася Марков ринулся к Пане. – Ребята, старосту качать, сквозь потолок до седьмого неба! Взялись!

С трудом вырвавшись из рук Васи, братьев Самохиных и Егорши, Паня задорно выдвинул другое предложение:

– Кто в пляс? Васек, вызывай Егоршу!

Но Егорша Краснов, не дожидаясь приглашения, пошел по кругу на забавно подогнутых нотах, быстрый, как огонек, с притворно суровым лицом.

– Пань, давай песню! «Кузнечную», Пань! – потребовал Вася, уже выделывая на месте коленца и ревниво приглядываясь к Егорше.

Поскорее откашлявшись, набрав воздуха побольше, Паня встряхнул перед собою кистями рук, щелкнул пальцами и залился с перехватами и переборами, как это получалось у него, когда душе не терпелось взлететь повыше:

 
Уж пойду, уж разгуляюсь я
Сизым соколом над тучкою,
Ветром-бурюшкой по полюшку,
Добрым молодцем по улочке!
Да пойду ж я по Кузнечной стороне,
По Кузнечной нашей улочке пойду…
Поглядите, люди добрые,
Я ль на улочке не первый, не большой?..
 

– Давай, давай, не задерживай! – подбадривали плясунов Вадик, Самохины и другие ребята, хлопая в ладоши.

А Гена, засунув руки в карманы, глядя на носки ботинок, вдруг, не сходя с места, забил ровную быструю чечетку, будто на пол посыпалась крупная, звонкая дробь.

Строители «Уральского хребта» так расшумелись, что не сразу услышали звуки горна, возвещавшего о начале второго отделения пионерского сбора.