Текст книги "У стен Ленинграда"

Автор книги: Иосиф Пилюшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Радостное известие

Снова настала осень – вторая блокадная осень… Год труда и борьбы закалил защитников Ленинграда. Перелом чувствовался во всем.

…Мороз осушил лужицы, сморщил грязь. Деревья оделись в причудливый наряд, украсились множеством изумрудных звонких ледяных сосулек и припудрились белой пыльцой. В воздухе все чаще и чаще кружились пушистые снежинки. Близилась зима. Земля стала гулкой – даже в немецкой траншее были слышны шаги идущего человека.

Ночью к нам пришла новая часть.

– Что, ребята, по морозцу ударим немцев? – спросил Андреев.

Незнакомый лейтенант ответил:

– Нет, товарищи, идите отдыхать, а там видно будет.

Выйдя из траншеи, мы шагали торопливо, все еще наклоняясь – сказывалась привычка: ведь год без отдыха мы держали оборону.

Люди то и дело оглядывались, словно боясь, что вслед идет враг, наступали идущим впереди на пятки, ругались и радовались.

После трехнедельного отдыха наш бывший 14-й, а теперь 602-й стрелковый полк занял участок обороны на гребне лощины, отделяющей Пулково от железной дороги. Отсюда хорошо была видна разрушенная Пулковская обсерватория и просторная равнина, поросшая мелким кустарником.

При передаче нам участка обороны бойцы сообщили, что здесь румыны, что с румынами жить можно довольно мирно.

– Мы ходили в один колодец за водой, – рассказывали бойцы. – Но позади румын стоят немецкие части эсэс.

Сержант Андреев придирчиво оглядывал траншеи, проверял состояние накатов, землянок:

– Низкие и тесные блиндажи у вас и мелкие ходы сообщения. Что же это вы, братцы, подзапустили тут все? Сегодня румыны, а завтра эсэсовцы, тогда что?

– Мы здесь не собирались век жить. А воевать – и так сойдет.

– Брось хитрить, по всему видно, как вы тут воевали. В одном ручье с румынскими фашистами морды мыли… Воевали…

– Вольному воля, – огрызнулся щупленький сержант и, ехидно улыбаясь, мигом скрылся за траншейным поворотом.

На зорьке я вышел в траншею и стал наблюдать за рубежом противника. Не поверил своим глазам: в нейтральной зоне во весь рост, без оружия, ничего не боясь, словно на родной земле, посвистывая, шел румынский солдат в рваном зипуне. Он размахивал ведром, а дойдя до ручья, остановился и пристально поглядел в нашу сторону.

Я отчетливо видел его в оптический прицел: смуглое лицо, большие глаза, черный кустик усов, подпиравший нос с горбинкой. Его спокойствие, сказать по правде, обезоружило меня. Он зачерпнул ведром воду, еще раз взглянул в нашу сторону и, посвистывая, ушел.

Я выстрелил в ведро. Румын спокойно закрыл рукой отверстие, откуда бежала струя воды, и, улыбаясь, погрозил мне пальцем.

Из траншеи сразу высунулось несколько румын, они закричали: «Браво, браво!»

Как бы мирно ни вели себя румыны на нашей земле, но война остается войной. Прошла пора пить воду из одной криницы. Румыны поняли это и, несмотря на сильный мороз и метель, стали углублять свои траншеи. Наши стрелки нащупали слабое место в их обороне.

Румыны забывали закрывать двери своих блиндажей, стрелковая амбразура и дверь были в створе, и мы видели, что делалось в траншее врага. Нет-нет, да кого-либо из их офицеров нам удавалось убить. По такой цели можно было стрелять без всякой предосторожности и наверняка. Румыны догадались, в чем дело, и занавесили двери стрелковых блиндажей.

Однажды в тихую ночь до нашего слуха донеслись обрывки русской речи. Это было настолько удивительно, что весть о появлении каких-то русских людей мгновенно облетела все подразделения полка.

В траншею высыпали солдаты и командиры из землянок.

– Смотрите, смотрите! Идут трамваи! – донесся до нас молодой женский голос.

– Так это же Ленинград! – ответил другой, тоже женский голос.

Все утихло. Слышны были лишь глухой стук топоров да удары лома.

– Товарищи! Откуда вас пригнали? – прокричал в темноту снайпер Смирнов.

Несколько минут стояла полная тишина. Потом мы услышали:

– Мы ви-те-бские!..

Смирнов заходил по траншее, сжимая кулаки:

– У-у, гады, женщин пригнали на фронт.

– Может, это власовцы? – спросил кто-то.

– Какие там к черту власовцы – наши бабы из Витебска. Пригнали укреплять траншеи.

За всю ночь Смирнов не произвел ни одного выстрела. И это было понятно: я знал, что девушка, которую он любит, осталась в неволе у фашистов.

Помню, именно в эти дни обороны под Пулковом узнали мы замечательную новость о прорыве блокады. Сообщил ее нам Петр Романов, прибежавший в нашу траншею. Усевшись на патронный ящик, он достал из планшета карту:

– Смотрите, ребята, как наши крепко стукнули немцев на Волге! Окружили группировку фон Паулюса вот так, – Петр провел пальцем по красной линии на карте, – и теперь колошматят ее. Скоро узнаем подробности этой битвы.

От волнения в горле стало сухо.

– Вот это да! – только и смог я выговорить.

– Это еще не все, – торжественно продолжал Петр. – Радуйтесь: сегодня войска Ленинградского и Волховского фронтов начали наступательные бои на прорыв блокады Ленинграда!

– Ну! Наконец-то! Откуда ты знаешь? – наперебой спрашивали окружавшие Романова бойцы.

– По рации подслушал.

Романов оживленно продолжал:

– Замысел операции состоит в том, чтобы стремительным встречным ударом войск обоих фронтов ликвидировать Шлиссельбургско-Синявинский выступ фронта противника, соединить оба фронта и снять блокаду.

– Но ведь немцы в лесах могут иметь крупные резервы? – заметил я.

– Возможно. Но ты посмотри сюда. – Романов провел пальцем от Шлиссельбурга до Невской Дубровки. – Вот кратчайшее расстояние между Ленинградским и Волховским фронтами. Здесь глубина обороны немцев двенадцать – четырнадцать километров. Если одновременно обстрелять с востока и с запада этот район, то немцам не успеть развернуть свои резервы.

– Только бы это нам удалось. Там у немцев сильная полоса укреплений, да еще надо форсировать Неву. Трудно. Ох как трудно!..

Я не успел высказать свои радости и сомнения, как на нас с бешеной яростью обрушилась вражеская артиллерия. Романов вопросительно посмотрел на меня. Я прикрыл бойницу и стал готовить ручные гранаты. Строева прилипла к перископу.

– Немцы взбеленились, затевают что-то серьезное, – сказал Романов, проверяя пистолет. – Видно, чувствуют – конец приходит. Тяжелая артиллерия лупит, слышите, земля стонет. Смотрите, за таким обстрелом обязательно должна последовать атака пехоты.

– Неужели румыны в атаку полезут? – спросил я.

– А что им делать? Сзади них эсэсовцы стоят, никуда им не уйти.

Прогремели последние разрывы. Романов пожал нам руки и быстро вышел из окопа. Я открыл бойницу и тут же увидел бегущих к нашей траншее немцев. «Ага! Румынам не верят», – подумал я.

Попытка противника ворваться на наши основные рубежи успеха не имела.

Взятые в плен гитлеровцы сообщили, что румынские части были сняты с передовой еще шестого января и заменены полицейскими частями 23-й дивизии.

Вечером, возвращаясь в блиндаж, я встретил в траншее Найденова.

– Выздоровел? Идем домой! Рассказывай, как дядя Вася.

– Я с ним в одной машине доехал до госпиталя. Василий Дмитрич всю дорогу разговаривал то с женой, то с детьми. Затем утих, я думал – уснул, а когда приехали к месту, взяли носилки… понимаешь, Осип… он был мертв. Найденов отвернулся.

Я не мог больше ни о чем расспрашивать Сергея – сердце сжалось от боли. Не хотелось верить, что с нами нет больше храброго русского солдата Василия Ершова.

* * *

Вражеская артиллерия держала наши рубежи под непрерывным обстрелом, но пехота в атаку не шла. В стрелковой дуэли проходили день за днем. Все мы ждали команды для атаки. Я не раз спрашивал у Романова, какие сведения поступают с участка прорыва блокады.

– Никаких сведений, а по рации не поймать – немцы глушат.

Наступило восемнадцатое января.

Сергей Найденов и я вели наблюдение за рубежом противника. Вдруг в нашей траншее началась суматошная беготня, крики, беспорядочная пальба. Бойцы и командиры обнимали друг друга, полетели вверх шапки.

– Схожу узнаю, чего там, – сказал Найденов. Спустя несколько минут Сергей вбежал в окоп и с порога крикнул:

– Победа! Победа! Ура! – И этот великан начал плясать в тесном окопе, притопывая сапожищами. Затем схватил меня за плечи и поднял, как ребенка.

– Отпусти, дурило, – взвыл я, – кости поломаешь!

– Победа, Осип! Победа!

– Да ты толком расскажи: что произошло?

Захлебываясь от радости, Найденов, все еще притопывая ногами, сказал:

– Наши войска соединились с волховчанами! Блокада прорвана. Ура! Понимаешь – прорвана!

В этот день бойцы и командиры ходили пьяные от счастья.

В двадцатых числах января мне был предоставлен отпуск в Ленинград на свидание с сыном. Какое ликование было в эти дни на улицах города! Буквально на каждом шагу меня останавливали, поздравляли с победой, обнимали, совали в руки табак, водку…

Одна старушка остановила меня и, пожимая мне руку, сказала:

– Спасибо, сыночки, что дорожку к Большой земле очистили. Дышать легче стало, родненькие.

Не найдя слов для ответа ленинградке, я обнял ее за узенькие плечи и по русскому обычаю поцеловал сухонькое, морщинистое лицо.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

День Советской Армии

Враг по-прежнему угрожал взятием Ленинграда. Но защитники города-героя были непоколебимы. Сила их заключалась не только в том, сколько было отремонтировано танков, пушек, построено дзотов, сколько километров вырыто рвов или хитро сплетенных траншей. Сила защитников Ленинграда была и в звоне наковальни, и в стрекотании швейной машины, и в новых заплатах на фасадах и крышах домов, и в том, что называется мужеством на поле боя.

На зимний период курсы снайперов прекращали свои занятия. Мы уходили в подразделения на передовую, где и совершенствовали свое мастерство в стрельбе по живым целям.

Осторожно ступая по узенькой ледяной дорожке на дне траншеи, я подошел к пулеметному доту и остановился, чтобы прислушаться, с какого места ведет огонь вражеский станковый пулемет. Прежде немцы для ночной стрельбы ставили в ленту трассирующие пули для контроля точности обстрела. Это облегчало нам возможность заметить, с какого места ведется огонь, и без особого риска посылать пулю в амбразуру вражеского дота. Гитлеровцы учли тактику советских стрелков и перестали ставить в ленту трассирующие пули. Это до крайности усложнило ночную охоту за немецкими пулеметчиками. Теперь их можно было обнаружить лишь по вспышкам выстрелов, а человек, увидя перед глазами такую вспышку, не в силах сдержать себя, чтобы не ткнуться лицом в землю. И в этом вопросе на помощь нам пришли друзья-ленинградцы. Они изготовили для нас специальные бронированные щитки с узкой щелью. Ночная борьба с вражескими пулеметчиками возобновилась. Но немцы учли и этот наш прием, они повели ночную перестрелку из ручных пулеметов, при этом часто меняли свои позиции. Вот тут-то и сыграли решающую роль ружейные гранаты. Многие из моих товарищей мастерски забрасывали их в траншею к гитлеровцам.

Близился рассвет… Мороз крепчал. Я по-прежнему стоял у бронированного щитка, не отрывая глаз от рубежа противника. Вдруг слух уловил тихий напев; кто-то недалеко пел, повторяя один и тот же куплет песни: «Темная ночь, ты, любимая, знаю, не спишь… И у детской кроватки тайком… ты слезу утираешь». Эта песня, тогда широко распространенная, волновала душу каждого фронтовика.

Вдруг песня оборвалась. Через некоторое время я услышал быстрые шаги, приближавшиеся по траншее. Это был Найденов. Увидев меня, он, улыбаясь, сказал:

– Осип, из города пришла Зина, говорит, что твоего сына навестила. Иди, я за тебя покараулю.

Из кармана ватной куртки Найденова торчал краешек голубого конверта.

– Из дому письмо?

– Нет, от Светланы.

– Где она?

– На фронте. Хотя и не пишет, в каком госпитале, но из слов видно – в полевом.

Найденов, переминаясь с ноги на ногу, взглянул на меня, досадливо махнул рукой и отвернулся.

В этот момент к нам подбежал запыхавшийся связной из штаба полка. С лица его градом катился пот. Он спросил:

– Ребята, кто из вас знает, где найти снайпера Пилюшина?

– Я Пилюшин, а что?

Связной вытер рукавом стеганки дышащее жаром лицо и сказал:

– А я все траншеи первого батальона облазал, вас ищу, идем быстрее к командиру полка.

– А что случилось?

– Откуда мне знать, приказано вас найти, и все тут.

Три километра связной и я бежали без передышки.

Часовой, стоявший у штабной землянки, еще издали увидел нас и крикнул:

– Опоздали! Гусь-то улетел, не стал вас ждать.

– Какой гусь? – спросил я, оторопев.

– Натуральный гусь, какой же еще, только дикий. Повредил себе летом крыло, вот и остался у нас зимовать. Пролетит метров двадцать – тридцать, присядет на снег передохнуть и опять летит подальше от человеческого глаза. – Часовой понизил голос: – Понимаешь, у самого носа полковника пролетел. Вот тут-то ему гусятинки и захотелось. «Кто здесь известный снайпер?» – спрашивает. «Пилюшин», – говорят. Вот он и послал за тобой. Ну а гусь-то не стал тебя дожидаться, потихоньку да полегоньку улетел. Вон туда к шоссейке.

– Какой полковник? Какой гусь? Ты что мелешь?

– Откуда мне знать, сам увидишь.

Я зашел в землянку командира полка Путятина. Меня встретил незнакомый мне полковник, которого, впрочем, я где-то встречал.

– Ты снайпер? – спросил он меня.

– Так точно.

– А сколько у тебя на счету убитых немцев?

– В обороне шестьдесят два. При отступлении не считал.

– Значит, не знаешь, сколько убил немцев?

– Нет, знаю, товарищ полковник.

– Я вызвал тебя, чтобы проверить, действительно ли ты такой меткий, как мне докладывали, – бьешь немца в глаз. Полковник снял с руки часы и повертел ими у моего носа: – Вот мишень, понимаешь?

– Понятно, товарищ командир.

– Я поставлю эту мишень на двести метров, попадешь – твое счастье, не попадешь – отниму снайперскую винтовку! Понимаешь?

– Ясно, товарищ полковник.

Тут только я увидел, что он не особенно твердо держится на ногах.

Полковник накинул на плечи дубленый белый овчинный полушубок, взял шапку-ушанку. Выйдя из землянки, отшагал вдоль насыпи железной дороги двести пятьдесят шагов, положил на снег шапку. На нее часы.

– Разрешаю стрелять с любого положения. Понятно?

– Понятно, товарищ полковник.

– Ну, стреляй!..

Из блиндажей автоматчиков, разведчиков, штабных сотрудников повысовывались головы, стали выходить любопытствующие люди. Послышались приглушенный смех, голоса:

– Неужели Пилюшин станет стрелять в часы?

– Станет. Для него часы – большая мишень.

– Часов жалко. Глянь, никак, золотые, да еще и светящийся циферблат.

В другое время я не стал бы стрелять в часы. Но полковник, глядя на меня исподлобья, продолжал твердить:

– Стреляй, стреляй, тебе говорят!..

Я выстрелил. Связной бросился к шапке. Он взял ее, как тарелку с супом, и осторожно понес на вытянутых руках к полковнику.

– А где часы? – спросил полковник.

– Все тут, товарищ командир, вот ремешок, ушки и кусочки стекла…

– Вот те раз! – полковник развел руками в стороны и с силой хлопнул себя по ляжкам. – И гусятины не отведал, и часов лишился! Ну, спасибо, снайпер!..

В передовой траншее меня поджидал все тот же неутомимый и верный друг Найденов.

Я знал, что Сергей не любил, когда его жалели. Случалось, кто-нибудь из товарищей говорил: «Сережа, прилег бы ты на минуту, глаза у тебя стали как у мышонка». – «Вот еще, нашел чем укорять, – отвечал он, – когда к матери солдата в окошко фашист стучится, до сна ли солдату?»

Он был смел и неутомим. Днем, притаясь у ледяной глыбы, подстерегал вражеского офицера или наблюдателя, а ночью мастерски обстреливал траншею немцев ружейными гранатами. За годы войны я многое научился понимать и твердо усвоил, что храбрый человек не рассуждает и не кричит об опасности он молча ищет встречи с врагом и бьет его. Именно таким был Сергей.

Утро вставало спокойное и такое тихое, словно оно затаило дыхание. Фронт еще спал. Солнечные лучи пробирались во все траншейные закоулки, прогоняя мрак и растворяя тени, а над нейтральной зоной висела прозрачная дымка тумана. Весна шла мерным, но уверенным шагом, как землепашец обходя свои поля…

Войдя в блиндаж, я остановился у порога, чтобы присмотреться к полумраку. Зина бросилась ко мне. Не помню, что со мной случилось, но, прежде чем поздороваться, пришлось глотнуть воздуха и опереться плечом о стойку нар. Встреча с Зиной меня как-то по-особому взволновала.

– Иосиф, что с тобой? – с тревогой спросила Зина. – Ты ранен? На тебе лица нет.

– Нет, нет, Зиночка, я совершенно здоров… Как поживает Володя?

– За сына не волнуйся, он чудесный крепыш. Строева хотела еще что-то сказать, но не успела.

В землянку вбежал Найденов и закричал:

– Ребята! Немцы что-то затевают. – Отдышавшись, он объявил: – Они поставили на бруствер кусок фанеры, на котором большими черными буквами что-то написано. Я не успел прочитать, как кто-то из немцев столкнул фанеру в нейтралку. В их траншее поднялись шум, крик. Кто-то из немцев даже по-русски ругнулся. Вдруг один из фрицев приподнялся над бруствером и ну махать руками. Сам что-то громко кричит. Я крикнул: «Эй! Иди к нам, стрелять не стану!» Немец помахал рукой – не могу, значит, – и скрылся.

Мы побежали втроем в снайперский окоп.

– Немец тебя не видел? – спросила Строева.

– Нет, я крикнул через амбразуру.

– А по таким мишеням все-таки надо стрелять, Сережа.

– А политрук роты что недавно говорил? Что среди немецких солдат есть разные люди, вот тут и разберись…

Случай, рассказанный Найденовым, сильно заинтересовал нас. Что могло стрястись там, у немцев? Что за щит лежит в нейтралке?

Строева приоткрыла бойницу и взглянула в перископ на то место, где валялась фанера.

До наступления темноты мы не сводили глаз с траншеи противника. Несмотря на усиленное наблюдение, не обнаружили ничего серьезного: в траншее врага – обычная картина, а лист фанеры так и остался лежать на снегу в нейтральной зоне. Загадка со щитом прояснилась несколько дней спустя, когда мы взяли пленного. Но об этом будет рассказано ниже.

В тот день, когда немцы выбросили щит, – это был День Советской Армии нас накормили хорошим праздничным обедом. К нам в блиндаж зашел какой-то незнакомый сержант в артиллерийских погонах. Он был до того белобрысый, что казалось, нет у него ни бровей, ни ресниц. Его большие голубые глаза дерзко оглядывали нас из-под крутого лба. Присмотревшись ко всему в полумраке землянки, он заявил:

– Хе-хе! Братки, да у вас тут словно на курорте!

– А ты, дружище, по какой путевке к нам на «курорт» прибыл? – тонким голосом спросила Строева.

– По волжской, барышня, по волжской. Там мы хорошего перцу фашистам дали. Ну а теперь к вам, конечно, на помощь пришли.

– За помощь спасибо, а с «курортом» неладно получилось: опоздал немного, мы его, понимаешь, прикрыли на ремонт…

– Дорога дальняя, сами знаете; где шли, где ехали – вот малость и задержались.

– Ишь ты, сержант, какой занозистый! Тебе палец в рот не клади, вмешался Найденов, усаживаясь рядом с артиллеристом. – На, закуривай, да толком расскажи, как вы там отличились. Может, пообедаешь с нами?

– За обед спасибо. Но я больше насчет водочки… За «курорт», дружище, не серчай, знаем, как вы тут жили и живете. Но почему никакого фронтового говора не слышу? Да и часовые в траншее через версту стоят вроде телеграфных столбов.

– Столб столбу рознь, – прищурясь, сказала Строева, – гнилых и сотню поставь, не выдержат, повалятся, а здоровый один держит!

Зина, убирая со столика посуду, испытующе следила за артиллеристом, словно на весы ставила и смотрела, сколько же он потянет. Я тоже с большим интересом наблюдал за каждым его движением, за каждым словом, ибо от этого человека пахло порохом. Сержант встал и, как хозяин в своем доме, стал мерить блиндаж шагами, держась за лямку вещевого мешка широченной пятерней.

– Ты, никак, один пришел к нам на помощь? – спросил Найденов.

– Нет, не один, а со своей батареей. Корректировщик я, Семен Корчнов, а ребята попросту зовут – Сибиряк. – Корчнов сдернул с головы ушанку, копна белых волос опрокинулась на его крутой лоб. – Жарко у вас, ребята.

– А ты разденься, – предложила Строева.

– Некогда, я к вам на минуту забежал поспрашивать, где и какие огневые точки расположены у немцев. Скоро мы начнем их гасить. Да вот еще от наших батарейцев гостинца вам принес.

Сибиряк снял с плеч тяжелый вещевой мешок и тронул за плечо Найденова:

– Все это для вас припасено, в пути приберегли.

Корчнов стал доставать из мешка, из карманов полушубка пачки махорки, сухари, сахар, плитки горохового и гречневого концентрата, пайки шпика, приговаривая:

– Знаем, все знаем, как вы тут дистрофиками стали…

– За гостинцы спасибо, но мы сейчас не голодные, – сказал Найденов, усиленно протирая затвор винтовки.

– Вижу вашу сытость: кожа да кости… Вот и надо поправляться сейчас.

– Нам жир не нужен, были бы сильные мышцы, – ответила Зина.

– Ох! И колючая же ты, барышня, – процедил сквозь зубы артиллерист. Увидеть бы, какая ты в бою.

– В армии барышень нет, товарищ сержант, есть храбрые бойцы. К сожалению, встречаются и трусишки.

Корчнов не ответил. Он, как боевая лошадь, насторожился, прислушиваясь к далеким орудийным выстрелам.

За короткие мгновения этой встречи я успел полюбить артиллериста. Меня привлекали его душевная прямота, неподдельное мужество, сочный солдатский юмор.

– Что это за стрельба? – быстро спросил Сибиряк.

– Фрицы из дальнобойных Ленинград обстреливают. А ты разве в городе не был? – спросил Найденов.

– Нет, не довелось, мы ночью пригородами прошли.

Артиллерист задумчиво уставился на Сергея, который по-прежнему протирал винтовку. Не обмолвившись ни словом, Сибиряк заторопился в траншею.

– Не спеши, сержант! Позиции немцев отсюда не увидишь, это они из Красного Села стреляют. Ты лучше расскажи, что на Волге видел, – попросила артиллериста Строева.

– В другой раз поговорим об этом, а теперь покажите вражеские доты на передовой.

Найденов, Корчнов и я взяли бронированные щитки и отправились в траншею. Строева осталась в блиндаже.

Проходя по нашей обороне, мы знакомили артиллерийского корректировщика с расположением огневых точек и жилых блиндажей немцев.

– На память трудно все запомнить, хорошо бы схему посмотреть, – сказал Корчнов, заходя в снайперское гнездо.

Найденов зажег свечу, я указал Сибиряку на лист бумаги, приколотый к стенке окопа:

– Смотрите, такая схема вам не подойдет?

– Вот это толково. Кто из вас додумался?

– Наша Зина.

– Хорошая девушка, да уж больно остра.

– А у тебя, Сеня, губа не дура: ведь это же лучший снайпер нашей дивизии, – сказал Сергей, вороша золотистые угольки в печурке.

Артиллерист пропустил эти слова мимо ушей, не сводя глаз со схемы.

– А это что? – Корчнов указал на свежий набросок.

– Немцы днем выбросили в нейтралку лист фанеры. – Найденов подробно рассказал историю со щитом.

– Вот как! – оживленно ответил корректировщик. – Знакомый трюк! Мне, ребята, довелось наблюдать эту хитрость еще раньше на Волге. Это же всего-навсего маскировка. Они прикрыли фанерой то место своего дота, где прорезали в стенке амбразуру. За этим листом фанеры дуло пулемета укрыто или другое что-нибудь. Будьте осторожны, товарищи.

Слова сержанта заставили нас насторожиться. Мы решили сообщить о них командиру взвода и усилить наблюдение за противником.

Вскоре к нам в гнездо пришла Зина. Она остановилась у входа и, улыбаясь, сказала:

– Ну, ребята, у меня все готово, прошу к столу. Никто из нас не знал, что она затевает. Мы молча ждали объяснения, но Зина не сказала больше ничего, а, увидев в руках артиллериста свою схему, спросила:

– Пригодится схема?

– Еще как! Разреши воспользоваться! Я верну ее через несколько дней, попросил Корчнов.

– Возьми, только обязательно верни.

– Будьте уверены.

Корректировщик, получивший столь важный для него план участка обороны немцев, заторопился к себе на батарею, но Зина преградила ему путь:

– Нет, дорогой товарищ, в такой день ни один добрый хозяин не отпустит гостя из дому, не угостив чем бог послал. Изволь вместе с нами отпраздновать День Советской Армии.

– Фу ты, дьявол! Совсем забыл. – Корчнов лукаво подмигнул девушке, хлопая широченной ладонью по висевшей на ремне фляге. – По такому случаю и по чарке не грех пропустить.

В блиндаже мы увидели празднично накрытый стол. На нем стоял дымящийся алюминиевый чайник, в крышке солдатского котелка – ломтики колбасы, на большущей чугунной сковородке – поджаренный шпик, в каске – куски хлеба. Возле каждой из стоявших на столе шести кружек на листке бумаги лежало по два кусочка сахару и по дольке шоколаду.

Зина широким жестом пригласила нас к столу.

– Только чур, пока ничего не трогать, – улыбаясь, сказала она. – Сейчас придут еще два товарища, а Корчнов вам расскажет, как они перцу давали фашистам на Волге.

– Зиночка, разреши хоть один глоток пропустить. Язык помягче будет! попросил Сибиряк.

– Нет! Выпившие мужчины больше нахвастают, чем правды скажут.

Вскоре пришли Романов и Андреев. Мы шумно уселись за праздничный стол. Зина села со мной рядом. Улучив момент, когда на нас никто не смотрел, она крепко-крепко пожала мне руку.

– Володя просил… – Она опустила голову.