Текст книги "Записки разумного авантюриста. Зазеркалье спецслужб"

Автор книги: Иосиф Линдер

Афганский синдром

 
Свистят в твоих строчках осколки, —
Кабул, Кандагар, Гиндукуш…
Слова в выражениях колки,
Навыворот раны из душ.
Лихая мужская судьбина
Свела с невеселой бедой,
А Родина, может, любила
Любовью своей неродной.
Но как в сновиденье кошмарном,
Разрушился замок из грез,
А кровь развороченной раны
Товарища била всерьез.
И вместе с остатком дыханья,
Ладонью закрывши глаза,
Ты, как на предсмертном свиданье,
Молчал, и катилась слеза.
Но не было стыдно за слезы
Мужские – их мало у нас,
Разрушились бывшие грезы,
Рассыпались в пыль или грязь.
И, руки в крови обагряя,
Пройдя через сотню горнил,
Ты, чести своей не роняя,
Друзей боевых хоронил.
А метина в центре затылка
У самого честного вдруг?
Цветы и пустая бутылка,
Порочный и замкнутый круг…
Но всё пронеся сквозь проклятья
И ложь, сквозь жлобизм и угар,
Ты вышел, очищенный счастьем,
Вновь сердцем встречая удар.
В развалинах старой системы
Остались и злато, и хлам,
Нувориши, словно гиены,
Кровь с гноем сосут пополам,
Идиллия с прагмой смешалась,
А орден в ладони зажат,
Ничто никому не досталось,
Лишь слава в осколках гранат,
Лишь пули из плоти дрожащей, —
И кровь – как позор из души.
От мысли, в пространстве летящей,
Мы мыслим! Мы живы! Пиши!
 

06.06.1995

Выстрел
Этюд почти по Пушкину

Металл, искрясь, выбрасывая фонтанчики и снопики искр, желто-оранжевой жаркой струей стекал из большого ковша в форму и, мутнея, словно запотевшее в них зеркало, замирал в фиксированном виде. Другие формы медленно двигались по транспортеру, и в них так же медленно остывал металл, замирая, словно из него уходила жизнь, еще недавно бившая в нем ключом. Но это только казалось непосвященным. Застывшая масса приобретала звонкость и жесткость, заложенную в нее еще в домне. Теперь оставалось только ждать, куда отправится каждый из фрагментов застывшего металла и во что воплотит их человеческая мысль.

Его величество выстрел

Оружие. Такого оружия пока ни у кого нет

Катки прокатного стана привычно и монотонно выдавливали из раскаленного до оранжево-красного цвета бруска металла листы именно той толщины, которая соответствовала изощренному замыслу хитроумного человека-творца, так и не раскрывшего до конца своих секретов тому материалу, из которого что-то мастерилось, и чего самому материалу не полагалось знать.

Тяжелые прессы равномерно и как бы нехотя выгибали из пластин разнообразные профили, придавая им вытянутые и несколько обтекаемые формы с какими-то выемками, прорезями, пазами, выступами и другими вариантами изящно-технологичного рисунка.

Фрезы, визгливо подвывая, делали свое дело, жалуясь на невыносимые условия своего существования. Им приходилось резать своих более мягких собратьев, приводя их в желаемый вид. И как бы те ни сопротивлялись, под собственное зудящее визжание фрезы постепенно делали свое дело, снимая стружку с сопротивляющегося собрата и подчиняясь воле более сильного человека.

Оружие. Личные испытания лучше всего

Сверла, злорадно гудя, дырявили своих дальних родственников, радуясь, что им достается самая-самая важная работа, а все остальные только готовят им поле деятельности и без их варварски-надменного гудения не будет достигнуто то, что было задумано демиургом [2]2
  Демиург ( от греч. demiurgуs) – мастер, ремесленник, творец, создатель.


[Закрыть].

Застывший металл должен был ожить в новом качестве: изощренно выделанным деталям предстояло соединиться в нечто целое. Каждая, найдя свое место, постепенно обживется с другими благодаря тщательно вымеренным усилиям чьих-то рук. И вот наконец все части договорились о совместных действиях, и каждая из них готова была заняться своей собственной, только ей доверенной работой.

Крепкие мужские руки, привычно и нежно ощупав кусочки прирученного металла, собрали их в единое целое. Потом одна из этих рук сжала рукоять только что пришедшего на свет механизма, согревая его своим теплом. И тот ответил ей тем же, возвращая ставшее своим тепло человеку, который, присоединив к нему еще одну, далеко не постоянную, деталь, жестко и коротко дал приказ остальным частям действовать…

Металлическое существо, тихо звякнув, послушно замерло, готовое выполнить любую команду. Но вместо этого его спрятали в мягкую, подогнанную по его размеру кожаную кобуру. Теперь оставалось терпеливо ждать своего часа. Ну что же, это трудно, но подчас именно в этом и заключается твое предназначение – всегда быть готовым к действию, оставаясь удобно скрытым в тени.

Мужские голоса с нотками волнения и тревоги не умолкали. Их интонации выдавали переживания, чувства тревоги, злости, досады, ненависти, сострадания… Разговор не клеился, переходя на повышенные тона, и грозил сорваться вовсе.

Именно в этот момент чьи-то руки опять коснулись металла и вновь вдохнули в него жизнь. Все части мгновенно сосредоточились, маленькая деталь мягко щелкнула и предоставила возможность действовать остальным.

Руки выпрямились и, чуть качнувшись, замерли. Маленькая мушка послушно подравнялась по прорези прицела, совместившись с головой незнакомого мужчины, прятавшегося за ребенком и угрожавшего кому-то карапузом-револьвером. Крючок плавно поплыл и, как бы накатившись на маленькое препятствие, перешагнул через него. Все части сработали быстро и четко, и их рапорта заглушил грохот маленькой выскочки, которая, покинув коллег, стремительно понеслась к своей цели.

Упавший ребенок поднялся на ноги и тут же попал в сильные объятья: чьи-то надежные руки подхватили и начали успокаивать его. Однако пистолет не имел права расслабиться, он напряженно выискивал кого-то, кто мог опять нарушить хрупкое равновесие мира и его покой. Наконец он облегченно щелкнул предохранителем, и руки, не торопясь, опустили его на прежнее место. Он выполнил свою работу и мог сегодня немного отдохнуть…

Жаркая память…

 
Под стук колес опять приходят мысли
И память возвращает нас назад,
Как под Луандой мы в Анголе кисли
И как горел остатком жизни взгляд.
 
 
Кусочек солнца запечен в металле,
Он на ладони словно бы живой,
И через четверть века на медали
Герб государства, бывшего страной.
 
 
Награда, словно запоздалый путник,
Шла не спеша и медленно домой,
С мечами бант, как солнца тонкий лучик,
На лацкан лег кровавою стрелой.
 
 
Мы не старались жить – мы так активно жили,
Что пули не могли нас обогнать,
За жизнь мы воевали и любили,
И жажду жизни смерти не унять…
 
 
Нас было трое – я один вернулся,
Все годы вдруг промчались в этот миг.
Вновь мир в сознании войной перевернулся,
И я живу один за двух друзей моих.
 
 
Я ваши закрывал глаза, не плача,
Ценой кровавой заплатив врагу.
Лишь силуэт проводника маячил
Под лунным светом ночью на бегу.
 
 
Он вел меня, как будто бы слепого,
Песок хрустел на стиснутых зубах,
Удача мне сулила верный повод
Вернуть долги, как мудрый ас-Сабах…
 
 
Мне не вернуть вас, парни, через время,
Не оживить и не поставить в строй,
Мы сами выбираем наше бремя,
Но в жизни вы, друзья, всегда со мной.
 
 
Медаль моя – она ведь триедина, —
Частицы ваших жизней сохранив,
Мы вновь выходим в бой на поединок
И совершаем первый наш прорыв.
 
 
И в опьяненьи счастья и победы
Мы были молоды, светлы и горячи,
Нас из засад в прицел ловили беды,
А мы искали счастия ключи…
 
 
Колесный стук и желтый блеск металла
Слились внезапно в памяти канву.
Мы победили, хоть и жили мало
Мои друзья, а я их жизнь живу.
 
 
Живу за них, живу за тех, кто сгинул
В песках, в жаре, в болотах и в крови,
И помнить должен, как товарищ крикнул
Чеку рванув: «Пробейся и живи!!!»
 
 
И я живу, и отступать не в силах,
Ведь, жизнь свою за жизнь мою отдав,
Они сейчас в своих немых могилах,
Как сфинксы, сторожат войны устав.
 
 
Нас Африка с войною повенчала —
Ангольский берег, Мозамбик, ЮАР…
Но доведись – мы все начнем сначала,
Ведь дружба на войне – великий дар.
 
 
Нам надо жить за тех, кто нас не предал,
Кто, нас прикрыв, погиб, умчавшись ввысь,
За тех, кто мирной жизни не отведал
И чьи мечты о счастье не сбылись…
 
 
Под стук колес опять приходят мысли
И память возвращает нас назад,
Как под Луандой мы в Анголе кисли
И как горел желаньем жизни взгляд…
 

28.10.2007

Разумная сволочь

Мы встречаемся в давно известном нам месте уже много лет. Множество раз местные кафе и рестораны меняли свое название, но мы так же постоянно встречаемся на том месте, которое связано с нашим далеким детством и теми переживаниями, которые раз и навсегда связали наши судьбы незримой, но такой чуткой нитью. Двое мужчин молча сидят за столиком и просто рассматривают друг друга, изредка обмениваясь незначительными фразами. Этот ритуал продолжается уже больше четверти века и будет продолжаться столько, сколько нам суждено прожить. Это наш закрытый внутренний мир, в котором не требуется слов и жестов, а есть только пережитые чувства и эмоции. Мы прекрасно понимаем друг друга и без слов. А память сама переносит нас в те уже достаточно далекие по меркам человеческой жизни времена. Жаркая память…

Тропинка в африканском буше уже не вилась между населенными всякой опасной нечистью кустами, а постепенно превратилась в широкую тропу, которая вскоре пересекла грунтовую, раскатанную колесами бесчисленных грузовиков и утрамбованную множеством ног дорогу. Проводник и два его помощника внезапно остановились и почти одновременно прыгнули с проезжей части на обочину, словно на них бежал яростный, но подслеповатый носорог. И без того широкие ноздри африканцев раздувались в эмоциональном порыве. Еще мгновение, и их черные, покрытые пылью спины скрылись в густых зарослях кустарника.

Двое обросших и грязных европейцев, один высокий, другой пониже, взяв автоматы на изготовку, с шумом ломанулись сквозь ненавистно-спасительные заросли, так до конца и не поняв, где находится источник угрозы и что она из себя представляет. Время застыло, словно жаркое африканское солнце в зените. Но прошло всего несколько минут, и вдали послышался шум мотора. Еще через несколько минут стало отчетливо слышно, что приближается военный грузовик, а пыльное облако только подтвердило то, что расслышало ухо. Камуфлированный КрАЗ с несколькими десятками вооруженных «калашниковым» военнослужащих неторопливо проследовал мимо и скрылся. Африканцы уже стояли на дороге, ожидая своих бестолковых и неповоротливых белых нанимателей, которые с трудом выбрались из зарослей и зашагали в направлении, указанном взмахом руки проводника.

– Во, Борисыч, блин, чутье зверское у «арапов Петра Великого». Нам бы такие способности, так мои волкодавы бы на вес золота ценились, – проговорил русоволосый крепыш с болезненно-изможденным лицом и запавшими от усталости голубыми глазами.

Он медленно ковылял, опираясь на плечо своего товарища. Тот невесело улыбнулся в ответ и, почесав густую щетину, с ненавистью взглянул на палящее солнце:

– Тебя, Валерка, вместе со всеми твоими парнями никогда не будут ценить на вес золота, хотя реально вы стоите намного дороже. Но – одноразовые вы, как презервативы. В этом суть проблемы. А презервативы, они и в Африке презервативы. Где же ты видел, чтобы вас ценили?

– Ну ты опять свою буржуйскую шарманку завел. Это вы у нас такие избранные, белая кость и голубая кровь. А мы просто холопы у барина-боярина. Сноб ты буржуйский, Борисыч, хотя и наш в доску.

– Топай, Аника-воин, а то смотри, не дойдем сегодня до базы, опять сутки потеряем с твоим приступом.

Валерка, соглашаясь, устало мотнул головой и, поправив автомат на плече, поволок ноги дальше, стараясь успевать в ногу с более высоким попутчиком. Сухощавые, с мускулистыми, натренированными телами, чернокожие проводники, мягко ступая, словно бы не шли, а плыли в жарком мареве, упорно вели за собой этих агрессивно-неуклюжих и таких уязвимых на африканских просторах белых мужчин.

Ноги нещадно ныли, и каждый шаг давался с большим трудом. Останавливаться было крайне нежелательно, потому что после каждой остановки было нестерпимо тяжело заставить себя продолжить движение. Оставалось совсем немного, и от этого было многократно тяжелее. Сбитые и изуродованные, взопревшие от жары и больные от антисанитарии ноги, словно саботажники, старались причинить хозяевам как можно больше не удобств. На зубах скрипел песок, от которого просто некуда было спрятаться…

Группа десантировалась с борта корабля по шторм-трапу, который, словно тонкая ниточка, завис над морскими волнами. Морпехи с ловкостью цирковых акробатов даже не пробежали по нему, а съехали, как по ледяной горке. Я осторожно ступаю на край трапа, и он начинает подо мной гулять. Два с половиной десятка человек внимательно наблюдают за моим эквилибром с берега.

Страх блокирует движения, делая их неуверенными и скованно-неуклюжими. Собираю волю в кулак и, как на учебных сборах, оставшуюся половину пути бегу трусцой, стараясь не раскачивать и без того слишком подвижный и шаткий трап. Наконец ноги ступают на твердую почву. Делаю несколько уверенных шагов. Парни кривят рты в ухмылке – вот «сухопутная калоша», добрался-таки до берега наконец. Им смешны мои неуверенные и неловкие движения, и они конечно же правы: я действительно представляю собой забавное зрелище.

Оборачиваюсь и вижу, как от нас уплывает шторм-трап. Корабль медленно отваливает от опасного берега, а мы, выстроившись в колонну по двое, тоже удаляемся от берега, но в противоположную сторону. Старший группы обеспечения высылает вперед трех человек. Основная колонна следует в отдалении метров через пятьдесят.

Валерка идет впереди меня в паре с огромным капитан-лейтенантом, между нами еще две пары, затем следую я. Рядом со мной гордо вышагивает высокий, стройный и одновременно могучий парень с явно кавказскими чертами лица. Он идет молча, время от времени царапая меня острым взглядом.

Такое оружие, да лет так тридцать тому назад…

Мельком оборачиваюсь: следующая за мной пара идет практически без дополнительного груза и чуть ближе к нам. Охраняют бережно, но ненавязчиво. Смотрю на своего кавказского телохранителя снизу вверх: горец чуть заметно улыбается в красивые усы.

– Иванов, – протягиваю я руку.

– Вано, – говорит охранник с мягким кавказским акцентом и, словно ребенку, пожимает мою ладонь своей могучей пятерней.

– Коцхавелли, – продолжаю я, чтобы проверить реакцию моего спутника.

Тот вытягивается, словно на плацу перед высшим командованием, инстинктивно бросая взгляд на спину командира. Но Валерка не может подсказать своему подчиненному, как реагировать на подобные выходки. Я прикладываю палец к губам и заговорщически подмигиваю Вано.

Идем молча и долго, я уже начинаю заметно уставать. Ребята идут, словно это не живые люди, а роботы-гуманоиды. Вано все так же мельком бросает на меня время от времени удивленные взгляды. Через какое-то время мягким, но уверенным движением снимает мой рюкзак и, словно маленькую спортивную сумочку, набрасывает себе на плечо. Идти становится значительно легче. Еще пару часов безостановочного движения, и наконец небольшой привал. Дозоры занимают свои места, Валерка отдает приказы тихим, четким голосом, и ребята исчезают в предрассветных сумерках.

Мне указывают место, куда поставить свой рюкзак, и жестом дают понять, что можно присесть на разостланную подстилку. Вано располагается рядом, еще двое здоровяков прикрывают меня с флангов. Приближается могучий каплей и, нагнувшись практически к моему уху, тихо передает разрешение командира поспать. Я одобрительно киваю и, поудобнее устроившись на рюкзаке, быстро проваливаюсь в дрему, которая всегда сопровождает у меня усталость после напряженного рабочего дня.

Чья-то могучая рука трясет мое плечо, открываю глаза: Вано вытягивается и докладывает:

– Завтрак готов, товарищ Иванов.

Вскакиваю, обрабатываю влажной спиртовой салфеткой руки, лицо, а затем с удовольствием набрасываюсь на сырные галеты с какой-то вкусно-питательной начинкой и ароматный кофе с глюкозой. Ребята уже завершили прием пищи и готовятся к началу движения. Замечаю стройного чернокожего проводника и двух его помощников, расположившихся чуть в стороне, внимательно наблюдающих за действиями чужаков, которым они будут помогать. Сразу узнаю основного чернокожего проводника – это очень опытный следопыт и охотник, свободно владеющий почти двумя десяткам диалектов.

Главный проводник спокойно опирается на традиционное копье и выглядит как типичный африканский воин эпохи колониальных захватов, но, по нашим данным, он прекрасно владеет большинством видов современного стрелкового оружия. Мы встретились взглядами. Проводник спокойно, изучающе-внимательно смотрит на человека, которого особо оберегают в группе чужеземцев. Я стараюсь смотреть ему в глаза спокойно и не улыбаясь. Пока мы не настолько знакомы, чтобы проявлять чувства, а потерять доверие или уважение можно элементарно. Проводник чуть наклоняет голову, я отвечаю тем же жестом. Вот и все. Знакомство и первичное представление состоялось. Я знаю о нем то, что изложено в досье, а вот что он знает обо мне или, точнее, что он чувствует – очень бы хотелось узнать. Но прорваться через защитную оболочку безучастно-индифферентного миросозерцания этого типичного африканца мне вряд ли когда-либо удастся.

Сборы завершаются, убираются все возможные следы нашего пребывания настолько, насколько это возможно, и группа выстраивается в установленном порядке. Проводники уходят на свои места. Главный проводник с одним из своих помощников уходят вперед, а второй помощник, пропустив колонну, пристраивается сзади и немного сбоку. По распорядку действий я знаю, что где-то рядом все время находятся еще один или два проводника, но их мы вряд ли увидим. Кого они прикрывают, нас или своих, неизвестно, но он или они обязательно находятся здесь.

Вано слишком буквально понимает свои обязанности телохранителя и с самого начала освобождает меня от моей ноши. С одной стороны, мое привилегированное положение льстит самолюбию, с другой стороны, несколько стесняет. Ладно, у каждого свой участок работы. Движемся пару часов в среднем темпе, выходим на проселочную дорогу с достаточно накатанной колеей. Проводник подходит к Валерию и показывает рукой в сторону. Приказ передается по колонне, и группа рассредоточивается в густых зарослях вдоль дороги. Меня отводят метров на пятьдесят в сторону. Ребята готовят засаду. Ожидание постепенно утомляет, я чувствую, как веки незаметно тяжелеют. Вано кладет руку на плечо и жестами показывает, что можно поспать. Я не сопротивляюсь, меня окутывает сладкая дрема. Легкий, теплый ветерок обдувает меня, касаясь мягко, словно бабушкины руки в детстве, от которых всегда исходила необъяснимая теплота и нежность. Я все глубже и глубже погружаюсь в дрему и наконец проваливаюсь, словно в темный колодец, в глубокий и спокойный сон, какого не было ночью после высадки.

Жесткий толчок локтем в бок мгновенно приводит меня в состояние бодрствования, я возвращаюсь к действительности. Вано молча указывает на дорогу. Вдалеке виднеется характерное пыльное облачко, которое приближается к нам. Минут через пять можно рассмотреть приближающийся грузовичок с вместительной кабиной человек на шесть, а то и на восемь. Машина движется непоропливо, тарахтение дизельного движка становится все громче по мере приближения к месту, где заняли позицию Валеркины парни.

Я пропускаю начало действа, но внезапно оба человека, сидевшие в кабине, почти одновременно вздрагивают и начинают неестественно заваливаться: водитель – носом на руль, а его сосед – головой к центру кабины. В кузове вскакивает еще один человек, с автоматической винтовкой в руках, но практически в то же мгновение взвивается вверх и кубарем катится в придорожную пыль. Морпехи выскакивают со своих позиций, быстро подбирают тело упавшего из кузова противника и вместе с двумя другими телами размещаются в кузове машины. Автомобиль приближается к нам. Меня, как ребенка, почти забрасывают в кабину. Валерка, каплей и я располагаемся на заднем сиденье кабины, водитель, Вано и еще один боец, обеспечивающий мою безопасность, располагаются на переднем сиденье. Все остальные занимают места в кузове. Машина неспешно продолжает движение по той же дороге.

– Ну, товарищ начальник, где твоя особая карта? – обращается ко мне строгий кап-три Валера.

Валере, видимо, тяжело смириться с тем, что ему приходится не только подчиняться мне, но еще и меня же опекать. Достаю пластиковый чехол, в котором мирно покоится произведение искусства, сработанное специалистами Российского картографического отделения Его Императорского Величества Генерального штаба, с наложениями расхождений и дополнений картографов кайзеровского Генерального штаба Германии и современной космической и аэрофотосъемки. Валерка ошалело смотрит на карту. Каплей по-детски приоткрывает рот:

– Командир, вот это дело, а у нас двухверстка предел мечтаний.

Валерка с укоризной смотрит на подчиненного, но скрыть своего восхищения и удивления тоже не в состоянии.

– Ну им же так полагается, – слишком уж серьезно говорит он, кивая в мою сторону. – Хорошая карта, Иванов, это правда. Умеют вас там экипировать. А вот читать ты ее умеешь?

– Если рядом такой специалист, то зачем мне уметь читать карту? – ехидно парирую я и указываю место нашего назначения, перечисляя страницы с обозначениями возможных вариантов маршрута и квадратами интересующего нас объекта.

– Да все элементарно, Ватсон, только перед подъездом к объекту проведем рекогносцировку. – Валера смотрит на часы, прикидывая расчетное время. – Серый, ты прибавь немного, нам надо минут двадцать – тридцать выиграть. Понял?

– Так точно, понял, отыграть минут двадцать-тридцать, – отзывается водитель и плавно ускоряет ход.

Какое-то время едем молча. Каплей дремлет, Валерка о чем-то напряженно думает, всматриваясь в окружающие дорогу кусты. Парни держат оружие наготове и тоже утюжат взлядами пейзаж, готовые в любой миг дать отпор неизвестному противнику.

Машина покачивается, я откидываюсь на спинку и дремлю. Силы необходимо постепенно восстанавливать. Несколько напряженных дней и бессонница последней ночи сказываются, а впереди еще напряженная работа, ради которой все это задумывалось…

Все началось, как обычно, внезапно. Короткий звонок. Приезд в небольшой красивый особнячок в центре Москвы и встреча со знакомыми мне людьми, которые не занимаются обыденными пустяками. Удивляться я начал с момента встречи.

– Ты своих детских приятелей хорошо помнишь? – вместо обычного приветствия спросил меня высокий ширококостный человек с мужественным, перечеркнутым глубоким шрамом лицом, из-за которого он получил прозвище Скорцени, незаметно приклеившееся к нему на всю оставшуюся жизнь.

– Да смотря о ком идет речь, – осторожно отвечаю я и выжидательно смотрю на невысокого пожилого, заметно располневшего человека с коротким ежиком волос.

– Посмотри фотографии. Узнаешь? – спрашивает тот, подвигая ко мне тонкую папку с большими, в формате машинописного листа, качественными фотографиями.

Я раскладываю несколько фотографий, запечатлевших самых разных людей в самой разнообразной обстановке. Но среди них всегда присутствует один и тот же мужчина, а на некоторых кадрах – женщина, которая почти всегда располагается рядом с ним.

– Конечно, узнаю. Я ведь был у них свидетелем на свадьбе. Это…

– Вот и прекрасно, – по-отечески положив мне на плечо руку, перебивает пожилой мужчина. – Надо постараться привезти его вместе с супругой и еще одним товарищем домой.

Я молча слежу за своими собеседниками. Их лица в момент посуровели и сделались жесткими и закрытыми от окружающих.

– Если возможно, то живыми. Если, конечно, это еще возможно, – тихо, чуть севшим от волнения голосом говорит пожилой мужчина и слегка сжимает мне плечо. – Постарайся. Если уже ничего сделать нельзя, очень важно идентифицировать как можно точнее, они это или нет.

Молча киваю головой. В общих чертах уже понятно, что случилось и что предстоит делать лично мне.

– Сколько времени на подготовку? – привычно спрашиваю я.

– Не больше двух недель, – деловито отвечает Скорцени и кладет передо мной портфель, достаточно плотно набитый документами. – С группой обеспечения пока контактировать не придется. Они увидят тебя только на месте. Данные по ним в портфеле. Приступай немедленно. Через пять дней первый доклад.

– Вас понял, – поднимаясь со своего места, отвечаю я и, забрав увесистый портфель, прикидываю, сколько же там может быть документов, предназначенных для изучения.

Двери мягко закрываются у меня за спиной. Я поднимаю голову и вижу чудесное небо с узором облаков, вдыхаю воздух родного города. На душе тяжело от мысли, что с приятелем моего детства стряслась настоящая катастрофа. Чертова жизнь! Если не мрак, то суета, и наоборот. Что я увижу на месте? Смогу ли я вытащить его самого, его жену и еще одного коллегу из той передряги, в которую они попали благодаря его работе? Какой работе? Чем он, собственно, занимался? Оказывается, я знал о своем приятеле далеко не все. А что он знал обо мне? Мы оба знали друг о друге только то, что можно было знать, и не более того…

Подготовка с несколькими промежуточными докладами и постепенным выявлением контуров предстоящей операции прошла интенсивно и как-то совершенно незаметно. Время как бы совершило прыжок через эти две недели так, будто это были всего два дня. Машина доставила меня в аэропорт ближе к вечеру, и я понял, что лететь придется очень далеко. Еще ни разу в моей практике не было случая, чтобы поздний отлет был связан с короткими перелетами. Почему-то почти все дальние рейсы вылетали во второй половине дня, а иногда и поздно вечером.

Традиция была соблюдена. Первый перелет продолжался около шести часов, затем последовал второй, а еще был и третий. Наконец авиационные гонки завершились, и меня привезли в жаркий портовый город. Пару дней я осваивался в условиях тропиков, отсыпался и прогуливался по запущенной набережной вдоль величественного голубого океана. Вечером, когда жара немного спадала, можно было помечтать, глядя на блики солнца, игравшие на безбрежной морской глади в лучах заката.

На третий день в порт пришел советский военный корабль. Большой прием и ряд шумных политических мероприятий на несколько дней заполнили суетой жизнь многоголосого города. А мне предстояло, незаметно смешавшись с приглашенными на завершающий визит прощальный ужин гостями, проникнуть на борт судна с помощью двух сопровождавших меня людей с совершенно незапоминающейся внешностью. Они ведут меня сквозь непрерывный поток людей, заполнивших все доступное пространство корабля.

Создается впечатление, что многоликая масса гостей в праздничных нарядах все время куда-то движется, что все чего-то ищут и постоянно снуют по коридорам той части судна, где разрешено пребывание гостей. Гомон голосов, искренние и натренированно-искусственные улыбки сопровождают каждого присутствующего, завораживая и раздражая. Мы спокойно и уверенно продвигаемся в толчее. Мои сопровождающие знают переходы корабля не хуже, а возможно, и лучше любого члена экипажа. На одном из участков вместо человека в военно-морской форме из-за угла неожиданно выдвигаются две поразительно одинаковые фигуры в штатском, но, увидев первого из моих провожатых, словно по команде разворачиваются и замирают у стен.

Мы проходим мимо, и эта пара из ларца, одинаковых с лица, перекрывает сзади проход, отрезая нас от тех, кому в данный отсек входить не положено. Еще несколько замысловатых переходов, и мы останавливаемся перед дверью в одну из кают. Первый из сопровождающих достает из кармана ключ, легко открывает дверь каюты и пропускает меня внутрь. Перед тем как закрыть за мной дверь, он дружески подмигивает мне, кивает на прощание и мягко закрывает дверь. Ключ проворачивается в замочной скважине. Все, я в каюте капитана. У меня будет время изучить ее достаточно хорошо. Прохожу к небольшому дивану, снимаю пиджак и устраиваюсь поудобнее. Теперь мне предстоит ждать хозяина несколько часов, пока не закончится официальный прием и банкет. Можно поспать. Постепенно дрема окутывает меня…

Просыпаюсь, смотрю на часы. Прошло почти четыре часа. Протираю ладонями лицо, прохожу к умывальнику, ополаскиваю лицо и привожу в порядок костюм. Не более чем через полчаса капитан корабля должен вернуться к себе. Устраиваюсь в кресле и достаю из своего багажа рабочую тетрадь с вшитым картографическим атласом. Пока есть время, можно еще раз пробежать взглядом по уже знакомым страницам. Повторить материал и проверить собственную память никогда не вредно. Время пролетает незаметно. Слышу в коридоре приближа ющиеся шаги, выключаю свет и ухожу в дальний затемненный угол. К двери подходят несколько человек, короткий разговор, щелчок замка, на пороге возникает фигура в парадной морской форме. Человек закрывает за собой дверь и только после этого включает свет. Мужчина снимает фуражку и осматривает каюту. Наши взгляды встречаются.

– Здравия желаю, – приятным голосом с командными нотками обращается ко мне капитан первого ранга.

– Добрый вечер, Владимир Иванович, – отвечаю я и протягиваю руку.

Обмениваемся рукопожатием. Капитан смотрит на меня с некоторым удивлением и по-командирски изучающе. Я для него в каком-то смысле терра инкогнита, неведомая земля, незнакомец, с присутствием которого не только придется смириться, но и гостеприимно приютить в святая святых любого корабля – в капитанской каюте, да еще так, чтобы об этом не знал практически никто на борту. Конечно, кроме тех, кому просто положено знать.

– Устраивайтесь, во второй комнате для вас все подготовлено. Извините, что несколько тесновато. Вы ведь наверняка привыкли к чему-то более комфортному. Но хороший стол обещаю. У нас на судне великолепный кок. Так что неудобство нескольких дней будет чем скрасить.

Я смотрю на этого человека, и мне спокойно. Мы только что познакомились, хотя я о нем знаю неизмеримо больше того, что он может себе представить. От него веет той уверенностью и спокойствием, которые так характерны для дельных и знающих командиров.

В коридоре слышатся шаги, раздается тихий стук, и, не дождавшись ответа, дверь каюты открывается.

– Прошу добро! – звучит привычная в устах моряка фраза.

На пороге возникает молодцеватый кап-три: идеально подогнанный парадный мундир, ослепительно-белые края манжетов и воротничка рубашки, красивое молодое и волевое лицо с пронзительными глазами.

– Товарищ капитан первого ранга, разрешите обратиться к товарищу Иванову?

– Да, конечно, – несколько по-домашнему отвечает командир корабля особисту.

Я сразу узнаю этого человека. Его фотография почти полностью выдавала его внутренний мир и принадлежность к той сложной профессии, которой он себя посвятил.

– Здравия желаю, товарищ Иванов! – протягивает кап-три мне крепкую ладонь.

– Здравствуйте, Николай Петрович, – отвечаю я и внимательно смотрю в его серые, со стальным отливом зоркие глаза.