Текст книги "Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи"
Автор книги: Иосиф Гольман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Двадцать два года назад
Деревня Заречье Архангельской области.
Куницыны и Рыбаковы
Если смотреть на эти места на карте мира, то ничего особенного не увидишь: несколько голубых капель крупных озер снизу, зеленая краска бескрайнего леса посередине да холодное море сверху. То же самое, но на карте среднего масштаба, выглядит уже совсем по-другому: как будто кто-то, не скупясь, набрызгал с кисти на бумагу лазурной краски. А уж потом оставшееся раскрасил зеленью.
Воды здесь и в самом деле много. Холодной, прозрачной, вкусной. Потому что почти никогда не стоячей, хоть и без особо быстрых стремнин – гор тут нет, одни пологие холмы да увалы.
Реки тоже особенные. В основном не слишком великие, но во множестве разбросанные. Рек так много, что порой переправа на крошечных паромах, а главное – их ожидание, занимает у водителя больше времени, чем собственно езда по грешной тверди. Впрочем, для местных это так же привычно, как для москвичей метрополитен. Разве что москвичи за проезд платят всегда, а паромы и паромчики днем по будням бесплатные. Местный колорит. Еще одна местная лесо-речная особенность – множество гранитных валунов, набросанных везде. И среди деревьев, и на берегах рек и озер, и в самой воде. В мелких речушках камней порой больше, чем чистейшей и холодной – даже летом – влаги.
Может, отсюда издавна возник в этих местах странноватый вид наказания не очень хороших людей. Называется «надеть мешок».
И выглядит ровно так, как называется. Подходят к не очень хорошему человеку сзади и надевают на голову мешок. Потом завязывают его снизу и сталкивают изгоя в речку. Течение ощутимое, однако все же не как в горных потоках. Да и малая глубина резко увеличивает шансы наказанного вернуться домой, хоть побитым о камни и до нитки промокшим, но живым. Уменьшает же шансы температура воды. Десять градусов по Цельсию в июле – не лучшее место для длительных водных процедур.
А потому не очень хорошие люди в мешках возвращаются домой все-таки не всегда. В таком случае считается, что, возможно, грехов у наказанного было все же больше, чем односельчане ведали. Бог же, в отличие от односельчан, видит куда глубже и распоряжается по-своему.
Еще один вариант серьезных разборок – лесной. Здесь вокруг – тайга настоящая, лишь на самом севере постепенно переходящая в лесотундру. Лес глухой, и хвойный, и лиственный. С огромным количеством проходимых только зимой болот. Вот туда и уходили своего рода дуэлянты для окончательного решения затянувшегося конфликта. Если в живых оставался только один, он, по законам чести, обязан был принести в деревню тело противника, пострадавшего, разумеется, в результате случайного выстрела на охоте. Наказание в суде, как правило, следовало условное: в крае, где каждый четвертый – охотник-промысловик, за неудачный выстрел строго не карали.
Впрочем, все эти экстримы, типа мешков на голову и дуэли в тайге, конечно, происходили крайне редко. Жизнь в здешних краях текла размеренная, трудовая, вовсе не как на Диком Западе. Главной же причиной ранней смерти являлась, как и повсюду в стране, не преступность, а банальная беленькая. Ею грелись в длинные восьмимесячные холода, ею ублажали себя во все праздники и выходные. Те же, кто переходил на ежедневное употребление, довольно быстро покидали ряды уважаемых односельчан, а через какое-то время переселялись на тихие деревенские погосты.
Все как везде.
Хотя и отличий хватает.
Например, тех же пьяниц все-таки поменьше, чем в Средней России, где порой в деревнях только они и остались.
Здесь еще живы старорусские традиции.
Они – во всем.
Пятиоконная изба не считается большой. Справный труженик за короткое лето должен сделать столько запасов, чтоб хватило на долгую зиму. Поэтому и жилая часть огромная, и хозяйственная. Не редкость, когда амбар для сохранения тепла располагается на втором или даже третьем этаже дома, сложенного на века из гигантских лиственничных или хвойных стволов.
И еще остались столетние постройки, где на домашний склад ведет широкая, говоря по-нынешнему, аппарель. Лошадь завозит наверх телегу с добром. А наверху так просторно, что ее можно развернуть с телегой, не распрягая.
Короче, людям непьющим, с головой и руками, этот край очень по душе. Здесь, работая, с голоду точно не помрешь. Работали же в колхозе, близлежащих лесхозах. У военных тоже работали, двадцать два года назад было их в округе еще много.
И, конечно, работали на себя: в огородах, на речке, в лесу.
Вот в такой работящей и дружной семье выросла умная, веселая и крепкая девчонка Анечка Куницына.
Там, где Анька, – там смех и улыбки.
В деревне школа была только начальная – и она четыре года была ее звездой. Потом ездили учиться в соседний поселок (соседний – это двадцать шесть километров по лесной дороге, правда – хорошего качества, военной), в десятилетку. И там она была звездой тоже.
Почему? Да кто ж его знает. Были подружки и покрасивее, и постройнее. Но звезда была только одна – Анечка Куницына.
Веселая, работящая, упорная. И очень, очень добрая. К ней тянулись все: дети, одноклассники, даже взрослые. Чего уж там, местные псы и те ее не облаивали. В ее обществе было легко и комфортно.
Надо ли говорить, что, когда Анечка подросла и стала девушкой, желающих связать с ней судьбу оказалось предостаточно?
В потенциальных женихах перебывало полсела, приезжали соискатели и из других мест, но все получили вежливый, необидный отказ. Это было тем более странно, что в институт Куницына не собиралась, в город переезжать – тоже.
После школы, получив аттестат на «хорошо» и «отлично», пошла работать дояркой в колхоз. И уже четвертый год вполне была рада своему существованию.
А уж как коровы были рады! Буренок не только кормили, доили и мыли – с ними разговаривали и им пели песни. В ответ животные не жалели молока, а председатель колхоза – тоже местный – ставил Аньку в пример и выписывал ей премии.
Мама Анечки, Мария Петровна, дочкой, разумеется, гордилась. Тем более что та ей так нелегко досталась – любимый муж утонул на рыбалке в самом начале совместной жизни, а выходить замуж второй раз Мария Петровна не захотела.
Но вот дочкина переборчивость с женихами даже слегка пугала. Деревня – не город, стукнет двадцать три – старая дева. Хорошие-то девки в девках не засиживаются, только если с изъяном каким.
Попытки поговорить с дочкой по душам ни к чему не привели. Сказала только, что ждет мальчика из армии. А кого, не сказала. Зато успокоила маму, пообещав ей много-много внуков. Будет куда с пользой израсходовать старость.
Мальчик из армии приехал на следующую весну после памятного разговора.
Точнее, не из армии, а с флота. Три долгих года на ракетном крейсере, два дальних похода. Отличник боевой и политической подготовки, о чем свидетельствовали сверкающие значки на могучей груди.
Пил с родственниками и друзьями всего два дня, хоть и крепко. Потом день отлеживался, не принимая ничего, кроме огуречного рассола.
А на следующее утро – Анечка как раз вернулась с утренней дойки, вымылась и позавтракала – пришел с целой делегацией в ее дом делать официальное предложение. Возглавлял «посольство» сам Мирон Андреевич, председатель колхоза, специально приехавший с центральной усадьбы в родную деревню для столь важного дела. Кроме того, что его попросили родственники жениха, у председателя был и экономический интерес: колхозное отделение в Заречье было хиловатое, Анечка же – стержневой работник. А станет семейной – уж точно на крыло не поднимется и пост не оставит.
Да и вообще он Анечке симпатизировал, как и подавляющее большинство всех тех, кто с девушкой общался.
Впрочем, с дел сразу начинать невежливо. Поэтому начали с обильного угощения.
Анечка о времени сватовства – да и самом предстоящем сватовстве – была не в курсе, три дня провела в Архангельске, выбирая себе заочный техникум, а вот Мария Петровна подготовиться успела. Одних пирогов было видов десять, в том числе огромная круглая «калитка» с белорыбицей, мясные кулебяки, сладкие ватрушки с брусникой, тонкокорые нежные пирожки с яблоками, с черникой и с вишнями.
Потенциальный жених был весел и целеустремлен. Рассказывал про свои подвиги в морских походах и про высокие горизонты, открывшиеся перед бравым старшим матросом: его, успевшего на флоте вступить в партию, пригласили на курсы участковых милиционеров. Карьера открывалась блестящая. Без всякого училища можно было стать офицером МВД, обеспечив надежный достаток будущей семье.
Наевшись и напившись (второе касалось только делегации, сам жених оставался почти трезв), гости приступили к главной части мероприятия.
– Ну что, Петровна, – начал Мирон Андреевич. – Как говорится, у тебя – товар, у нас – купец. И товар красен, и купец хорош.
– Да уж, – согласилась расслабившаяся Мария Петровна. – Так оно и есть.
И за дочку ей было не стыдно, и потенциальный зять ничего, кроме хороших чувств, не вызывал: сильный, огромный, с понятным будущим и правильным прошлым – судя по нагрудным знакам, отслужил достойно. А надо сказать, в те времена и в тех местах парни, откосившие от армии, и парнями-то считались с натяжкой. Здесь же было все явно по-человечески.
– Опять же, фамилию не менять, – хохотнул председатель.
И это тоже было правдой.
У Алешки была фамилия Куницын, как, впрочем, еще у доброй половины односельчан. Вообще в Заречье в ходу было только две фамилии: Куницыны да Рыбаковы, что косвенно свидетельствовало о том, что жизнь сельчан на протяжении столетий была связана с заполонившими край реками, озерами и лесом.
Гости степенно уселись за стол, не спеша, зато основательно приступив к поглощению наготовленных Марией Петровной вкусностей.
Все было вроде как хорошо и правильно. Но понимающие люди потихоньку начинали нервничать.
Ритуал явно пошел не по запланированному пути.
По запланированному Анечка должна была сесть рядом с будущим женихом. Но не села, устроившись рядом с матерью. Вон он, стул, в красивом белоснежном чехле, пустует. А будущий жених вдруг взял да налил себе сам рюмку водки. Вообще-то имел право. Но налить ему должна была Анечка. На крайний случай – ее мама.
Через десять минут, несмотря на вкуснейшую еду и питье, обстановка сгустилась до крайности. Мрачный председатель решил, что пора расставить точки над «и».
– Ну так что скажешь, красавица? – спросил он погрустневшую Анечку. – Как тебе наш жених?
– Хороший у вас жених, – несколько двусмысленно ответила Куницына-младшая. – Очень хороший. Любая свободная девка счастлива будет.
– А ты что, не свободная? – мрачно спросил будущий милиционер.
– Не обижайся, Алешенька, – тихо сказала Аня. – Ты замечательный парень. Но я люблю другого.
– Кого же? – совсем набычился однофамилец, почуяв соперника.
– Витьку Рыбакова жду. Любим мы друг друга. Через полгода придет.
Неожиданная новость слегка разрядила обстановку, убрав царившую до того полную непонятку. Даже Анечкина мама удивилась. Не было ни одного претендента в зятья, а тут сразу двое.
Конечно, Витька Рыбаков в материнской табели о рангах стоял несколькими строчками ниже красавца моряка-эмвэдэшника.
На годик помладше, но тоже вполне материальный, основательный вариант, разве что ноги у паренька кривоватые из-за не выявленного вовремя рахита. И рост не гвардейский. Поэтому дослуживал сейчас парень не на флоте, как его неудачливый соперник, а в стройбате, где работал – тайн в деревне нет – водителем автокрана.
Впрочем, Анечкина мама, услышав от дочки такую глобальную новость, тут же перевела новоявленного зятя на пару строчек вперед: водитель автокрана должен был привезти из армии немало денежек, да и здесь, после дембеля, легко найдет хорошую работу.
А что ноги кривоватые – кто ж их будет под одеялом разглядывать?
Но не все смирились со сменой матримониальной концепции.
Алешка Куницын весь побагровел от гнева. Хотел что-то выпалить, но сдержался. Точнее, был сдержан председателем и еще одним мужиком, которые на пару что-то коротко, но веско пробормотали неудачливому жениху в уши.
Видно, недостаточно веско. Потому что Алешка все-таки встал, надвинувшись горой над сидевшими за еще полным столом гостями.
– Ладно, я понял! – сказал он. – А вот ты, Анька, не понимаешь! Что, променяешь меня на Витьку? Его ж с первого раза даже в армию не взяли! На второй год мать упросила. Леший кривоногий! Ты что, не знаешь? Ты посмотри на нас рядом!
– Не обижайся, пожалуйста, Алешка, – тихо сказала Аня. – Я ни в чем перед тобой не виновата. И десять лет на вас обоих смотрела. С тобой дружила. А в него влюбилась.
– Ну и черт с вами! – Однофамилец маханул немаленькую рюмку беленькой и так крепко поставил ее на стол, что хрусталь, звякнув, треснул. – Ты еще точно пожалеешь, Анька! Но обратного пути не будет!
– Ну-ка, утихни, милиционер! – Это уже Анина мама, Мария Петровна. В сложных ситуациях она могла бы и коня на скаку остановить, не то что будущего участкового. – Ты в чужом дому! И ты не люб моей дочери!
Впрочем, Алешкино буйство уже сошло на нет. Может, от пришедшего понимания ситуации. Может, от крепких рук подоспевших мужчин.
Гости постепенно разошлись, слегка смущенные случившимся.
Алешка же Куницын ушел из дома неслучившейся невесты сразу. И не попрощавшись.
Москва
Хлопотный денек московского адвоката. Печальный рецидивист Иван Гаврилович
Проснулась Ольга от ласкового прикосновения солнечного зайчика. Он у нее был вместо будильника. Работал, правда, только в ясные дни.
Солнышко заглянуло в окно, отразилось от маленького, старинного – еще прабабушкиного – зеркала в серебряной оправе – и, как в детстве, сказало Ольге: «Вставай, милая! Работать пора!»
Вообще-то это мама так говорила, на их старой квартире, где проживала дружная семейка. Родители там и сейчас живут. А повзрослевшим девчонкам, уехавшим в отдельные квартиры, достались лишь отдельные элементы прежнего быта. Чтобы не забывали – они по-прежнему одна семья.
Ольга очень беспокоилась, сумеет ли расставить мебель так, чтобы бабкино зеркальце снова будило по утрам? Пришлось, конечно, потрудиться, но все получилось. Правда, теперь момент встречи с лучиком перенесся на полтора часа позже. Но адвокаты в большинстве своем не «жаворонки». Да и не «совы». Спят, когда придется, а в большой процесс, с ограниченными сроками ознакомления с документами, порой и вообще не спят.
Большой процесс…
У Ольги, в силу возраста, особо больших процессов еще не было. Хотя ее старание и кураж были отмечены появлением ряда серьезных клиентов. Пока, правда, по не слишком серьезным эпизодам.
Так, например, недавно она защищала некоего Пашу, вора в законе, известного криминального лидера. У него было два «штатных» адвоката, а тут понадобился третий.
Инкриминировали ему вовсе не создание и руководство преступным сообществом, а хранение довольно крупного количества наркотического вещества. Доказательная база в таких случаях появляется гораздо легче, чем выявление преступных деяний по «настоящим» статьям, «закрывают» же человека вполне реально.
Ольга, как всегда, подошла к делу серьезно. Собрала – не без помощи Олега Всеволодовича – информацию о самом клиенте. Неприятная, надо сказать, оказалась информация. Первые три ходки – за преступления против личности. Затем переход в вымогатели, причем с кровавым уклоном. И, наконец, превращение в обаятельного седовласого бизнесмена. Идеально пошитый в Лондоне костюм скрывал все наколки и шрамы – следы боевого прошлого. Стиль же мышления изменился мало.
– Детка, я на кичу не желаю, – сказал Паша ей при первой встрече. – Говорят, ты восходящая звезда. Отмажешь старика – озолочу.
– А почему к более опытным не обратились? – поинтересовалась Ольга.
– Обратился, – усмехнулся пахан. – Работают. Ты – из серии «на всякий случай».
– Темная лошадка? – поддержала тон Шеметова.
– Именно. Люблю на них ставить. Тебя не будут пасти, как взрослых. И не будут пытаться купить.
Беседа заходила в запретную область.
Впрочем, все было и так ясно. Денег до черта, в тюрьму уже не хочется. А кому-то надо, чтобы он туда попал. И совсем не обязательно, что этот «кто-то» – идеалист, пытающийся очистить общество от преступного элемента. Может, просто конкурент работает руками ментов. А может, нужным ментам не заплатили. Но зачем гадать, если ты – защитник?
Можно ли быть адвокатом дьявола?
Можно.
Потому что если сначала лишить дьявола адвоката – пусть даже в виде исключения, он же такой плохой! – то после этого дьявол лишит адвоката всех. Банально: лучше отвести от тюрьмы преступника, чем дать туда попасть невиновному.
Единственный нюанс – у преступника обычно достаточно денег на хорошего адвоката. А у невиновного – не всегда, он же ничего не украл…
Старика она от тюрьмы «отмазала», как он выразился. Хотя поработать пришлось скорее сыскарем, чем юристом.
Задержание происходило около дома Паши. На подъездной камере искать было нечего, менты наверняка там порылись. Но, методично обойдя местность, любознательная девушка обнаружила еще семь (!) камер, которые теоретически могли запечатлеть событие. Как говорится, айти-технологии – наше все.
Опять же теоретически подброс мог быть осуществлен и в другом месте. Но это дополнительный риск.
Впрочем, риск был и в том, что старик мог соврать Ольге про ментовский произвол и наркотик был действительно его. Тогда пусть сто камер будет в их распоряжении, толку не добьешься.
Работа была проделана большая. Упорная Ольга заполучила съемку с трех точек из найденных семи. (Проблема заключалась в том, что информацию сама камера не хранит. И даже у владельца охраняемого объекта записи нет, вся она скачивается в виртуальные хранилища обслуживающих фирм, откуда ее можно получить по спецзапросу.)
На двух точках не обнаружилось ничего подозрительного. А на третьей – при замедлении – вырисовывалась картинка подброса. Не стопроцентная, конечно. Но рука опера, лезшая в карман моднючего пальто Паши, похоже, не была пустой.
В общем, информация была из разряда ни нашим, ни вашим. Подкинули или нет, не доказано. Однако, как говорилось в анекдоте, осадочек остался.
В итоге Ольга поступила следующим образом. Довела до прокурорских (чаще всего, если люди адекватные, они вовсе не враги адвокатам) информацию о некоей видеозаписи, которая может сильно попортить нервы ментам в случае встречного иска. Дала в кафешке посмотреть, без замедления, на телефоне, искомый сюжет. И выдвинула условия, предварительно обсужденные с Пашей.
Вполне приемлемые условия для обеих сторон.
Сторона Паши не будет настаивать на произведенном подбросе (который вообще-то пленкой стопроцентно не доказывался; да и вопрос законности добычи стороной защиты доказательства тоже был открытым). Сторона же обвинения – в качестве алаверды – вставляла в текст заветную фразу «без цели сбыта». Имелось также заключение двух врачей. Первое – о многолетнем пагубном пристрастии старого вора к искусственному допингу. Второе – о его серьезном заболевании, сопровождаемом болями. Это, конечно, не повод для транспортировки и приема наркотиков, но, несомненно, смягчающее обстоятельство для выбора наказания престарелому человеку.
После заключения неофициального соглашения Паша впал в восторг: тюрьма ему больше не грозила. А Ольга получила самый большой в своей недолгой практике гонорар, точнее, его неофициальную часть.
С этими частями – тоже тонкий вопрос. Вообще-то Шеметова получала деньги исключительно через кассу, опасаясь подстав: суд – процесс соревновательный, а в таком виде спорта все средства хороши. Черный нал – такая же зона уязвимости для адвокатов, как и для бизнесменов. Но в данном случае это был вовсе не черный нал. А маленькое колечко с большим бриллиантом – так элегантно оценил свою свободу старик.
Поколебавшись немного, Ольга эту часть гонорара взяла. В конце концов, она его с лихвой отработала. Почти что оправдательный приговор не в каждой адвокатской карьере случается. А что работать приходится не как в американских фильмах – так мы же не в Америке живем.
Сегодня ей предстояло ехать к такому же старому вору. У них совпадал не только год рождения, но и общий срок отсидки – тридцать семь (!) лет.
Но если Паша подошел к закату карьеры с особняками под Москвой и Лондоном, то Иван Гаврилович Лопухов как въехал в тюрьму нищим, так и остался и не мог даже оплатить услуги адвоката.
А предстоящая отсидка почти наверняка станет последней перед вечным освобождением.
Сидеть же ему предстояло за кражу двух батонов колбасы и еще чего-то по мелочи. Кроме того, по неофициальным сведениям, на старика собирались повесить еще несколько мелких краж. То ли для улучшения статистики, то ли и в самом деле эти кражи – Ивана Гавриловича преступных рук дело: кушать же хочется каждый день.
Они остались вдвоем и внимательно всмотрелись друг в друга. И оба сильно удивились.
Ольга – тому, что грозный рецидивист с бесчисленными ходками, сидевший в самых строгих зонах при всех вождях и правительствах, оказался маленьким худеньким стариканом с хохолком редких седых волос и выцветшими слезящимися глазками.
Кстати, вовсе не испуганными. Похоже, свои последние испуги Иван Гаврилович пережил много десятков лет назад. Да и не прожил бы он столько в тюрьмах, имей привычку пугаться.
Наколок у него было много. Ольга давно научилась разбираться в их скрытом смысле. «Отрицаловом» дедок не был. Просто честный арестант, отдавший всю свою единственную жизнь тюрьме.
Дед же удивленно смотрел на Ольгу не потому, что молода и, как ему показалось, ослепительно красива, а потому что его потряс сам факт прибытия этой чудо-женщины в СИЗО по его никому не нужную душу.
– Так что все-таки произошло в том магазине? – спросила Ольга. Она уже читала милицейские протоколы, но ей хотелось услышать и вторую точку зрения.
– Взял я эту колбасу, – вздохнул вор-рецидивист Иван Гаврилович. – Есть очень хотелось.
– Вы на свободе два месяца, – уточнила Шеметова.
– Один месяц и двадцать пять дней, – поправил Лопухов. – Я уже неделю тут парюсь. Скорей бы на зону.
– А что хорошего на зоне? – Все Ольгино существо воспротивилось услышанному.
– А что хорошего тут у вас? – Иван Гаврилович смахнул веками накопившиеся слезинки. – Вон в больничке мне капли капали, глаза совсем не так слезились.
– А родственники у вас есть? – спросила Ольга.
– Не знаю, – внезапно потеряв интерес к происходящему, махнул рукой дед. – Кому я здесь, на вашей свободе, нужен?
Он еще больше скукожился, став похожим на маленького нахохлившегося подростка.
«Ну и зачем мне его защищать? – подумала Шеметова. – Не дай бог, освободят. Завтра же снова задержат, не за колбасу, так за хлеб или тушенку».
– А пенсию по старости вам оформили? – спросила она.
– Не знаю, – мотнул дед головой. Потом, помолчав, добавил: – Давай, девочка, оформляй побыстрее свои бумажки. Мне недолго осталось, не хочу в «Матроске» коньки откинуть.
– Иван Гаврилович, – сама не зная почему, решила спросить Ольга. – Я вот смотрела ваше дело. Преступления у вас какие-то… – она замешкалась, подбирая слово.
– Не преступные, – усмехнулся старик.
– Точно, – подтвердила Шеметова. – Сроки большие, слова ужасные, про рецидив и так далее. А сами эпизоды мелкие.
– И половина не мои, – подтвердил дед. – Я все подписывал, мне какая разница.
– Как это «какая разница»? – вспыхнула Ольга, в которой вновь активировался никогда не спящий защитник. – Вы украли или не вы. Есть разница.
– Для меня нет, девочка. У меня всю жизнь украли.
И неожиданно для Шеметовой – а может, и для себя – рассказал печальную историю своей украденной жизни.
Немцы вошли в их деревню под Ржевом в сорок втором. Отец был где-то на фронте, мать убило при немецком наступлении. Потом долго шли бои, сколько, не помнит.
Сначала мальчонку подкармливали враги (односельчан практически не осталось, деревня была сожжена и разрушена полностью), хотя он особо не понимал причинно-следственных связей происходивших ужасов. Потом наши вышибли немцев, и мальчик прибился к красноармейцам.
Потом немцы вышибли наших, но Ваня отступил со своей частью. Потом еще три года постоянно наступали и отступали, люди гибли во множестве, однако Ивану Гавриловичу эти дни до сих пор кажутся лучшими в жизни. Ну, может, кроме тех, когда он жил с мамой и папой. Впрочем, те времена, наверняка счастливые, он толком не помнит, домысливая не сохраненные памятью картинки.
А любит он военное время, потому что и его тогда действительно любили. Некоторые из любящих погибали. Их место занимали другие.
Почему сына полка, несмотря на строгие предписания, не сдали в детдом или суворовское училище, история умалчивает. Может, потому, что взрослые так же привязывались к ребенку, как и он к ним. Поди попробуй сдать своего сынка в детдом, если ты в здравой памяти и трезвом уме.
Короче, в Берлин Иван Лопухов вступил в возрасте двенадцати лет и в чине ефрейтора. Было ли звание присвоено официально, история пока снова умалчивала. Но на плохо читаемой старой фотке, которую Иван Гаврилович бережно протянул Ольге, можно было разглядеть и сиротливую ефрейторскую лычку на погоне, и даже две медали на впалой груди пацана.
– Так у вас и награды есть! – обрадовалась Шеметова: адвокат в ней не замирал ни на миг.
– Были, – сказал Иван Гаврилович. – «За отвагу» – на наш госпиталь напали, в конце войны уже. Все отстреливались, я тоже.
– Вы в кого-то попали? – спросила Ольга.
– Не знаю. Не помню. Мне страшно было, – честно ответил Лопухов.
Ольга уже заметила, что для старого закоренелого вора-рецидивиста Иван Гаврилович был непрофессионально честен и открыт.
– А вторая медаль за что?
– Когда война кончилась, нам всем дали, – равнодушно ответил старик.
– А документы о наградах у вас есть?
– Меня когда осудили, медали забрали, – закрыл тему Иван Гаврилович.
– А за что осудили?
– Мы с ребятами в дом зашли. Разбомбленный.
– Зачем?
– Ребята искали выпивку. Ну а я за компанию. Я тогда курил только, а водку мне пробовать не разрешали.
– И что в доме?
– Нашли за прилавком шпулю синего шелка. Там, видно, раньше магазин был. Все разбито от бомбы, подгорело, а эта шпуля была почти целая.
– И что дальше?
– Дальше притащили ее в роту. Все отрезали, кто сколько хотел. Командир, взводные. Потом бойцы. На рубахи.
– А вы?
– Я не стал. Ну зачем мне синяя рубаха? Я себе шарфик отрезал и два маленьких кусочка просто так. Красивые очень. Шарфик думал будущей девушке подарить. А то у всех трофеи, а у меня ничего. Мне уже тринадцать исполнилось, начал я на девушек посматривать.
– А что потом? – уже понимая, что было потом, спросила Ольга.
– А потом какие-то чужие солдаты – я их раньше не видел – оцепили казарму и велели выходить по одному и сдавать трофеи. Офицеров не трогали. Ротный пытался за меня заступиться, но его заткнули.
– Всю роту арестовали? – ужаснулась Ольга.
– Нет, человек двенадцать. Кто вещи сдавал. А так у всех было спрятано или прикопано. Находят баул, а он ничей.
– Вы сдали шарфик?
– Да.
– И за это посадили?
– Восемь лет. От звонка до звонка. Мародерство. Мы как политические шли, без поблажек. Ну а потом пошло-поехало, – вздохнул старик.
Печальная история жизни Ивана Гавриловича Лопухова, со всеми паузами и вздохами, заняла – Ольга по привычке засекла по часам – меньше одиннадцати минут.
– Я все-таки попробую выяснить насчет наград, – сказала Ольга.
– А зачем? – вяло спросил дед.
– Для справедливости, – ответила Шеметова.
– Если для справедливости, то давай, – согласился Иван Гаврилович.
Выложив свою историю, да еще заинтересованному человеку (может, впервые за много лет заинтересованному им), старик как-то успокоился и чуть повеселел.
– Только чтоб не освободили, – даже пошутил он прощанье. – А то опять на старости лет за колбасой лезть…
Почти дословно повторив недавно проскользнувшие в Ольгиной голове мысли.
На этом день не кончился.
Во-первых, нужно было оформить договор с Куницыной на защиту ее сына, включая командировку в Архангельск. С ней же заключал договор и Багров, на защиту второго парня. Имени его Ольга не запомнила, потому что Анна Ивановна обычно называла его просто «дурачок».
Во-вторых, предстояла поездка к потенциальному доверителю, чье отчество, фамилию и двадцать пять процентов доходов собиралась присвоить одна нечестная женщина («свой»-то всегда прав по определению).
Поскольку «пациент» пришел от Олега Всеволодовича, Шеметова направилась прямиком к Багрову.
Впрочем, не стоит себя обманывать. Если б он и не был от Олега Всеволодовича, она бы все равно направилась к Багрову. Просто следовало выдумать предлог, а так все складывалось само собой.
Раз уж пришла, то задала вопрос и про Ивана Гавриловича.
– Олег, – спросила она (они все-таки перешли на «ты»). – Общалась вот с дедом, по пятьдесят первой который. Бесплатник. Ему вообще ничего не надо. Хочет на зону быстрее. А зацепки в деле есть. Если не для освобождения, то для смягчения наказания. И что мне делать теперь?
– Ты адвокат, – коротко ответил Багров. – Делай свое дело. Бейся за подзащитного. Вот и все.
