Текст книги "Хранитель Реки"

Автор книги: Иосиф Гольман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 10
Вадик Оглоблин путешествует по Франции

Место:Перпиньян (Франция).

Время:два года после точки отсчета.

Да, мне по-прежнему не нравится лощеный мужчина по имени Георгий Иванович, но кое-что в моей новой профессии не может не привлекать.

Во-первых, не надо больше трястись перед каждой поездкой к вороватым гаишникам. Во-вторых, уголовщина с кисточкой все же дипломированному живописцу куда приятнее, чем уголовщина с микрофоном и видеокамерой. И наконец, в-третьих, наверное, с совестью у меня что-то совсем неладное. Потому что мое нынешнее занятие, как оказалось, не мешает мне заниматься собственными, вовсе не криминальными картинками, как я того вначале сильно опасался. Как говорится, реальная жизнь не укладывается ни в какие схемы, в том числе моральные.

Впрочем, все это ровным счетом не изменило моего отношения к новому работодателю. Жорж и сегодня кажется мне такой же скотиной, как и в тот момент, когда он только возник в моей биографии.

Хотя на самом деле криминалом за всю мою трехмесячную карьеру я занимался от силы часов восемь.

В небольшую, но красивую, даже с камином, и отлично оборудованную мастерскую мне принесли пять работ очень добротного старого реалиста. Я сразу оценил школу неизвестного мне парня, жившего лет на сто раньше меня. Тогда отношение к ремеслу явно отличалось от нынешнего. Хотя если меня не будут торопить, то, пожалуй, я бы смог сделать не хуже.

Но делать ничего, как оказалось, было не надо. В смысле писать картины. Требовалось всего ничего: поставить в правильном месте несколько штрихов правильного размера, которые в сумме превращались в подпись известного русского реалиста.

Для осуществления этой недолгой задачи мне были предоставлены обширные технические возможности. Шикарный набор старинных красок, лаков, разбавителей, даже кистей – вот ведь какие аккуратные люди! А что, выскочит какой-нибудь волосок из кисти, а анализ покажет, что синтетики в девятнадцатом столетии не водилось. Нет, при всей моей нелюбви к Жоржу, обеспечивает он меня отменно.

Но и я подошел к проблеме ответственно. Отчасти потому, что все привык делать добротно, отчасти потому, что, выбери я другой подход, мое будущее окажется более чем сомнительным.

Так что я не просто потренировался вначале подписывать, но и забацал по памяти небольшой пейзажик, дал ему подсохнуть (благо меня особо не торопили) и уже на нем тренировался предметно.

Чтобы краска подписи попала в «тело» живописи, пришлось использовать некоторые хитрости. Все мои заказы – на высокооборотную микродрель, локальные нагревательные устройства, кое-какую не оставляющую следов спецхимию – Жорж выполнял незамедлительно.

Зато и подписи на картинах получились такие, что, думаю, и сам Иван Иваныч признал бы их подлинными, случись ему проводить экспертизу собственных работ.

Да, самого главного-то не сказал! Все эти манипуляции я производил в городе Перпиньян, на юге Франции, у самой границы с Испанией. Из моих криминальных трех месяцев почти полный месяц я прожил именно здесь. Все расходы – за счет работодателя.

Свободного времени теоретически у меня нет – Жорж строго-настрого запретил покидать мастерскую. Но я ее все-таки покидаю, потому что мой страж – все тот же прежний здоровяк с поганой харей – охранял меня только первую неделю. Потом эти твари решили не тратиться на мою охрану, так как нашли у Вадика Оглоблина самое уязвимое место, мою Ленку, и доступно мне объяснили, что произойдет, если я начну «козлить», как они выразились.

В результате монстр уехал на родину, а я остался во Франции, почти свободный, так как Жорж наведывается нечасто.

Да и вообще, после того, как мавр сделал свое дело, они просто ждут, когда кончится путевка – теоретически я отдыхаю в пансионате «Соль мар». Поэтому половину времени я провожу в мастерской, пишу свои «экспрессии», которые в этом буйстве солнца возникают на полотне буквально сами, почти без моей помощи, а вторую половину – ухожу в прогулки по городу и к морю.

Правда, ни особой французскости, ни тем более испанскости я в городке не вижу. Скорее он похож на арабский поселок, чем на французский. Половина девчонок обмотана платками-хиджабами, и если так дальше пойдет, то и вторая половина вскорости обмотается паранджой.

Впрочем, старушка-Европа, сама себя уделавшая своей политкорректностью, всего-навсего получила то, за что боролась. Но все равно как-то не по себе, когда во французском городке на тихой улочке вообще не слышишь французского. А впрочем, бог с ним, это их проблемы, а не мои. У меня и своих достаточно.

Сегодня ездил на велосипеде (он тоже стоит в мастерской) на загородный пляж. Поплавал в море, повалялся под солнцем. Потом прислонился к валуну и стал мягким карандашом набрасывать силуэты окрестных девчонок. Их там было несколько, некоторые с парнями, некоторые сами по себе. Все в основном молодые, народ постарше предпочитал песчаные пляжи, а здесь была галька. И тусовались тут девчонки почти исключительно европейского происхождения.

Я рисовал их фигуры, обтянутые крошечными плавками попы, мокрые после моря спины и груди. А потом, перед тем, как идти домой, пересмотрел листки и ахнул: на всех рисунках рука машинально изобразила мою Ленку. Валуны были местные. Пароход на горизонте был натуральный. А женская модель – только одна, и та из моего подсознания.

Вот забавная вещь! Надо будет сохранить листки, показать любимой. Ей будет приятно.

Нет, с инстинктами у меня все нормально. Вон идет мимо загорелая темноволосая девчонка лет двадцати. Красный купальничек скорее подчеркивает, чем скрывает. Бросила на меня хитрый взгляд – все ли отметил? Не волнуйся, красавица, тебя не заметить невозможно: ножки стройные, попка выпуклая. Вся в еще не высохших после купания каплях. От нее наверняка пахнет свежестью моря и молодости. И если бы представилась возможность – ну, например, решила бы она меня изнасиловать в тихом месте, – я бы, скорее всего, не смог долго сопротивляться. Но глаза бы закрыл, потому что и с открытыми видел бы перед собой свою Ленку.

Впрочем, эту часть моих рассуждений о любви я Ленке не расскажу. Может среагировать неадекватно, точнее, болезненно для меня.

Я стал собирать разбросанные рядом листки – девчонка еще разок обернулась посмотреть на произведенное впечатление. Я улыбнулся ей, встал и пошел к велосипеду, оставленному в пределах видимости, но поближе к дороге. Затылком ощутил еще один долгий взгляд. Ну что, догонит меня? Впереди была вполне симпатичная рощица. Там бы на меня и напала.

Я уже дошел до велосипеда, но сексуальной атаки так и не последовало. Жаль, ну да ладно. Зато я сохранил верность любимой. Несмотря ни на что, можно сказать.

Я залез на велик и закрутил педалями. И уже через полчаса входил в ставшую почти родной мастерскую.

Сразу зачесались руки что-нибудь сотворить. Они у меня всегда на это чешутся, если есть чем и на чем оставить след. Но тут еще одно чувство пришло: острое желание выпустить из души нечто созревшее. Когда я такое чувствую, никогда не знаю, что появится на холсте или бумаге. Но пока не появится – покоя не будет. Точь-в-точь как женщина с началом родовых схваток. Остановить теоретически можно, но бесперспективно …

Решаю расправиться со «схватками» побыстрее и закрепляю на планшете лист акварельной бумаги. Еще мне понадобится перо, черная тушь, акварельные краски.

Руки начинают действовать. Я примерно представляю, чего хочу, но вряд ли смогу выразить это словами.

Я начинаю рисунок пером.

Нет, не годится.

Беру кисть. Самую плохую – твердую, наверное, из свиной щетины, более ни на что не пригодную. Но сейчас мне нужна именно она. Опять-таки словами бы не сумел объяснить почему.

Макаю кисть в тушь.

Вот так – то, что хотел. Хотя чего именно хотел, пока сам не пойму.

Пять минут – и фигуры очерчены.

Теперь – акварель. Не по-сырому, мягкость мне сейчас не нужна.

Я работаю кистью, мои аккумуляторы щедро отдают энергию.

Рисунок почти закончен. Я смотрю на него. Да, я хотел изобразить именно это. Но не так!

Черт подери, как объяснить самому себе ярость от того, что твои руки не могут выполнить то, что твой мозг не смог приказать!

Во завернул! Сам бы не понял, если б такое где-нибудь прочел. Но холодную ярость я чувствую в полной мере.

И тут озарило!

Я видел на полке морилку. Да, это не краска. Но именно она мне и нужна. Вот что советовал моим рукам мой мозг. С годами, надеюсь, эти две части моего тела начнут понимать друг друга лучше.

Я хватаю коричневую морилку и начинаю орудовать все той же жесткой кистью. Потом еще подрабатываю тушью и совсем немного – акварелью по сухой бумаге.

А вот теперь больше не нужно ничего. Теперь схватки перешли в роды, и ребенок увидел свет. Хороший ли, плохой – он уже родился, и его жизнь далее имеет самостоятельное значение.

С листа бумаги на меня глядит нервно очерченная фигура женщины. Нет, глядит она, конечно, не на меня. Глядит она на своего сыночка, чье беззащитное тельце лежит перед ней. И даже не на него, а сквозь него. Она прикрывает его руками и думает о будущем.

«Что будет?» – так бы можно было это назвать. Хотя можно и никак не называть. Все уже сказано на листе. И подписано моим именем.

Я смотрю на то, что только что наваял, и ничего не понимаю. Ходил на пляж, нежился на солнце, рисовал девичьи попки. Мечтал о том, чтоб кто-нибудь симпатичный меня в рощице изнасиловал. Потом начались роды, и родилось вот это.

Забавно. Непонятно. Но мне нравится. Чертовски нравится. Причем процесс нравится всегда, результат – изредка. Как сегодня.

Я сижу в кресле, смотрю на прикнопленный к стене рисунок и думаю о том, что я все-таки гений. Кроме всего прочего, это единственное объяснение тому факту, что такая красивая, умная и обеспеченная девчонка, как Ленка, полюбила такого придурка, как я. Полюбила вплоть до разрыва с близкими, не одобрившими столь чудовищный мезальянс.

Мне спокойно и хорошо. Я хватаю всей душой это спокойствие, потому что знаю его недолготу. Скоро оно закончится, и все пойдет по новой, пока когда-то – никогда не известно когда – вновь не почувствуешь себя гением.

Так что я тороплюсь вдохнуть это райское и заслуженное спокойствие полной грудью. Как же хорошо жить на свете художником!

Додумать эту розовую мысль не удается, потому что в мастерскую вваливается Жорж и рявкает:

– Собирайся, уезжаем!

Вот же ублюдок! Куда мы уезжаем на ночь глядя? Месяц не торопились, теперь же – тараканьи бега.

А он носится по комнатке, заглядывая во все шкафы.

– Что вы ищете? – вежливо спрашиваю я.

– Тебя забыл спросить, – столь же вежливо отвечает он.

Вот же сучок! Точнее, с учетом его всегдашней напомаженности, сучка.

А он уже тащит к камину найденную в шкафу папку. Там какие-то бумаги. Вываливает их в камин, заодно добавляет бумаг из портфеля. Поливает все жидкостью для розжига угля и чиркает длинной каминной спичкой. Черт с ним, это его дела.

Я собираю вещички, благо все они влезают в одну сумку. Очень жаль оставлять здесь материалы и краски, но, надеюсь, это заберут с собой помощники Жоржа – один такой несколько раз наведывался.

Последними укладываю в сумку свернутые в рулон холсты с моими «экспрессиями».

– Это у тебя что? – спрашивает работодатель, управившись с камином.

– Мои работы, – честно отвечаю я.

– Покажи.

Я разворачиваю холсты. На них – пляж, домишки, жаркая южная жизнь. Это никаким образом не реализм. Но, конечно, и не абстракция – натуру вполне можно признать.

Тут только я сообразил, что этот факт и есть смертный приговор моим работам. Ублюдок вновь аккуратно свернул холсты в рулон, а уж потом засунул его в камин. Чтоб лучше горело, еще разок полил жидкостью.

Это только рукописи не горят. Холсты горят, даже очень. И почти без копоти, благо тяга в камине отменная.

Из пяти работ одну, неудачную, я собирался записать поверху, три мне нравились, а одна была гениальной. Вот же ссссссука! Хочется плакать, как маленькому.

Слава богу, сегодняшнюю картинку он счел за декор мастерской. Благо на ней никаких следов пляжа и местной натуры.

Уходя, я обернулся и вновь посмотрел на нее.

И все равно я гений! Улучив момент, сорвал картинку и быстро спрятал в сумку.

Еще бы, как этой женщине знать, что с нами со всеми будет …

Глава 11
Первый сон Бакенщика. Падение Города

Место:юго-восточное Средиземноморье.

Время:три тысячелетия до точки отсчета.

Бакенщику никогда не снились сны. Ни маленькому, ни взрослому. А если и снились, то, проснувшись, уже не помнил ничего, то есть как будто и не снились. А тут видел все ясно, как в кино.

Нет, с кино сравнение неправильное. Может, с кино будущего, когда не только смотрят на чужую жизнь, но и участвуют в ней. Потому что Бакенщик, несомненно, участвовал. Хоть и не в качестве действующего лица. Был, так сказать, невидимым присутствующим наблюдателем.

А самое главное, что, проснувшись, Бакенщик смог восстановить свой сон практически без потерь.

Собрались они ночью, когда спало свирепое, даже не желтое, а белое от иссушающего жара солнце. И сразу стало прохладно, как всегда в горах.

Впрочем, там, куда пришли эти люди, температура неизменна в любое время суток.

Они по одному входили через тайный ход, запираемый в обычном на первый взгляд подвале поворотной каменной плитой. Правда, и в этот «обычный» подвал не все допускались. Считалось, в помещении хранится золото города, что оправдывало меры предосторожности, включая доверенного стражника в коридоре, охранявшего вход.

На самом деле в условиях осады этот участок дворцовых подземелий хранил куда большую, по сравнению с золотом, ценность – воду.

Но знали секрет всего полтора десятка человек, от которых в городе не было никаких тайн. У них был и «пропуск» – небольшой кусок воловьей кожи с выжженным знаком, открывавший путь в этот коридор. И большой перстень-печатка: вставленный в малозаметное углубление, которое еще надо было найти в неосвещенном подземелье – он приводил в действие поворотную плиту. Это было следствием их происхождения, восходящего к временам, когда первостроители города-крепости только начинали свой труд.

Вот наконец собрались все семнадцать, владевших тогдашним «кодом доступа». Они были на удивление молоды – каждому не более тридцати – тридцати пяти.

Кроме двоих.

Один – мощный, высокий, в молодости очень красивый и сильный человек. Он и сейчас внушал уважение своей статью. Второй – еще старше, совсем старик – до шестидесяти в городе доживали единицы. Этот и выглядел на свой возраст: морщины, седые космы. Даже оружия, без которого в годы осады и дети не ходили, у него не было – ему и собственное тело самостоятельно перемещать было нелегко.

– Все в сборе, – доложил старшим крепкий коренастый человек. Хоть он был и невысокого роста, но даже в неровном свете смоляных факелов угадывалась его недюжинная физическая мощь.

– Хорошо, Агаил, – сказал высокий ветеран. И, уже обращаясь к собравшимся, начал речь. – Все ли вы знаете, почему мы здесь? – спросил он.

– Догадываемся, Игемон, – мрачно ответил кто-то из воинов. Остальные, хоть и промолчали, тоже, похоже, получили весть о том страшном, что случилось четыре часа назад.

– Наш источник отравлен, – продолжил высокий. – На малой площади одновременно умерли две женщины, ребенок и воин. Все они выпили воды из резервуара номер три. И сразу – агония. Мы дали выпить двум старым рабам – они тоже умерли.

– Может, зараза проникла только в тот резервуар? – спросил молодой Палий.

– Когда пришла пора брать воду из двух других, мы сначала дали попробовать рабам. Они умерли той же смертью, – то ли объясняя Палию, то ли продолжая рассказ, сказал Игемон.

Однако задавший вопрос не мог или не хотел поверить в то, что дни защитников крепости сочтены.

– Яд могли забросить рабы, если они добрались до черпаков, – сказал он.

– Не могли, – устало объяснил Игемон. – Они лишь вращают валы, даже не зная, что приводят в движение.

– Но, может, отравлены только резервуары? – Лицо сказавшего, не попавшее в отсвет факелов, скрывалось в черной тени.

– Может, – согласился Игемон. – Это был бы подарок Всевышнего. Но он за что-то обижен на нас. Впрочем, сейчас проверим, только сначала осмотрим печати. Палий, у тебя зоркие глаза.

Молодой воин, взяв у товарища из рук факел, обошел вокруг странного, возвышавшегося примерно на метр от пола и диаметром метра в полтора, цилиндра.

– Замки опечатаны нами, – наконец сказал он.

– Открывай, – приказал Игемон.

Палий коротким мечом, скорее даже широким кинжалом, легко взрезал четыре жгута, свитых из какой-то прочной растительной основы. Они не были замками в полном смысле этого слова. Они лишь свидетельствовали о том, что источник не вскрывался без ведома по крайней мере одного из собравшихся: на всех четырех жгутах стояли печати от перстня-«ключа». Предосторожность явно излишняя, так как без такого ключа войти в помещение было невозможно.

Два воина осторожно сняли плотно пригнанную крышку, сработанную из цельного куска векового дуба. Дубы никогда не росли в этой местности, ее много лет назад привезли издалека.

– Воды много, – сказал Палий, посветив вниз факелом.

– Введите рабыню, – приказал Игемон.

Все потупились. Еще никогда до того в тайное помещение не ступала нога не то что раба, но даже простого горожанина.

Двое вышли и втащили упиравшуюся девушку, почти девчонку лет пятнадцати-семнадцати. Она была рабыней Игемона, но ради любимого города правителю не было жалко никакого движимого или недвижимого имущества.

– Дайте ей воды, – приказал Игемон.

Один из воинов, на секунду заколебавшись, взял прислоненный к стене медный черпак. Он не хотел смерти девчонке – относительно недавно, но задолго до осады, ее купили вместе со старшим братом на ближайшем невольничьем рынке в приморском городе. Их привезли откуда-то с севера. Не будь войны – вполне могла стать наложницей, а то и женой если не самого Игемона, то какого-нибудь знатного горожанина, родить ему красивых и сильных детей, девчонка была очень хороша. Но не судьба. Ее брат попробовал воду из резервуара номер два, а ей вот придется умирать в самом сокровенном месте крепости.

А может, если Всевышний захочет, и не придется: коли вода чиста, город, возможно, будет спасен. После двух с половиной лет осады дела нападавших тоже не особо продвинулись.

Короче, не сильно волновала воина-аристократа судьба отдельно взятой, пусть и красивой северной рабыни. Не самим же пробовать?

Он грубо схватил девушку за косу и силой подтащил ее к полному черпаку:

– Пей!

– Не надо, – тихо произнес стоявший в тени старик.

Тихий голос, еле слышный, а такое ощущение, что всех в спину толкнуло. Дариан молчал уже несколько лет. Дал обет после того, что случилось с юношей-чудотворцем из Маалена. И вдруг заговорил.

Только Игемон как будто не удивился.

– Почему не надо? – спросил он сурово. – Будет лучше, если попробует кто-то из нас?

– Будет так же, – спокойно сказал старик.

– Так надо же узнать, отравлена вода или нет? – чуть не закричал державший рабыню воин.

– Отравлена, – спокойно сказал Дариан. Седые космы почти закрывали пустую орбиту его правого глаза, потерянного в битве еще тогда, когда молодых членов совета и на земле-то не существовало. Зато левый, зрячий, сверкал в свете направленных на него факелов.

– Откуда ты знаешь? – в мгновенно наступившей мертвой тишине спросил Игемон.

– Догадался, – ответил старик.

– Так расскажи всем о своих догадках, – тихо, выговаривая каждое слово, произнес Игемон.

– Сейчас, – согласился старик, явно собираясь с силами. Вокруг него как будто что-то сгустилось: воины даже чуть отступили в сторону. Назревало что-то ужасное.

– Говори, – послышались нетерпеливые голоса воинов.

– Мы ведь с тобой соправители города, не так ли, Игемон? – начал с вопроса старик.

– Думаешь? – усмехнулся тот. Сложно именовать соправителем человека, который уже несколько лет не произнес ни слова. Немой, тот хоть написать что-то может. А этот, после истории с сумасшедшим мальчишкой, просто ни с кем не общается.

– Но Совет не снимал с меня этой обязанности, – напомнил старик.

– Допустим, – нехотя согласился Игемон.

– И Кеоркс о моем состоянии ничего не знает, – продолжил Дариан.

Услышав имя предводителя осаждающих, воины зашевелились, на полшага, а то и шаг приблизившись к обоим соправителям. Игемон же заметно помрачнел.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил он.

– Я хочу сказать, что три месяца назад мы оба получили письмо от Кеоркса. Не только ты, но и я.

– Какое письмо? – не сразу вспомнил Игемон.

– Я приносил тебе его, начальник, – напомнил ему Палий. – Они ночью закинули его через стену пращой, с камнем.

– А я принес письмо Дариану, – сказал коренастый Агаил. – Его нашел ночной стражник.

– Да, было такое, – действительно вспомнил Игемон. – Я не придал ему значения. Обычное предложение о сдаче крепости. Ты же читал письмо.

– В моем письме было не только о сдаче, – усмехнулся старик. И замолчал, собираясь с силами. Сейчас особенно была видна его физическая немощь.

– Говори же, – не выдержал кто-то, невидимый в темноте.

– В моем письме он предлагал отравить мне источник, – наконец сказал Дариан.

Вздох пронесся по рядам.

Все знали, что Дариан – большой специалист по ядам. Именно так, отравив ручей, воины его города в свое время взяли приморскую крепость Ипсис. Она не давала городу торговать с заморскими странами. Конечно, Дариан не сам смешивал снадобья и минералы. Это делал ученый раб с Дальнего Востока. Но после его смерти в покоях Дариана наверняка что-нибудь осталось из смертоносных припасов.

– И ты сделал это? – надменно сказал Игемон, кладя руку на эфес короткого меча.

– Что ты имеешь в виду? – усмехнулся старик, вызвав пока еще робкое возмущение воинов – членов совета.

– Ты бросил яд в источник? – невозмутимо уточнил вопрос Игемон, сделав шаг к старику и не снимая руки с рукояти меча.

– Нет, я не бросал, – спокойно сказал старик. – Хотя ампула с ядом из шкафа в моей комнате исчезла. И я, заметив случившееся, никому об этом не сказал.

Смущение воинов перерастало в отчетливый ропот. Откуда угодно они могли ждать предательства, но не с этой стороны.

– Как долго длится действие яда? – спросил сохранивший остатки спокойствия Палий.

– Пока вода в источнике дважды или трижды не обновится полностью, – ответил Дариан.

– Значит, мы все умрем, – сказал Палий.

Теперь, когда перспектива смерти стала очевидной, он выглядел даже спокойней, чем прежде. Нет, среди собравшихся в подземелье случайных людей не было.

– А кто же отравил источник? – вслух размышлял Игемон. – Если ты просто недоглядел за ядом, хотя и это заслуживает смерти, то кто же из нас бросил яд в воду? Ведь никто, кроме нас, не мог этого сделать. Назови имя, если сможешь.

Вот теперь тишина сгустилась до физической густоты. Казалось, ее можно было потрогать.

– Ты бросил, – уверенно сказал Дариан. По рядам офицеров пронесся стон.

– Ты к тому же и лжец, – усмехнулся Игемон и обнажил меч. – Ведь это так просто – умереть без лжи.

– Так нельзя! – между ними быстро встал Агаил. Его мощная фигура полностью заслонила старика. – Он тебя обвинил!

Игемон, быстро оценив ситуацию, отступил на шаг и спрятал меч. Он мог бы мгновенно убить Агаила – тот не успел еще обнажить оружие, – но тогда его собственная судьба была бы под вопросом.

Сейчас же все проблемы можно было решить законным путем. Незыблемый древний закон повелевал: обвинившим друг друга в страшном преступлении – при отсутствии других свидетелей – сойтись в смертельной схватке, чтобы провидение смогло наказать виновного и спасти невинного.

Воины разошлись по сторонам, освобождая площадку для поединка. Хотя слово «поединок» для данного случая вряд ли было пригодно: дряхлый старик против мощного воина.

– Ты безоружен, – сказал Агаил старику. – Возьми мой меч.

– Я не безоружен, – улыбнулся Дариан.

Зажгли дополнительные факелы. Несколько факелов прикрепили к сводчатым стенам подземелья, остальные держали в поднятых руках. Стало по-настоящему светло.

Противники разошлись на двадцать шагов, как предписывали правила.

– Начали? – спросил Игемон. В такой ситуации он переставал быть начальником: закон был един для всех.

– Да, – выдохнули разом члены Совета.

Игемон не стал мудрить – слишком неопределенной была эта история. Он выхватил меч, испустил свой знаменитый боевой родовой клич и бросился на Дариана. Пробежать двадцать шагов этот внешне неуклюжий человек мог со стремительностью антилопы. Пробежать и всадить в неподвижную мишень широкий меч из мавританской стали.

И двух секунд не прошло, как Игемон достиг не сделавшего ни шага старика. Он не то что не отпрянул, даже не подвинулся. Поэтому туша Игемона упала прямо на Дариана и подмяла его под собой.

Агаил помог старику выбраться. Игемону помогать было бесполезно: тонкий узкий стилет вошел в правый глаз соправителя и вышел со стороны затылка, не оставив жертве никаких шансов.

Стилет часто использовали в рукопашных городских схватках. Удивительно другое: в довольно ярком факельном свете пятнадцать опытнейших, прошедших огонь и воды, офицеров даже не успели увидеть взмаха руки и полета смертоносного оружия!

– Ты был прав, Дариан, – сказал Агаил, его старый воин. – Но нам не все ясно.

– Что вам неясно? – спросил старик.

Теперь он даже стоять без поддержки не мог, как будто истратил на бросок стилета все оставшиеся физические силы. Но не духовные.

– Что вам неясно? – строго переспросил он. – Кто отравил источник?

– И это тоже! – вслух сказал один из воинов, приближенный убитого соправителя. Таким образом он опротестовал решение высшего из всех возможных судов – явление еще недавно невозможное. Но в свете текущих событий возможным становилось все.

– Посмотрите на свои перстни, – велел Дариан.

Все действительно посмотрели, хотя и с некоторым недоумением.

– А теперь посмотрите на печати на жгутах. И на перстень Игемона.

Жгуты были разрезаны, однако печати сохранились. Агаил, сняв перстень с пальца убитого, сличил «оттиск». Сомнений быть не могло: на всех «печатях» хорошо была видна вдавленная в материал узкая, но заметная диагональная полоса. Такая же полоса, но выпуклая, различалась и на перстне бывшего соправителя.

– Сразу, как пропал яд, одна рабыня по моему приказу выкрала этот перстень, – все тут же повернули головы к еще недавно обреченной на ужасную смерть юной рабыне. – Я сам обработал его поверхность и тем же путем вернул «ключ» Игемону.

– Но зачем Игемону было отравлять источник? – спросил один из воинов. – Он и его семья тоже не имеют другой воды.

– В письме, полученном мною, Кеоркс предложил сдать город, отравив источник. За это он обещал жизнь мне, моей семье и двадцати гражданам города, на которых я укажу, – тихо произнес уставший старик. – Думаю, Игемон получил те же предложения.

И все же некоторые офицеры сомневались.

– За последний месяц Игемон участвовал в трех вылазках, – напомнил один из них.

– И чем они кончились? – Это уже не старик, это Агаил своим быстрым умом успел все сопоставить. – Четыре его оруженосца пали, он лично убил троих воинов Кеоркса, а у самого – ни одной царапины. В таком заметном платье ни одна стрела не задела, ни одно копье!

Все замолчали. События произошли гораздо быстрее, чем процесс их осмысления. Когда же смысл произошедшего – и сказанного – полностью вошел в головы присутствующих, то появились новые, вполне закономерные вопросы.

– А ведь ты тоже виноват! – после общего молчания воскликнул один из воинов, обращаясь к единственному оставшемуся в живых правителю. – Когда был украден яд, достаточно было поставить дополнительную стражу у источника.

– Стражу от кого? – усмехнулся Дариан. – От правителя города?

– Но ты же подозревал его! – не унимался офицер. – Ты мог спасти всех.

– Я мог спасти только источник, – странно согласился Дариан.

– Но разве спасти источник не значит спасти всех?

– Нет, – убежденно сказал старик. – Всех может спасти только Всевышний. И только после того, как город расплатится за мальчика из Маалена.

– Но с водой мы могли бы еще обороняться! – поддержал протест другой воин.

– Сколько? – спросил его Дариан.

– Что сколько? – не понял тот.

– Сколько мы смогли бы обороняться? – уточнил вопрос старик.

Ответом ему было тяжелое молчание. Все знали: к Кеорксу пришло подкрепление, у них хорошая еда и вода, одна стенобитная машина уже видна с городских стен. И, наверное, это не единственная подобная машина в его распоряжении.

А самое главное – через пропасть, окружавшую выстроенную на высоченной скале крепость, шаг за шагом двигалась, сооружаемая руками многочисленных рабов, широкая, в двенадцать метров, насыпь. Рано или поздно она доберется до городских стен. Вот тогда и пустят в дело стенобитные машины.

Что будет потом, каждый из них знает. Все успели повоевать. Большинство мужчин погибнет при штурме. И это будут самые счастливые жители города, потому что, в отличие от других, они не увидят, что станет с их детьми и женами.

И снова гнетущая тишина заполнила подземелье.

– Значит, мы все скоро умрем, – наконец подытожил один из воинов.

Сказал без особого ужаса. В общем-то, еще когда Кеоркс только пришел, все уже понимали, что будет в конце. Просто так свойственно человеку: до последнего надеяться на лучшее.

Отравленный колодец ничего не изменил в их жизни, максимум немного ускорил ход событий. Хотя без предательства Игемона все равно было бы лучше. Без грязи на знаменах и смерть отрадней.

И тут неожиданно для окружавших его воинов Дариан возразил.

– Умрем, но не все, – сказал он.

И снова люди замерли, ожидая продолжения.

– Вы знаете про тайну Выхода.

Ответом было молчание. Все, кроме рабыни, знали про тайну Выхода, но вряд ли нашелся хотя бы один, использовавший ее для спасения одной-единственной, собственной жизни.

Выход, который в секретных бумагах города всегда писался с прописной буквы, и в самом деле был выходом, просто выходом из города-крепости. Узким и длинным подземным ходом, сооружение которого много поколений назад стоило жизни сотням рабов-землекопов. Даже не землекопов: ход был пробит кирками через сплошной каменный массив, составлявший толщу скалы. Это была настоящая шахта, а рабы были шахтерами, если бы в то время такое слово существовало.

Именно через него в первые два года осады незаметно выскальзывали особо доверенные офицеры связи. И именно через него пришла ужасная весть, что соседние города, бывшие надежные союзники, получив от Кеоркса очень достойные предложения, не будут оказывать помощь осажденным.

– Через Выход могут уйти максимум десять человек, – непонимающе сказал Агаил. – И то не разом, а растянувшись на сутки. Иначе не выбраться в долину незамеченными. Ты не хуже меня это знаешь.