Текст книги "Не бойся, я рядом"

Автор книги: Иосиф Гольман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

9

Парамонов, как и обещал двум женщинам сразу, докторше Логиновой и сослуживице Ольге, врачу на следующий день позвонил.

Но представился журналистом научно-популярного издания Академии наук. А что, не соврал же.

И попросил аудиенции.

Профессор Лазман согласился сразу.

А почему нет?

Как специалист, повидавший на своем веку тысячи больных, он точно знал: чем больше будет таких статей, больше доступной и понятной информации о душевных заболеваниях и методах их лечения, тем больше людей удастся вернуть к нормальной жизни, а то и из петли вынуть.

Ведь, черт возьми, какая штука получается: с огромным фурункулом или больным зубом никто дома отсиживаться не станет. Или с тем же аппендицитом. А с не менее опасной душевной болезнью будут прятаться от врача до конца, причем часто – в прямом, мрачном смысле этого слова.

Была и вторая причина, по которой профессор Лазман не отказал, несмотря на загрузку, позвонившему журналисту. Он в своей частной практике, приносившей хороший доход, на нехватку пациентов не жаловался. Однако в рыночных отношениях, субъектом каковых Марк Вениаминович, несомненно, являлся – не считая его деятельности в государственной клинике, – реклама, как известно, лишней не бывает. Тем более в таком уважаемом издании.

Встретиться договорились в клинике, куда Парамонов и приехал минута в минуту к оговоренному сроку. Олег никогда не опаздывал: отчасти потому, что был точным человеком и уважал своих собеседников, отчасти потому, что не имел автомобиля и, соответственно, пользовался метро, избегая тем самым ужасающих московских пробок.

От проходной, где все было лишь немногим строже, чем в обычной больнице – сейчас везде сидят охранники в форме, – его провела приветливая медсестра. Шли они через бесчисленные коридоры с бесчисленными дверями, закрываемыми одними и теми же, похожими на железнодорожные, гранеными ключами. Щелк-щелк, несколько шагов – и снова щелк-щелк.

Почему-то эти звуки неприятно напрягли Парамонова.

Олег даже смутился: девчонка-медсестра здорово была похожа на ту красотку, Валентину, с которой он в свое время больше года крутил любовь. Крутил в разных местах, своих квартир у молодежи в те годы, как правило, не было. Но среди тривиальных – лес, парк, общага – были и явные нестандарты.

Нестандарт, связанный с Валентиной, заключался в ее работе: она трудилась медсестрой в областной психбольнице на улице Восьмого марта. Там, где, как оказалось, лежала и худред их журнала Ольга.

Но, в отличие от Ольгиных, воспоминания Парамонова об этом учреждении были вполне симпатичными, разве что сильно сексуально окрашенными.

Потому что именно там, по выходным, на Валюшкиных дежурствах, можно было оттянуться бездомному студенту по полной программе.

Подруга проводила влюбленного парня по таким же длинным нескончаемым коридорам. И с такими же – запирающимися на ключ – дверями.

Пока не оказывались, если повезет, в пустой ординаторской, там был кожаный диван.

Если же дежурный врач был на своем месте или в опасной близости от него, то шли в бельевую комнату.

Там, конечно, кожаного дивана не было. Зато были мешки с чистым бельем, привезенным из прачечной. Поначалу Парамонов не нашел им применения, довольствуясь пустым, запертым на тот же «железнодорожный» ключ помещением и обществом молодой красивой подруги.

Валюшка стойко терпела акробатические этюды в положении «стоя». Но затем, как человек более опытный, показала Олегу и иные, гораздо более привлекательные возможности. Как раз связанные с вышеописанными мешками.

На них можно было неудобно лежать – сложив их на бок по три в ряд – либо, как наглядно продемонстрировала подруга, гораздо более удобно сидеть. При этом на набитый, но мягкий мешок усаживался юноша, а уж девушка, предварительно освободившись от ненужных в данном случае деталей туалета, садилась к нему лицом на его колени.

Единственный риск – вдвоем свалиться с неустойчивого мешка, что тоже было весело. Зато безопасность полная: врачи в бельевую никогда не заходили, а сестры всегда знали, когда комната занята.

Парамонов почему-то вспомнил, как его вдруг царапнула эта ее опытность. Он, конечно, понимал, что у девчонки – не первый. Но одно дело – понимать, другое – натыкаться на ощутимые доказательства этой самой «непервости».

А впрочем, все тогда было здорово.

Хотя нет.

Это сейчас Олегу кажется, что все тогда было здорово.

А он-то и в те времена уже имел тараканов в мозгу.

То боялся, что чего-нибудь подхватит постыдное.

То переживал, что девчонка залетит и будут проблемы.

То – когда любовь с его стороны давно прошла свой пик и надо было принимать неизбежные решения – вдруг вылезали нелепые опасения, что брошенная им Валюшка возьмет да и удавится с горя.

Чушь? Несомненно. Они еще не успели расстаться, а он уже имел доказательства ее многочисленных измен. Да даже и не измен; просто Валюшка очень легко относилась к отпущенным ее цветущему организму возможностям и щедро одаривала ими многих симпатичных ей парней. Не забывая, естественно, и сама получать разные виды удовлетворения, вплоть до материальных.

Хотя опять неправильно.

Валюшка уж точно не была проституткой. Она скорее была современной жрицей любви. При этом не отказывалась и от иных видов благодарности, коли они сами шли ей в руки. Ведь она тоже более чем щедро награждала ею избранных.

Но не об этом сейчас думал Парамонов. А о своих мгновенных ужасах, когда представлял брошенную им девушку, лезущую головой в петлю из намыленной веревки.

Ведь знал же, что чушь!

Точно знал!

Но услужливое воображение раз за разом прокручивало эту поганую картинку, и он раз за разом получал свою порцию мгновенного ужаса.

Ну и как это называется?

Впрочем, и на этот вопрос ответ у Парамонова имелся.

Это называется «навязчивые мысли». Сопряженные с тревожными ожиданиями. Есть и еще симпатичные определения, типа обсессивного расстройства– психиатры на каждую человеческую загогулину имеют свой специфический термин.

Но все эти «радости» имеют одну и ту же природу. По сути – сбой работы нервной системы, когда «больное место», разок прокрутившись в мозгу, вместо того, чтобы, как это и положено у здоровых людей, затем уйти в дальний угол подсознания, раз за разом, методично и безжалостно, возвращается в активную область сознания, снова и снова прокручиваясь перед уже и так изнемогшей жертвой собственного воображения.

Не успел Парамонов додумать свою печальную думу, как оказался в кабинете профессора Лазмана.

Неплохой, надо сказать, кабинет.

Достаточный размер. Мебель, похоже, неказенного типа – может, сам прикупил: Олег был в курсе уровня благосостояния интервьюируемого.

Однако никаких излишеств.

Как в анекдоте про нового русского, оценившего Третьяковку следующим образом: «Чистенько. Но бедненько».

– Ну, о чем будем беседовать, Олег Сергеевич? – приветливо спросил профессор, предварительно угостив гостя хорошим кофе.

– О душевном здоровье нации, Марк Вениаминович, – улыбнулся Парамонов. – Каково оно, это здоровье? Что ему мешает, и как с этим бороться.

– Хорошая темка, – одобрил Лазман. – Как раз встреч на двадцать. Послушайте, – вдруг предложил он. – А может, обойдемся без отчеств? А то имена у нас короткие, а отчества – не очень. Особенно у меня.

Олег с удовольствием согласился: возраста они были примерно одинакового, а социальная разница его абсолютно не смущала. Профессор-психиатр – конечно, круто. Но и классно пишущий младший редактор – тоже вещь неповсеместная.

– Ну, так с чего начнем? – еще раз осведомился Лазман для разгона.

– Давайте попробуем сравнить душевные болезни с какими-нибудь более известными, – предложил журналист. – Все знают о проблеме сердечно-сосудистых заболеваний, об онкологии. Но что-то я ничего не слышал о состоянии души нашего населения.

– Давайте попробуем, – вздохнул Марк. И продолжил:

– Трудность здесь, пожалуй, очевидна. Смотрите, никто не стесняется сказать: «У меня был сердечный приступ». Или: «Мне вырезали аппендикс». А вот признаться в заболевании шизофренией или эпилепсией – тут прямо-таки гражданское мужество нужно. Хотя тому же эпилептику просто необходимо, чтобы ближнее окружение знало о его болезни. Ведь у человека приступ – а все стоят, как идиоты, бледные и испуганные, вместо того чтобы немудреными способами помочь.

– А почему сложилось такое отношение к душевным заболеваниям?

– Здесь и давняя история сказывается, к блаженным в России особое отношение, – задумался Лазман, – и новейшая, к сожалению. Не забывайте, что еще двадцать лет назад в психушку прятали не только больных, но и инакомыслящих. Причем в тюрьму, даже при Сталине, сажали по суду. И на определенный срок. Здесь же могли упрятать, так сказать, «по рецепту врача». И на сколько угодно.

Второй момент – отношение общества к больным. Тоже заметно отличается от западного. Вместо сочувствия – испуг и желание понадежнее отгородиться.

– А разве не стоит надежно отгородиться от какого-нибудь безумного маньяка?

– Стоит, конечно. Но маньяков, которых действительно нужно держать взаперти, единицы. А людей с нездоровой психикой – миллионы. Не отгородишься.

– Так уж и миллионы? – усомнился Олег.

– Никак не меньше, – подтвердил Лазман. – Теперь возьмем упомянутых вами маньяков. Вот тянет человека к детям. Не по-доброму тянет. Или агрессия у больного ярко выраженная. Если бы он не побоялся прийти к врачу – его, вполне возможно, смогли бы скомпенсировать. Выгод две: человек смог бы продолжить жизнь в социуме. А общество не имело бы внутри себя опаснейшего врага-убийцу. И наконец, последнее в этом ряду. Душевное заболевание, как и другие, обычно развивается не сразу. Но если о профилактике болезней сердца, рака, СПИДа вы слышите на каждом углу, то часто ли вам встречалась информация о профилактике и лечении психических расстройств?

– Ни разу не встречалась, – честно сказал Парамонов.

– Вот поэтому мы и имеем то, что имеем, – грустно сказал Лазман. – И кстати, речь идет не только о невидимых миру душевных страданиях больных. Речь идет и о тривиальной экономике. Инвалидизация по душевным заболеваниям очень высока. Возьмите ту же эндогенную депрессию. Очень частая потеря трудоспособности, я уж не говорю о суицидах. Причем по самым работоспособным возрастам. И цепляет людей, как правило, с высоким уровнем образования и интеллекта. Успешных, другими словами, людей.

– А… почему вы про эндогенную депрессию заговорили? И суициды? – как завороженный, смотрел на понимающую улыбку доктора Олег. – Это заметная часть обсуждаемой проблемы?

– Очень заметная, – согласился профессор. – А заговорил, сами знаете, почему. Вы еще только в кабинет вошли, я уже поставил диагноз.

– На основании чего? – тихо спросил Парамонов.

– Не знаю, – пожал плечами Лазман. – Можно, конечно, проверить ваши гормоны, уровень нейромедиаторов в крови. Поговорить о вашем детстве и ваших нынешних тревогах. Но после почти двадцати лет практики хорошему доктору для постановки первоначального диагноза ничего этого не требуется.

Знаете, в начале карьеры я присутствовал при любопытном разговоре. Я сидел в кабинете моего будущего научного руководителя. К нему зашел его аспирант, уже почти остепенившийся. И с порога завопил: «Все, Виталий Павлович! Есть методология! Я теперь по энцефалограмме могу точно увидеть шизофрению!»

А Виталий Павлович улыбнулся – он человек уже пожилой был – и говорит: «Юрик, милый! Да когда больной только переступает порог моего кабинета, я уже вижу шизофрению». А как видит? Всякий по-своему. Оценивается все: походка, осанка, координация движений, речь, блеск глаз, высказываемые идеи – всего и не перечислить. Вот так-то.

– Значит, диагноз поставлен, – после паузы сказал Олег. – Что теперь делать дальше?

– Если вы про данный момент – продолжать интервью, – улыбнулся Лазман. – Если про чуть более дальнюю перспективу – лечиться. Обязательно лечиться. Не мне вам рассказывать, что вы ощущаете без лечения. А ведь эти подвиги никому не нужны. Это все равно как умереть в пустыне от жажды, но из имеющегося родника не попить. Глупо ведь, правда?

– Правда, – согласился Олег.

– Еще глупее другое, – уже серьезно сказал доктор. – В России даже те, кто все сказанное понимает, далеко не всегда идут к врачам моего профиля.

В этот момент дверь его кабинета без стука отворилась, и почти влетела молодая докторша.

– Марк Венич! У Семенова из одиннадцатой палаты истерика! Вас зовет! Бледный весь! И судороги начинаются!

Марк, мгновенно подобравшись, быстро продиктовал состав инъекций. После чего извинился перед Олегом и предложил ему выбор: либо подождать неизвестно сколько – пока ситуация рассосется, либо приехать завтра в это же время.

– А ваши назначения без вас не помогут? – Олег вовсе не пытался удержать собеседника или укорить за прерванное интервью. Просто это его заинтересовало.

И его интерес был понят правильно.

– Душевные болезни нужно душой и лечить, – улыбнулся Лазман. – Одних уколов точно недостаточно. – И, попрощавшись, поспешил к больному.

А сестричка проводила Парамонова в обратную сторону.

Снова – как утром, и как двадцать лет назад – защелкали в замках ключи.

И тут Парамонов наконец вспомнил, что же его напрягло в этих звуках.

В один из визитов к Валюшке – едва они успели запереться в бельевой и совершить то, ради чего он к ней так рвался, – в больницу нагрянула внеплановая комиссия.

Валюшка мгновенно натянула трусики, застегнула халатик, двумя-тремя движениями привела в порядок прическу, успела поцеловать Парамонова в губы и, уже на ходу, сказала: «Сиди, как мышка, пока не приду!»

После чего раздался этот зловещий звук запираемой двери, дробный перестук Валюшкиных уходящих шагов – и нагрянула тишина.

Сколько он там просидел: в тишине и темноте – свет тоже был выключен? Может, час. А может, вечность.

Чего только не успел передумать!

Он же проник сюда незаконно! А вдруг его найдут и не выпустят? На каком основании его вообще могут официально выпустить, если никто его сюда официально не впускал?

Парамонова охватил ужас, настоящая паника. Еще немного – и он бы там разорался или вообще впал в истерику.

Когда Валюшка его все-таки освободила – он хотел только одного: побыстрее оттуда уйти. И подальше.

Она что-то объясняла ему про удачно прошедшую проверку – Олег не слушал, движимый (в прямом смысле слова) только одной мыслью.

Уже потом, успокоившись, он вспомнил и сопоставил несколько неприятных фактов.

Пресловутая комиссия, надо полагать, в их корпус не заходила – иначе бы сидевший в тишине и темноте Парамонов что-нибудь да услышал.

И второе. Так сильно задержавшаяся Валюшка пришла к нему чуточку навеселе: он явственно ощутил привкус алкоголя в ее прощальном поцелуе. А когда они встретились, ничего не пили.

Значит, проверка завершилась не только правильным документом, но и приятными посиделками. В то время, когда он сидел запертый и окруженный своими страхами.

Может, по этой причине, а может, просто время пришло, с Валюшкой они расстались вскоре после описанного события. А память о нем, точнее, пережитый Парамоновым ужас, надо же, засел на десятилетия…

10

Марк Вениаминович за прошедшую напряженную неделю чертовски утомился: больных было много – и на основной работе, в психиатрической клинике, и на дополнительной.

Дополнительная также делилась на две.

Первая – где он выступал не столько как психиатр, сколько как психолог, или, точнее, психоаналитик. Именно она давала ему основной, и очень немалый, доход, хотя функциональных проблем у пациентов, как правило, не было. А были характерологические особенности и, если так можно сказать, проблемы среды.

Уставшие бизнесмены, одуревшие от скуки и тревог рублевские жены, истратившие запасы прочности политики.

Нет, Марк вовсе не относился к ним снисходительно или, тем более, с иронией: пациенты для настоящего врача – дело святое. Да и переживали они свою боль по-настоящему, проливая у него в кабинете не меньше слез, чем тяжелые больные.

Более того, Марк был убежден, что эти обратившиеся к доктору люди – молодцы и умницы: гораздо проще компенсировать нарождающиеся душевные недомогания в их начальной, зародышевой стадии.

Вторая вечерняя работа была, по сути, продолжением основной.

Здесь он уже точно был психиатром, умелым, знающим, вооруженным почти всем арсеналом современной науки. Почти, потому что в домашних условиях все же нельзя сделать то, что в клинике с хорошо обученным персоналом, а главное – с ежеминутным доглядом за больным.

А тут уже были настоящие больные: и шизофрения, и эпилепсия, и психозы, и маниакально-депрессивные состояния.

Почему эти люди не приходили к нему в клинику?

А все из-за тех же бытующих со времен советской власти стереотипов. Эти пациенты – или их ближайшие родственники – были социально активными и социально значимыми персонами. А в России такая роль с пребыванием в дурдоме по-прежнему плохо согласуется.

Вот вчера в очередной раз был депутат Госдумы. Его молодая жена родила ему чудесного сына. Крупного и здорового.

Мужик был на седьмом небе. Пока не заметил – очень скоро, – что жене его долгожданный ребенок безразличен.

Сначала молодая женщина пыталась это скрывать. Когда поняла, что ей неприятно даже видеть малыша, не то что брать на руки, – сочла себя чудовищем и попыталась повеситься.

Для каждого больного – и для каждого его родственника – их ужасные ситуации уникальны. Но сколько же послеродовых депрессий видел – и лечил, часто очень успешно – психиатр высшей квалификации Марк Лазман?

Вот и в этом случае шансы на полное выздоровление (ситуация-то реактивная) достаточно велики. Однако насколько ему было бы легче, если б он лечил женщину в стационаре, а не наблюдал ее раз в три дня у себя дома!

Но депутат даже слышать не хочет, чтобы его жена полежала, как он вслух и сказал, «в дурдоме». Вот если б у нее была, скажем, дизентерия – то пожалуйста. Инфекционное отделение депутата наверняка названием бы не испугало. А вот реактивный психоз – это в депутатской среде вещь как будто невозможная…

Сколько же он больных за последние пять дней принял? Сколько ужасных историй выслушал! А еще больше – кажущихся ужасными. Хотя больным от этого не легче: болячка, может, и выдуманная, а болит-то по-настоящему!

Помог не всем. Но многим. И гораздо больше, чем, скажем, десять или тем более пятнадцать лет назад.

Прогресс в этой области знаний был фантастический.

Марк еще помнил свои институтские учебники, в которых не столько объяснялись коренные причины того или иного заболевания – они и сейчас не вполне ясны, – сколько описывались его многочисленные внешние проявления. Сегодня же многие патологические явления, поражающие психику человека, не только стали гораздо понятнее, но и поддаются лечению.

Грубо говоря, тому же больному с тяжелой эндогенной депрессией уже есть что предложить, кроме физической культуры и смены обстановки.

С улицы донесся звук мотора.

Марк подошел к окну. За красивым кованым забором – это он еще при Татьяне успел сделать – остановилась салатового цвета люксовая микролитражка. Ого, «А-140». Маленький, но «Мерседес».

Неплохо зарабатывают нынче труженицы… как бы это поприличнее сказать… тела. В прошлый раз она приехала на такси (входило в счет). А до этого он видел ее на маленьком, тоже зеленоватом, «Ситроене».

Веронику – с ударением на втором слоге – Марк знал давно. Она появилась, наверное, через полгода после ухода Татьяны.

И деньги свои получала не зря. Во всяком случае, один, максимум два ее визита в неделю позволяли Марку больше не отвлекаться от важных дел по подобным поводам.

Недешево, конечно, но полностью избавляет от сложностей в отношениях. Жена, кстати, обошлась бы дороже. Эта мысль сначала рассмешила Марка. А потом, когда вспомнил Татьяну, расстроила.

На Татьяну он бы не пожалел любых денег.

Вероника тем временем вошла в дом – дверь не была закрыта. Каблучки звонко зацокали по дубовому паркету.

Хорошо, что приехала.

С ней легко.

Ничего не нужно говорить, объяснять или доказывать.

Все сделает сама. Возьмет, так сказать, в свои руки.

Приезжает веселая и уедет в хорошем настроении.

Должен же кто-то оказывать психологическую помощь психоаналитикам.

– Здравствуйте, доктор! – Вероника, как всегда, улыбается. – Как живете, как животик?

– Растет, – усмехнулся Марк Вениаминович, никогда особенно спортивной фигурой не обладавший. Вот только после развода начал похаживать в спортзал. Наверное, мысленно споря с бывшей женой.

– Вопрос был фигуральным, – рассмеялась Вероника и легким движением вытянула из прически какую-то хитрую заколку. Огромная грива каштановых ухоженных волос разом ссыпалась ей на слабо прикрытые маленькой кофточкой плечи.

«Номер отрепетирован, но все равно красиво», – оценил Марк.

Да она вся была отлично отрепетированным номером: легкая, невысокая фигурка, маленькая, но крепкая грудь, в меру, но заманчиво обнаженные плечи и ноги.

– Что грустите? – спросила Вероника, присев рядом с Марком, прямо на подлокотник его кресла. Во время интеллектуальной беседы-прелюдии она бы никогда не села, например, к нему на колени.

– Устал, – вздохнул он. – Физически, и не только.

– Ничего, – улыбнулась Вероника. – «Скорая помощь» уже приехала. Подождите еще чуть-чуть, – и воздушной походкой улетела в ванную комнату.

Вышла в белом пушистом халатике, прошитом синей неширокой лентой. Видно, что одежда не для бани. Но и не для какого-нибудь борделя. Почти домашняя, просто для особых случаев.

Марк почувствовал желание ее обнять – прямо в халатике, мягкую и теплую.

Вероника дернула за края узкого, тоже синего, пояска – и халатик распахнулся настежь. Марк встал ей навстречу – и в этот момент зазвонил телефон.

Сначала он решил не брать трубку – руки уже ощущали нежное тело Вероники: правая лежала на талии девушки, левая целиком спрятала в ладони Вероникину небольшую, но тугую грудь.

Однако звонки настойчиво продолжались, и Марк, чертыхнувшись, пошел к тумбочке, на которой и стояло это громкоголосое архаичное чудовище.

– Марик, извини, если отвлекаю, – раздался в трубке голос Логиновой.

– О господи! Танюшка! – Последний раз, не считая случая с несостоявшимся самоубийцей (он, кстати, так и не пришел), Логинова звонила ему не меньше полугода назад. А так обычно он сам названивал, еще пытаясь слепить обломки отношений. – Случилось что-нибудь?

– Нет. То есть да. Вернее, нет.

– Ты уж определись с этим, – рассмеялся Марк. Он уже понял, что страшного с его Логой точно ничего не произошло.

– Мне мебель должны привезти к вечеру, – наконец сказала Татьяна. – Я совсем забыла про нее. Мне очень стыдно, но просто сил нет что-то делать. Поможешь, Марконя?

– Не вопрос! – расцвел доктор медицинских наук, профессор Лазман, получив предложение поработать бригадиром грузчиков. – Через час буду!

– Марконь, – снова сказала Татьяна.

– Что?

– Я, конечно, свинья, что спрашиваю. Но это не будет расценено как новые возможности?

– Нет, – сразу погрустнев, ответил Марконя. – Не волнуйся.

И, услышав через несколько секунд в трубке короткие гудки, аккуратно положил ее на рычаги.

– Праздник жизни отменяется? – усмехнулась Вероника. Она так и осталась стоять, полуобнаженная, в распахнутом и приспущенном халатике.

– Похоже, да. Извини, Вероника.

– Клиент всегда прав. – Она и сейчас улыбалась.

…Вот это да!

А девчонка-то обиделась!

Марк нисколько не хотел ее обижать. Но он-то заказывал только секс. И чтобы никаких чувств. А выходит, какие-то чувства все-таки наблюдаются.

«Надо будет на досуге обдумать», – решил Марк. И не исключено, что результатом этого обдумывания станет дорогой подарок для Вероники и поиск Вероники номер два.

Чего-чего, а наличия чувств в подобных отношениях Марк Вениаминович никоим образом не планировал.

Впрочем, может, у нее это было просто инстинктивной реакцией. Самка инстинктивно отреагировала на побег самца. По крайней мере, обычные двести долларов – только заработанные не за несколько часов, а за несколько минут – Вероника взять не отказалась.

А еще через четверть часа обе машины – «мерсик» девушки и «Ауди-А6» Марка – одновременно отъехали от его дачи и взяли курс на столицу.