Текст книги "Любить Королеву"
Автор книги: Иосиф Гольман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
9
Прошла еще неделя, а новых происков не было. Федор даже подумал, что Ангел сдался. В конце концов, этот щенок – пока еще не дон Корлеоне. А всего-навсего воспитанник в лагере для трудных подростков.
Впрочем, такие мысли ничуть не умаляли совершенно взрослую ненависть Федора к Олегу Симакову. И его не менее взрослое желание сделать Ольгу Королеву своей единственной избранницей. Примерно так, как четверть века назад это сделал его отец с его мамой. Нет, она, слава богу, не была малолетней проституткой. Обычная молоденькая доярка из обычного колхоза «Тридцать лет без урожая».
Красивый молодой курсант, сын высокопоставленных родителей, приехал в их деревню на сельхозработы. В то время, наверное, только Генеральный секретарь ЦК КПСС не ездил помогать крестьянам собирать помидоры.
И тоже все говорили, что они не пара и что ничего хорошего из мезальянса не получится. Официальная пропаганда, конечно, твердила о мире поголовного братства. Но социальное расстояние между будущим офицером, сыном начальника эмвэдэшного главка, и дояркой было несравнимо большим, чем между дочкой американского президента и сыном бродвейского безработного.
И ничего! Все получилось как надо. По крайней мере ни папа, ни мама по прошествии лет не жалеют о произошедшем и его последствиях.
А чем он хуже? Федор уже привык втайне смотреть на Ольгу как на свою единственную. Тем более что смотреть на нее было чрезвычайно приятно. Ревность его особо не мучила: к прошлому – глупо. А в настоящее время вряд ли у Ангела будет возможность к ней лезть. Все на виду.
А после лагеря Федор что-нибудь придумает. Может, она просто переедет к ним. Родители поймут.
В том, что Оля его любит, Федор не сомневался. Ему было бы сложно предъявить какие-то вещественные доказательства. Но он не сомневался, и все.
10
– Значит, так, – сказал Толмачев. – Съездишь в поселок. Отвезешь личные дела в УВД. Зайди в профком, пусть овощей побольше возят, лето ведь! И спроси, когда прачечную запустят: люди уже два срока после бани на грязное ложатся. Ну, вроде все.
– Есть! – лихо отрапортовал Седых и крутнулся через левое плечо. Сегодня у него было хорошее настроение.
Толмачев больше не напоминал Федору о досрочном отпуске. Он был и сам рад, что все так получилось: Седых был отличным работником, а порядок в лагере, столь нужный Николаю Петровичу, и без сделки с Ангелом его вполне устраивал.
Транспорта лагерю дефективных не полагалось, и Федор, пешочком дойдя до деревни, пристроился там на попутку до станции. Далее – электричка, и еще немного автобусом.
Вот он и в поселке. Совсем недалеко от его города, а разница чувствуется сразу. Все жители трудятся на трех текстильных фабриках. Что они на них делают, Федор не знал. Точнее, не помнил, потому что в свое время, в седьмом классе, их возили сюда на экскурсию.
Все население поселка было привозным и называлось «лимита». А молодые девчонки назывались «шпульки». Федины одноклассники, более продвинутые, нежели он, рассказывали, что «шпульки» в цехах белья не носят, надевая халаты на голое тело. И такое там прямо на складе (полном мягких тканей и мягких же мешков с шерстью) вытворяют, что у парней даже от рассказов дух захватывало!
Федор же слабо представлял, как решаются проблемы секса на текстильном производстве. Из экскурсии ему запомнился лишь оглушительный, давящий прямо на мозг стрекот сотен станков и мотающиеся между ними девчонки.
Короче, репутация у жителей поселка в глазах более благополучных горожан была не очень. Они платили городу тем же, приходя драться на воскресные танцы. Правда, в городе собрать парней «под ружье» было несравнимо проще, потому что на фабриках нещадно эксплуатировался в основном женский труд.
Удачливые лимитчицы, закончившие вечерние институты или успешно вышедшие замуж, старались не оставаться в поселке. И точно так же, как старательское сито, отсеивая пустую породу, задерживает тяжелые самородки, казармы поселка задерживали на всю жизнь неудачниц и неудачников. Получалось старательство наоборот.
Отдельно – про казармы. Их здесь было несколько. Все – ровесницы фабрик. Какой девяносто шесть лет, а какой и сто восемь! Год основания дотошные капиталисты кирпичами выводили на фронтонах.
Казармы были пятиэтажные, из тяжелого дореволюционного, с клеймами, кирпича. Вход был один, посередине. От него шли коридоры вправо и влево с выходящими на них комнатенками. Коридоры кончались огромными многоконфорочными кухнями (до газа там были десятки керосинок и примусов) и не менее грандиозными многотолчковыми туалетами.
Девочки воспитывались на кухнях, мальчики – в туалетах, где их батяни и братовья были почти свободны от докучливых, рано состарившихся жен.
Мало у кого в семье кто-либо не сидел. В основном – по «хулиганке», но были и по серьезным статьям: расположенный рядом благополучный город прямо-таки притягивал к себе огромным количеством квартир, забитых невиданным в поселке добром.
Да, еще о полах. Полы в коридорах и лестницы в казармах были металлические! Сплошные, из дырчатого металла: женские каблучки то звонко цокали, то проваливались. Так что любое позднее возвращение обсуждалось всем этажом.
Конечно, население казарм отнюдь не поголовно рождалось для того, чтобы пополнить ряды заключенных и алкоголиков. Жили здесь и будущие пилоты, и ученые, и педагоги, и даже чекисты (которые, по-видимому, в то время обитали в каждом советском доме). Но всякий, кто чего-то в этой жизни добивался, норовил улизнуть со своей малой родины как можно скорее.
Вот сюда-то и решил зайти Федор, выполнив все поручения Толмачева.
В комнате номер девятнадцать жила Галина Николаевна, мама Васьки и еще четверых детей, из которых двое уже сидели: один – в тюрьме, один – в колонии для малолеток. Дочь была относительно благополучной: вышла замуж и работала здесь же, на фабрике. Мужа у Галины Николаевны не было ни одного. И ни разу.
Федору от нее нужно было письмо Ваське. Пацан маму, несмотря на ее социальный статус, очень любил. И скучал по ней. Ждал писем, сам ей писал. И Федор подобную его алогичность весьма одобрял.
Галину Николаевну он нашел сразу. Дверь была не заперта. Васькина мама спала на незастеленной кровати, и по внешним признакам Седых определил, что проснется она не скоро. А даже когда проснется, вряд ли будет способна выслушать Федины просьбы.
Седых вздохнул и пошел искать комнату номер шестьдесят четыре. Кеша Панов просил привезти другие штаны взамен вдрызг разорвавшихся.
Мама Кеши, грустная старушка (хотя вряд ли она была старше сорока – сорока пяти), перебрала вещи сына и достала почти целые треники.
– Пусть он там поаккуратнее, – попросила она. Федор так и не понял, к чему это относилось: то ли к треникам, то ли к тайной деятельности сына, о которой, вообще-то, мама знать была не должна.
Кешина родительница Федору понравилась: она любила своего сына, а это, с учетом его знания мира, уже было немало.
Дальше путь его пролег в комнату номер девяносто, к маме Вали Лося, угрюмого бугая, очередного пособника Ангела: именно он выдергивал зубы Ваське.
Валя Лось был явным дебилом. Даже Симаков боялся давать ему неочевидные поручения. В соединении с ненормальной для пятнадцати лет физической силой Валя был, на взгляд Федора, серьезно опасен для общества. Сейчас он собирался в меру своих возможностей поубеждать его родителей обратиться за помощью к профессиональному психиатру.
По дороге он зашел в туалет: гигантское общественное заведение без каких-либо стыдливых кабинок – толчки стояли в ряд, гордо демонстрируя себя на всем пространстве. Там, несмотря на дневное время, бушевали страсти: два мужичка дрались, трое, потягивая пиво, смотрели. Здесь же крутилось двое мелких пацанов.
На Федора внимания не обратили, но он решил потерпеть: справлять нужду в этом сортире было все равно что на площади.
В квартире (точнее, в комнате) девяносто собралась вся Лосиная семья: папа, мама и два Валиных младших брата, погодки лет двенадцати-тринадцати. Такие же крупные и быковатые.
– Садись, коли пришел, – вежливо сказал папа. Мама, охая и вздыхая, выслушала Федора.
– Федор Сергеич, как же к психиатру! – запричитала она. – Ведь в дурдом сошлют, дорогу напрочь перекроют.
Федино сердце тронулось жалостью: любая мама мечтает о высоком предназначении своего дитяти. Но, к несчастью, Валя Лось космонавтом не станет никогда.
– Сердится он часто, это да, – согласилась мама. – Но ведь потом отходит!
Папу затронутая тема вовсе не интересовала. Да и Федор не был в состоянии поддерживать нормальную беседу: на него в упор уставились Валины братья. У одного из угла рта текла слюна. Мама, проходя мимо, привычно утерла ее полотенцем. Второй страдал косоглазием, но беда была не в этом: Федор явно чувствовал, что оба глаза мальчика смотрят куда-то внутрь себя.
Мама, проследив за взглядом Седых, заплакала:
– Все этот алкоголик чертов! Пил бы водку, а то все химию, сволочь! – Отец, сидевший перед маленьким телевизором, показывавшим без звука, ни на что не реагировал. – У меня в роду ни одного урода не было… – И осеклась. Подошла к младшему, обняла его за плечи, снова утерла старшему слюни и с ненавистью посмотрела на Седых: – Шли бы вы со своей заботой!
Федор виновато склонил голову и медленно вышел из комнаты. Переполненный впечатлениями, он двинулся к выходу из подъезда. Путь ему преградила немолодая, явно интеллигентная женщина. Сильно прихрамывая, она подошла к нему:
– Извините, вы старший воспитатель «Смены»? – Сработал беспроволочный «телефон», безотказно служивший в казармах еще до изобретений Эдисона.
– Нет, – смутился Федор. – Я обычный вожатый.
– Значит, вы Федор, – обрадовалась женщина. – Дочка мне про вас много написала.
– А как зовут вашу дочку? – участливо спросил Седых.
– Оля, – сказала женщина, – Оленька Королева.
Федор вздрогнул.
– Олежка Симаков – тоже мой ученик, – улыбнулась женщина. – И еще десяток ваших воспитанников. Пойдемте, чайку со мной попьем?
– С удовольствием, – наконец вышел из ступора Седых. Будущая теща ему сразу понравилась.
Через десять минут – женщина передвигалась с помощью двух палок – они оказались в комнате номер семьдесят два. Она ничем не отличалась от ранее виденных Федором по площади и планировке, но разительно – по производимому впечатлению.
Все здесь было чистеньким и аккуратным. Попадались и явно дорогие вещи, но видно было, что лучшие времена их обладателей – в прошлом.
На стенках – Олины фотографии. Федор жадно всмотрелся. Она во все периоды своей жизни была прекрасна. Еще более его утешили фото «тещи»: та тоже была хороша собой. И следы ее красоты были заметны даже сейчас.
Мужская фотография была одна: капитан с веселым и каким-то отчаянным лицом, в полевой пограничной форме.
– Ее отец, – сказала мама. – Капитан Королев. – Даже сейчас в ее голосе звучала гордость за неведомого Федору человека. Впрочем, он был уже готов тоже гордиться дедом своих детей. – Погиб в семьдесят третьем. Дочку он так и не увидел. Все слышали про Даманский… Хотя нынешние и этого не знают, – поправила сама себя она. – А самые сильные бои шли в Средней Азии. Там много наших голову сложили. Алеша вот – тоже. Как там моя девочка? – без перехода вдруг спросила она.
– У вас замечательная девочка, – честно ответил Федор.
– Я-то знаю. – Глаза ее были печальны. – Да вот сломалась она…
– Это не навсегда, – заверил ее Седых.
– Вы думаете? – недоверчиво спросила Татьяна Геннадьевна (так ее звали). – Пока я здорова была, все было ничего. А как это случилось, – она показала на палки, – девочка не выдержала.
– Не надо так уж безнадежно. Ей всего шестнадцать, и у нее все впереди.
– Сломалась моя девочка, – плакала мать. – Все из-за меня. Лекарства нужны. Да что там лекарства, на еду не хватало: холодильник месяцами не включала. Хорошо, вокруг добрые люди. – Поймав сомнение в глазах Федора, горячо добавила: – Вы не думайте о них плохо. Это, конечно, не высший свет. Но, когда нам нечего было есть, соседи приносили сами. Мы не просили!
– Вы не волнуйтесь, Татьяна Геннадьевна! Я ведь тоже не принц крови.
– Вы приняли участие в судьбе моей дочери, – старомодно сказала Олина мама. – И я вам за это очень благодарна.
– Вы начали говорить про Симакова, – напомнил Федор. – Меня интересует о нем все.
– Олежка Симаков, – Татьяна Геннадьевна закрыла глаза. – Он умный, а в начальной школе второгодничал. Знаете почему?
– Почему? – спросил Федор.
– Он хотел учиться вместе с моей Олей. Он из семьдесят третьей комнаты. Сосед. И всегда был к ней неравнодушен.
– А потом?
– Потом двойки кончились. И начались приводы.
– За что?
– Драки. Поборы с малышни. И организация поборов со старшеклассников.
– Это как?
– Сколотил, как это теперь называется, «бригаду». Был громкий скандал. Двое сели. Ему ничего.
– А что Оля?
– Она к нему отношения не имела. Она его жалела всегда.
– За что?
– Он очень странный мальчик. Очень неустроенный и несчастный.
– По-моему, он сейчас очень даже устроен.
– Я не про деньги, – отмахнулась Татьяна Геннадьевна. – Он очень внутренне надломлен. Очень зол. Хотя Пандус у него уже лет семь живет, несмотря на скандалы.
– Кто такой Пандус?
– Местная достопримечательность, – улыбнулась женщина. – Собака на трех лапах.
– А четвертая где?
– Кто-то отрезал. Очень надеюсь, что не сам Олег. Семь лет он его содержит и не дает никому в обиду.
– А почему ж тогда предположили, что лапу щенку – он сам?..
– Это так. К слову. Просто Олег принадлежит к тем людям, которые любят помогать слабым и убогим.
– Это ж здорово!
– Да. Только он не любит, когда рядом с ним сильные и успешные. И не просто не любит. Он готов лично сделать их слабыми и убогими. А потом – защищать и поддерживать. – Татьяна Геннадьевна тихо заплакала. – Вы думаете, я на чьи деньги живу? И его же ненавижу.
– Я тоже, – вырвалось у Федора.
– Я знаю, – тихо сказала женщина.
– А что вы еще знаете?
– Все, что знает Оля. У нас тайн нет.
– И что вы об этом думаете?
– Думаю, что пропала моя девочка, – уже без слез прошептала Татьяна Геннадьевна.
– Да что ж вы все так безнадежно! – рассердился Федор.
– Потому что я слишком хорошо ее знаю. Я ее сама к Симакову толкнула, вот этими руками. – Она показала Федору руки.
– Как это?
– Я считала, что Олежке можно помочь. Что его зависть и злоба пройдут, если рядом будет кто-то чистый. Я была хорошая учительница, – чуть улыбнулась женщина. – Потому и помогала ему. И Олю всегда просила не отталкивать мальчика. Дружить-то с ним никто не хотел, кроме убогих. Типа Вали Лося. Вот и напоролась, за что боролась. Когда мы с Олей стали такими же, он нам помог.
– Все будет нормально, если только…
– Если что?
– Вы, наверное, сами знаете. Было убийство. Если Ангела начнут сажать, он потащит всех: и виноватых, и невиновных. Я таких знаю хорошо, насмотрелся.
– Он водил Олю к трупу, – тихо сказала женщина. – Я думала, она сама умрет. Пыталась моим снотворным травиться. Я умолила ее остаться. А теперь не знаю, права ли.
– Да вы что? – ужаснулся Федор. – Не знаете, лучше ли, что она осталась жива? Что вы говорите?
– Что думаю, молодой человек, – еле слышно ответила Татьяна Геннадьевна. – Я всегда говорю, что думаю.
Федор ушел от учительницы в смятенных чувствах. Он совершенно не собирался, подобно больной женщине, бросать все на самотек. И очень рассчитывал на победу в предполагаемых битвах.
Но что-то уж очень печально было у него на душе…
11
Следующее утро началось со стычки с Ангелом. Он снова подошел первым.
– Опять ездил разнюхивать? – На этот раз Симаков не утруждал себя вежливостью. Хотя весело улыбался.
«Уже донесли. И он на что-то решился», – подумал Федор.
– Я ведь тебя предупреждал, – сказал Ангел. – Теперь пеняй на себя. У тебя еще есть день на отъезд. Безо всяких отступных. После этого – все.
– Что все? – уточнил Седых.
– Обязательно узнаешь, – пообещал Ангел.
Федору захотелось хоть чем-то уязвить победоносного Ангела.
– Больно ты прыткий юноша. Таких на зоне не любят.
– Это вы мне уже рассказывали, – снова перешел на «вы» Симаков. Когда его что-то тревожило, он всегда был корректен. – Что-нибудь новенькое будет?
– Обязательно будет новенькое, – пообещал Федор. – Ни один убийца не может чувствовать себя в безопасности. Ты про генетическую экспертизу слыхал?
– У нас в поселке менты даже слова такого, «ДНК», не знают, – усмехнулся образованный Ангел. Но было видно, что настроение его пошло вниз.
– Можно и без ДНК, – сказал Федор. – Всегда найдется один свидетель. Ты меня понимаешь?
Симаков понимал. Его настроение испортилось окончательно. Он и так боялся, не переставая. А самое тяжелое – всю жизнь перебарывать собственный страх.
Федор своего добился. Ангелу улыбаться больше не хотелось. Но что-то подсказывало Федору, что и в этот раз лучше ему было промолчать…
12
Вечером были танцы. Желания веселиться не было ни у Симакова, ни у Седых, хотя оба пришли.
Зато Ольга танцевала самозабвенно, почти как на том первом концерте. Почти – потому что нависшая тревожность не обошла стороной и ее. Но все же из собравшихся «авторитетных» она, пожалуй, единственная была активной и веселой.
Даже слегка похулиганила: дала пендель Ваське, подтолкнула нагнувшегося Хоря, да так, что он чуть не упал, сделав забавный кульбит. Федор сжался, не зная, что последует в ответ.
Ничего не последовало: Хорь засмеялся. Видимо, побоялся реакции Ангела, не отходившего от Королевой ни на метр.
Через несколько минут досталось и Федору. Проходя мимо девчонки в полутемном зале, он не заметил подставленной ножки и грохнулся прямо перед сидящими воспитанниками. Конечно, даже не ушибся – привычно сгруппировавшись, перекатом погасил удар, на дзюдо он только на разминке падал так раз по пятьдесят. Но было чертовски обидно: от Ольги не ожидал. Потешила Ангела: тот залился тихим ядовитым смехом. А Хорь так вообще ржал, как конь. Даже лучший друг Васька и тот улыбался.
Федор не стал злиться и тоже засмеялся. Тем более что виновница происшествия виновато нагнулась к нему, как бы помогая подняться.
– Завтра берегись, – вдруг услышал Федор странную фразу. А произнесшая ее Оля уже снова громко хохотала, пародируя перед зрителями его полет.
– Спасибо тебе, дорогая! – смеясь, сказал Федор.
Она поняла: услышал, и скоро ее веселье сошло на нет.
Седых не пытался ничего уточнять. Боялся ее подставить, да, видимо, она больше ничего и не знала. Иначе придумала бы что-нибудь, но сообщила.
Утром до подъема Федор надел спортивную форму и убежал в лес потренироваться. Сегодня многое должно было решиться.
Помахавшись всласть и еще раз проверив «убивалку», Седых сел на упавшее дерево подумать. Он любил неспешно «прокачать» проблему.
Как это все будет организовано? И кто будет исполнитель?
Конечно, не Ангел. Это ясно. Опять «варяги»? Может быть. Но, черт возьми, маловероятно!
Вторую половину вчерашнего дня Ангел был под наблюдением сразу двух агентов Федора. Никто лагерь не покидал и в него не входил. Если предположить, что послание ушло от Ангела раньше, то все равно он должен как-то предупредить исполнителей о том, что жертва может отсутствовать, или о незапланированных помехах. А таких возможностей у него не было.
Да и не Чикаго здесь, чтоб каждый день можно было нанимать новых киллеров. Тем более почти подростку, хоть и злющему.
Нет, Федор теперь был почти уверен, что исполнитель будет внутренний, можно сказать, свой.
Вопрос – кто. Валя Лось? Слишком глуп. Только что слюни не текут, как у брата. Грохнуть кого-то неподготовленного по дури или палаточника попугать – это может. Но убивать или калечить почти профессионала – они же видели, что он сделал со стройбатовцами, – не такой Ангел дурак, чтобы посылать на него Лося.
А тогда остается только Хорь. Злости и решимости хватит. Накачан. И с бешеным самомнением. Тем более что он уже Федора один раз мочил. Безнаказанно. Тренировался, можно сказать. Федор даже потрогал затылок: только-только перестало болеть.
Да и много ли Хорю надо: выскочил из-за куста, махнул ножом – и нет Дяди Федора. Во всяком случае, он так считает.
И пусть считает.
Федор даже повеселел. Он был убежден, что точно вычислил исполнителя. И Хорь в такой ситуации – лучший вариант. К примеру, если бы те трое, из секции, не оказались своими, то Дядя Федор сейчас в лучшем случае отдыхал бы в больнице.
Мысль попросить помощи у милиции даже в голову не приходила. Да и что им сказать: его пугает пацан из его же отряда? Или что пионерку с пионером не поделил? Нет, Федор разберется со своими проблемами сам.
«Конечно, Хорь!» – пришли в голову дополнительные аргументы. Эта скотина со вчерашнего вечера веселится: предвкушает, как сразу за все рассчитается. И еще: он знает, что после обеда Федор пойдет в деревню звонить родителям. Все в лагере знают, что через день Федор ходит в деревню звонить родителям.
А дальше – дело техники.
Лагерь стоит на холме, и деревня – на холме. Между холмами – ложбина. Ельник, отдельные старые сосны и кусты. Есть где спрятаться. Скорее всего – на обратном пути, на подъеме. Пропустит вперед, выскочит из засады и ударит в спину.
Федор придумал было металлический лист под спортивную куртку просунуть. Смешно будет: сломает лезвие, растеряется. Вот бы посмотреть на его рожу!
Но тут же сам себя остановил. А если эта сволочь ударит в шею? Нет. Никакого цирка не будет. Все строго функционально.
Он встал и пошел к местам возможных засад. Несмотря на то что с Хорем встретиться не рассчитывал, на всякий случай шел скрытно. Мастеру по спортивному ориентированию в лесу было спокойно.
Нашел целых три подходящих места. Запомнил. Несколько раз представил свои действия у каждой засады.
Все, теперь можно в лагерь.
В тихий час вызвал Ваську.
– Читай, – протянул ему бумагу.
– «Васька, позорник, когда ты наконец постираешь флаг? Снизу видно, что грязный. Приду, чтоб все было постирано. Лично проверю. Федор», – медленно, чуть не по складам читал адъютант. – Федь, зачем письма? Чего, так не мог сказать? И потом, как его спускать до отбоя? Толмачев башку не оторвет?
– Толмачев уехал на два дня, – терпеливо объяснил Седых. – Слушай меня внимательно, это очень важно. Для меня важно.
Васька весь подобрался.
– После моего ухода не спускай глаз с Хоря. Но так, чтоб он тебя не засек. Если Хорь пойдет за территорию, беги во весь дух, спускай флаг. И стирай его, как велено. Если кто-нибудь будет мешать, покажешь письмо.
– А если Хорь не уйдет?
– Я вернусь, заберу письмо. Флаг не трогай.
– Все понял, – четко сказал Васька. – Еще указания будут?
– Да, – решил подстраховаться Федор. – Если вдруг на территории или около появятся подозрительные чужие, тоже спусти флаг.
– Сделаю, – обещал Васька. И безо всякого энтузиазма добавил: – Может, тебе лучше на время смыться?
– Я сам знаю, что лучше, – отрезал Федор.
На почте, откуда Федор всегда звонил, ему вручили письмо. Седых вскрыл конверт. Оказалось, из стройотряда, от ребят. Новости были плохие: Володя-каменщик сломал ногу, объект зависал, а по договоренности оплата была только после сдачи коровника «под ключ». Ребята просили его приехать, если это возможно.
«Как не повезло», – подумал Федор. Он знал, что это такое: ишачить два месяца от восхода до заката и остаться с носом. Ему-то еще ничего, но в группе были и те, кто потом всю зиму жил на заработанные летом деньги.
На секунды беда друзей заслонила собственные проблемы. Но, видно, Сибирь этим летом обойдется без него. У него тут не заработок подвис, а любовь. А может, и жизнь. Не зря говорят, что это одно и то же.
Он только вышел с конвертом, как увидел, что флага на лагерном флагштоке уже нет. Когда заходил на почту – еще висел.
Федор выругался: сам внес неопределенность. Может, приехал какой-нибудь двоюродный брат Печенкина, а он, Федор, теперь полчаса будет изображать рейнджера.
Что может быть у Хорькова? Седых уже дважды отбирал у него небольшие ножи и один раз – нунчаки. На всех – монограмма: «Х-в». Кеша Панов доложил, что Хорь хотел писать на своем оружии фамилию полностью. Ангел требовал, чтобы тот не «следил» вообще. Но Хорь заупрямился, хотя обычно приказы Ангела не оспаривал. Симаков уступил, согласившись на компромисс: «Х-в». Случись что – парень из Харькова потерял.
Когда Федор изъял у Хоря второй нож – почти перочинный по размеру – и нашел эту надпись, то недостающие буквы вставил сам, по своему усмотрению, чем сильно разозлил и без того недоброго Хоря. И порадовал воспитанников. Еще один повод для мести: Хорь очень трепетно относился к своей не вполне благородной фамилии.
«Скорее всего, будет нож», – пришел к выводу Федор и сошел в ложбину.
Первую вероятную засаду прошел, аж ноги подгибались. Весь напрягся, вслушивался в каждый шорох: озираться особо не хотелось – Хорь мог за ним наблюдать.
Пронесло.
Вторую и третью проходил уже более спокойно.
«Что-то у него не сложилось», – только и успел подумать, как Хорь выскочил.
Он не стал мудрствовать лукаво и просто прятался за широким стволом древней сосны, крутясь по мере приближения Федора. Без выпендрежа и эффективно. Хвоя скрадывала шум, а разгулявшийся по кронам ветер вообще делал бесполезным любой, даже самый острый слух.
Тем не менее Федор успел развернуться и уйти от первого удара Хоря.
Вот это кинжал! Седых чуть челюсть не потерял: сантиметров сорок, не меньше! Меч короля Артура.
И тут же отпрянул от второго выпада. Был бы резак Хоря на десять сантиметров длиннее – лежать Федору в гробу. Потому что вряд ли более десяти сантиметров отделяло его сердце от кончика клинка. Царапина на ребрах осталась.
А был бы на десять сантиметров короче – была бы обоюдоострая драка.
Но все было именно так, как было. Федор махнул «убивалкой» – после тренировок она сама прыгала в руку. Теперь уже отпрянул Хорь.
Ловкий все же он парень! Но уж больно длинным оказался ножик. «Убивалка» хлестанула по концу лезвия, и кинжал улетел в траву. Следующий удар Хорь попытался отбить рукой. И на две недели потерял руку.
А дальше началось избиение. Раньше Федор никогда не позволял себе такого. Теперь же никак не мог остановиться. Хорь сначала упал на колени, потом и вовсе распластался на траве. Удары мягко бумкали по коже, не оставляя следов, но Седых хорошо представлял себе их действие.
Наконец он остановился. Присел перед телом на корточках.
– Что, сука, будешь ласковой?
– Буду, – простонал Хорь. Ему было больно даже шевелиться.
– То-то, – улыбнулся Федор. Он сам себе не нравился. Человек не должен быть таким, и он это понимал.
Седых поискал и быстро нашел нож. Этот тесак маркирован не был. Спасибо Ангелу.
– Слушай, сволочь, – сказал он Хорю, – я кладу перо в пакет, смотри, и твои «пальцы» остаются на веки вечные. Понял, ублюдок?
Хорь судорожно кивнул.
– Теперь ты встанешь и пойдешь. Я тебе помогу. В лагере скажешь, что на тебя напали трое. Кто, не знаешь. Повтори.
– Напали трое. Кто, не знаю, – забормотал Хорь. Он был полностью деморализован.
– Хорошо. И еще вопрос: кто убил девочку после танцев? И кто насиловал?
– Не знаю!
Федор изо всех сил хлестнул «убивалкой» по спине распластанного на траве Хоря. Дубинка бумкнула, а из глаз Хоря от нестерпимой боли брызнули слезы.
– Вспомни, пожалуйста, – попросил Седых. – А то голову расколю. – Он опять замахнулся.
– Трахали все. Убил Валя Лось.
– Хорошо, – сказал Седых. Он отдавал себе отчет в том, что полученные таким образом показания не примет ни один суд. – Очень хорошо. Не трогай больше никого, ладно?
– Ладно, да, обещаю, – бормотал Хорь, «живой» рукой вытирая слезы.
– Вот и славно, – подвел черту Федор. Потом не удержался и еще раз ударил Хоря. – Видишь, я ничем не лучше тебя, – пожаловался он своему врагу.
– Вижу, – машинально ответил Хорь и весь сжался, ожидая нового удара.
– И я вижу, – печально сказал Седых. Он протер дубинку, хотя «пальцев» на ней изначально остаться не могло. Затем мощным движением закинул ее в лес. Пакет с тесаком взял с собой. – Все. Вставай, пионер.
Хорь с трудом поднялся и, опираясь на плечо Федора, на дрожащих ногах поплелся в лагерь.
Милицию решили не вызывать. Нападавшие наверняка давно скрылись, а лишняя морока никому не нужна. Врачиха вовсю лечила пострадавшего, но не смогла помешать молодому сильному организму, и через две недели Хорь понемножку стал прогуливаться на свежем воздухе.
Но это уже были другие времена.
