Текст книги "Рейнеке-лис"

Автор книги: Иоганн Вольфганг фон Гёте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Иоганн Вольфганг Гете
Рейнеке-лис

Предисловие

С августа по декабрь 1792 года и с мая по август 1793 года Гете в качестве приближенного герцога Веймарского участвует во французских походах австро-прусских войск. Поэт был свидетелем знаменитой канонады под Вальми, закончившейся, как известно, победой французских республиканских сил над интервентами. В отличие от большинства своих современников, охваченных мещанским страхом перед ширящимися революционными событиями и далеких от того, чтобы верно оценить грандиозность происходящего, Гете был одним из первых умов Германии, понявших общественно-историческое значение французской революции. Известно его высказывание поело боя при Вальми, когда к вечеру 20 сентября 1792 года стало очевидным, что армия, защищающая революцию, стойко отразила нападение коалиции феодально-монархических государств: «С нынешнего дня возникает новая эпоха во всемирной истории, и вы можете сказать, что присутствовали при ее зарождении».

Однако понять – не означало для Гете принять. Революция представляется ему разрушительной силой, вызывает прежде всего эстетический протест. Гете неоднократно говорит в это время о своем желании найти в искусстве убежище от бурных событий действительности. Такими настроениями и было продиктовано обращение поэта к одному из выдающихся памятников средневековой литературы, сатирическому эпосу о плутнях Рейнеке-лиса, широко известному в X—XV веках по своим латинским, французским (большая часть французских вариантов «Романа о Лисе» относится к XIII веку), средне-верхненемецким, нидерландским и другим версиям.

Эпическая поэма Гете (поэт сам говорил, что это нечто среднее между переводом и переделкой) имеет своим непосредственным источником нижненемецкую поэму «Reineke de Vos», напечатанную в 1498 году в Любеке и переизданную в 1752 году Готшедом с немецким переводом и гравюрами ван Эвердингена.

Гете приступает к переложению ее в гекзаметры в последних числах января 1793 года, продолжает эту работу во время нового похода войск антифранцузской коалиции и заканчивает по своем возвращении в Веймар.

«Я предпринял эту работу, – пишет он 2 мая 1793 года Якоби, – чтобы в течение прошедшей первой четверти этого года отвлечься от созерцания мировых событий, и это мне удалось». Достаточно, однако, познакомиться с содержанием эпической поэмы о Рейнеке-лисе, чтобы увидеть, сколь относителен был «уход» поэта от политических проблем своего времени, о котором так любят говорить создатели пресловутой теории об «олимпийстве» Гете. «Рейнеке-лис» – широкая панорама общественной жизни феодальной Германии, произведение, проникнутое неприятием феодально-буржуазных порядков, позволяющих в равной степени терзать народ и державным львам, и свирепым волкам, и хищникам «нового типа», которые умеют обделать свои делишки не грубой силой, а хитростью и коварством. Произвол власть имущих, развращенность духовенства, продажность судей, ненасытная жажда наживы «сильных мира сего» – вот вполне конкретные приметы как средневековой, так и современной Гете действительности, против которой направлено сатирическое острие поэмы.

«Рейнеке-лис» вышел отдельной книгой 11 июня 1794 года (второй том «Новых сочинений» Гете).

Как глубоко актуальное произведение поэма Гете была воспринята лучшими из его современников. Шиллер, давший восторженный отзыв о, «Рейнеке-лисе», где он справедливо отмечает великолепный юмор поэмы, скрывающийся за нарочитой объективностью тона, пишет через два года после опубликования «Рейнеке»:

«Якобы много веков назад это создано было. Мыслимо ль это? Сюжет словно сегодня возник».

Обличительный пафос этой «несвященной мирской библии», как охарактеризовал «Рейнеке-лис» сам Гете, демократическая тенденция поэмы – вот что составляет се непреходящее значение, привлекая живой интерес современного читателя.

Л. Лозинская

Песнь Первая

Троицын день, умилительный праздник, настал [1]1
  По средневековой традиции, в троицу, как и в дни других крупных церковных празднеств, созывались общие собрания вассалов, где решались государственные дела, а также происходили судейские заседания, разбирались уголовные и гражданские тяжбы.


[Закрыть]. Зеленели

Поле и лес. На горах и пригорках, в кустах, на оградах,

Песню веселую вновь завели голосистые птицы.

В благоуханных долинах луга запестрели цветами,

Празднично небо сияло, земля разукрасилась ярко.

Нобель-король созывает свой двор [2]2
  Имя короля Нобель впервые встречается во французской обработке сюжета о лисе. В средневерхненемецкой поэме «Рсйнгарт Фукс», относящейся к XII веку, короля зовут Фрефель – преступление, злодеяние.


[Закрыть], и на зов королевский

Мчатся, во всем своем блеске, вассалы его. Прибывает

Много сановных особ из подвластных краев и окраин:

Лютке-журавль и союшка Маркарт – вся знать родовая.

Ибо решил государь с баронами вместе отныне

Двор на широкую ногу поставить. Король соизволил

Без исключения всех пригласить, и великих и малых,

Всех до единого. Но… вот один-то как раз не явился:

Рейнеке-лис, этот плут! Достаточно набедокурив,

Стал он чураться двора. Как темная совесть боится

Света дневного, так лис избегает придворного круга.

Жалобам счет уж потерян, – над всеми он, плут, наглумился, —

Гримбарта лишь, барсука, не обидел, но Гримбарт – племянник.

С первою жалобой выступил Изегрим-волк. Окруженный

Ближней и дальней родней [3]3
  Обвинитель представал перед судом вместе со всеми родственниками, поддерживавшими его жалобу.


[Закрыть], покровителями и друзьями,

Пред королем он предстал с такой обвинительной речью:

«О мой великий король-государь! Осчастливьте вниманьем!

Бы благородный, могучий и мудрый, и всех вы дарите

Милостью и правосудьем. Прошу посочувствовать горю,

Что претерпел я, с великим глумленьем, от Рейнеке-лиса!

Жалуюсь прежде всего я на то, что неоднократно

Дерзко жену он бесчестил мою, а детей покалечил:

Ах, негодяй нечистотами обдал их, едкою дрянью, —

Трое от этого даже ослепли и горько страдают!

Правда, об этих бесчинствах давно разговор поднимался,

Даже назначен был день для разбора подобных претензий.

Плут соглашался уже отвечать пред судом, но раздумал

И улизнуть предпочел поскорее в свой замок. Об этом

Знают решительно все, стоящие рядом со мною.

О государь! Я бы мог обо всем, что терпел от мерзавца,

Если б не комкать речь, день за днем говорить, хоть неделю.

Если бы гентское все полотно превратилось в пергамент [4]4
  В средние века Гент (город Фландрии) был крупным центром ремесла и торговли; славился своим льняным и шерстяным производством.


[Закрыть],

То и на нем не вместились бы все преступленья прохвоста!

Дело, однако, не в том, но бесчестье жены моей – вот что

Гложет мне сердце! Я отомщу – и что будет, пусть будет!..»

Только лишь Изегрим речь в столь мрачном духе закончил,

Выступил пёсик, по имени Вакерлос, и по-французски

Стал излагать [5]5
  В некоторых обработках того же сюжета пса зовут Кортуа (франц. courtois), то есть придворный, галантный. Французская речь долгое время считалась в немецких феодальных княжествах непременным атрибутом светского человека. Известно высказывание Фридриха II, сочинявшего убогие французские вирши, что немецкий язык «годится только для солдат и публичных девок». Против позорной «галломании» немецких правящих классов, пренебрежения к своему родному языку горячо восставали великие писатели-просветители XVIII века – Лсссинг, Шиллер и Готе.


[Закрыть], как впал он в нужду, как всего он лишился,

Кроме кусочка колбаски, что где-то в кустах он припрятал!

Рейнеке отнял и это!.. Внезапно вскочил раздраженный

Гинце-кот и сказал: «Государь, августейший владыка!

Кто бы дерзнул присягнуть, что подлец навредил ему больше,

Чем самому королю! Уверяю вас, в этом собранье

Все поголовно – молод ли, стар ли – боятся злодея

Больше, чем вас, государь! А собачья жалоба – глупость:

Много уж лет миновало истории этой колбасной,

А колбаса-то моя! Но дела тогда я не поднял.

Шел на охоту я. Ночь. Вдруг – мельница мне по дороге.

Как не обшарить? Хозяйка спала. Осторожно колбаску

Я захватил, – признаюсь. Но уж если подобие права

Пес на нее предъявляет, – моим же трудам он обязан…»

Барс зарычал: «Что проку в речах и жалобах длинных!

Дела они не исправят! Хватит уж! Зло – очевидно.

Я утверждаю открыто: Рейнеке – вор и разбойник!

Да, все мы знаем, что он на любое пойдет преступленье.

Если бы даже дворянство и сам государь наш великий

Все достоянье и честь потеряли, – и в ус он не дунет,

Лишь бы на этом урвать кусок каплуна пожирнее.

Должен я вам рассказать, какую над Лямпе, над зайцем,

Подлость вчера учинил он. Он здесь, безобидный наш заяц…

Благочестивцем прикинувшись, лис преподать ему взялся

Вкратце святую премудрость и весь обиход [6]6
  Обиход – правила церковного пения, а также название церковной нотной книги.


[Закрыть]капелланский.

Оба друг против друга уселись – и начали «Credo» [7]7
  «Credo» (лат. «Верую») – молитва, содержащая так называемый «символ веры».


[Закрыть].

Рейнеке не отказался, однако, от старых повадок.

Ваш королевский закон о внутреннем мире нарушив [8]8
  закон о внутреннем мире , то есть королевский указ о прекращении всяких военных действий на время общего собрания вассалов (так называемый общий земский мир).


[Закрыть],

Бедного Лямпе схватил он и стал, вероломец, когтями

Честного мужа терзать. А я проходил по дороге —

Слышу, двое поют. Запели – но тут же и смолкли.

Я удивленно прислушался, но, подошедши поближе,

Рейнеке сразу узнал: держал он за шиворот Лямпе!

Да, безусловно б он жизни лишил его, если б, на счастье,

Я той дорогой не шел. Вот Лямпе и сам. Посмотрите,

Как он изранен, смиренник, которого в помыслах даже

Грех обижать. Но уж если угодно терпеть государю,

Вам, господа, чтобы над высочайшим указом о мире,

О безопасности нашей вор невозбранно глумился, —

Что ж!.. Но тогда королю и его отдаленным потомкам

Слушать придется упреки ревнителей правды и права!»

Изегрим снова вмешался: «Вот так и будет, к прискорбыо!

Путного ждать нам от Рейнеке нечего. Если б он только

Сдох! Вот было бы благодеянье для всех миролюбцев!

Если же все и теперь сойдет ему с рук, то он вскоре

Нагло надует всех тех, кто еще сомневается в этом!..»

Тут выступает барсук, племянник Рейнеке. Дядю,

Плута прожженного, он, не стесняясь, берет под защиту:

«Да, уважаемый Изегрим, старая есть поговорка:

«Вражий язык – клеветник», и ваши слова несомненно

Дяде совсем не на пользу. Но все это, впрочем, пустое.

Будь он сейчас при дворе и, как вы, в королевском фаворе,

Вы бы, пожалуй, раскаялись в речи язвительной вашей,

В коей так явно предвзято события все извратили.

Но почему о вреде, что лично вы делали дяде,

Вы умолчали? Однако ведь многим баронам известно,

Как вы друг с другом союз заключили и клятву давали

Жить, как товарищи верные. Слушайте, как это было:

Дядя зимою однажды, по милости вашей, подвергся

Смертной опасности. Ехал извозчик, нагруженный рыбой [9]9
  Рассказ о хитром лисе, который прикинулся мертвым, чтобы попасть на телегу, груженную рыбой, и побросал всю рыбу на дорогу, – один из наиболее распространенных сюжетов животного эпоса; встречается в сказках различных народов.


[Закрыть].

Вы проследили его, и большая взяла вас охота

Лакомой рыбки поесть. Но денег, увы, не хватало.

Тут и подбили вы дядю, чтоб он на дороге разлегся,

Мертвым прикинувшись. Право, отчаянно смелый поступок.

Но посмотрите, чем рыба ему между тем обернулась:

Едет извозчик, и вдруг в колее замечает он дядю.

Мигом схватил он тесак и уже замахнулся, но дядя,

Умница, не шевелится, не дышит – как мертвый! Извозчик

Бросил его на подводу, заранее радуясь шкуре.

Вот ведь на что он решился, мой дядя, для друга!.. Извозчик

Едет и едет, а Рейнеке с воза все рыбку швыряет.

Изегрим, крадучись, шел им вослед, уплетал себе рыбу.

Дядюшке это катанье, однако, уже надоело:

С воза он спрыгнул, мечтая отведать своей же добычи,

Но оказалось, что Изегрим начисто с рыбой покончил:

Так нагрузился обжора – едва не лопнул! Он только

Голые кости оставил, объедочки – другу на радость…

Вот и другая проделка, и тут расскажу только правду:

Рейнеке знал, что висит на крюке у крестьянина туша

Свежезаколотой жирной свиньи. Он открыл это честно

Волку, и оба отправились счастье делить и опасность.

Впрочем, труды и опасность дядюшке только достались:

Он сквозь окошко проникнул вовнутрь и с огромным усильем

Эту добычу их общую выбросил волку. К несчастью,

Были собаки вблизи и дядюшку в доме накрыли.

Шкуру на нем обработали честно. Весь в ранах удрал он.

Волка немедля найдя, сполна ему выплакав горе,

Долю свою он потребовал. Тот говорит: «Отложил я

Дивный кусок для тебя. Налегай поусердней, приятель,

Всё обглодай, без остатка. А сало – ты лапы оближешь!»

Волк тот кусок и приносит – рогатую палку, на коей

Туша свиная висела. Теперь той свинины роскошной

Не было: с нею расправился волк, непутевый обжора!

Рейнеке речи лишился от гнева. Но что он там думал, —

Сами додумайте… О государь, перевалит за сотню

Счет подобных проделок волка над дядюшкой-лисом.

Но… умолчу я о них. Будь Рейнеке здесь самолично,

Лучше б себя защитил он. Впрочем, король благородный,

Милостивый повелитель, одно я осмелюсь отметить:

Слышали все вы, как Изегрим речью неумной унизил

Честь супруги-волчихи, с которой ему надлежало,

Хоть бы ценой своей жизни, снять даже тень подозренья!

Лет уже семь или больше минуло с тех пор, как мой дядя

Верное сердце свое посвятил – я сказал бы – прекрасной

Фрау Гирмунде-волчихе. На плясках ночных это было.

Изегрим сам находился, как мне говорили, в отлучке.

Дядину страсть принимала волчиха вполне благосклонно.

Что ж вам еще? От нее вы ни разу не слышали жалоб.

Да, жива, невредима! Зачем же он шум поднимает?

Будь он умней, то, конечно, молчал бы: себя же позорит…

Дальше, – сказал барсук, – начинается сказка про зайца!

Пустопорожняя сплетня! Ужели не вправе учитель [10]10
  Защищая Рейнеке, барсук ссылается здесь на примечательное решение Кельнского синода 1083 года, согласно которому не должен считаться нарушителем мира «тот, кто наказывает палками или розгами.ученика, слугу или другое в чем-либо провинившееся подчиненное лицо».


[Закрыть]

Строго наказывать школьников за невниманье и леность?

Коль не пороть мальчуганов, прощать баловство или грубость,

Как же, позвольте спросить, молодежь мы тогда воспитаем?..

Вакерлос плакался тоже: зимой-де колбаски кусочек

Он потерял! Но об этом уж лучше б скорбел втихомолку!

Слышали все вы: колбаска ворована. Как ты нажился,

Так и лишился!.. И кто упрекнуть бы отважился дядю

В том, что украденный клад отобрал он у вора [11]11
  Кто упрекнуть бы отважился дядю // В том, что украденный клад отобрал он у вора? – По «Саксонскому Зерцалу», знаменитому средневековому судебнику, у вора следовало отобрать украденное; эту чужую собственность полагалось выставить перед домом укравшего или перед церковью для публичного обозрения, и если в течение шести недель владелец не объявлялся, две трети получал судья и одну треть – задержавший вора.


[Закрыть]? Конечно,

Знатным и власть имущим особам, как вы, не мешало б

Строже быть, беспощаднее, – стать для воров устрашеньем.

Стоило б дядю простить, если б он и повесил воришку!

Но самосуд он отверг, уважая особу монарха,

Ибо смертная казнь – это лишь королевское право.

Ах, благодарностью дядя мой все-таки мало утешен,

Как бы он ни был и правым и твердым в борьбе с преступленьем!

Кто же, скажите, с тех пор, как объявлен был мир королевский,

Держится лучше его? Он совсем изменил образ жизни:

Раз только в сутки он ест, как отшельник, живет, угнетает

Плоть и на голое тело надел власяницу; давненько

В рот не берет он ни дичи, ни мяса домашних животных.

Так мне вчера лишь сказал кое-кто, у него побывавший.

Замок он свой, Малепартус [12]12
  Замок он свой Малепартус… оставил. – Название замка Рейнеке заимствовано из латинской версии истории лиса и означает – дурно, неправильно приобретенный.


[Закрыть], теперь оставил – и строит

Келью себе для жилья. А как отощал он, как бледен

Стал от поста, и от жажды, и прочих искусов тяжких,

Кои он стойко выносит, – вы можете сами проверить.

Что ему до того, что здесь его всякий порочит?

Если бы сам он пришел, – оправдался б и всех посрамил бы…»

Только что Гримбарт умолк, появляется, всех озадачив,

Геннинг-петух, и при нем все потомство. На черных носилках

Курочку без головы и без шеи внесли они скорбно.

Звали ее Скребоножкой, первейшей несушкой считалась.

Ах, пролилась ее кровь, и кровь ее Рейнеке пролил!

Пусть же король убедится!.. Едва лишь петух благонравный,

Горем подавлен, предстал пред лицом государя, другие

Два петуха подошли с таким же траурным видом.

Звался один Кукареком – и лучший петух не нашелся б

От Нидерландов до Франции самой. Шагавший с ним рядом

Имя носил Звонкопев, богатырского роста был малый.

Оба зажженные свечи держали. Покойной особе

Братьями были родными. Они проклинали убийцу.

Два петушка помоложе носилки несли и рыдали, —

Их причитания, вопли их издалека доносились.

Геннинг сказал: «Мы горюем о невозвратимой утрате,

Милостивейший король! Посочувствуйте в горе ужасном

Мне, как и детям моим! Вот Рейнеке-лиса работа!

Лишь миновала зима, и листва, и трава, и цветочки

Радости нам возвестили, – как счастлив я был, наблюдая

Свой жизнерадостный выводок, живший при мне беззаботно!

Десять сынков и четырнадцать дочек, веселых, проворных —

Сразу, в одно только лето, супруга моя воспитала.

Все крепышами росли и свое пропитанье дневное

Сызмальства сами себе находили в укромных местечках.

Двор ведь у нас монастырский, богатый: надежные стены;

Шесть большущих собак, недремлющих стражей домашних,

Деток моих так любили, так бдительно их охраняли.

Рейнеке, вору, однако, пришлось не по нраву, что мирно

Жили семьей мы счастливой, козней его избегая.

Вечно шнырял он у стен, по ночам караулил ворота.

Псы замечали его, он тягу давал. Но однажды

Был он всей сворою схвачен, и тут ему шкуру надрали!

Все же он спасся, и нас ненадолго оставил в покое…

Впрочем, послушайте дальше. Вскоре он снова приходит,

Схимник по виду, приносит рескрипт за печатью. Я вижу —

Ваша печать. Я читаю указ – в нем написано ясно:

Вы возвещаете мир нерушимый животным и птицам!..

Лис меж тем говорит, что отшельником стал он смиренным,

Дал-де он строгий обет искупить свои прегрешенья,

В коих, увы, он теперь сознается. Пускай-де отныне

Больше никто не боится его: он свято поклялся

Мясом вовек не питаться! Дал он мне рясу пощупать,

Даже нарамник, а также свидетельство мне предъявил он

От настоятеля; и, чтобы не было вовсе сомнений,

Он показал власяницу под рясой, сказав на прощанье:

«Будьте же, бог да хранит вас, здоровы! Немало осталось

Дел у меня: прочитать еще следует «Сексту» и «Нону»,

Кроме того, еще «Веспер» [13]13
  «Секста», «Нона», «Веспер» – в католической церкви богослужения в различные часы дня.


[Закрыть]. Стал на ходу он молиться,

Зло в уме замышляя, нам замышляя погибель…

Я, с просветленной душою, к семье поспешил – поделиться

Радостной вестью о грамоте вашей. Семья взликовала!

Если уж Рейнеке схимником сделался, знать мы не будем

Горя и страха!.. Впервые с детьми я отважился выйти

За монастырские стены. Как рады мы были свободе!

Нам она скоро бедой обернулась! Залег за кустами

Лис вероломный и, выскочив, путь нам к воротам отрезал.

Лучшего нашего сына схватил и унес он, проклятый!

Тут нам спасенья не стало! Уж раз он отведал куренка, —

Так и повадился!.. Ни егеря, ни собаки не могут

Нас от злодея теперь ни днем, ни ночью избавить.

Так вот перетаскал он чуть ли не всех моих деток:

Двадцать имел я, остался пяток. Остальных он зарезал!..

Сжальтесь над горем горчайшим! Вчера задушил он, разбойник,

Дочь мою также! Собаки спасли только труп бездыханный.

Вот она, жертва его! Пусть ваше откликнется сердце!..»

Слово король произнес: «Подойдите-ка, Гримбарт, взгляните:

Так-то постится отшельник ваш, так он грехи искупает?

Год бы еще мне прожить – он истинно каяться будет!

Впрочем, что пользы в словах! Послушайте, бедный мой Геннинг:

Дочери вашей отказа не будет ни в чем, что по праву

Воздано мертвым должно быть: ей будет «Вигилия» [14]14
  «Вигилия» – здесь панихида


[Закрыть]спета,

Почести будут оказаны при погребенье, а после

Мы с господами баронами кару убийце обсудим…»

Тут же король приказал «Вигилию» спеть над покойной.

С «Domino placebo» [15]15
  «Domino placebo» – «Господу богу угоден» (лат.).


[Закрыть]начали певчие петь и пропели

Все стихи до конца. Указать бы я мог и подробней,

Кто из них лекцию, кто респонсории пел [16]16
  Кто из них лекцию, кто респонсории пел… – Лекции – исполняемые речитативом отрывки из священного писания или житий святых. Респонсории – своего рода отклики, ответы церковного хора.


[Закрыть], но уж слишком

Много потребует времени это. Не стоит, пожалуй…

Труп схоронили, могилку накрыли красивой плитою

Мраморной, словно стекло отшлифованной, грузной,

Толстой, солидной. И крупную, четкую высекли надпись:

«Тут Скребоножка покоится, Геннинга дочь. Между куриц

Всех яйценосней была и скребла замечательно землю.

Ах, лежит она здесь, убиенная Рейнеке-лисом.

Пусть же узнает весь мир о злодействе его и коварстве!

Плачьте о жертве безвинной!» Так именно надпись гласила…

Вскоре король на совет созывает умнейших придворных,

Чтоб сообща обсудить им, как покарать преступленье,

Ставшее столь очевидным ему самому и баронам.

Вот и решили они, что к преступнику дерзкому нужно

Срочно гонца отрядить, чтоб разбойник теперь не пытался

Как-нибудь вновь уклониться от явки на суд королевский

В самый ближайший из дней заседания членов совета.

Браун-медведь был назначен послом. В напутственном слове

Брауну молвил король: «Говорю вам, как ваш повелитель:

Будьте как можно усердней, но прежде всего – осторожность!

Рейнеке зол и коварен, пойдет он на всякие плутни:

Будет лукавить и льстить, обманывать, путать безбожно,

Лгать, как он лишь умеет!..» – «Нет, дудки! – тут Браун воскликнул

Самоуверенно. – Будьте спокойны! Пускай он посмеет

Чуточку хоть попытаться меня одурачить, мерзавец, —

Вот вам: богом клянусь, и да буду покаран я богом,

Если я с ним не разделаюсь так, что своих не узнает!..»

Песнь Вторая

Вот и отправился Браун с решительным видом в дорогу,

В дальние горы. А путь пролегал по огромной пустыне,

Длинной, широкой, песчаной. Ее пересекши, достиг он

Гор, наконец, где обычно охотился Рейнеке хитрый.

За день, как раз перед этим он славно там развлекался.

Дальше поплелся медведь в Малепартус, где лис понастроил

Всяких диковин. Из всех укреплений и замков, которых

Много имел он в округе, надежнейшим был Малепартус.

Рейнеке здесь укрывался, как только грозила опасность.

К замку Браун приходит, смотрит – ворота закрыты,

Накрепко заперты. Он отошел, потоптался на месте,

Долго не думал. – и рявкнул: «Дома ль вы, сударь племянник?

Браун-медведь к вам пришел, как судебный гонец королевский.

Знайте, поклялся король, что предстанете вы самолично

Перед судом высочайшим, а мне надлежит вас доставить:

Суд разберется, виновны вы иль невиновны. Пойдемте —

Или поплатитесь жизнью! Имейте в виду: за неявку

Вам угрожает иль петля, иль колесованье. На выбор!

Следуйте лучше за мной, чтоб дело не кончилось плохо!»

Рейнеке слышал отлично всю речь до последнего слова.

Сам он лежал, выжидал и раздумывал: «Если бы только

Мне удалось отплатить грубияну за это нахальство!

Что-нибудь надо придумать!» Ушел он в глубины жилища,

Б самые недра его. С расчетом был выстроен замок:

Было тут множество нор, подземелий, проходов, лазеек —

Узких и длинных – и разные двери: те распахнутся,

Эти запрутся, смотря по нужде. А случись только розыск, —

Замок мошеннику самым вернейшим убежищем служит.

В хитрых извилинах замка и бедные звери нередко

Жертвами лиса-разбойника по простоте становились.

Рейнеке слышал медведя, но, бестия, он опасался,

Нет ли, кроме посла, еще и других там в засаде.

Плут, убедившись вполне, что медведь пришел в одиночку,

Вышел теперь и сказал: «Дражайший мой дядюшка Браун!

Здравствуйте! Вы уж простите! Вечерней молитвою занят,

Ждать я заставил вас. О, я вам так за визит благодарен:

Это ведь и при дворе, я надеюсь, мне службу сослужит.

Дядюшка, милости просим! Я рад вам во всякое время.

Только не совестно ль тем, кто решился послать вас в дорогу?

Путь нелегок, далек! О боже мой, как вы вспотели!

Вы до шерстинки промокли, вы задыхаетесь, дядя!

Что же, великий король при дворе не имеет хожалых,

Кроме столь знатного мужа, которого так он возвысил?

Впрочем, мне это, может быть, даже полезно. Прошу вас

Помощь мне оказать при дворе, где я зло оклеветан.

Завтра намерен я был, несмотря на свое нездоровье,

Собственной волей пойти ко двору. Я давно собираюсь.

Только сегодня как раз мне трудно пускаться в дорогу:

Кое-чего я поел чересчур, к сожалению, много, —

Блюдо мне повредило: страшные рези в желудке…»

«Друг мой, а что это было?» – полюбопытствовал Браун.

Лис отвечает: «А вам что за польза, хотя бы сказал я?

Да, питаюсь неважно, однако терплю потихоньку.

Мы, беднота, – князьям не чета! Коль у нашего брата

Лучшего нет ничего, – начнешь потреблять поневоле

Даже медовые соты. Такого добра сколько хочешь!

Я лишь по крайности пользуюсь ими: меня от них пучит.

Гадость ужасная! Ешь с отвращеньем, – пойдет ли на пользу?

Если бы выбор иметь, никогда бы и в рот я не брал их!»

«Ай! Что я слышу, любезный! – воскликнул обиженно Браун.

Ай! Вы ругаете мед, о котором другие мечтают?

Мед, я вам должен сказать, – вкуснейшее блюдо на свете!

Мед – моя страсть! Достаньте! Жалеть не придется вам, сударь.

Я вам могу пригодиться!» – «Вы шутите?» – лис оживился.

«Что вы! Ей-богу! – поклялся медведь. – Говорю вам серьезно».

«Ну, если так, – отвечал ему рыжий, – могу удружить вам.

Рюстефиль-плотник живет в ближайшем селе, под горою, —

Меду имеет! .. , наверно, ни вы и ни все ваше племя

В жизни такого запаса не видели!..» Брауну страстно,

Страшно как захотелось любимого лакомства. «Сударь!

Как бы мне там очутиться? Вовек не забуду услуги!

Дайте мне меду поесть! Хоть не досыта, – хоть бы отведать!»

Лис отвечает: «Пойдемте! За медом дело не станет!

Правда, сегодня я на ноги плох. Но нежные чувства,

Кои всегда к вам питал я, может быть несколько скрасят

Тяжесть дороги. Поверьте, из всех моих родичей только

К вам я так расположен. Пойдемте же! Дружба за дружбу:

Там, при дворе, вы поможете мне на совете баронов

Сбить с моих недругов спесь и жалобы их опорочить.

Медом сегодня я досыта вас накормлю, до отвала!»

(Плут про себя считал дубины крестьян разъяренных.)

Рейнеке шел впереди, и слепо вослед ему Браун.

«Если затея удастся, – злорадствовал лис, – я доставлю

Нынче тебя на базар – нажрешься ты горького меду!»

Вот и плотника двор. Медведь был в полном восторге, —

Правда, напрасно: глупцов очень часто надежды подводят.

Вечер уже наступил, и Рейнеке знал, что обычно

Рюстефиль в эти часы уже находился в постели.

Был он, как сказано, плотником, мастером очень хорошим.

Кряж дубовый лежал во дворе, припасенный к разделке, —

Два основательных клина в него уже загнаны были:

Трещина в целый аршин зияла в верхнем обрубе.

Рейнеке-лис говорит: «Вот, дядюшка, в этом бревнище

Меду накоплено столько, что вам и не снилось! Поглубже,

Сколько возможно, всуньте в трещину морду. Однако

Жадничать слишком не стоит, – как бы еще не стошнило».

«Что ж, – оскорбился медведь, – обжора я, что ли? Напротив!

Мера должна быть всегда и во всем, как известно»… – Короче —

Дал он себя одурачить: всунул в расщелину морду

Вплоть по самые уши и всунул передние лапы.

Рейнеке тут не зевал: он начал потягивать, дергать, —

Выдернул клинья прочь. Медведь оказался в капкане.

Морду и лапы зажало – бранись, умоляй – не поможет.

Горя тут Браун хлебнул, хоть был силачом и не трусом!

Вот как племянничек дядю завлек хитроумно в ловушку!

Браун ревел, и рычал, и задними лапами землю

Яростно рыл, бесновался, – плотника поднял с постели.

«Что это?» – мастер подумал и вышел, топор захвативши,

Чтобы не быть безоружным на случай недоброго дела.

Браун тем временем в ужасе был. Защемила колода

Страшно! Он рвался, метался, ревел от мучительной боли.

Пытка – а все ни к чему! Он думал, что тут ему крышка!

(Это же самое думал и Рейнеке, очень довольный.)

Издали видя, что плотник бежит, говорит он медведю:

«Как там дела у вас, Браун? Хоть чуточку меду оставьте!

Вкусно, скажите? Рюстефиль вам угощенья прибавит:

После обеда он даст вам хлебнуть кой-чего на здоровье!..»

Рейнеке тут же в крепость к себе сбежал, в Малепартус:

Рюстефиль-плотник меж тем подоспел и, медведя увидев,

Кинулся сразу в шинок, где за кружкой пивной заболтались

Односельчане. «Спешите! – он закричал им. – Поймался

Дурень медведь у меня во дворе! Чистейшая правда!»

Все побежали за ним, хватая что ни попало:

Вилы один подцепил, другой ухватился за грабли;

Третий, четвертый вскочили – бегут с топором и с мотыгой;

Пятый за ними торопится, вооружившись дрекольем;

Поп, а вослед ему служка с утварью богослужебной;

Даже кухарка попа – фрау Ютта (варившая кашу

Как-то особенно, лучше, чем все) – и Ютта-кухарка,

Прялку свою волоча, за которой весь день просидела, —

Тоже бежала намылить медведю несчастному шкуру.

Браун, в несносных мучениях, переполох тот услышал.

Голову сильно рванул он – и вырвал, но по уши морду

Всю ободрал и оставил и шерсть и кожу в колоде.

Нет! Никто не видал столь жалкого зверя! Хлестала

Кровь по ушам. Что проку, если он вытащил морду?

Лапы-то все же в колоде зажаты! И тут он рванул их

Резким рывком – и хоть вырвал, но окончательно спятил:

Когти и шкуру с обеих лап он оставил в чурбане!

Ах, это вовсе не пахло медом любимым, которым

Лис обнадежил его! Путешествие кончилось плохо!

Сколько же выпало горя ему и страданий! Вся морда

Залита кровью, и лапы в крови: стоять он не может,

Ползать не может, бежать – и подавно. А плотник – все ближе.

С плотником вместе и вся толпа на него нападает:

Всех обуяло желанье убить его! Даже священник

Длинную жердь захватил и Брауна издали лупит.

Вертится бедный туда и сюда, а толпа напирает:

Те наступают с дрекольем, эти идут с топорами;

Тут с кувалдой, с клещами кузнец, там – держат лопаты,

Заступы. Все его били, кричали, горланили, – били

Так, что от страха и мук он в собственном кале катался.

Все на него навалились, никто отставать не желает:

Шлёппе тут был колченогий и толстоносый был Людольф —

Самые злющие парни. Герольд в скрюченных пальцах

Держит цеп деревянный – так и молотит! А рядом —

Зять его – Кюкельрей толстый. Как эти двое лупили!

Абель Квак с фрау Юттой-кухаркой трудились не меньше.

Тальке, жена Лорде Квака, лоханкой хватила беднягу.

Да и не только они: сюда поголовно сбежались

Все и мужчины и бабы, – все жаждали смерти медведя.

Кюкельрей всеми командовал, знатностью чванясь, – еще бы!

Фрау Виллигетруда с задворков ему приходилась

Матерью. Это – известно. Отец неизвестным остался.

Впрочем, был разговор, – мол, чернявый косарь этот, Зандер,

Малый очень бедовый (во сне!) вот он-то, пожалуй,

(Так говорили) отец, мол, и есть этот самый… А камни

Градом летели в несчастного Брауна. Ах, эти камни!

Плотника брат подскочил, увесистой длинной дубиной

Так медведя по черепу трахнул – тот света не взвидел,

Но от чудовищной боли стал на дыбы он – и сразу

Ринулся прямо на баб, а те как шарахнутся с визгом,

Падают, топчут друг друга, иные бултыхнулись в воду.

Место же было глубокое… Патер кричит, надрываясь:

«Люди! Смотрите! Плывет фрау Ютта-кухарка в салопе!

Вот и прялка ее! Мужчины, спасайте! В награду

Пива две бочки поставлю, грехи отпустить обещаю!..»

На издыханье покинув медведя, все бросились в воду —

Женщин спасать, и всех пятерых извлекли, слава богу!

Так. А покуда крестьяне на берегу хлопотали,

Браун с отчаянья бросился в воду, ревя, как безумный,

От нестерпимых мучений. Он предпочел утопиться,

Лишь бы уйти от позорных побоев. Он сроду не плавал, —

Значит, рассчитывал с жизнью своей разделаться сразу.

Сверх ожиданья почувствовал он, что плывет, что теченье

Быстро уносит его. Заметили это крестьяне, —

Стали кричать: «Позор! Мы посмешищем будем навеки!»

Все от досады обрушились тут же с бранью на женщин:

«Дома бы лучше сидели! Вот из-за вас преспокойно

Он уплывает себе!..» Пошли, осмотрели колоду, —

Видят в расщелине клочья шерсти и кожу с медвежьей

Морды и лап. Ну, и смеху же было! Крестьяне шутили:

«Э, ты вернешься, косматый, – в залог ты нам уши оставил!»

Так над медвежьим увечьем они издевались. Но сам он

Рад был, что хуже не кончилось. Как мужиков этих грубых

Он проклинал! Как лапы и рваные уши болели!

Клял он предателя Рейнеке также. С проклятьями в сердце

Плыл он и плыл, уносимый сильным и быстрым потоком.

Чуть не на милю его отнесло за короткое время.

Тут кое-как он выполз на сушу, на этот же берег.

Солнце еще не видало столь удрученного зверя!

Он и не думал дожить до утра, – он думал, что тут же

Дух он испустит. «О Рейнеке, лживый, коварный предатель!

Подлая тварь!» При этом он вспомнил крестьян и побои,

Вспомнил чурбан, и еще раз проклял он лисье коварство…

Сам же Рейнеке, после того, что он дядю-медведя

Так замечательно свел на базар, угостить его медом,

Сбегал за курочкой (место он знал!) и, зацапнув там штучку,

С легкой добычей махнул тем же берегом вниз по теченью.

Жертву он быстро уплел и, спеша по делам неотложным,

Так бережком и бежал по теченью, пил воду и думал:

«Ох, до чего же доволен я, что остолопа медведя

К праотцам ловко спровадил! Бьюсь об заклад я, что плотник

Славно его топором угостил. Медведь был настроен

Издавна недружелюбно ко мне. Наконец-то мы квиты!

Я его дядюшкой все величал… Теперь он в чурбане

Кончился, надо считать! Я счастлив по гроб моей жизни: