Текст книги "Зеленые святки"
Автор книги: Иоасаф Любич-Кошуров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Тихо.
Погляжу-погляжу, – говорит, будто и не на земле...
А звезды, звезды – так и горят: яркие большие...
Знаете, есть такие места, вроде как заколдованные; говорят, что есть. Там и небо, и месяц, и все-другое.
И вот вы скажите, очень хорошо я знаю все урочища, ан и не так... Бывает, вы целую жизнь прожили и везде ходили: и по полям, и по лесам, да и по болотам и все видели, а есть такое место, что вы его не можете видеть, будто его и нет... И мимо ходите, и не видите.
Со мной-то ничего этого не было, а Борода рассказывал.
Бывало, говорит, дойдешь вечером пройтись, и вот же хорошо знаешь: тут овраг, тут, попов огород и около, какие другие места – тоже хорошо знаешь – значит дома. Ходит, говорит, этак, ходит и вдруг, Господи! куда попал? Лопухи – это не лопухи широкие, зеленые – зеленые, и знаешь, что ничего кругом кроме колокольчиков не росло – никаких цветов, а, глядишь – будто и колокольчики будто и не колокольчики... И месяц светит совсем по-иному, и роса висит на лопухах, на цветах и на траве крупная как стеклянная... И место то, главное место, совсем не знакомое...
В другой раз, говорит, нарочно пойдешь искать, а нет, не попадаешь! ... И хорошо, знаешь: вот тут же, тут, около оврага, – а нет, не то!
И бывает это больше на зеленые святки – около Духова дня.
Может, это русалки делают – свои сады садят, а может и так – от другого какого времени осталось, когда земля была совсем другая...
Ну, подумал-подумал это Борода:
– Так, говорит, – и есть, непременно я попал на такое место.
Только стоит приглядывается – слышит, опять откуда-то издалека – шум не шум, говор – не говор... и будто смех, и поют что-то... Слушает, слушает – нет ничего не разберешь!
И потом уж, кажется, будто это вода журчит в камышах... Прислушается, прислушается – нет не вода это: поют, поют и смеются, и разговаривают... Только далеко-далеко...
– Не без того, думает, что я где-нибудь около "Большого Болота"...
Сейчас вспомнил, что ему русалка рассказывала про "Большое Болото"...
Однако, что делать? Куда идти?
Сунулся было в камыши: точно вода хлюпает по ногам.
Раздвинул камыши – батюшки! – болото, то-есть такое болото: конца краю не видно...
Кочки это, осока; кое-где между кочками вода блестит, как окна.
И вы, знаете, это ведь действительно окна – где на болоте такие водомоины – а то разные эти водяные, которые в болоте – чтоб им делать впотьмах? Нарочно прокапывают такие окошки, чтобы к ним в болото свет с земли доходил.
Пробрался Борода по кочкам к одной такой водомоине, которая побольше, осторожно подошел, чтоб не испугать, заглянул одним глазом видит, сидит...
Ну я у него не расспрашивал какой он: водяной и водяной.
Сидит, говорит, за столом и натирает спину надошником...
Все, говорит, как следует: лавки это, стол (скатертью накрыт), валенки в углу стоят, печка; на пороге лягушка лежит: свернулась клубочком, как собака... (У нас, знаете, собаки, а у них лягушки).
С верху все видно: крыши то нет (какие у них крыши!). А стенки камышовые, глиной обмазаны и тоже беленые, как у нас.
Ну, хорошо. Сидит это, говорит, на лавке с ногами, согнулся весь крючком, кряхтит.
Вы знаете от чего надошник?
От ревматизма. Вон спросите у аптекаря: он сколько его у баб покупает. Дедушка ваш тоже потребляли; бывало, нарочно Прошку-захлопщика посылали на болото.
Хорошо. Постучал Борода ему камышинкой об воду...
А лягушка, сейчас, подняла голову.
– Ква-ква...
А водяному, видно не до того – видно, больно.
– Цыц! – говорит.
И это – трет, трет спину – и не глядит на лягушку.
Только лягушка должно чует чужого. Помолчала – помолчала, потом опять:
– Ква-ква!..
Спустил водяной ноги с лавки.
– Ох, – говорит, – чтоб вас! Кто там?
Борода говорит:
– Я, – Борода...
Почесал водяной в затылке, потому что, знает: не пойдет к нему Борода зачем-нибудь так: за пустяком.
– Что, – говорит, – тебе надо?
– Проводи, – говорит, – меня, где тут русалки...
Ничего не сказал водяной, только по лицу, говорит Борода, вижу, что выругался про себя, даже сплюнул... И на меня, говорит, не глядит, а все вниз, все вниз и – сердитый – сердитый. Только кряхает.
Слез совсем с лавки, обул валенки, обвязал шею платком, взял палку...
– Сейчас – говорит...
И только сказал это, глядь уж высунул голову из водомоины, а потом и сам весь вылез.
– Доброй, – говорит, – ночи...
Буркнул этак, тоже все равно, что выругался, а потом говорит:
– Пойдем.
Ну и пошли они.
Идет, говорит Борода, впереди, согнулся, кряхтит, кашляет. А отказаться нельзя, потому что у них такая служба, у болотных водяных: вроде как сторож: сейчас заблудился какой колдун, или русалка или еще кто из ихних – сейчас иди и показывай дорогу...
Хорошо. Вывел он Бороду за бугры, прошли там еще сколько, смотрит Борода – лес.
– Тут, – говорит водяной, свистнул свою лягушку (лягушка-то за ними скакала) взял и заковылял назад.
Остался Борода один. Сначала только и слышал, как хлюпают у водяного ноги по болоту, – потом затих водяной – слышит опять как тогда, только уж теперь много ближе, будто шум какой идет по лесу, и смех, и говор...
Смутно все-таки слышно.
Вошел он в лес.
Темно в лесу, хоть глаз коли. Темные – темные стоят деревья. Сыростью пахнет, гнилым листом, грибами. Темно.
Где-где между листьями вверху сверкнет звездочка, как глаз; ступит шаг Борода, и нет звездочки: будто мигнул глаз и погас.
Потом, смотрит, месяц должно из-за бугров стал выкатываться – засветлело-засветлело в лесу; по траве между деревьями потянулись от месяца как серебряные паутинки; роса замигала на траве и на листьях, темные были листья, а теперь – все равно, говорит Борода, будто я не на земле, а на месяце – весь лес и все, что в лесу, пни, мхи, цветы все стало темно-голубое, синее, темно-зеленое, все заблестело... А цветы стояли как стеклянные, как сквозные.
Видно он и то попал на заколдованное место. Однако, не струсил. (Колдун, конечно). Иду говорит, тихо иду, сердце только замирает – замирает и радуется...
И боишься говорит, как бы шума лишнего не сделать, будто ты тут совсем чужой и будто зашел к какому барину в богатые хоромы, и не знаешь, как ступить и не знаешь, что сейчас еще увидишь...
Блестит роса под ногами – и жалко ее давить; стоять цветы, стоят молча недвижно, а будто молят:
– "Обойди мимо"...
Хорошо. Идет он и слышит, правда где-то, только где, никак не сообразит, говорят смеются поют что-то...
Остановился. Глядь далеко-далеко впереди мелькнуло что-то между деревьями – человек не человек – так голубое что-то – все равно как зайчик от синего стекла...
Опять мелькнуло, опять... Потом присмотрелся и на дереве тоже в листьях копошится... Стал больше приглядываться видит, так и есть – русалка. Сидит на ветках, ноги вниз весила, распустила волосы; сидит, качается на ветках, листья чуть-чуть шумят, и видно, что прислушивается, как шумят листья и за ними что-то свое поет...
И сама голубая тоже как листья...
Только поглядел Борода – нет совсем не та русалка.
– Да что ж, – думает, – должно и моя тут. Взял пошел; и чем ближе, тем и слышней – совсем уж явственно слышно смех, говор, песни...
Шел, шел, глядь редеть лес стал, потом видит – поляна, а на поляне, – Господи Боже ты мой, сидит это на пенушке, старый этакий престарый – усы длинные, длинные, чуб это, брови седые, как щетина, а на бороде – мох.
Дед, это, значит, ихний русалочий. Хворостину в руках держит, строго глядит.
А по поляне русалки: ну вы видели, как бывало ребят выпустят из школы – сейчас они и туда, и сюда – рады что на волю выскочили – игры там разные... Да... Ну и тут то же самое.
И все маленькие, все маленькие, голубенькие, зеленые – всякие.
И вся поляна на месяце, вся в свету – горит роса по всей поляне; от деревьев синие тени лежат. Засохший дуб по средине поляны – весь на тени вышел с суками; с ветками, как нарисованный.
И сидит это значит дед над дубом, то туда поглядит, то туда, все равно, как учитель или дядька... Потом возьмет и погрозит хворостиной: ...
Даром что старый – все видит.
Он, знаете, русалки, а тоже иной и пошалить захочется.
Борода рассказывал, выскочила, говорит одна – сейчас – хлоп в ладоши и пошла в присядку – настоящего, говорить, трепка, – и где только научилась...
А это не полагается.
Ну дед сейчас и погрозит.
Да. Увидели Бороду русалки, окружили. А дед сейчас встал.
– Что, – говорить – такое?
Насупил брови, как крякнет – будто сухой сук сломался.
Подошел – уставился на Бороду.
– Ты, – спрашивает – кто?
Потом видит – Колдун, значит – свой.
– Пожалуйте – говорит, – ко мне и будем знакомы...
Вон как.
А русалкам говорит:
– А вы говорит, дочки нам не мешайте.
– Нет, – говорит Борода, – я именно потому и пришел, что звала меня в гости одна из ваших...
– А какая? – говорит.
– А это, – говорит, – не могу знать, потому что имя не спрашивал; а, – говорит, – так ее можно узнать, что она заплыла к Кореню в пруд, а я ее выручил.
– Ага, – говорит дед, – очень хорошо; я знаю. Однако, – говорит, – покамест она разыщется, не присесть ли нам между прочим?
– Это можно, – говорит Борода.
Ну, сели под дубом. Сейчас у них разговоры, то, се.
– Как, мол, колдуете?
– Да ничего, поколдовываем...
Про других колдунов спросил, все как следует.
Видит Борода, – старик обходительный, не то что водяной...
– Дозвольте, – говорит, – узнать, как ваше имя, отчество?..
– Иван Григорич, – говорит.
– Вот, – говорит, – собственно я зачем к вам Иван Григорич, известно вам, есть такие приворотные травы?
– Как же-с, как же-с, – говорит...
Ну и сейчас у них, как скажем, сошлись два аптекаря: шу-шу-шу, шу-шу-шу...
– Так-с, так-с, – говорит. – А это как?
– А это так... Возьмите, того-то, того-то, там дурману прибавьте...
– А не знаете-ли вы, между прочим, – говорит, – чего такого поядовитей, чтоб сразу действовало?
– Мало ли что есть, много, говорит, есть...
– А примерно скажем что?
– Да много.
– Да что? ...
– Это, – говорит, – не всякому колдуну положено знать: иной, говорит по неопытности возьмет и перепустит...
– Ах, – говорит, – Иван Григорич, – как это можно...
– А вот, – говорит дед, – ах ночь какая хорошая...
Сейчас, значит, разговор переменил, потому что это правда, есть у них такие колдовства, что нельзя открыть всякому. По знакомству, конечно, еще туда-сюда, а то увидел человека в первый раз – и на тебе...
Все равно, пойдите вы в аптеку: – "Ах, дескать, господин аптекарь, дайте мне купоросного масла" – ведь не даст. Так и это.
А поговорить – отчего не поговорить?
Подумал – подумал Борода.
– Иван, – говорит, – Григорич!
– Что, – говорит...
– Вы, – говорит, – извините, а я, говорит, как собравшись в гости... Между прочим, говорит, не желаете-ли закусить?
Вынул сейчас штоф, сало, коржи...
– Для первого, – говорит, знакомства.
– Что вы, что вы – говорит.
– Ах, – говорит, – вы меня обижаете...
Ну, конечно, как он постоянно между господами, – пригляделся и знал, как и что – чтобы вышло деликатно.
– Милости прошу, – говорит.
Нарезал сальца, разломил коржи... (Сало то хорошее, розовое, от Святой осталось – совсем свежее).
Русалки, они знаете, и дед ихний – щи себе варят из щавеля, а после щей – земляника или клубника...
Да ведь нынче – щи, завтра щи – надоест...
Поглядел дед на сало, поглядел на коржи.
– Сами, – говорит, – откармливали?
А сам тянется, тянется к салу. Взял, кусочек.
– Сами? – опят спрашивает.
– Сам, – говорит. – Иван, – говорит, Григорич, а по рюмочке?..
– Соблазнитель вы – говорит.
Да; так и сказал. Усмехнулся.
Сейчас вынул Борода стаканчик, вытер, его свиткой, поглядел на свет – чисто.
Налил.
– Кушайте, – говорит, на доброе здоровье.
Выпил дед, закусил сальцем сощурил глаза, потом: "уф", – говорит, потер себя по груди и опят:
– Уф...
Крепкая была водка.
Выпил и Борода.
Тут откуда ни возьмись и та самая русалочка.
Видит Борода: веселая, разыгралась: глазки блестят, волосы разметались.
– Здравствуй, – говорит, – дедушка.
А дед сейчас:
– Поди-ка, – говорит, – дочка, принеси нам брусничного квасу...
Сбегала русалочка за квасом.
– Ну, – говорит дед, – теперь позвольте между прочим и мне потчевать.
Стали они пить квас; тут Борода и говорит:
– Ах, – говорит, я несчастный...
– А что, – говорит, – такое?
– А так – говорит, все равно вы не поможете.
– Да я для вас, – говорит, – что хотите!..
А тут сейчас русалочка:
– Когда бы, – говорит, – не Борода, так бы и осталась я в пруде у Кореня...
Вспрыгнула к деду на колени.
– Иван Григорич! – говорит, а сама обняла его за шею руками. – Иван Григорич!
Закрякал дед, задвигал бровями...
– Ну? – говорит. Представляется, что сердитый, а сам ничего: не гонит от себя.
– Он, – говорит, – Иван Григорич, добрый не то что другие колдуны...
– А, – говорить дед. Поглядел на Бороду.
– Дайте, – говорит, – мне вашу руку...
А Борода сейчас:
– А как же, – говорит, – насчет приворотного?
– Да видите, – говорит, – сказал бы я вам, да кто вас знает...
Однако, поглядел-поглядел на Бороду, усмехнулся.
– Ну, – говорит, – слушайте...
Перепрыгнула русалочка к Бороде, тоже шепчет.
– Слушай, дедушка!..
– Вот что, – говорит дед, – найдите вы дуб и березу, чтоб они вместе срослись, ну и пойдите туда ночью и отсеките топором коры, так чтобы топор сразу ударил по дубу и березе – чтобы одна кора вышла, только чтоб одна половина дубовая, а другая березовая... А когда будете рубить, то говорите: –"Як дуб з березою в корени ридно жывут, не разлучно, так щоб и вы дитки жылы й не тужылы, и щоб тоди тилько разлучылысь як дуб з березою в корени".
Рассказал все, как следует.
– Ну, а как, – говорит, – отсечете кору, сейчас ее оттопить и дать выпить кому нужно.
– А где ж, – говорит Борода, – такой дуб с березой найти?
А уж русалочка ему шепчет на ухо:
– Не бойся, – говорить, – дедушка, есть такой дуб, дескать, там-то и там-то...
Известно, они, русалки, везде бегают, все знают...
Ну, поговорили – договорили еще там сколько...
– Не хотите-ли, – говорит дед – отдохнуть? Прекрасная говорить тут есть полянка... Постели-ка, говорить, нам, дочка! ...
Борода было туда-сюда, некогда дескать домой надо – куда тебе!
– В такую-то поздноту, – говорит, – еще ногу сломаете...
Подумал-подумал Борода.
– Что-ж, – говорит, – так и так... Спать, говорит, не хочется, а так полежать – отчего ж?
Лег, да и заснул...
И не помню, говорит, как заснул. Только лег ночью, а проснулся днем... Чувствую, – говорит, что-то горячо стало.
Открыл глаза, глядь день.
Блеск это от солнца, сиянье, даже глазам больно: прямо в глаза светить...
А погляжу-погляжу кругом – ни леса, ни русалок, ни деда – ничего! Одно поле... И лежу, говорит, около межничка, где вчера сидел... Что такое?..
Стал припоминать, как и что было. Ну хорошо, ну с дедом разговаривал, русалок видел, свою русалочку видел, квас пил, потом отдохнуть лег, а потом?..
Помню, говорить, как сквозь сон, будто качало меня что-то как в люльке или в лодке и будто пели около что-то, а больше ничего не помню...
А это, я думаю, как он заснул, его дед и велел русалкам вынести на поля...
Вы спросите: зачем?
А Бог его знает зачем. Может у них в ту ночь какая ревизия была – ну дед и боялся, чтоб не нашли чужого человека...
Вы думаете, у них не бывает ревизии? Бывает. Есть тоже и над этим дедом, который постарше. Вроде, как скажем: вот Иван Иваныч у нас становой, а то есть еще исправник, а то еще губернатор...
Может тогда этот ихний губернатор и заехал: "дай, дескать, погляжу, все ли благополучно...".
Вечер третий
Ну, на чем, бишь, остановились? Да! Так значить так. Хорошо. Пришел это, значит Борода после всего домой, все как следует – пообедал, лег отдохнуть, а никому ничего не говорит... Потом проснулся, ну и как дело к вечеру, сейчас взял топор и пошел, куда говорила ему русалка...
Да... Сколько там не ходивши, не искавши – видит точно – стоить дуб с березой, вместе срослись, все равно как от одного корня.
– Эге, – думает.
Сейчас это, Господи Иисусе Христе, (поплевал на руки), топором: тюк – отсек.
Ну, конечно, рад. Приходит домой, не долго думавши, взял и сварил. Накрыл это сковородой или еще чем, поужинал, лег.
На другой день – к Шапке... Сам пошел.
Приходит – нет дома.
– Ну что-ж, – говорит, – нет и нет, а это, говорит, тетушка, (кухарка его встретила) возьми, говорит этот горшочек, поставь в какое такое, место, чтоб кошки не нашкодили, и как придет барин – отдай; скажи, мол, Борода принес...
Потом подумал, подумал – нельзя ж всего сказать кухарке. – "Вот что говорит, это, мол, от зубной боли, скажи, мол, пусть сам выпьет и тому даст, от кого к нему зубная боль перешла...".
Думает – догадается.
Взял и ушел.
Хлоп, там через сколько времени, – Шапка. С поля приехал.
Ну уж я не знаю, как там и что, только кухарка ничего ему толком не рассказала.
Знаете, баба, дура – ну что с ней?
– Был, мол, Борода, зубные капли принес...
– Какие капли.
– Капли, – говорит... на ваточку и на зуб...
– До кому капли? ...
– А вам, дескать, батюшка барин...
Покричал, покричал; плюнул.
– Иван! запрягай опять лошадь.
К Бороде поехал. А того дома нет: еще куда-то зашел. Ну искать: туда – сюда – как сквозь землю провалился – нету!
И, знаете, не догадался он в шинок заехать: как – раз он там сидел.
А пока он ездил – к одному барину, к другому (может, думает зашел зачем, да и сидит – чай пьет в людской) такое случилось происшествие.
Вы помните, я вам говорил про Кореня? Тоже колдун был, только уж совсем, можно сказать, не дай Господи: знаете есть такие колдуны, что с ними даже приятно посидеть, поговорить, а то посудите сами, – вы с ним-то, се, а у него уж непременно где-нибудь под печкой или в подполье, или на потолке – либо домовой, либо еще хуже...
Да... Как вам сказать, может и неправда, а говорят точно – привадил он к себе черта...
Ну и значит, как раз в тот самый день сидит он себе с чертом; черт на порожке, а он на лавке – лапти плетет.
А черту (не из важных был, может и не черт, а так бесенок) налил в чашку молока, накрошил хлеба, ложку дал; притулился черт около притолки – молоко хорошее, хлеб ситный – уписывает себе, про все забыл...
А уж, знаете, темно, вечер... Вдруг: гррр... – гром, сколько там погодя – опять; молния сверкнула. Выглянул Корень в окошко: видит нагнулись деревья от ветра, лоза, камыши рябь идет по пруду... Ворота на двор распахнулись, топорщит ветром крышу на сарае, птичий пух кружит по двору...
– Ну; думает, – настоящая гроза собралась.
Сейчас к черту:
– Ты-ж это что, братец?
А нужно сказать вам, когда гроза, и молния знаете – туда ударит, сюда – может когда видели? – так это молния, гонятся за чертом...
Бывает и так молния: посверкает, посверкает между облаков – ну это ничего, а когда бьет в землю – это уж, значит, непременно тут где-нибудь черт схоронился...
Да. – "Ты-ж, – говорит, – что тут сидишь?"
Потому что, знаете страшно: черт-то может увернется от молнии, а она как раз либо в стену, либо в тебя...
– Сейчас же, – говорит, – уходи...
Черт туда-сюда: –"Батюшка, такой-сякой..."
И молоко забыл, забился под лавку хвост поджал, воет потихоньку.
– Я ли, – дескать, – тебе не служил я ли не старался.
Да с ним, знаете, разговоры коротки: вытащил его сейчас из-под лавки, отворил дверь, – "иди" – говорит...
Выкинул.
Как порснет черт по кустам, по ракитам; побежит, побежит – присядет; тут молния – он опять... Бежал-бежал, добежал до деревни – шасть за церковную ограду...
Черту, знаете, от грозы одно спасенье: если есть где по близости церковь – так около колокольни, потому что, молния никогда в колокольню не ударить...
А сторож у нас тогда при церкви Герасим был, царство ему небесное;–"стою, говорит, у себя на крыльце, дождь, это, – ветер затих, – крупный дождь идет, тепло хорошо; вот, думаю, Господь благодать посылает; думаю так, вдруг, говорит, смотрю: собака не собака, волк не волк – велик для волка, лохматый, говорит, мокрый, сидит около колокольни, трясется"...
Ну, взял он метлу, пошел.
"Подхожу, говорит, – что такое? – лицо как будто человечье, а не человек; и не обезьяна опять-же, и не волк, и не собака..."
"Стал, – говорит, – смотрю, даже жутко стало. И он, говорит, смотрит... Я в него это, говорит, поднял камушек – камушком, а метлу не выпускаю: еще кинется...
– Пшел, – говорю.
Сидит.
– Господи Иисусе Христе... (думаю, что такое)?
Только сказал, "Господи Иисусе", как, говорит, хватит через ограду, через выгон, через дорогу – прямо в поле; а молния в след, в след... То было затихло, а то опять гроза разыгралась..."
А он, знаете, Герасим, никогда не врал... Да. Так черт, куда вы думаете кинулся?
В рощу, к дедушке вашему. Была тогда у дедушки, где ихняя межа прошла, капличка поставлена – как раз на опушке. Столб это, иконка и постоянно перед иконой лампадка горела...
Так он туда и норовил, не к самому столбу, конечно, а хоть где по близости. Да, знаете, ветер был, дождь: лампадку и задуло; темно, значит, и ничего не видать. Ну он нырял, нырял по кустам, по деревьям, запутался; и не далеко от каплички, а каплички не видит; покружился, покружился, взял и сел под тем самым дубом с березой, где вчерашней ночью колдовал Борода...
Тут молния как хватет: дуб в одну сторону, береза в другую...
Черт, конечно, в землю, молния за ним... Такую дыру прожгла: ребятишки потом пробовали ниткой аршин в двадцать – дна не достали...
Так, значит, ничего и не вышло из того, что Борода колдовал, потому что вы помните, как там сказано: "щоб тоди тилько разлучылысь, як дуб с березою?"
Раскололся дуб с березою, значит и колдовству конец...
Говорят Шапка потом чего-чего ни придумывал, как ни старался – нет не помогло. А барышня та тот же год в Петербург уехала и там замуж вышла...
Дедушка ваш долго потом Бороде смеялись:
– Все это, – говорят, Борода, тебе во сне снилось: и русалки, и ихний дед, и водяной...
Под конец даже Борода к ним ходить реже стал...
– Вам, – говорит, батюшка Николай Петрович, все смешки, да мне-то каково?.. И когда б, говорит, я в чем проштрафился, а то всему вина – Корень: зачем он тогда черта выгнал?...
Ну что ж, может оно и так. Борода-то говорил, что так. А откуда он узнал про черта уж этого я не знаю – должно сторож Герасим рассказал.
–
Источник текста: Зеленые святки: Из укр. сказаний: (Записано со слов лирника) / И. А. Любич-Кошуров. – Москва: Альбатрос, 1901.
