Текст книги "Третья молодость"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

А возвращали мягко и вежливо. Собрались мы в Бахчисарай, я проворонила указатель, старательно укрытый в густой листве, и менты остановили меня несколькими километрами дальше.

– Вы куда это собрались? – спросили вежливо и даже шутливо.

– Мы в Бахчисарай, – ответствовали мы дружным хором.

– В Бахчисарай вон туда, – показали нам пальцем. – Вы направились в Севастополь, куда иностранцам въезд запрещён.

Я развернулась. Бахчисарай разочаровал меня, ничего от романтической атмосферы не сохранилось. Где-то неподалёку мы наткнулись на сарай – склад амфор и саркофагов. Амфоры, начиная с маленьких, со спичечный коробок, до монстров со шкаф величиной, валялись в кучах по углам. А саркофаги два века пролежали на улице в крапиве. Здешняя забота об исторических памятниках весьма напоминала заботу о человеке.

Елена доставляла нам добавочные развлечения. Яцкевичус уехал. Остался его сын и освободилось одно место, отведённое пани Стефании в двух лицах. Ещё до того Елена сбежала в Киев, оставив вместо себя на посту одного из приятелей. Из Киева она позвонила: пани Стефания приезжает на следующий день рано утром, необходимо встретить её в Симферополе, забрать с вокзала и как-нибудь разместить.

Я отказалась ехать в четыре утра – не знаю я ни пани Стефании, ни симферопольского железнодорожного вокзала. Пожертвовать собой согласился приятель Елены. Закавыка, однако, заключалась в том, что первый троллейбус из Ялты приходил в Симферополь через пятнадцать минут после прибытия поезда. Пани Стефания за эти пятнадцать минут многое могла предпринять. Язык она знала прекрасно и, если, не дай Бог, решила бы двинуться на поиски сама, пропала бы наверняка – Елену в Мисхоре и в самом деле трудно было отыскать.

Приятель Елены решил вопрос по телефону, чем привёл меня в полное восхищение. Телефон работал безотказно, не составляло труда дозвониться даже в справочную, к чему в Польше я вовсе не привыкла. Только вот способ решения проблемы ни в жизнь не пришёл бы мне в голову. Изобразив из себя какое-то начальство, он добился того, что прихода поезда в нужном месте перрона по стойке смирно будет ждать железнодорожница в мундире, готовая опекать двух пассажирок. К счастью, поезд опоздал, и приятель Елены успел перехватить пани Стефанию самолично.

В Ялте мне довелось наблюдать страшную сцену, которая в будущем помогла мне сориентироваться в обстановке.

О вражде между Грузией и Россией я слышала множество раз. Все о ней говорили, наверняка так оно и было. Причины недоброжелательности многочисленны – тут и происхождение Сталина, и грузинская любовь к свободе.

Однажды в Ялте мы забежали перекусить в блинную. Я села за столик на свежем воздухе, а Марек стоял в очереди в кассу и к окошку, где подавали блины. Я бездумно глядела на воду и на людей вокруг, как вдруг до меня дошло, что за соседним столом происходит что-то неладное. Там сидело человек пять, среди них взрослый блондин славянского типа и темноволосая девочка лет десяти-двенадцати. Разговора их в шуме я не расслышала, да и не поняла бы, но слова ничего нового все равно не прибавили бы.

Между блондином и девочкой сыпались искры высокого напряжения. У него стиснуты челюсти, а в глазах готовность убить, у неё – яростная решимость и дикое упорство. При всем том они сохраняли вежливость, не ругались, не повышали голоса, а нависшую над столом ненависть хоть топором руби.

Ничего не понимая, я всматривалась в них с ужасом: что ребёнок сделал этому типу… пока не пришла с тарелками мать девочки. Она тоже старалась быть вежливой – вежливое шипение змеи слетало с её уст. Красивое лицо, сросшиеся брови – только тут до меня дошло. Господи Боже, да это же пресловутая межнациональная рознь! Охотней всего они вцепились бы друг в друга не медля ни секунды. Впечатление ужасное. Я как заворожённая не в силах была отвести взгляд. В разговорах насчёт грузинско-русских чувств не оказалось и тени преувеличения. Сплошной кошмар и безумие!

С той жуткой сцены мои взгляды начали определяться, и, по-моему, я первая осмелилась утверждать, что молох на востоке скоро развалится. Все меня считали дурой-оптимисткой, не имеющей понятия о политике. Что касается политики – согласна. Но деликатно напомню – зато я разбираюсь в людях. Судите сами, кто оказался прав?..

Распростившись, наконец, с Крымом, мы на пароме отправились в Одессу, а оттуда приблизительно в сторону Ужгорода. В интуристовских гостиницах мы заплатили однажды двадцать четыре рубля за сутки, в другой раз тридцать шесть. Ножницы цен прямо-таки индусские: там пария, а здесь – раджа. В какой-то второразрядной гостинице за два рубля с копейками администраторша умоляла, чтобы мы уехали до восьми утра: явится контроль и обнаружит иностранцев. Приняла она нас лишь потому, что сама родилась в Польше. Кроме Интуриста, у нас везде просили командировочное удостоверение – частным образом в этой стране человек не разъезжает и по гостиницам не шляется.

Очерёдность последующих переживаний, очень разноречивых, не помню. Где-то я умудрилась пересечь границу, за которую иностранцам въезд воспрещён, и очутилась на территории, лет двадцать не видавшей чужестранца.

С предназначенного для туристов шоссе я свернула в субботу поздно вечером. Иностранцам запрещалось путешествовать ночью и в воскресенье, и в праведной уверенности, что запуганные придурки подчинятся запрещению, гаишники удалялись со своих постов. Я выждала такой момент и подалась в сторону – Еленина карта автодорог у нас имелась.

Сдаётся, на следующий день я очутилась на совершенно пустынном шоссе, сворачивавшем где-то далеко у леса, а на половине дороги до леса находился шлагбаум и будка охранника. Шлагбаум был поднят, охранник с винтовкой за плечами стоял ко мне спиной. Навстречу подъезжал грузовик. У меня мелькнула мысль: заглядевшись на грузовик, охранник опустит шлагбаум аккурат мне на крышу, а посему я рванула и на бешеной скорости промчалась мимо, а в зеркало заднего вида обозрела следующую картину: шлагбаум опущен, грузовик стоял перед ним. Из кабины вылез водитель, а охранник держал винтовку наперевес. Оба, оцепенев, глазели на меня и производили впечатление совершенно ошарашенных.

Слегка опасаясь, как бы охранник не выстрелил, я ещё поддала газа и исчезла с их глаз за поворотом леса. Прорвалась я за шлагбаум исключительно благодаря их растерянности.

Запретная территория оказалась красивейшим местом, и мы решили раскинуть бивак на природе. Возможно, решение возникло при виде строящегося дома, неожиданно возникшего на полном безлюдье. Гостиница, мотель, дом отдыха, дом приезжих – неизвестно, что тут затевалось, но выглядело ослепительно. Я остановилась, замерла, потом подъехала ближе.

На огромном цветущем лугу, оттенённое чёрной стеной леса, красовалось золотистое строение из блестевших на солнце брёвен. Двухэтажное, с крутой крышей и широким навесом, под которым стояли столы из огромных пней. Дом ещё не был отделан. Пахло живицей, внизу, позади здания, журчал ручей. Сущий рай, хотелось остаться и подождать, когда откроется эта гостиница. Уехала я с сожалением, согласившись на ночлег в лесу.

Никаких запретных знаков не было. Мы без труда выбрали живописное местечко, не обращая внимания на пустяки – под вечер погода испортилась и начал моросить дождик. Марек вытащил палатку, а я разложила костёр.

Разжигать костёр я умела с одной спички даже из сырых дров, здесь же, на лесной поляне, лежали целые штабеля идеально сухой древесины, а вокруг валялась щепа, сухая, что твой порох. Небольшой дождичек не успел замочить щепки, сучья и прочее, но костёр и через час не пожелал разгораться. Марек рассердился.

– Костёр не можешь разжечь?! И дождя-то нету, просто чуть сыровато!

Злой, раздосадованный, он принялся разжигать костёр с таким же успехом. Нас задело за живое: черт возьми, почему сухое дерево не разгорается? Наконец удалось разжечь огромный костёр из свежих и сырых сосновых веток, после чего мы занялись экспериментами с невозгорающейся сухой щепой. Не только крупная щепа не желала гореть – несколько сухих щепок гасили взметнувшееся на три метра ввысь пламя; огонь поник так, что пришлось спешно его спасать. Марек сосредоточился, походил вокруг, посмотрел, пощупал и уразумел причину.

В этих местах явно проложен нефтепровод. Взамен стереотипных плакатов с призывами беречь лес от огня, все дерево, все эти штабеля спиленных стволов явно пропитаны огнеупорным составом, способным погасить пожар в Риме. Ничего подобного я нигде и никогда не видела, эффект раз в пять сильнее пены из огнетушителя! Состав бесценный, выдумка гениальная, и такое изобретение русские скрывали от мира! Вместо того чтобы зарабатывать на нем огромные деньги. Все-таки у них явно с головой не в порядке.

Сдаётся, на следующий день мы проезжали посёлок – большую деревню или крошечный городишко. Чистый, прибранный, красивые домики в садах, цветут жёлтые георгины. Сады большие, почти огородные участки. Асфальт гладкий, без выбоин, в атмосфере городка приятный покой. Я ехала не спеша, утопая в блаженстве. И вдруг увидела нечто, напоминающее битву под Грюнвальдом.

Около деревянного, выкрашенного зеленой краской барака дикая орда людей неистовствовала, чтобы силой прорваться внутрь. Я, естественно, заинтересовалась, поскольку ещё в Киеве видела очередь плотностью в четыре человека и длиной в три этажа универмага (как только там никого не придушили?). Народ давился за немецкими домашними тапочками. Мне вдруг пришло в голову: а не раздают ли в зеленом бараке бриллианты с гусиное яйцо? Я вылезла из машины и отправилась на разведку, осторожно обходя стороной разъярённую толпу.

Продавали всего лишь обычные, не очень спелые, помидоры. Это в августе-то месяце…

Вскоре мы добрались до Днестра, впрочем, как я уже сказала, на очерёдности событий не настаиваю. Снова безлюдье, прекрасные пейзажи. Мы подъехали к деревянному мосту, не ремонтировавшемуся с довоенных лет; я не решилась переезжать на другую сторону, отправились искать объездной путь. Река нас привела в восторг – прозрачная как стекло, рыбы мелькали огромные, как акулы. Клянусь, не вру и не была пьяна. Мы чуть не задохнулись от вожделения – свежей рыбы за все лето не едали. Я опять остановилась, к берегу на лодке как раз подплыл какой-то дядька. Мы к нему.

– Скажите, нельзя ли тут купить рыбы?! Мужичонка задумчиво посмотрел на часы.

– Теперь нет, – посочувствовал он. – Столовая только до шести открыта.

– Какая столовая, когда в реке рыбы полно! Ловит же её кто-нибудь?

Дядька чуть ли не возмутился.

– Да кто её станет ловить и на кой черт, раз в столовую привозят…

У нас челюсть отвисла. При ближайшей возможности я поинтересовалась у Елены, не помню, по телефону или лично:

– Елена, есть ли у вас запрещение на ловлю рыбы в Днестре?

– Да что ты, – засмеялась Елена. – Лови, сколь ко хочешь, даже разрешения не надо!

– А запрет на выращивание помидоров в своих огородах?

– Да нет же, с чего ты взяла? Я застонала.

– Зачем же они, Боже милостивый, толкаются в очереди, вместо того чтобы выращивать у себя? Ого роды и сады у них – загляденье! Рыба в Днестре сама на крючок просится!..

– Видишь ли, – объяснила Елена, – ловить рыбу или выращивать помидоры – работать надо. А в очереди человек отдыхает.

Господи Боже!.. В этом сражении под Рацлавицами [10]10
  В 1794 г. Тадеуш Костюшко дал бой русской армии под Радлавицами и победил.


[Закрыть]– человек отдыхает!!!

Мы путешествовали через Молдавию и Украину, где самые урожайные земли в Европе. А люди с огородами и садами ждали, когда им привезут готовенькие фрукты и овощи…

Миновав загадочный шлагбаум, я избежала контактов с милицией на целых три дня. Меня могли остановить, «фольксваген» бросался в глаза и порой даже вызывал сенсацию, но все милиционеры при виде меня поворачивались тылом и старательно смотрели в другую сторону. Совершенно очевидно, никто не представлял, что с таким финтом делать, и каждый надеялся – я уеду, и пусть голову ломает кто-нибудь другой. Мы беспрепятственно добрались до Ужгорода, где единственная улица, ведущая к границе, само собой разумеется, была снабжена ненавистным знаком – «одностороннее движение в противоположную сторону».

У меня в глазах потемнело, но Марек реагировал как надо.

– А тебе что? Поезжай!

Из всех запретов труднее всего нарушать дорожные правила. Я не привыкла пренебрегать ими и в запретном направлении обычно ехала осторожно и неуверенно. На этот раз пена у меня на губах запузырилась от злости, я проорала два кое-каких слова и помчалась – искры из-под колёс посыпались.

И правильно. Зачем стоял знак – никто ведать не ведал и с объяснениями не спешил.

Мой «фольксваген» оказался единственной машиной на пограничном пункте. Таможенница пыталась проявить суровость, но сперва её сразил Марек, презентовав дрель, которую сам получил в подарок и которая у него сразу же сломалась, а потом я подсунула «Леся», дабы объяснить, почему еду через Чехословакию. Она открыла книгу, увидела картинки, захохотала, махнула рукой остальному персоналу. Все углубились в чтение, на сём и закончился таможенный досмотр. Я решила отныне возить «Леся» через все границы.

В Советском Союзе мы пользовались относительной свободой, какая не всякому здесь дана, позволяли себе разные прихоти, и все-таки, как только открывались перед нами очередные шлагбаумы, я невольно повторяла:

– Мы вырвались из коммунистического ада…

Это чувство запрета на все витает в воздухе. Ничего тут не поделаешь.

Чешский таможенник по другую сторону границы не затруднил себя даже проверкой наших документов. С весёлой улыбкой прогнал нас без остановки, махнув рукой.

При желании можно бы написать про Советский Союз огромный роман. Ладно, чтобы закрыть тему, расскажу ещё о мехах.

Эту историю мне поведала Елена.

Охотники в тайге и тундре занимаются своим промыслом с незапамятных времён, из поколения в поколение, от деда-прадеда. Охотятся, выделывают шкуры и продают их. Процедура продажи установлена раз и навсегда – начинают с товара похуже, кончают самыми красивыми и дорогими мехами.

Когда-то эта процедура осуществлялась в факториях, после революции переименованных в пункты скупки мехов, но для охотников они по-прежнему остались факториями. Являлся таёжник со своими трофеями и сперва доставал линялую белку; ладно, пятый сорт – платили гроши. Таёжник вынимал кое-что получше. Выше сорт – выше цена. Постепенно он доходил до прекрасной чернобурой лисы. Первый сорт, самая высокая цена. Взяв деньги, охотник извлекал лису небывалой красоты, и оказывалось – она тоже идёт первым сортом, а стало быть, по той же цене. Тогда хозяин торжественно демонстрировал очередной мех – умопомраченье, а не лиса, у английской королевы такой нет! И этот мех стоит не дороже? На нет и суда нет – пойдём в другой пункт скупки; там все повторялось, в третьем – тоже. Охотнику ясно, скупщики сговорились, тогда какой смысл продавать мех. Лучше уж оставить лису себе, шапку из неё сшить. А шапку ведь и потерять можно…

На небольшом северном участке бывший Советский Союз граничил с Норвегией. Там якобы есть тропа для северных оленей, охотникам известная лучше, чем животным. Этим путём самые красивые меха уходили в Европу. В конце концов поднялась всеобщая тревога, начались дискуссии в печати, посыпались многочисленные предложения – установить более гибкие цены, сделать сорт «экстра», «супер» и так далее, соответственно оплачивая редкостные меха. После долгих размышлений власти отказались: гибкость, не дай Бог, приведёт к злоупотреблениям, обману и жульничеству, вдруг кто-нибудь разбогатеет? Жулик или охотник – один черт. Все осталось по старинке, и по-прежнему самые роскошные меха нелегально уходили из страны.

Эта фантастическая история – по-моему, весьма поучительная иллюстрация абсурдности государственного строя…

И ещё об одном – не могу же я от этих русских так уж с ходу отцепиться. Не обсуждаю такой пустяк, как визит в Варшаву председателя украинского Союза писателей, который привёз своему приятелю-журналисту коньяк, элегантно завёрнутый в «Известия»: только хам вручает подарок без упаковки, культурный человек заворачивает в газету. После магазинных упаковок меня ничем уже не удивишь. Но вот приехал к нам русский журналист, знакомый Ани и её мужа, повидавший мир, приехал из Европы после путешествия по США. Польским языком владел блестяще. Пригласили они его в кабаре. Он все понимал, схватывал тончайшие аллюзии, развлекался вовсю и оценил смелость программы.

– У нас такое невозможно, – признался искренне журналист, задумался и добавил: – А знаете… Меня тем более удивляет одно обстоятельство. Ведь у вас люди мало читают…

– Как это мало читают? – не поняли Аня и её муж.

– Ну, книги не читают.

– У нас не читают книг?.. Откуда ты взял?!

– Ходил я по книжным магазинам и собственными глазами видел, – ответил русский с упрёком и лёгким возмущением. – На полках полно книг, а в магазине восемь – десять человек, почти пусто. У нас, когда должны привезти книги, очередь за три дня до этого выстраивается!

Может, я умственно отсталая, но пропаганды, столь оглушающей, понять не в силах. Аня и её муж слов не нашли в ответ – растерялись. А казалось, тип интеллигентный, успел познакомиться с нормальным миром…

Наши рассказы о Советском Союзе были столь красочны, что Ежи тоже захотелось съездить. Для оформления визы он отправился в русское посольство. Увы, выбрал неподходящее время суток – после десяти вечера, ему никто не открывал, он долго стучал и оторвал дверной молоток.

– Господи Боже, ребёнок, ты что, пьяный был? – спросила я на следующий день, отобрав у него трофей.

– А ты думала, я туда трезвый отправлюсь? – удивился ребёнок.

Дверной молоток и сейчас у меня хранится… на память…

* * *

После двух месяцев путешествий мне хотелось домой, но с Мареком такие номера не проходят. Едва мы успели въехать в родные пределы, как он предложил бивак на природе. Ладно, будь по-твоему. Остановились мы где-то в районе Козеницкой пущи, где именно, не помню, но это место подробно описано в «Слепом счастье». Мы очутились на речке, где водились раки, в Варшаву привезли двадцать шесть штук, и, верно, лишь необходимость довезти их живьём заставила нас оттуда уехать. И это называется – у Марека нет времени. Если он в цейтноте, то я китайский мандарин.

* * *

Ежи закончил институт и написал диплом, отчего я чуть не спятила.

Теперешнее телефонное светопреставление я испытала на собственной шкуре. Прежде работала у нас система Эриксона, а пан Герек решил осчастливить общество переходом на новое устройство по французской лицензии. Мой свёкор, можно сказать, до последнего дыхания протестовал против такого решения, и справедливо. Но он вышел на пенсию и уже не мог деятельно сопротивляться. Так совпало, что сын именно по этой «французской лицензии» делал дипломную работу, а я собственноручно перепечатывала её на машинке.

Ребёнок, будучи не глупее деда, уже тогда сообщил:

– Мать, если это введут, с телефоном можно распрощаться. Глупость несусветная, такой бардак начнётся, трудно вообразить.

Слова оказались пророческими. Новую систему ввели, нужна она нам была, как козе валторна.

Но да умопомешательства я дошла не из-за нового типа связи, а из-за чёртовой работы ребёнка, которую надлежало перепечатать без единой опечатки. Ужас, а не работа! О корректировочной ленте тогда ещё не слышали, а если и слышали, мне такое чудо было недоступно. В поте лица перепечатывала я некоторые страницы по четыре раза, рыча и источая яд. Добил же меня прилагаемый список литературы, в котором по непонятным причинам я неизбежно делала опечатки. Ребёнок, сидючи рядом, выл голодным волком. Торжественно заверяю – минуты я пережила нелёгкие.

С ранней весны следующего года я застряла на косе и опять просидела бы там Бог знает сколько времени, ибо Марек, как всегда, не спешил, если бы перед первым мая до нас не дошла открытка отчаянного содержания: старший сын через месяц собирался жениться и сразу после того уезжал в Алжир на два года. Я вернулась совсем переполошённая.

Принимая во внимание, что несколько позже произошли события метафизической природы, вернусь назад, к их истокам. Незадолго до переполоха выдался мороз, каких давно не упомнить. Встретила я похолодание самым наиглупейшим образом. Оставляя машину на стоянке, я подумала: не мешало бы прокладки смазать глицерином – на улице сыро, и ударь морозы, все прокладки полетят. Глицерин дома, бегать вверх-вниз не хотелось, возьму-ка я его завтра с собой, когда стану спускаться вниз. А назавтра температура упала до семнадцати градусов мороза, и моя машина переждала холода на стоянке в виде глыбы льда.

Ежи отправился куда-то встречать Новый год, а первого января в полдень позвонил Роберт: у брата воспаление лёгких, лежит у моей матери. Я позвонила в «Скорую» – работали всего две машины. В данный момент их раскапывали из-под снега солдаты. Тогда я позвонила сестре моего бывшего мужа Ядвиге.

Ядвига – единственный врач, пользовавшийся доверием всей семьи. Но даже не будь этого доверия, о другом враче думать не приходилось. Положение с такси по-прежнему оставалось на средневековом уровне. Ядвига с Садыбы пешком добралась в свою больницу на дежурство, пообещав таким же способом явиться на Аллею Независимости. Я договорилась с ней о сроке и помчалась к матери.

Ежи трясла лихорадка, температура под сорок. Возле него сидела расстроенная Ивона, и никто не знал, что делать. В довершение бед дом с фасада закрыли, остался только проход через двор. То есть чтобы попасть к нам, следовало обежать вокруг два квартала. Ядвига вполне могла заплутать. Вдруг не найдёт? Поэтому я следила за часами прилежней, нежели за сыном, и чтобы её встретить, спустилась вовремя. Встретила, мы пробирались дворами, продолжалось это несколько минут, а когда вошли в квартиру, Люцина с матерью меняли у Ежи совершенно мокрую постель.

Он начал потеть, едва я переступила порог дома, то есть в момент приближения Ядвиги. Температура резко упала. Однажды уже такое бывало: разговор с Ядвигой по телефону вылечил меня от расстройства желудка без всяких медикаментов. Теперь мои предположения подтвердились: от моей бывшей золовки явно исходили целительные флюиды, воздействуя даже на расстоянии. Ежи она, во всяком случае, вылечила, не успев к нему прикоснуться. К тому же определила: никакого воспаления лёгких, просто сильная простуда.

Через полгода состоялись в один день две свадьбы – гражданская и церковная – и громогласное застолье. Сняли ресторан на Висле. Шум музыки и голосов легко перенесли только двое – бабушка новобрачной и дедушка молодого мужа, оба глухие. Единственное утешение – Ивона. Без преувеличения, она была самой красивой новобрачной из виденных мною в жизни.

Вскоре мой сын уехал в Алжир на маленьком «фиате» вместе с приятелем, тоже взрослым молодым человеком. Как досталось им в этом путешествии, они запомнили на всю жизнь.

В Альпах они решили сократить путь, из-за чего ехали на шесть часов дольше; где-то на бивачной площадке вбили колышки и поставили палатку; в Марселе выяснилось: мест на пароме нет. Летом места не резервировались заранее. В кассе оставались билеты на следующий паром, отходящий четырнадцатого, а им одиннадцатого необходимо быть в Алжире… Попытались они прорваться в качестве дополнительных пассажиров, из резерва. Разумеется, право первой очереди имели пассажиры с билетами на четырнадцатое. Вернулись в кассу за билетами, которые на четырнадцатое тоже кончились, остались только на семнадцатое. Наконец отбыли арабским паромом не в Алжир, а в Биджаи, это на двести километров восточнее. На Средиземном море разыгрался шторм, они и не слыхали – всю ночь проспали беспробудным сном в багажном отделении. Но оно и к лучшему. Из багажного отделения молодые люди появились только на следующий день незадолго до прибытия. Сын меня уверял, что такого, изысканно выражаясь, заблеванного места, как этот паром, он в жизни не видывал. Добрались они до Алжира с последними грошами в кармане и на последних каплях бензина.

Уехал сын в сентябре, а в декабре у меня раздался телефонный звонок.

– Мама, молчи, только слушай, нет денег на телефон. У меня две недели инфекционная желтуха. Прилетаю завтра, сделай что надо.

Сообщение подействовало в высшей степени стимулирующе. Я договорилась в инфекционной больнице – зарезервировали койку. Заявила семейству – в аэропорт никого не беру, достала из шкафа дублёнку – Ежи прилетит в летнем костюме, его осенняя куртка как раз путешествует в Алжир и находится где-то на полпути, а у нас четырнадцать градусов мороза. В больших количествах закупила риванол. Невестке запретила и думать о поездке в аэропорт – она была беременна и собиралась рожать под Новый год, контакт с желтухой ей явно противопоказан. Её отец, человек обстоятельный, намертво блокировал справочное бюро «Лёта» и постоянно сообщал последние сводки с поля боя.

Люцина заупрямилась – она тоже желает встретить Ежи в аэропорте.

– Валяй, встречай, только собственными силами и под собственную ответственность, – безжалостно отрезала я.

– Наплевать мне на тебя, сама могу и поехать, и вернуться.

Пусть! Пусть едет и возвращается, но без меня. Меня беспокоил Ежи, беспокоила невестка. На остальное семейство беспокойства просто не хватало.

На следующий день я уверовала в телепатию. Навеки и неколебимо.

Мы сидели дома втроём, Ивона, Марек и я. Самолёт должен был прилететь в шестнадцать часов. Ивона после нашего отъезда в аэропорт собиралась вернуться домой в такси. Ехать в аэропорт она не могла, но хотела побыть с нами до последней минуты. Богдан, её отец, позвонил с известием – самолёт запаздывает, будет в семнадцать тридцать. Сообщили в справочной три минуты назад. Марек вознамерился куда-то выйти и вернуться. Из-за опоздания самолёта времени ещё много – на часах около трех. Мы с Ивоной сидели за столом.

Ни с того, ни с сего Марек вдруг впал в самую настоящую истерику. Обычно он даже скандалил спокойно, а тут пришёл в бешенство.

– Сейчас же звони в справочную! – заорал он. – Мало ли что Богдану сказали! Сидят две фифы у телефона, и трубку им, видишь ли, поднять лень!!!

Я с удивлением подумала: не спятил ли он? Не спорить же с безумцем; пожав плечами, я позвонила.

– Ах, извините, – сообщила диспетчер в аэропорте, – прошла ошибочная информация. Самолёт прибудет вовремя, в шестнадцать часов.

Марека вымело. Через несколько минут он вернулся, и мы вылетели из дому все вместе. Ивону я бросила на произвол судьбы – авось в Варшаве не заблудится. Села я за руль, выехала со стоянки.

– А теперь не пикни, – велела я Мареку. – Ни слова!

Перед самой Пулавской он разинул было рот.

– Молчать!!! – рявкнула я не своим голосом. Он послушно заткнулся. Я мчалась как на пожар.

Шла на обгон в третий ряд, пересекала сплошную осевую, пролетала на красный свет, словно ошалела. Часы на приборной доске исправные, показывали всего пятнадцать тридцать пять. Я прекрасно ориентировалась во времени: чуть-чуть поспешить – и от дома до аэропорта семь с половиной минут, самолёт садится почти через полчаса, потом проверка документов минут пятнадцать. Короче, времени до черта и больше. Удивляясь, к чему такая спешка, я все-таки мчалась дальше.

Люцина жила близ аэропорта – десять минут пешком. Она вышла из дому в половине четвёртого и вдруг поймала себя на том, что бежит, высунув язык, в расстёгнутой шубе, потная и запыхавшаяся. Времени ещё много, подумала она на бегу, но темп не замедлила – что-то заставляло её мчаться без передышки.

Люцина ворвалась в зал прибытия и за стеклом увидела Ежи в летнем костюмчике. Он расхаживал взад-вперёд. «Если, к чертям собачьим, они сейчас не приедут, надену на него свою шубу», – решила она. Как раз тут подоспела и я.

Самолёт прилетел на сорок минут раньше, сейчас объясню почему, только закончу с Ежи. Парень не только пожелтел, но и загорел, поэтому желтизна не бросалась в глаза, к тому же зал освещался довольно слабо. У Ежи ещё хватило сил сделать приятное выражение лица таможеннику, после чего он вышел, и багаж уже не поставил на пол, а уронил.

Он находился в пути тридцать шесть часов по причинам удивительным. Наши самолёты летали в Алжир и обратно разными трассами. Этот летал по маршруту Варшава – Будапешт – Тунис – Алжир – Варшава. В Варшаве стартовал по расписанию, затем почему-то полетел через Рим. В Риме была забастовка, и самолёт задержали более чем на шесть часов. Самолёт все-таки прибыл в Алжир, высадил часть пассажиров, забрал других (в том числе и моего сына) и направился в Тунис. Там экипаж отказался дальше работать без отдыха – в воздухе находились более шестнадцати часов, – а посему все переночевали в какой-то гостинице за счёт фирмы. Затем самолёт вылетел из Туниса и, миновав Будапешт, приземлился в Варшаве.

Отсюда свистопляска со сроком прибытия, никто не был уверен, состоится ли посадка в Будапеште – планы менялись непосредственно в полёте. Экипажу этого путешествия хватило по уши, моему сыну тем более. Добавочно он пересёк ещё пол-Алжира, выехав из Орана. Больше всех, конечно, повезло пассажирам, летевшим в Будапешт. Совершив красивый вояж через Северную Африку, они вернулись в исходный пункт.

Телепатический приступ обуял нас всех, ибо ничем иным не объяснишь, казалось бы, бессмысленную спешку. Ежи, естественно, был в курсе, что они прилетят раньше, однако не увидев никого из семейства, впал в вялое отчаяние. На активное отчаяние у него просто не хватило сил.

Я везла сына через город, сперва домой (причём он упирался), а потом в больницу, и была свято убеждена – он бредит.

– Как тут красиво, – твердил он расслабленным, восхищённым голосом, глядя на разъезженную, в грязном снегу, Варшаву. – Какой порядок… Чистота…

Мозга за мозгу заехала, не иначе. Лишь значительно позже я поняла – сын вовсе не бредил…

Ну а в дальнейшем я пережила минуты исключительно весёлые. Инфекционная желтуха, в конце концов, ничего особенного. Роды сами по себе сущая ерунда. Но инфекционная желтуха и роды вместе – такое сочетание можно пожелать разве что своему смертельному врагу.

Каролина родилась перед самым Новым годом, отчего мой сын выздоровел в мгновение ока и радикально. Вскоре он вернулся в Алжир, а Ивона с ребёнком присоединились к нему через восемь месяцев.

* * *

Дабы разнообразить жизнь, Роберт развёлся с Анкой, которая осталась у нас в семье моей костельной невесткой. Значение такого понятия я объяснила в книге «Стечение обстоятельств», но могу пояснить и ещё раз.

Выдумал его мой отец. Вскоре после развода, когда мой муж ещё навещал своих детей, отец однажды спросил: