Текст книги "Бабский мотив (Киллер в сиреневой юбке)"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Позавчера. Нет, раньше! Три дня тому назад. Позавчера я наводила порядок в гардеробной и не могла бы её увидеть в окно… Собственно говоря, мы тут поселились только вчера.

– А-а, так вот почему я была уверена, что вас нет!

Я утешила соседку, что туя оживёт, мы с ней по-дружески попрощались, я с пучком сорняков отправилась домой, но успела сделать только четыре шага – и тут меня как громом поразило.

Минуточку! Идиотка раздавила соседкину тую.

Три дня назад. Какая-то баба в машине. Покойницу на мою помойку кто-то привёз. А если эта вредительница и привезла?

Я вернулась обратно. Соседка ещё осматривала примятые кустики.

– Простите, а в котором часу это случилось?

– Перед самым закатом, – ответила соседка, безошибочно угадав, о чем речь. – Я даже не успела мужу показать, что она натворила, потому что очень быстро стемнело. Наверное, около пяти. Или чуть раньше.

Слава богу, ей в голову не пришло спросить, почему я так интересуюсь столь незначительным происшествием. У меня не было ни малейшего желания сообщать ей, что в обмен на щедро подаренный хвощ я собираюсь в ближайшее время натравить на неё полицию. Теперь ничего не придётся врать или высасывать из пальца. Напротив, необходимо связаться с ними как можно быстрее – ведь я невольно ввела в заблуждение славных людей, внушив им, будто соседский дом пустует.

Дозвонилась я без труда: поручик.., пардон, комиссар Гурский дал мне номер своего мобильного. По телефону я самым таинственным голосом попросила его приехать, дабы он собственными глазами увидел нечто весьма любопытное. Комиссар отнёсся к моим словам очень серьёзно и медлить не стал.

Приехал он один, без своего шефа, инспектора Бежана, что мне было только на руку.

– Я ввела вас в заблуждение, утверждая, что этот дом стоит пустой, – с ходу взяла я быка за рога. – Собственно говоря, так и было до вчерашнего дня. Рядом с моим дом действительно пустует, в следующем живут, а про третий дом я сказала, что он тоже пустой.

– Все верно, – подтвердил комиссар.

– Но оказалось, что хозяйка третьего дома была здесь, и она в окно заметила автомобиль.

А в автомобиле женщину. Эта особа осталась в её благодарной памяти навеки, поскольку раздавленную тую сейчас сами увидите, но, если вы скажете соседке, что это я на неё донесла, я вам никогда в жизни этого не прощу. Вы лучше сделайте вид, будто случайно обнаружили помятые кустики, и с них начните разговор, от души вам советую. Я бы охотно подслушала, о чем вы станете говорить, но вряд ли у меня получится. Вы уж вернитесь и расскажите мне, ладно? Из элементарного чувства порядочности.

Комиссар согласился проявить элементарную порядочность, ушёл и спустя довольно продолжительное время вернулся. Он был настолько доволен, что за чаем поделился со мной некоторыми служебными тайнами.

– Если я вам сам не скажу, вы же все равно из меня силой выдавите, правильно? Так вот, ваши сведения могут очень пригодиться. Это была единственная машина перед её домом в течение как минимум часа, а она у окошка торчала ещё больше. И охота так мучиться с паршивыми занавесками?

– У меня с занавесками тоже всегда сплошное мучение, – осторожно сказала я, прибегнув к безличной форме, потому что не собиралась приписывать себе чужие заслуги, – мучилась вовсе не я.

Гурский рассеянно осмотрелся.

– Ну да, очень красиво, – похвалил он. – Там тоже красиво.

– Но вы же ходили к ней не только затем, чтобы восторгаться интерьером? – вежливо напомнила я.

– Это точно, не затем.

– И кого соседка видела в этой машине?

– Блондинку, – мрачно ответил комиссар. – Бессмыслица получается.

– Почему? – удивилась я. – Судя по всем этим дурацким анекдотам про блондинок…

– Вот именно, к такой глупости блондинка очень даже подходит. Если представить, что она привезла сюда свою жертву, укокошила её, а потом удрала, неудачно развернувшись, давя и круша все на своём пути, словно специально старалась, чтобы её запомнило полгорода. Верх кретинизма.

– Просто она пыталась выехать с той стороны, – объяснила я, – а там дыра поперёк дороги – целая плита из дорожки выворочена, и она об этом не знала.

– Что же это за преступник, который даже не изучил местность перед тем, как идти на дело!

– А плиту выворотили недавно, только когда стройка напротив остановилась. Я уже раньше видела, как там кто-то пытался развернуться.

– Как же здесь вообще люди ездят?!

– Одни с одной стороны, другие – с другой. Плита выворочена как раз посередине между воротами.

Комиссар Гурский секунду скрежетал зубами и бормотал совершенно уместные в данной ситуации слова. После чего вернулся к нашей теме:

– Ладно, но что здесь делает блондинка?

Вроде получается, что блондинка – лучшая подруга убитой. Убийц вообще-то ищут среди врагов, а не среди друзей. В этом вообще никакого смысла нет!

– Так вы бы взяли и поговорили с этой подругой, – осторожно посоветовала я.

– Так где ж её взять-то? – сердито ответил Гурский. – Никого у нас нет, из-за идиотской ошибки в самом начале все у нас скур.., то есть скурсивилось.

– Из-за какой ошибки?

– Насчёт личности убитой.

Ну вот, я же знала, что он в чем-нибудь, а проговорится! На миг я потеряла дар речи. – – Минуточку. Это что же получается? Убили не Борковскую, а кого-то другого?

Комиссар слегка растерялся, посмотрел на меня взором раненой лани и махнул рукой:

– А, да что там! Вы умели молчать пять лет назад, наверняка и сегодня не разучились. Ну да, Борковская, только другая Борковская. Не та.

Принимая во внимание, что я вообще никакой Борковской не знала, мне это было совершенно безразлично, но я почувствовала сильнейший интерес.

– А которая же?

– Ну, другая…

– Журналистка?

– Да какая там журналистка, журналистка свалилась нам на голову в наихудший момент.

Живая, здоровая и злая как сто чертей, прямо из отпуска. Стыдобища – не передать словами!

А покойница вообще неведомо кто такая, развесёлая паненка, но на учёте в органах не состоит.

Похоже, она притворялась этой журналисткой.

Все интереснее и интереснее… Я сосредоточилась.

– А зачем ей это?

–  – Да черт её знает. Причём все ещё надо доказать.

– Из чего вы сделали такой вывод?

– Проше пани, если кто-то подделывает в паспорте место прописки…

– Это которая?

– Покойница.

– Минуточку. Как это – подделывает?

С чего на что?

– С собственного места прописки на место прописки другого человека…

– Поэтому вы даже не знаете, где она жила? – огорчилась я. – Эта покойница?

– Да нет, теперь-то уже знаем. Она вписала себе адрес второй Борковской, журналистки…

К тому же если этот кто-то все время представляется по фамилии с указанием должности другого человека… Что ещё можно думать?

– Думать приходится много, – согласилась я. – А где она жила?

– Тоже на Мокотове. На Дольной, дом тридцать "А".

– Где?! – в ужасе возопила я.

– На Дольной, дом тридцать "А", квартира двадцать три. Это во флигеле.

– Вы шутите… Что во флигеле, это я лучше вас знаю. На первом этаже?

– На первом. А что?

– А то, что я в жизни её не видела и понятия не имела, как её зовут, но бывали моменты, когда страстно мечтала кинуть ей в окошко гранату без чеки. Кабы у меня была граната, ей-богу, кинула бы! Но гранаты у меня не было, и я нашла другой выход..

– А что вы там делали? – подозрительно перебил меня комиссар.

– Как что – жила я там! Напротив её окна, на четвёртом этаже, окна во двор. Сюда я переехала всего лишь два года назад.

В комиссаре проснулся профессиональный нюх.

– Ну-ка, ну-ка! Во-первых, в этой квартире на четвёртом этаже сейчас идёт ремонт…

– Естественно, ремонт! Там двадцать лет ничего не ремонтировалось. Все дверные коробки перекосило, а некоторые водопроводные и канализационные трубы уже шестидесятилетний юбилей справили. Может, они вообще довоенные были.

– Хорошо тогда строили…

– Глина-каменка, – кратко пояснила я.

Комиссар молодой, но такие вещи должен понимать. – И все же это вам не пирамиды египетские, ремонт им тоже требуется.

– Это точно. Во-вторых, почему граната?

– Потому что эта тварь увлекалась музыкой. Не сама играла, а запускала треклятую технику, которой, по моему мнению, куда сподручнее крушить стены, чем иерихонскими трубами. У неё из окон неслись какие-то жуткие звуки. Я не молодёжь, шума не терплю. Из двух зол я предпочла бы отбойный молоток, он хоть монотонно долбит.

– Понял. В-третьих: какой выход вы нашли, коль скоро обошлись без гранаты?

– А я уезжала. На все лето. Сначала я забирала с собой пишущую машинку, потом сменила машинку на ноутбук – и привет. В сентябре эта зараза уже не так жаждала свежего воздуха, но иногда окна все же открывала.

– Понял, – повторил комиссар и задумался. – Ладно, а что вы о ней знаете?

– Ничего, кроме того, что она непременно должна быть туговата на ухо. То есть была туговата, раз её застрелили под моей ивой. Скажите, наверное, все население окрестных домов на радостях напилось в дымину? – – Об этом я ничего не знаю, на допросах все были трезвыми. Не может быть, чтобы вы ни разу в жизни не выглянули в окно на этот грохот!

Неизвестно, почему я так разнервничалась, но мне вдруг стукнуло в голову угостить комиссара чем-нибудь спиртным. Он предпочёл пиво вину, и вообще-то правильно: градусов поменьше.

– Уж будьте уверены, выглядывала не один раз. – В моем голосе одновременно звучали ярость и злорадство. Слава богу, я уже оттуда съехала, но давние мучения все ещё были свежи в памяти. – Мало того, я целыми днями торчала в окне и придумывала способы, как изничтожить всю эту аппаратуру. Мне уже мерещилось, как я поджигаю дом, кидая бутылки с бензином, мечтала о чем-нибудь огнестрельном, но тут нужен был противотанковый гранатомёт, не меньше. Пустить из лука горящую стрелу – но у меня нет знакомых индейцев… Вы себе не представляете, какие у меня были разрушительные идеи.

– И вы даже не попробовали? – вырвалось у Гурского.

– Да мне лестница мешала, – сконфуженно призналась я. – Все, что я придумывала, надо было осуществлять с близкого расстояния, и мне пришлось бы нестись вниз через все четыре этажа, а потом ещё бежать обратно. Короче, я предпочитала уезжать на лето. Но если её прикончил кто-нибудь из тамошних жильцов – я не удивлюсь.

Комиссар снова задумался, понемногу прихлёбывая пиво.

– А что, идея! – изрёк он наконец. – Хорошо, звуки звуками, но неужели вы ничего не видели?

– Почему же, один раз видела. Типа из соседнего дома, который разорялся под её окошком и грозил ей кулаками. С четвёртого этажа мне отлично было видно его макушку. Лысины не заметила. Мужик вопил, что у него малые дети, которые проснулись и плачут. А гражданка, которая подзуживала его из окна второго этажа, должно быть, доводилась ему женой и мамочкой плачущим деткам. Граждане из других окон активно её поддерживали. Сцена вполне живописная, но совершенно неинформативная. И больше ничего.

– Но к этой особе, наверное, кто-то приходил…

– Опомнитесь, – сурово сказала я. – В свидетели-очевидцы я гожусь, как паралитик в балет. Во-первых, я не торчала в окне часами, во-вторых, музыка ревела по ночам, когда по определению темно, в-третьих, даже если бы к ней бегали табуны воздыхателей, я видела бы только их макушки. Для вас я куда полезнее в области дедукции, лучше расскажите мне побольше о том, как эта покойница прикидывалась журналисткой. В конце концов, мы с ней одного пола, женщина женщину всегда быстрее разгадает.

Наверное, следствие зашло в тупик, потому что, недолго думая, Гурский рассказал мне, что больше всего сведений они все-таки нарыли о погибшей Борковской, нежели о живой. Мнения были весьма различные, противоречивые и кого угодно могли сбить с панталыку.

– А вообще эта ваша соседка даже не уверена, сколько человек видела в той машине, – вдруг добавил полицейский. – Она всматривалась в блондинку за рулём, но не исключено, что в машине сидел и пассажир. Ей мерещится теперь, что на сиденье рядом с водителем кто-то был, но человек или, скажем, крупный пёс, уже не помнит. А когда блондинка все-таки развернулась и отъехала, у неё выстрелила выхлопная труба, – То есть соседка засекла как раз момент убийства, – мгновенно заключила я. – Выхлоп и выстрел звучат очень похоже, особенно если она это слышала из помещения. Она находилась в доме?

– Нет, снаружи. У дверей.

– Ну почему она не вышла на улицу! Был бы очевидец!

– А вы не могли как раз в тот момент выглянуть из окошка кухни?

Сконфузившись, я попыталась дать комиссару многочисленные советы. Не может такого быть, чтобы вообще не нашлось свидетелей. Соседка ведь объявилась через три дня. На стройке, что напротив моего дома, могли возиться строители. Или какой-нибудь форменный балда шлялся неподалёку, но даже не отдаёт себе отчёта в том, что именно он видел. Надо поговорить с живой Борковской, невозможно, чтобы она ничего не знала о том, что творилось!

Со своими советами я слегка запоздала, потому что следователи пришли к тем же выводам.

– Но вы никому не скажете, что я вам столько выболтал? – умоляюще спросил Гурский, прежде чем попрощаться. – Посторонним людям тайны следствия не выдают, меня мигом выставят из полиции.

Я поклялась молчать как могила, хотя смысла в том не было никакого. Тоже мне великие тайны, о которых в курсе весь белый свет. Я запросто могла бы поговорить кое с кем и теперь знать гораздо больше полиции. Можно, например, позвонить настоящей журналистке Борковской и заявить, что жажду дать ей интервью. Она вроде бы занимается криминалом, тема для меня очень даже близкая. И через час дружеского разговора мы с ней наверняка стали бы лучшими подругами.

Конечно, это вовсе не означает, что я собиралась подложить комиссару Гурскому жирную свинью.

Мои планы потихоньку приобретали цвет и форму, благие намерения окрепли, превратившись в настоящий железобетон. Но предпринять я ничего не успела, потому что на следующий день, после короткого и невразумительного телефонного разговора, примчалась Мартуся.

– Слушай, я страшно извиняюсь, – закричала она от калитки, – но мне сделали такое предложение, какое можно услышать только раз в жизни! Я должна с этим человеком поговорить лично, а он уезжает в Венесуэлу! Это все-таки не за углом, сама понимаешь…

– За каким чёртом киношнику понадобилось в Венесуэлу? – недовольно пробормотала я, придерживая дверь. – Если покупать очередной слезливый сериал, то я не желаю иметь с этим ничего общего. То есть, наоборот, желаю: я уж задала бы ему парочку вопросов!

– Ничего не покупает, он едет как частное лицо, у него хобби такое – латиноамериканский фольклор. Но к тому времени, когда он вернётся, я должна написать сценарий. И надо с ним все-все обговорить!

– Да ради бога, обговаривай! Но я тебя предупреждаю, что нам с тобой тоже надо обговорить много чего.

– Чего именно? – забеспокоилась Мартуся.

– Ты же мне сама велела заняться нашим трупом, правда? Ну вот я и занялась. Зато теперь хо-хо!

– Не пугай меня! Можешь чуть-чуть подождать? Я договорилась с ним на два часа, значит, во сколько мне надо выезжать?

– Ты с ним где встречаешься?

– На Хелмской.

– Да Хелмская отсюда в пятнадцати минутах. Даже если по дороге застрянешь в пробке.

У нас с тобой как минимум полтора часа.

Эти полтора часа мы провели крайне суетливо, потому что Мартуся никак не могла сосредоточиться, взбудораженная перспективой сменить документалку на художественное кино. Я тоже была слегка рассеянна, старательно пытаясь влезть в шкуру убийцы.

Эффект от нашей кутерьмы сказался вечером, когда Мартуся вернулась.

– Ты мне так вбила в голову эту ивовую покойницу, что она у меня все время с языка срывается, – сказала она, в радостном оживлении сметая с моего буфета кошачьи миски. – Слушай, я сразу позвонила Тадеушу, он придёт сюда прямо сейчас. Ты ведь не против? Это вообще-то твой агент, но мне хотелось посоветоваться с ним…

– Ну и отлично, пусть приходит. Что ты хочешь сделать?

– Я по дороге купила ветчину. Можно положить её в холодильник?

– Можно. Замечательно, котам будет что кушать.

– Ты с ума сошла? Хочешь скормить котам свежайшую ветчинку?!

– Нет, но у меня в холодильнике уже есть ветчина, позавчерашняя. Какая-нибудь подтухнет – то-то коты обрадуются. Или нам придётся лопать исключительно ветчину. Как думаешь, пойдёт с бобами?

–  – Да с чем угодно пойдёт. Можем вообще есть все, что ты захочешь, потому что я собираюсь к тебе подлизаться.

– Ну уж нет! – возмутилась я. – Я в твой сценарий не полезу, выкинь это из головы!

Мартуся, подавив свою страсть к уборке, оставила в покое кухонный буфет и перешла в гостиную.

– Да нет, сценарий у меня уже есть. Но ты не могла бы посмотреть диалоги? Какие-то они деревянные.

Нехотя я согласилась взглянуть одним глазком – без каких-либо обязательств с моей стороны, потому что всей этой телекинодеятельности боялась панически и бежала от неё как от огня.

Поставив на стол миску с бобами, я добавила тарелку с позавчерашней ветчиной, после чего решительно сменила тему:

– Ну и что с этой покойницей, которая у тебя все время срывается с языка?

– А! Вообрази: её многие знают!

– Не сомневаюсь, фигура колоритная. Кажется мне, что это дамское убийство: одна баба другой бабе нагадила, и одну из них отправили к праотцам. К тому же тут ещё и третья баба под ногами путается,..

Мартуся страшно заинтересовалась, её профессиональные сложности тотчас отошли на второй план. Собственноручно найденный труп – это вам не жук начихал! Без малейших колебаний я пересказала ей все свеженарытые сведения и потребовала взамен все, что Мартуся сегодня слышала.

– Знаешь, или она была шизофреничкой, или мне рассказывали о двух совершенно разных людях, – недовольно заявила Мартуся и села за стол, где к тому времени красовались ещё и бутылки с пивом. – Есть один такой Филипп…

– Филипп – к меду прилип, как в сказке?

– Да нет, прилип он к телекомпании «Польсат». Он оператор, мы вместе когда-то снимали репортажи. Он мне даже правился…

– Но недолго, потому что у него нет бороды! – догадалась я.

– Нет… Да отцепись ты! Я не вешаюсь на шею всем бородатым!

– Только некоторым…

– Ну, некоторым – ещё куда ни шло. Так мы обо мне беседовать будем или о трупе?!

– О трупе. И что этот твой Филипп – бритый? О, отличное получается прозвище для короля: Филипп Третий Бритый! Такого ещё не было.

– Он не король, а оператор, отстань. Так вот, он рассказал, что однажды снимал большое интервью с Барбарой Борковской. В эфир, правда, пошёл малюсенький кусочек. Филипп отлично эту Борковскую запомнил, потому что у неё были очень красивые волосы, чистая медь, он всегда западает на волосы…

– Как ты на бороды?

– Ну, можно сказать и так… Во-вторых, по словам Филиппа, она говорила очень разумные вещи. Остроумно и толково, да ещё очень смело.

Поэтому самое интересное из её интервью, конечно же, вырезали. Тему она знала превосходно.

Потом только Филипп узнал, что раньше она когда-то была прокурором. Её высказывания всем понравились, и он сразу понял, что вырежут…

– Нормальное дело. Потому-то я так и не. люблю всякие интервью.

– Но я-то тебя снимала живьём! То есть полностью. Это потом выяснилось, что мы с камерой влезли как раз туда, где президент выступал перед народом… А тебе мало?

– Нет-нет, благодарю вас, вполне достаточно. Бунтовать против правительства на краковском рынке.., прямо как Костюшко! <Тадеуш Костюшко (1847 – 1817) – польский генерал, участвовал в польском освободительном движении. В 1794 г. отбил Варшаву у российско-прусского войска.>.

– А он бунтовал против правительства? – удивилась Мартуся.

– Да нет, с саблей в руке клялся в верности народу. Хотя русский царь наверняка счёл бы это бунтом.

– Да брось ты эту историю, я её все равно не знаю! Зато гражданка Борковская… Погоди-ка, кто мне про неё ещё рассказывал? А, вспомнила, сценаристка. Ох и поливала она её! Муж у сценаристки на канале ТВН работает, и, представляешь, Борковская договорилась выступить в прямом эфире на очень актуальную тему, а сама не явилась и даже не позвонила. Пришлось ему затыкать дырки в эфире какой-то мутотенью.

И кто же у нас эта Борковская в конце концов получается? Ответственный человек или глупая дуля?

– Дуля… – задумалась я. – Или дуль?

Дули на крыше, дули на грунтовке, на масляной краске… Про них почему-то всегда говорится во множественном числе… А если один такой дуль посерёдке? Или дуля? Слушай, а я на самом деле не знаю, какого рода эти дули.

Мартуся молча смотрела на меня с каким-то странным выражением лица.

– Можно полюбопытствовать, о чем ты только что говорила?

– О строительном браке. О дулях. Языковая проблема.

– А что такое вообще эти дули?

– В том-то и дело! Такие пузыри на поверхности, которой по идее следует быть идеально гладкой. Маленькие пузырики и большие пузырищи. И я никак не пойму, какого они пола: дуль или дуля?

– А какая нам разница? – осторожно спросила Мартуся.

– Никакой, – опомнилась я, потому что перед моим внутренним взором расстилались необозримые поверхности, усеянными проклятыми дулями. – Абсолютно никакой. Подожди, получается, что у нас два человека и два совершенно разных мнения. Ещё кто-нибудь с тобой сплетничал?

– Нет, ничего конкретного, но в буфете кто-то обмолвился, что если вся прокуратура такая, то он готов записаться в преступники. А кто-то другой вмешался, что, дескать, не та это баба.

Мол, Томек говорил, что это совсем другая.

– Какой Томек?

– Какой-то. Томек, и все. Хочу тебе заметить, что подслушивала я в телецентре на Хелмской, а не на Воронича, на Воронича я почти всех знаю. В буфете как раз было битком, и кто что говорил, я не уследила, поскольку вела деловые переговоры.

– В буфет полагается идти после деловых переговоров!

– Так я и пошла после, да собеседник за мной увязался. Для меня это очень важно, извини, пожалуйста…

– У тебя и без того неплохие результаты в нашем следствии, – похвалила я Мартусю. – Думаю, ты права. Или баб две штуки, или мы имеем дело с необыкновенно противоречивой натурой.

– По-моему, их все-таки две, штуки.

– И по-моему выходит то же самое. Особенно учитывая, что одна лежала у меня на помойке, а вторая показалась ментам живая и здоровая.

Вопрос в другом: которую шлёпнули? Наверное, все-таки ту, что поплоше: у неё в паспорте стоит фальшивый штамп о прописке. Ты бы не могла съездить на телевидение ещё разочек и выловить мне этого Томска?

– Что, сию секунду?

– Нет, можно завтра…

– Так завтра я возвращаюсь в Краков!

– Тогда давай лови его по телефону. Методом пошагового приближения.

На моё несчастье, в этот момент прибыл пан Тадеуш. Я оставила его с Мартусей решать профессиональные проблемы и занялась приготовлением очередных бобов. Как выяснилось, они чудесно сочетаются с ветчиной. И под них замечательно идёт красное винцо. Бобы оказались необыкновенно ценным кулинарным изобретением, потому что содержали только полезные калории и не полнили, благодаря чему можно было есть их тоннами без вреда для здоровья и красоты.

Интеллектуальных усилий бобы от меня не требовали, их разве что надо было посолить, поэтому я смогла целиком переключиться на тайны следствия. Заглядевшись на кастрюлю и поджидая, пока вскипит вода, чтобы высыпать замороженные бобы, я пришла к удивительному выводу.

После чего безжалостно прервала беседу Мартуси и Тадеуша.

– Пан Тадеуш, я не верю, что вы не обдумывали мою помоечную историю… – начала я.

– Не выражайся, – попросила Мартуся. – Не помоечную, а плакуче-ивовую.

– Пускай будет плакуче-ивовую, – покладисто согласилась я. – Вы ведь наверняка много чего знаете о Барбаре Борковской. Помню, как вы говорили: неприятная дамочка, то да се,.. Так расскажите!

Пан Тадеуш отнекиваться не стал и признался, что действительно немало выяснил про таинственную личность. На всякий случай закинул удочки на её счёт, потому что, когда такие вещи творятся у порога моего дома, ожидать можно каких угодно неприятностей, а пан Тадеуш обязан меня сторожить. Прозвучало это так, словно он подрядился удержать меня от очередного убийства, но я великодушно не обратила внимания на его слова: коли хочет, пусть себе сторожит.

Пан Тадеуш поговорил с журналистами, и у него получилось то же самое, что у Мартуси. Либо Борковская – очень противоречивая натура, либо это два разных человека.

– Вот именно! – довольно подытожила я. – Между прочим, я давно уже знаю, что одна – настоящая журналистка, бывший прокурор, профессионал, особа солидная и работящая. Вторая – разудалая девица, недалёкая и нахальная, которая упорно выдавала себя за первую. Получается, что вторая первую очень уж не любила и портила ей репутацию как и где только могла.

Почему? Неужели из одной лишь чистой, неразбавленной вредности?

Мартуся в неразбавленной вредности усомнилась.

– Ну что ты! Не поверю, что можно так усердствовать просто из вредности!

– Скорее всего, она с этого что-то имела, – предположил пан Тадеуш. – У хулиганки явно была особая цель. Борковская ведь работала прокурором, чем-то насолила этой второй, и та, возможно, таким образом мстила.

– И добилась своего, потому что живую Борковскую выгнали из прокуратуры, – напомнила я. – Но зачем тогда тянуть эту игру? А она тянула до последней минуты. Теперь-то я уверена, что это дублёрша пёрлась ко мне на интервью.

Жаль, что не доехала, мне страшно интересно, как бы потекла наша беседа…

– Наверняка ужасно, – живо перебил меня пан Тадеуш. – Это была абсолютно примитивная особа. Разговоры ни о чем, пустая болтовня и сплошные оскорбления. Два разных человека отзывались о ней совершенно одинаково. Оба позволили уговорить себя дать интервью и до сих пор возмущаются.

– Это мы уже знаем, – подхватила Мартуся. – Наслышаны. Просто глупая.., как её там? Плюха? Гуля?

– Дуля.

– Вот именно, глупая дуля. А как насчёт настоящей Борковской? Той, которая жива? Неужели она ведать не ведала, что её беспрестанно кто-то подставляет? Не верю, что до неё ничего не доходило! Ведь её даже с работы выгнали.

Начальство должно как-то объяснять увольнение.

Какая она вообще из себя?

– Подозрительная! – поучительно сказала я. – У неё такой мотив для убийства, что о-го-го! Размером как отсюда до Австралии.

Коль скоро она никак не могла избавиться от своего второго "я", то взяла да изничтожила её на корню.

– Но ведь ты сама говорила, что здесь была блондинка!

– Правильно, была, даже в соответствующее время, но если блондинка настоящая, а не крашеная, то имеет полное право быть законченной идиоткой, а потому могла просто не обратить внимания на труп под ивой. Что, если блондинка оказалась тут случайно, помяла кустики и пропала с горизонта?

– Какая блондинка? – заинтересовался пан Тадеуш.

Я рассказала ему о наблюдениях соседки.

Пораскинув мозгами, мы пришли к выводу, что либо блондинка была крашеная и Борковская наняла её в киллерши, либо убийство – дело рук самой Борковской, нарядившейся в блондинистый парик.

Тут я не удержалась от критики.

– Тогда и Борковская ваша – дура. Надо было просто задавить жертву машиной. За наезд в трезвом виде получила бы максимум восемь лет, а за другие орудия убийства можно схлопотать пожизненное заключение. Правда, я вижу смягчающие обстоятельства, но, с другой стороны, уверена, что у Борковской не было разрешения на оружие. Хотя кто их знает, прокуроров, у них запросто может иметься разрешение…

– Наверняка его отобрали, когда выгоняли из прокуратуры, – возразила Мартуся.

– Не в этом дело. Ведь Борковская не поехала бы со своим двойником в машине: источник заразы, враг номер один, а я с ней разъезжаю, да ещё парик для маскировки напялила! Такое даже самой тупой корове показалось бы подозрительным. Ты пакостишь человеку, портишь ему жизнь и едешь с ним в заброшенное место?

– Все, не могу, пошла за пивом, – рассердилась Мартуся. – Я никому жизни не порчу, это мне портят! Кроме того, это вовсе не заброшенное место, здесь ты живёшь…

– Из меня одной толпа народу не получается. Ну хорошо, ещё пара-тройка человек тут обитает…

– Может, какая-нибудь из двух баб притворилась, будто созрела для задушевной беседы?

– Или одна другую в этом парике не узнала, – с сомнением в голосе подсказал пан Тадеуш.

– Вы сами не верите в то, что говорите, – упрекнула я. – Нет, такое невозможно… Хотя как знать? Может, оклеветанная решила лично поговорить с клеветницей. Как-нибудь прекратить это безобразие, да хоть откупиться. Или решила выяснить, чего клеветница добивается. Я бы на её месте бешеную активность развела!

– Так вы бы и встрепенулись гораздо раньше, с вашим-то характером…

– Да к черту характер! Борковская – прокурор, журналистка, ведь выдержала, не загремела в дурдом, значит, характер у неё тоже есть.

– Знаешь, мне её жалко, – сказала вдруг Мартуся. – Ну что ей ещё оставалось делать, чтобы избавиться от такой занозы в биографии?

Пусть её не поймают, а?

– Так ведь сама к ним в руки влезла!

– Это скорее свидетельствует о невиновности, – вполне разумно заметил пан Тадеуш.

– Вот именно! Может, не докажут её вину, а? Почему убийцей обязательно должна быть она?

– Не обязательно, но так получается. Мотив стопроцентный. Ведь в любом человеке зверь проснётся, если невесть откуда взявшийся двойник жизнь пакостит. Тюкнуть мерзавца в темечко – и дело с концом. Если у Борковской есть хоть капля ума, у неё должно найтись и железное алиби.

– А оно у неё есть?

– Вроде да, она в то время была в Колобжеге.

– А ты откуда знаешь?

– Откуда знаю – оттуда знаю, надо было постараться, вот я и постаралась.

– Значит, если она была в Колобжеге, в Варшаве её быть не могло, Колобжег далековато отсюда, правда? На расстоянии убить нельзя!

На пана Тадеуша нашло вдохновение.

– Наняла платного киллера мужского пола, он надел парик и притворился женщиной! Все очевидцы поклянутся, что в машине сидела женщина-блондинка. Да хотя бы эта ваша соседка из третьего дома поклянётся. Убийцу не найдут, потому что будут искать бабу. Борковская устроит себе алиби, и никто ей ничего не докажет.

– Ну вот, пожалуйста, какой ты ужасно умный! – обрадовалась Мартуся. – И бородатый! Ты начинаешь мне нравиться. Иоанна, а ты что на все это скажешь?

– Если бы я только знала, кто там на самом деле сидел в той машине! – вздохнула я. – Пан Тадеуш, откройте какой-нибудь бутылек. Раз она пиво хлещет, мы себе винца нальём… Я бы постаралась внушить соседям что-нибудь этакое, отвлекающее от женщин. Например, что профиль у этой блондинки был какой-то мужиковатый или что она была плохо выбрита… Ну да, и водитель специально разворачивался как идиот, чтобы всем показалось, что только баба может вытворять за рулём такие глупости!

– А ещё это могла быть совсем случайная машина, не имеющая ничего общего с убийством, – подсказал пан Тадеуш.