Текст книги "Творения, том 10, книга 2"

Автор книги: Иоанн Златоуст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

"… И желающие превратить благовествование Христово" (и хотящии превратити благовествование Христово). Правда, они прибавили еще только одну или две заповеди, установив вновь заповедь об обрезании и соблюдении дней; но, желая показать, что и незначительное нарушение закона разрушает все, он и сказал, что ниспровергается Евангелие. Подобно тому как тот, кто хотя бы незначительно испортит в царских монетах печать, делает негодной всю монету, точно так же и тот, кто извратит и малейший догмат правой веры, все уже подвергает разрушению, постепенно переходя от одного повреждения к другому, худшему.

Итак, где осуждающие нас в любопрении за несогласие с еретиками? Где говорящие, что нет никакого различия между нами и ими, но что существующий раздор происходит от любоначалия? Пусть они услышат, что говорит Павел, а именно, что ниспровергают Евангелие и те, которые привносят в него вновь даже что-нибудь и маловажное. Они же вводят вновь не маловажное, потому что может ли быть маловажным, когда они называют Сына Божия творением? Разве ты не слышал, как и в ветхом завете некто, собиравший дрова в субботу и тем нарушивший одну заповедь, и притом не самую важную, подвергся жестокому наказанию (Числ. 15: 32-36), или о том, что Оза, хотевший поддержать угрожавший падением ковчег завета, тотчас умер, за то, что присвоил не соответствующее ему служение (2 Цар. 6: 6, 7)? Итак, если нарушение субботы и прикосновение к падающему ковчегу привели Бога в такое негодование, что дерзнувшие на то и другое не получили ни малейшего помилования, то извращающий страшные и неизреченные догматы веры неужели получит оправдание и помилование? Нет ему помилования, нет никакого! Это-то самое и служит причиною всех зол, именно – что мы не беспокоимся о малых проступках. Потому-то и возникли более тяжкие грехи, что малые остаются без надлежащего исправления. И подобно тому как в отношении к телам пренебрегающие врачеванием ран производят этим горячки, гниение и смерть, точно так же и по отношению к душам – не обращающие внимания на незначительные погрешности впадают в большие. "Такой-то, – говорят, – погрешает против поста, и тут нет ничего важного"; другой тверд в православной вере, но, лицемеря в угоду времени, не с таким дерзновением исповедует ее, – "и это, – говорят, – не представляет очень большого зла"; иной, будучи раздражен, грозил отступить от правой веры, – но и это будто бы не заслуживает наказания, "так как он, – говорят, – согрешил в гневе и раздражении". И бесчисленное множество подобного рода грехов, как каждый может видеть, ежедневно вторгается в Церковь. Поэтому мы и сделались достойными посмеяния в глазах иудеев и эллинов, (видящих), как Церковь разделяется на бесчисленные части. Если бы те, которые покушаются отступить от божественных законов и сделать в них какое-нибудь маловажное изменение, подвергались соответственному порицанию, то не появилась бы настоящая зараза и не объяла бы Церкви столь великая буря. Итак, смотри, почему Павел называет обрезание ниспровержением Евангелия.

7. А ныне многие у нас и постятся в один день с иудеями, равным образом и субботы соблюдают; мы же терпим это с мужеством, или, лучше, с унижением. Да что я говорю об иудейских (обычаях)? Даже некоторые из нас соблюдают многие языческие обычаи, волхвования, гадания, предзнаменования, наблюдение дней, суеверные приметы при рождении и исполненные всякого нечестия письмена, которые они, к несчастию, возлагают на головы только родившихся детей, научая их с первых дней жизни презирать труды из-за добродетели и подчиняя участь их обманчивому господству судьбы, управляющей ими. Но если и обрезывающимся не будет никакой пользы от Христа (Гал. 5: 2), то может ли вера сколько-нибудь послужить во спасение тем, которые вводят такое нечестие? Правда, обрезание было установлено Богом, но, ввиду того, что оно, будучи соблюдаемо не во время, вредило Евангелию, Павел сделал все, чтобы прекратить его. Неужели же после того, как Павел приложил такое старание к прекращению иудейских обычаев потому только, что соблюдение их было несвоевременно, мы не уничтожим обычаев языческих? Какое же мы будем иметь оправдание? Вот почему все у нас теперь в таком смятении и смешении; и наставляемые, преисполненные великой гордости, ниспровергли порядок, и все извратилось. Теперь если кто и немного их укорит, они презирают своих начальников, потому что мы плохо их воспитывали. А между тем, если бы начальники и действительно были негодны и преисполнены бесчисленных пороков, то и в таком случае ученику было бы не позволительно оказывать им неповиновение. В самом деле, если об иудейских учителях сказано, что они, как сидевшие на Моисеевом седалище, заслуживали того, чтобы их слушали наставляемые, хотя дела их был настолько злы, что (Господь) приказывал ученикам не подражать им и не соревновать в них (Мф. 23: 2, 3), то какого извинения будут достойны те, которые насмехаются и презирают предстоятелей Церкви, по благодати Божией благочестиво живущих? Ведь если не позволительно осуждать друг друга, то тем более нельзя осуждать учителей.

"Но если бы даже мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема" (Но аще и аз или ангел с небесе благовестит вам паче еже благовестихом вам, анафема да будет) (ст. 8). Замечай благоразумие апостола! Чтобы кто-нибудь не сказал, что он по тщеславию составляет свои собственные догматы, но подверг проклятию также и самого себя. А так как они опирались еще на достоинство Иакова и Иоанна, то ввиду этого он упомянул и об ангелах. «Чтобы ты не указал мне, – говорит он, – на Иакова и Иоанна, (я и говорю): хотя бы даже кто из первых ангелов с неба стал повреждать проповедь евангельскую, – да будет анафема». И не напрасно он сказал – "с неба" (с небесе), но с тою целью, чтобы ты, на основании того, что и священники называются ангелами (в словах): "Ибо уста священника должны хранить ведение, и закона ищут от уст его, потому что он вестник Господа Саваофа" (понеже устне иереовы сохранят разум, и закона взыщут от уст его, яко ангел Господа Вседержителя есть) (Малах. 2: 7), – не подумал, что здесь говорится об этих ангелах, он прибавлением слов "с неба" указал на горние силы. И не сказал: «если будут проповедовать противное», или – «ниспровергнуть все», но – «если бы и маловажное что стали благовествовать несогласно с тем, что благовествовали мы, да будут анафема».

"Как прежде мы сказали, [так] и теперь еще говорю" (Якоже предрекох, и ныне паки глаголю) (ст. 9). Для того чтобы ты не подумал, что предыдущие слова произнесены в гневе, или сказаны преувеличенно, или вырвались как-нибудь невольно, он снова повторяет их. Ведь если кто скажет что-нибудь, будучи возбужден гневом, тот скоро раскаивается в своих словах; кто же в другой раз говорит то же самое, показывает тем, что он сказал так подумавши, и что прежде решив в уме своем, он произнес сказанное именно так, (как решил). Авраам, умоляемый (богатым), чтобы послал Лазаря, сказал: «У них есть Моисей и пророки; если не послушают их, то не послушают и воскресших из мертвых» (Лук. 16: 29, 31). Христос, представляя Авраама говорящим это, желает показать, что Он хочет, чтобы более верили Писанию, чем восстающим из мертвых. А Павел (когда же я называю Павла, я разумею вместе и Христа, потому что Он сам действовал в душе его) предпочитает (Писание) и ангелам, сходящим с неба; и вполне справедливо. В самом деле, ангелы, хотя и велики, но они – рабы и слуги, а все Писание ниспослано нам, будучи написано не рабами, но Владыкою и Богом всяческих. Вот почему он и говорит: «Если кто будет благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам». Он не сказал: «такой-то или такой-то», – что весьма разумно и не тягостно. Для чего, действительно, нужно было упоминать об именах тому, кто обладал таким превосходством, что обнимал всех – и горних и дольних? Произнесши проклятие на благовестников и ангелов, он тем обнял всякое достоинство, а произнесши проклятие и на самого себя – всякое сродство и дружество. "Не говори мне, – говорит он, – что это проповедуют твои собратья – апостолы и друзья, потому что я и самого себя не пощажу, если будут проповедовать противное. Впрочем, это он говорит не для осуждения других апостолов, как бы извращавших проповедь (евангельскую); нет: «мы ли, – говорит он, – они ли, мы так проповедуем» (1 Кор. 15: 11); но этим он хотел только показать, что достоинство лиц не принимается во внимание, когда речь идет об истине.

"У людей ли я ныне ищу благоволения, или у Бога? людям ли угождать стараюсь? Если бы я и поныне угождал людям, то не был бы рабом Христовым" (Ныне бо человеки препираю, или Бога? Или ищу человеком угождати? Аще бо бых еще человекам угождал, Христов раб не бых убо был) (ст. 10). «Если бы, – говорит, – я и мог обмануть вас своими словами, то неужели я был бы в состоянии обмануть Бога, Который знает все тайные помышления и непрестанно угождать Которому составляет предмет единственной моей заботы?» Видишь ли дух апостольский? Видишь ли высоту евангельскую? То же самое говорил он и в своем послании к коринфянам: "мы не защищаемся пред вами, даем вам повод хвалиться нами" (но вину даем вам похвалению) (2 Кор. 5: 12); и еще: "Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы или [как] [судят] другие люди" (мне же не велико есть, да от вас истяжуся, или от человеческаго дне) (1 Кор. 4: 3). Так как он, будучи учителем, принужден защищаться пред учениками, то хотя и терпеливо переносит это, но вместе с тем и негодует; впрочем, не по гордости, – да не будет, – но из-за легкомыслия обольщаемых и из-за того, что они мало верят его словам. Вот почему он и сказал это, почти так говоря: «Разве у меня с вами дело? Разве люди будут судить меня? У меня дело с Богом, и я делаю все, чтобы оправдаться там, пред Его судом; да я еще и не дошел до такого несчастия, чтобы, готовясь дать ответ в проповеди моей пред Владыкою всяческих, стал повреждать догматы».

8. Итак, он сказал вышеприведенные слова частью в защиту себя, частью же желая дать им отпор. Ведь наставляемым следовало не судить своих учителей, но верить им; "но раз порядок уже извращен, – говорит он, – и вы воссели на место судей, то знайте, что я очень мало забочусь об оправдании пред вами, но все делаю для Бога, чтобы пред Ним и оправдаться в проповедуемых догматах". Кто хочет снискать благоволение людей, тот употребляет много лукавства и хитрости, пользуется обманом и ложью, чтобы склонить на свою сторону и расположить к себе слушателей; напротив, кто хочет снискать себе благоволение у Бога и старается угодить Ему, тому нужен только здравый и чистый ум, так как Божество не поддается обману. "Из этого очевидно, – говорит он, – что и мы пишем это не из любоначалия, и не для того, чтобы иметь учеников, а равно и не потому, чтобы добивались славы у вас, так как мы стараемся угодить не людям, но Богу. Если бы я хотел угождать людям, то и теперь был бы на стороне иудеев, и теперь бы еще преследовал Церковь. Но так как я презрел целый народ и друзей и родственников и высокую славу и предпочел всему этому гонения, вражду, брани и каждодневную смерть, то очевидно, что все, что я говорю теперь, я говорю не для приобретения славы человеческой". Сказал же он это потому, что намеревается рассказать и свою прежнюю жизнь, и внезапную перемену, и очевидным образом доказать, что он стоит за истину, чтобы они не подумали, что он делает это желая оправдаться пред ними, и не возгордились. Поэтому он и сказал наперед: "У людей ли я ныне ищу благоволения?" (ныне бо человеки ли препираю?) Он знал, что для исправления наставляемых иногда бывает благовременно предложить что-нибудь высокое и великое. Хотя он мог представить доказательства истины своего проповедания и из другого источника, – например, доказать это на основании знамений, чудес, опасностей, темниц, ежедневных смертей, голода и жажды, наготы и на основании другого подобного этому, но так как он говорит теперь не о лжеапостолах, но об апостолах, – а последние и сами участвовали в этих опасностях, – то он приступает к решению вопроса с другой стороны; в других же случаях, когда он обращает речь свою к лжеапостолам, он употребляет сравнение, выставляя на вид свое терпение в скорбях и говорит: "Христовы служители? (В безумии говорю:) я больше. Я гораздо более [был] в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти (служителие ли Христовы суть?" (Не в мудрости глаголю) паче аз: в труде множае, в ранах преболе, в темницах излиха, в смертех многащи) (2 Кор. 11: 23). Теперь же он рассказывает о своем прежнем образе жизни, и говорит: "Возвещаю вам, братия, что Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое, ибо и я принял его и научился не от человека, но через откровение Иисуса Христа" (сказую же вам, братие, благовествование, благовещенное от мене, яко несть по человеку. Ни бо аз от человека приях е, ниже научихся, но явлением Иисус Христовым) (ст. 11 и 12). Смотри, как он отовсюду представляет доказательства того, что был учеников Христа, Который сам, без посредства человеческого, благоволил открыть ему разумение всего. Но как же возможно доказать неверующим, что сам Бог, без посредства человеческого, открыл тебе те неизреченные тайны? «Это доказывает, – говорит он, – мой прежний образ жизни (и внезапное обращение): ведь если бы не Бог открыл мне эти тайны, я не мог бы так внезапно перемениться». Для тех, кто учится у людей, в том случае, если они твердо и пламенно держатся своих убеждений, бывает нужно время и много стараний, чтобы убедиться в противном; кто же так внезапно переменился и, находясь на самой высокой ступени безумия, пришел к такому искреннему сознанию, тем ясно показывает, что он так внезапно возвратился к здравомыслию благодаря божественному откровению и наставлению. Вот почему он и вынужден упомянуть о своей прежней жизни и призвать их во свидетели бывшего с ним. «Конечно, вы не знаете, – говорит он, – того, что единородный Сын Божий непосредственно сам призвал меня (гласом Своим) с небес, – потому что как вы можете знать это, раз вы не были при этом; – но вы хорошо знаете, что я был гонителем. Ведь слух о моей жестокости достиг и до вас, не смотря на громадное расстояние между Палестиною и Галатией; а такой слух обо мне не распространился бы так далеко, если бы моя жестокость не была слишком велика и для всех несносна». Поэтому он и говорит: "Вы слышали о моем прежнем образе жизни в Иудействе, что я жестоко гнал Церковь Божию, и опустошал ее" (слышасте бо мое житие иногда в жидовсте, яко по премногу гоних Церковь Божию и разрушах ю) (ст. 13). Видишь ли, с какою силою выражает каждое (слово) и не стыдится? Ведь он не просто гнал, но гнал со всею жестокостью, и не только гнал, но и опустошал, то есть, старался уничтожить, разорить, низложить и истребить Церковь; поступать же так свойственно опустошителю.

9. "… И преуспевал в Иудействе более многих сверстников в роде моем, будучи неумеренным ревнителем отеческих моих преданий" (и преспевах в жидовстве паче многих сверстник моих в роде моем, излиха ревнитель сый отеческих моих преданий) (ст. 14). Чтобы ты не подумал, что такая деятельность его была следствием гнева, он поясняет, что все это он делал по ревности, хотя и в неведении, и гнал не из тщеславия, и не по вражде, но – "будучи неумеренным ревнителем отеческих моих преданий" (ревнитель сый отеческих моих преданий). А слова эти значат следующее: «Если то, что я делал против Церкви, я делал не по побуждениям человеческим, а по ревности божественной, правда, ошибочной, но во всяком случае – ревности, то как же теперь, подвизаясь за Церковь и познав истину, я могу делать это по тщеславию? Ведь если во время заблуждения мною не обладала такая страсть, но побуждала меня к подобному образу действий ревность по Боге, то тем более, когда я познал истину, несправедливо было бы подозревать во мне подобное тщеславие. Действительно, лишь только я обратился к догматам Церкви и отказался от всех иудейских заблуждений, я проявил еще большую ревность здесь, нежели там, а это служит доказательством того, что я истинно переменился и объят божественной ревностью. Если же не это, то что ж другое, скажи мне, могло расположить меня к такой перемене и променять честь на поношение, покой – на опасности, безопасность – на страдание? Не было никакой другой причины, кроме одной только любви к истине».

"Когда же Бог, избравший меня от утробы матери моей и призвавший благодатью Своею, благоволил открыть во мне Сына Своего, чтобы я благовествовал Его язычникам, – я не стал тогда же советоваться с плотью и кровью" (Егда же благоволи Бог, избравый мя от чрева матере моея, и призвавый благодатию Своею, явити Сына Своего во мне, да благовествую Его во языцех, абие не приложихся плоти и крови) (ст. 15, 16). Смотри, как он старается здесь показать, что и то время, в продолжение которого он оставался в заблуждении, находилось в зависимости от некоторого неисповедимого усмотрения (Божия). В самом деле, если он от чрева матери своей избран быть апостолом и предназначен к этому служению, призван же после и притом, будучи призван, послушался (Призывающего), то очевидно, что Бог медлил призванием его по какой-нибудь неисповедимой причине. Какое же могло быть здесь смотрение (Божие)? Может быть, вы сначала от меня хотите услышать, почему (Бог) не призвал его вместе с двенадцатью (апостолами); но, чтобы, отступив от занимающего нас предмета, не продолжить слова далее надлежащего, я умоляю вашу любовь не всему учиться от меня, но и самим исследовать и молить Бога, чтобы Он открыл вам. К тому же об этом было нами сказано нечто и тогда, когда я рассуждал с вами о перемене его имени, и почему он, носивший имя Савла, был назван Павлом; если же вы забыли, то справившись в той книге, узнаете все это. Теперь же по порядку будем продолжать свою речь, и заметим, как он снова показывает, что случившееся с ним не было делом человеческим, но что Бог устроил все относительно его по особенному промышлению.

"… И призвавший благодатью Своею" (и призвавый благодатию Своею). «Бог, – говорит он, – призвал его за его добродетель». "Он есть Мой избранный сосуд, – сказал Он Анании, – чтобы возвещать имя Мое перед народами" (Сосуд избран Ми есть пронести имя Мое пред языки и царьми) (Деян. 9: 15), то есть, «он способен для служения и совершения великого дела». Такую причину призвания его указывает (Бог); сам же (апостол) везде приписывает все благодати и неизреченному человеколюбию Божию, говоря так: «Но я помилован не потому, что я способен был или достоин, но для того, чтобы во мне Он показал все долготерпение в пример тем, которые будут веровать в Него в жизни вечной» (1 Тим. 1: 16). Видишь ли высоту смирения? «Для того я, – говорит он, – и помилован, чтобы никто не отчаивался, после того, как худший из всех людей удостоился человеколюбия Божия». Ведь именно это хочет показать он словами: «для того, чтобы во мне показал все долготерпение в пример тем, которые будут веровать в Него».

"… Открыть во мне Сына Своего" (явити Сына Своего во мне). А Христос в одном месте говорит: «Никто не знает Сына, кроме Отца, и никто не знает Отца, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть» (Мф. 9: 27). Видишь ли, что и Отец открывает Сына, и Сын Отца? Тоже самое происходит и по отношению к славе. Сын прославляет Отца и Отец Сына: «Прославь Меня, – говорит Он, – чтобы и Я прославил Тебя»; и еще: «как Я прославил Тебя» (Иоан. 17: 1, 4). Но почему Он не сказал: «явить Сына Своего мне», но – "во мне"? Для того, чтобы показать, что он не только чрез слова узнал то, что относилось к вере, но и преисполнился Духа Святого, потому что, когда откровение озарило его душу, он имел в себе говорящим и Христа.

"… Чтобы я благовествовал Его язычникам" (да благовествую Его во языцех). Не только самое обращение его к вере, но и призвание (к апостольству) было делом Божиим: «Ведь Он открыл мне Себя с тою целью, чтобы я не только познал Его, но возвестил о Нем и другим». И он не сказал просто – «другим», но: "чтобы я благовествовал Его язычникам" (да благовествую Его во языцех), уже этим самым предуготовляя немалое основание для своей защиты именно от самого происхождения учеников. Ведь для него не одинаково являлось необходимым проповедовать иудеям и язычникам.

"… Я не стал тогда же советоваться с плотью и кровью" (абие не приложихся плоти и крови). Здесь он указывает на апостолов, называя их по естеству. Но если он говорит это и о всех людях, мы не противоречим и этому.

"… И не пошел в Иерусалим к предшествовавшим мне Апостолам" (ниже взыдох во Иерусалим к первейшим мене апостолом) (ст. 17). Если кто будет рассматривать эти слова в отдельности, может подумать, что они исполнены великого хвастовства и совершенно не согласны с духом апостольским. В самом деле, решать что-нибудь самому с собою и никому не открывать своих мыслей – может быть принято за гордость. "Видал ли ты, – сказано, – человека, мудрого в глазах его? На глупого больше надежды, нежели на него" (Видех мужа, непщевавша себе мудра быти, упование же имать безумный паче его) (Притч. 26: 4, 12); и: "Горе тем, которые мудры в своих глазах и разумны пред самими собою!" (горе, иже мудри в себе самех и пред собою разумни) (Ис. 5: 21); и сам (Павел) говорит: "не мечтайте о себе" (не бывайте мудри о себе) (Рим. 12: 16).

10. Итак, кто слышал подобные наставления от других и сам учил тому же других, не мог, конечно, впасть в такое самомнение, – не только Павел, но и какой-нибудь (простой) человек. Но, как я сказал, это изречение, будучи рассматриваемо в отдельности, может ввести в сомнение и поколебать некоторых из слушателей; если же мы приведем причину, по которой это было сказано, то все будут рукоплескать и удивляться сказавшему. Итак, сделаем это. Ведь не должно рассматривать отдельно взятые слова, так как это повлечет за собою много погрешностей; равным образом не должно исследовать и отдельно взятого изречения, но необходимо обращать внимание на намерение пишущего. И в наших разговорах, если мы не будем употреблять этого способа и доискиваться истинной мысли говорящего, то мы возбудим много недоразумений, и весь смысл речи извратится. Да и что говорить о словах, когда и в делах, раз мы не будем следовать этому правилу, все придет в совершенный беспорядок? В самом деле, и врачи режут тело и рассекают некоторые кости, но то же самое делают часто и разбойники. Какое же было бы несчастье, если бы мы не могли отличить разбойника от врача! Равным образом, человекоубийцы и мученики, предаваемые мучительной смерти, претерпевают одинаковые страдания, но между теми и другими несомненно великое различие. Если же мы не будем соблюдать указанного правила, если будем исследовать одни только дела, не принимая во внимание намерения делающих, то мы не будем в состоянии видеть указанного различия, но назовем человекоубийцами и Илию, и Самуила, и Финееса, а Авраама назовем, пожалуй, и детоубийцею. Исследуем же мысль Павла, с какою он написал эти слова; узнаем цель его и то, каковым он являлся всегда по отношению к апостолам, – и тогда узнаем, с каким намерением он сказал это. Конечно, как это, так и предыдущее он сказал не для того, чтобы восхвалить себя, – как, в самом деле, мог он это сделать, когда и сам себя подвергал проклятию (ст. 8)? – но затем, чтобы повсюду сохранить безопасность Евангелия. Так как разрушавшие Церковь говорили, что нужно следовать тем апостолам, которые не запрещают этого, а не Павлу, который это запрещает; а благодаря этому незаметно проникало иудейское заблуждение; то он вынужден был решительно восстать против этого, не думая говорить что-либо худое об апостолах, но желая низложить гордость несправедливо возносящихся. Вот почему он и говорит: "я не стал тогда же советоваться с плотью и кровью" (не приложихся плоти и крови). И было бы крайней нелепостью, если бы тот, кто научился от Бога, стал бы советоваться еще с людьми. Кто получает учение от людей, тот вполне справедливо и опять прибегает к советам людей; но тот, кто удостоился того божественного и блаженного слова и научился всему от Того, Кто владеет самым сокровищем мудрости, для чего стал бы еще советоваться с людьми? Такой человек по справедливости должен не учиться у людей, но учить людей. Итак, он сказал эти слова не по гордости, но чтобы показать достоинство своей проповеди. "И не пошел, – говорит он, – в Иерусалим к предшествовавшим мне Апостолам" (ниже взыдох к первейшим мене апостолом). Так как они говорили, что прочие (апостолы) были и старше его, и призваны прежде его, то поэтому, говорит, он и не пошел к ним. Если бы ему нужно было вступить в соглашение с ними, то Открывший ему слово проповеди повелел бы ему сделать и это.

Итак, что же, он не ходил туда? Конечно, ходил, и не просто, но чтобы узнать нечто от них. Кода же? Когда в городе Антиохии, обнаружившем с самого начала великую ревность к Церкви, возникло недоумение о том же предмете, о котором и мы теперь рассуждаем, и (апостолы) хотели узнать, нужно ли обрезывать уверовавших из язычников, или же совсем не следует принуждать их подвергаться тому. Тогда сам Павел и Сила ходили (в Иерусалим). Как же в таком случае он говорит, что не ходил и не советовался? Во-первых, потому, что он не по своей воле ходил туда, но был послан другими; а во-вторых, не для того, чтобы учиться, но чтобы убедить других. А сам он с самого начала держался того мнения, которое впоследствии утвердили и апостолы, – именно, что не должно обрезываться; но так как они до сих пор не считали его достойным доверия и более слушались тех, которые находились в Иерусалиме, то он и ходил туда, не для того, впрочем, чтобы самому узнать что-нибудь большее, но чтобы убедить противников, что и находящиеся в Иерусалиме согласны с этим. Таким образом, он с самого начала видел, что нужно делать, и не имел никакой нужды в учителе; и в том, что апостолы имели утвердить после долгого рассуждения, он непоколебимо был утвержден свыше еще прежде их рассуждения. Лука, изъясняя это, сказал, что у Павла было большое и продолжительное состязание с ними по этому предмету еще прежде путешествия его в Иерусалим (Деян. 15: 2). Но так как братьям угодно было узнать об этом (и от остальных апостолов), то он и пошел туда, для них, а не для себя. Если же он говорит: "и не пошел" (ниже взыдох), то в объяснение этих слов можно сказать то, что он не ходил туда и в начале своей проповеди, да и тогда, когда ходил туда, ходил не для того, чтобы учиться. Ведь именно на обе эти мысли указывает он в словах: "не стал тогда же советоваться с плотью и кровью" (абие не приложихся плоти и крови). Он не сказал просто: "не стал советоваться" (не приложихся), но – "тогда же" (абие). Если же после ходил туда, то не за получением чего-нибудь.

"… А пошел в Аравию" (но идох во Аравию). Смотри, какая пламенная душа! Он старался занять страны еще не возделанные и остававшиеся в диком состоянии. Если бы он оставался вместе с апостолами, не имея ничего, чему бы от них научиться, то остановилось бы дело проповеди, тогда как им надлежало везде распространять учение. Вот почему этот блаженный, пламенея духом, тотчас же приступил к делу учения людей не наученных еще и диких, избрав жизнь многотрудную и сопряженную со многими опасностями.

11. И смотри, какое у него смирение! Сказав: "пошел в Аравию" (идох во Аравию), он прибавил: "и опять возвратился в Дамаск" (и паки возвратихся в Дамаск). Он не говорит ничего ни о своих подвигах, ни о том, кого и скольких он научил, между тем как тотчас по крещении обнаружил такую ревность, что смутил иудеев и возбудил к себе такую ненависть как в них, так и в язычниках, что они подстерегали его и хотели умертвить; а этого не случилось бы, если бы он не приобрел великого множества верующих. Так как они были побеждены учением его, то им и оставалось только обратиться к убийству, а это было ясным доказательством победы Павла. Но Христос не попустил ему умереть, сохраняя его для проповеди. И несмотря на это, он ничего не говорит об этих своих подвигах, а потому все, что он ни говорит, он говорит не из честолюбия и не для того, чтобы его считали бóльшим в сравнении с другими апостолами; а равно и не потому, чтобы он огорчался тем, что его унижают пред ними, но из опасения, чтобы отсюда не произошло какого-нибудь вреда для проповеди. Ведь он сам называет себя и извергом, и первым из грешников, и последним из апостолов, и даже недостойным такого названия (1 Кор. 15: 8, 9; 1 Тим. 1: 15); и это говорит тот, кто потрудился больше всех, – что является особенным доказательством его смирения. В самом деле, кто, не признавая за собою ничего доброго, говорит о себе смиренно, тот, конечно, благоразумен, но его нельзя назвать смиренным; кто же, несмотря на столько венцов, говорит о себе так, тот умеет быть скромным.

"… И опять возвратился, – говорит он, – в Дамаск" (и паки возвратихся в Дамаск). И как много, по всей вероятности, он совершил там! Об этом городе он говорит, что этнарх (областной правитель) царя Ареты стерег этот город, желая схватить блаженного (2 Кор. 11: 32); а это служило самым явным доказательством того, что он весьма сильно нападал там на иудеев. Но здесь он ничего не говорит об этом, да и там он не упомянул бы об этом, если бы не видел, что в то время самые обстоятельства требуют этого рассказа; но умолчал бы точно так же, как и здесь: говоря о том, что он приходил и ушел, он ничего более не говорит о том, что было там.

"Потом, спустя три года, ходил я в Иерусалим видеться с Петром" (Потом же по триех летех взыдох во Иерусалим соглядати Петра) (ст. 18). Что может быть смиреннее подобной души? После столь великих и столь многих подвигов, не имея никакой нужды в Петре, ни в его слове, но будучи равночестен ему, – больше ничего не скажу пока, – он все-таки приходит к нему, как бы к большему и старейшему, и причиною путешествия туда указывает только то, чтобы увидеться с Петром. Видишь ли, как он воздает прочим апостолам должную честь и не только не считает себя лучше их, но даже и не равняет себя с ними? И это ясно видно из предпринятого им путешествия. В самом деле, подобно тому как в настоящее время многие из наших братий отправляются к святым мужам, точно так же и Павел потому же расположению ходил тогда к Петру, но только с гораздо большим смирением. В настоящее время предпринимают путешествия для пользы, а блаженный (Павел) отправился не для того, чтобы чему-нибудь научиться и не для исправления какой-нибудь своей погрешности, но исключительно ради того, чтобы видеть (Петра) и почтить его своим присутствием: "видеться, – говорит он, – с Петром" (соглядати Петра). И не сказал – «видеть Петра», но "видеться (ιστορήσαι) с Петром" (т. е. узнать его), как обыкновенно говорят люди, рассматривающие великие и знатные города. Так он считал достойным особенного старания и одно то, чтобы видеть этого мужа. То же самое ясно показывают и дела его. Действительно, когда он пришел в Иерусалим после того, как обратил многих из язычников и совершил такие дела, каких не совершил никто из других (апостолов), после того, как обратил Памфимлию, Ликаонию, народ Киликийский и всех живущих в этой части земли и привел их ко Христу, – он сначала приходит к Иакову с великим смирением, как бы к старшему и почтенному большею честью. Затем он выслушивает его советы, и притом противные тому, что сам он говорит теперь. «Видишь ли, брат, – сказал (Иаков), – сколько тысяч уверовавших иудеев. Но остриги себе волосы и очистись» (Деян. 21: 20, 24), – и он остригся и совершил все иудейские обычаи. Там, где не было вреда для благовестия, он являлся уступчивее всех; где же он видел, что от уступчивости произойдет для некоторых вред, он не пользовался этим преизбытком смирения, потому что это уже не значило бы быть смиренным, но губить и развращать наставляемых.