Текст книги "Неразгаданная тайна. Смерть Александра Блока"

Автор книги: Инна Свеченовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

А Саша, оставшись одна, поняла, как же ей грустно без этого странного человека. Как ей бесконечно дороги его блестящие выпады, ироничные замечания и безупречная логика. Впрочем, и Блок не мог долго таить обиду на эту живую и непосредственную девушку. Его тянуло к ней. Это не поддавалось никакой логике и здравому смыслу. Он и сам толком не понял, как снова оказался в доме профессора. Молодые люди объяснились и больше уже не скрывали своих чувств. На этот раз Саша приняла предложение юриста. Однако радости профессор Бекетов по этому поводу не испытал. Да, он, безусловно, симпатизировал Блоку, но выдать свою любимую дочь за такого, мягко говоря, нестандартного человека, был неготов. Но… Устоять против уверения Александры, что только с ним она будет счастлива, тоже не смог. И вскоре сыграли свадьбу.

Молодым нужно было ехать в Варшаву, куда Блок получил назначение в университет. Саша уехала, адом Бекетовых точно опустел. Отец погрузился в свои гербарии, мать в переводы, сестры занялись своими делами. И все ждали вестей из далекой Варшавы. Но письма приходили редко и были весьма сжаты. Напрасно домашние старались прочесть между строк реальную жизнь дочери, сухие скупые строчки сообщали только факты без примесей эмоций. Да, она счастлива с мужем, у них все хорошо, потом… Саша написала, что ждет ребенка… Но, увы, он умер. Правда, они с мужем не теряют надежды еще иметь детей. Профессор, читая ее письма, лишь качал головой – как на самом деле складывалась жизнь Сашеньки?

А действительно, как? Нужно сказать, что на чужбине Александра сильно изменилась. Живой подвижный характер, острый язычок и вольнолюбивый нрав не могли по определению способствовать счастливой жизни с таким тяжелым человеком, которым на поверку оказался Блок. К тому же именно в семейной жизни расцвели тайные стороны его души: беспричинная ревность, угрюмость, подозрительность и вспыльчивость. Он видел в Сашеньке не жену, не любимую женщину, а создание, находящееся целиком и полностью в его власти и принадлежавшем только ему и в делах, и в мыслях. В этом мрачном усадебном доме, находящемся в предместье Варшавы, при закрытых ставнях, муж изводил Александру своими подозрениями, устраивал ей жуткие сцены и даже частенько избивал молодую женщину, искренне считая, что действует исключительно ей во благо. Сашеньке не позволялось не только иметь приятелей и подруг, но и без ведома мужа покидать дом, более того – вскоре она поняла, что иметь собственное мнение, и уж тем более отличное от мнения мужа – тоже непростительная вольность.

Но бывали в их совместной жизни и иные дни. Тогда Блок становился нежен, дарил жене подарки, уверял в своей неземной любви и, стоя на коленях, просил прощения за все безумства. Однако стоило Сашеньке не так посмотреть на него, как в только что нежного и любящего мужчину точно бес вселялся. Голос становился жестким, потом угрожающим, взгляд безумным, он осыпал ее страшными упреками, переходящими в оскорбления, и в итоге им овладевала безумная ярость, лавиной обрушивающаяся на молодую женщину. Саша стала до смерти бояться мужа, вместо яркой и страстной любви, которую она поначалу к нему испытывала, появился липкий жуткий страх, охватывающий ее все сильнее и сильнее. Блок внушал ей неподдельный ужас. И она уже не видела выхода из этой жуткой ситуации.

Точно услышав ее молитвы, Бог протянул ей руку помощи. В 1880 году Блоки возвращаются в Петербург, где молодой юрист должен был защищать магистерскую диссертацию. В том, что защита пройдет блестяще, Саша ни секунды не сомневалась. И, как потом выяснится, оказалась права.

Когда же она переступила порог родного дома, близкие пришли в ужас, настолько она изменилась. Да, конечно, она снова была беременна… Тяжело переносила свое положение, но все же… После долгих расспросов Сашенька призналась в том, как на самом деле протекала ее семейная жизнь. Профессор был потрясен. Его дочь! Девочка, с которой они сдували пылинки! Да как он посмел!

Блок к тому времени снискал себе славу ученого. Его работа «Государственная власть в европейском обществе» имела огромный успех, он стал первым социологом, который писал о классовой борьбе. Но вот цель достигнута, защита прошла на ура, и пришла пора возвращаться в Варшаву. Бекетовы настаивают, чтобы Саша осталась дома. Как Блок ни упорствовал в своем желании увести жену с собой, профессор был непреклонен. Отцу будущего поэта пришлось уехать одному.

И вот когда Александра Андреевна окончательно рассталась с мужем, 28 ноября 1880 года родился мальчик – плод этой любви и ненависти, мальчик, который позже стал символом целой эпохи и с чьей смертью прекрасная и романтичная пора, которую мы называем Серебряным веком русской поэзии, безвозвратно канула в Лету. Его жизнь и его смерть словно разделили время и нашу жизнь на две половины. На до и после. И ничто уже не могло этого изменить. С его смертью ушел в прошлое целый мир, который остался только в воспоминаниях тех, кто его знал.

Звали этого мальчика – Александр Блок.

Глава 2
Отчий дом

О детстве Блока написано очень много. Пожалуй, не стоит повторять общеизвестных фактов. Заключаются они в основном в том, что в доме Бекетовых души не чаяли в Сашуре. Тетушки, бабушка, няня, и, конечно, дорогая безумно любимая мама. Женщины, о которых потом он скажет:

 
Он был заботой женщин нежной
От грубой жизни огражден.
 

Действительно, они старались исполнять все его желания. В доме царил самый настоящий культ маленького Сашуры. А солидный профессор, ректор Петербургского университета, превратился в дедушку, готового выполнять любые прихоти обожаемого внука. Он стал для Саши первым другом, играл с ним в лошадки, водил мальчика смотреть на корабли, которые внук просто обожал.

Но место мамы никто не мог занять. Более того, прочные узы, соединяющие их, не порвутся никогда, а только будут все более и более усиливаться. Эта трогательная привязанность будет проявляться в постоянном беспокойстве, в почти болезненной заботливости. На долгие, долгие годы мать станет для Блока лучшей подругой и советчицей. Она вся растворится в сыне. Да это и не удивительно. Нервная, со слабым здоровьем женщина, мечтавшая об идеальной любви, так и не смогла обрести свое счастье. И теперь в своем обожаемом сыне она видела единственную надежду отойти от жалкой обыденности. Саша стал для нее тем стержнем, на котором отныне будет держаться ее жизнь. Да и он не мыслил и дня без матери. Именно к ней всегда возвращается, и не важно, то ли от нового увлечения красивой женщиной, то ли от пьяных загулов в ночных кабаках. Уже будучи женатым человеком, Блок ежедневно навещал мать, причем ничто не могло этому помешать, а придя домой, мог часами разговаривать с ней по телефону. Когда же отправлялся в путешествие, столь же постоянным было ожидание ее писем. В записных книжках он называет Александру Андреевну «Моя совесть». Ведь благодаря матери он познал в детстве огромное безоблачное счастье.

Но вернемся к детским годам Блока. Сашура был необыкновенно красив. И очень любил гулять с дедушкой по набережной. Иногда профессор Бекетов шел на прогулку вместе со своим другом, профессором Менделеевым, и по обыкновению два этих солидных господина брали с собой детей. Тогда же известный химик познакомил Сашуру со своей дочкой Любочкой, которая была на год моложе Саши Блока. Мальчик и девочка были чудо как хороши, и прохожие, завидев эту пару, оборачивались им вслед, шепча, что детки похожи на херувимчиков. А взрослые, встретившись на следующий день, спрашивали друг друга: «Как ваш принц?» «Спасибо, шалит. А ваша принцесса?»

Возможно, эти детские прогулки и можно отнести к началу мучительного романа Блока и Любови Менделеевой, длившегося всю их жизнь. Ведь не зря потом в записных книжках Блок напишет: «У меня женщин не 100-200-300 (или больше), а всего две: одна Люба; другая – все остальные».

Однажды Дмитрий Иванович Менделеев посоветовал Андрею Николаевичу Бекетову приобрести по соседству с их имением Бобловым именьице Шахматове. Бекетов немного подумал и… решил: быть посему. Так в 1874 году было приобретено Шахматово. Летом вся большая бекетовская семья переезжала в имение. В 1881 году Сашуру в шестимесячном возрасте во время буйного цветения трав и садовых цветов впервые вывезли за город.

Лето… Синее небо и белые облака. А еще… Розовый клевер и ярко-зеленые поля ржи, с купами столетней сирени и шиповника. Вот в это чудесное место – в вечерние зори и душистую тишину, в гудение пчел и порхание бабочек – во все это Блок был тогда погружен, как в купель. Это было словно второе крещение. Конечно, чисто символическое. Ведь Сашуре было только полгода от роду. Потом каждый год его вновь и вновь привозили сюда, в этот «угол рая неподалеку от Москвы», как буквально перед самой смертью определит Шахматово сам Блок.

 
Погружался я в море клевера,
Окруженный сказками пчел.
Но ветер, зовущий с севера,
Мое детское сердце нашел.
 

Мария Андреевна Бекетова – тетя Блока, так описывала Шахматово: «Это небольшое поместье, находящееся в Клинском уезде Московской губернии, отец купил в семидесятых годах прошлого столетия. Местность, где оно расположено, одна из живописнейших в средней России. Здесь проходит так называемая Алаунская возвышенность. Вся страна холмистая и лесная. С высоких точек открываются бесконечные дали. Шахматово привлекло отца именно красотой дальних видов, прелестью места и окрестностей, а также уютностью вполне приспособленной для житья усадьбы. Старый дом с мезонином был невелик, но крепок, в уютно расположенных комнатах нашлась и старинная мебель, и даже кое-какая утварь. Все службы оказались в порядке, в каретном сарае стояла рессорная коляска, тройка здоровых лошадей буланой масти, коровы, куры, утки – все к услугам будущего владельца.

Лес тянулся на многие версты и одной стороной примыкал к нашей земле. Помещичья усадьба… стояла на высоком холме. К дому подъезжали широким двором с округлыми куртинами шиповника. Тенистый сад со старыми липами расположен на юго-востоке, по другую сторону дома. Открыв стеклянную дверь столовой, выходившей окнами в сад, и вступив на террасу, всякий поражался широтой и разнообразием вида… Перед домом песчаная площадка с цветниками, за площадкой – развесистые вековые липы и две высокие сосны составляли группу… В саду множество сирени, черемухи, белые и розовые розы, густая полукруглая гряда белых нарциссов и другая такая же гряда лиловых ирисов. Одна из боковых дорожек, осененная очень старыми березами, ведет к калитке, которая выводит в еловую аллею, круто спускающуюся к пруду. Пруд лежит в узкой долине, по которой бежит ручей, осененный огромными елями, березами, молодым ольшаником.

Место было прекрасное… А вот описание и самого дома, который так любил Блок и после потери которого так и не смог оправиться… „Он был одноэтажный, с мезонином – в стиле среднепомещичьих усадеб 20-х или 30-х годов девятнадцатого века. Уютно и хорошо расположенный, он был построен на кирпичном фундаменте из великолепного соснового леса, с тесовой обшивкой серого цвета и железной зеленой крышей. К дому пристроена была кухня, соединенная с ним крытыми сенями… Дом состоял из семи жилых комнат – пять внизу, а две в мезонине…“»

Конечно, помещичьей усадьбой назвать его было нельзя. Да и сами Бекетовы никак не подходили на роль помещиков. Это были самые что ни есть большие труженики, которые привили и Саше Блоку огромную работоспособность. Впрочем, судите сами…

Андрей Николаевич – профессор, ректор Петербургского университета, основатель Бестужевских курсов, учитель Тимирязева, будущего ученого. О жене профессора, то есть о своей бабке, Блок пишет так:

«Жена деда, моя бабушка Елизавета Григорьевна, – дочь известного путешественника и исследователя Средней Азии Григория Силыча Корелина. Она всю жизнь работала над компиляциями и переводами научных и художественных произведений; список ее трудов громаден, последние годы она делала до 200 печатных листов в год… Оплата трудов всегда была ничтожна. Теперь эти сотни тысяч томов разошлись в дешевых изданиях, а знакомый с антикварными ценами знает, как дороги теперь хотя бы так называемые 144 тома (изд. г. Пантелеева), в которых помещены многие переводы Е. Г. Бекетовой и ее дочерей. Характерная страница в истории русского просвещения. Она знала лично многих наших писателей, встречалась с Гоголем, братьями Достоевскими, Ап. Григорьевым, Толстым, Полонским, Майковым… Я берегу тот экземпляр английского романа, который собственноручно дал ей для перевода Ф. М. Достоевский, перевод этот печатался во „Времени“.

От дедов унаследовали любовь к литературе и незапятнанное понятие о ее высоком назначении их дочери – моя мать и ее две сестры. Все три переводили с иностранных языков. Известностью пользовалась старшая – Екатерина Андреевна (по мужу Краснова). Ей принадлежат изданные уже после ее смерти две самостоятельные книги рассказов и стихотворений (последняя книга удостоена почетного приза Академии наук).

Моя мать Александра Андреевна… переводила и переводит с французского – стихами и прозой (Бальзак, В. Гюго, Флобер, Золя, Мюссе, Додэ, Бодлер, Верлен, Ришпэн).

Мария Андреевна Бекетова переводила и переводит с польского (Сенкевич и мн. др.), немецкого (Гофман), французского (Бальзак, Мюссе). Ей принадлежат популярные переделки (Жюль Верн, Сильвио Пеллико), биографии (Андерсен), монографии для народа (Голландия, История Англии и др.). „Кармозина“ Мюссе была не так давно представлена в театре для рабочих в ее переводе».

Был ли тружеником сам Блок, составивший целую эпоху в русской поэзии и оставивший после себя многотомное собрание сочинений, – не надо и говорить.

Однако вернемся к Шахматову. Вполне понятно, что своих крестьян, «мужиков», у Бекетовых не было. Ни у кого в это время уже не было. Крепостное право отменено задолго до покупки профессором Бекетовым Шахматова с землей. Крестьян можно было только нанять на работу, а те уж могли согласиться или не согласиться. Оплата была по договоренности. Цены на разные виды работ были устоявшиеся, определенные. И мужики в ущерб себе не соглашались идти на работы. А вообще-то, как писала тетя Блока, о прислуге Бекетовы заботились очень даже неплохо, намного больше, чем о себе. И жизнь в уединенном поместье текла тихо и размеренно. Казалось, ничто в мире не сможет нарушить данный порядок вещей, изменить эту волшебную атмосферу, окружавшую юного Блока. Да и он, еще мальчик, несмотря на свой провидческий дар, ничего не знает о том, какие катаклизмы приготовило им будущее. Он бегает и резвится со своими товарищами и принимает как должное неспешный распорядок их жизни. Эти семейные обеды, которые порой Блоку кажутся такими скучными и нудными, эти чаепития, от которых он хочет как можно скорей ускользнуть и заняться тем, что ему в его годы намного более интересно… Он даже слегка выговаривает маменьке, что нельзя быть такими гурманами, ведь не хлебом единым… И дед соглашается, дескать, да в чем-то он прав, однако… От хорошего стола вреда еще никому не было. А Сашура слегка раздражается. Вот они! Эти взрослые! Даже не подозревая, что пройдет совсем немного времени и вопрос о куске хлеба станет основным и во многом определяющим самое будущее, это будет вопросом жизни и смерти.

Мария Бекетова в далеком двадцать первом будет подробно описывать обеды и уклад жизни в Шахматове. Писать и с трудом верить, что такое было… Что стояли на столе и воспринимались как нечто совершенно обычное эти блюда, что слуги с уважением относились к своим хозяевам, что… в общем было очень многое, о чем теперь можно не только не мечтать, но порою спрашивать саму себя, а было ли это? И все-таки очень хочется привести отрывок из ее воспоминаний, чтобы мы, сегодняшние, смогли в точности представить жизнь, которая была обыденностью для семейства Бекетовых и для Саши Блока.

«Шахматовский день распределялся так же как в городе: утренний чай, завтрак в час дня, обед в 6 и вечерний чай около 10, ужина не было… За чайным столом, покрытым белой скатертью, сидела… мать, облаченная в широкий капот из светлого ситца, с черной кружевной наколкой на голове, и разливала чай из большого самовара желтой меди… На столе были домашние булки, свежее сливочное масло и сливки… Отец пил чай из особой чашки, очень крепкий и сладкий с ложечкой домашнего варенья из черной смородины, которое подавалось в маленькой расписной посудине, привезенной из Троице-Сергиевой лавры… Большое значение придавалось подливе, в особенности соусам. К вареной курице с рисом, сваренным из лучшего сорта до мякоти, но непременно рассыпчатым, а не комком, подавали белый масляный соус с лимоном, слегка поджаренной мукой; к жареному мясу часто делали соус с маринованными рыжиками (пожалуй, даже в начале двадцатых годов! – В. С.) … были в ходу такие кушанья, вроде суфле из рыбы, дичи, всегда с особыми соусами… птица резалась длинными тонкими ломтиками (не в девятнадцатом ли году все это писалось? – В. С.), а не рубилось поперек костей… Мясо резалось тонко, непременно поперек волокон… Кухарок всегда брали хороших и с большим разбором, но характерно то, что при большой гуманности и даже доброте хозяев никому и в голову не приходило, что поздний обед в летнюю пору заставляет кухарку в жаркие дни целый день париться в кухне, да и вообще иметь мало свободного времени. Правда, при ней всегда была судомойка, так что от мытья целой груды посуды она была избавлена, но беречь судомойку тоже никто не думал. Прислугу отлично кормили и очень хорошо с ней обращались, но кухарка была завалена работой. Иногда было три тестяных блюда в день, например, вареники к завтраку, пирожки за обедом и сдобные булки к вечернему чаю. Горничной было гораздо легче, тем более что прачка нанималась отдельная. И все же надо сказать, что на шахматовских хлебах и деревенском воздухе прислуга всегда поправлялась и была обыкновенно веселая. Кухарка в нашей семье считалась лицом очень важным, так как хорошей еде придавалось большое значение…»

Саше здесь, на природе, было очень хорошо. Именно в Шахматово он приглашал наиболее близких друзей, это было своего рода обрядом посвящения, показателем особой степени родства. И после… Блок приезжал сюда зализывать душевные раны и восстанавливать душевное равновесие. Поняв всю ценность этой маленькой усадьбы, мы сможем оценить, что значила для него ее потеря. Для Блока рухнул не просто мир, он потерял стержень, на котором до сих пор держался, не осталось ничего, что бы не осквернили и не разрушили.

Однако время шло, Саша поступил в гимназию, которая находилась неподалеку от новой квартиры его отчима – полковника Кублицкого, располагавшейся в казармах лейб-гвардиии Гренадерского полка, рядом с Ботаническим садом. Мальчик не тяготился новым укладом жизни, скорее гимназические будни его забавляли. Он легко ладил с одноклассниками и чувствовал себя почти взрослым. Причем настолько, что в четырнадцать лет решил стать редактором домашнего журнала «Вестник». Бабушка сочиняла стихи и поэмы, мать – сказки, а дед занялся иллюстрациями. Казалось бы прекрасное, безоблачное детство. Тогда почему, вспоминая о нем много лет спустя, поэт напишет: «Давно тайно хотел гибели». Тайно-то тайно, но окружающие – из тех, что прозорливей, – видели это. Видели и слышали… Так, в другом дневнике, который в течение многих лет вела родная тетка Блока Мария Андреевна Бекетова, в записи от 13 августа 1904 года читаем: «Упорно говорит, что… гибель лучше всего». Возможно, уже тогда юный Саша Блок начинал «программировать» себя на гибель. Тем более что его товарищ по гимназии Николай Гун, которого приятели звали Кокой –юноша, по свидетельству одной наблюдательной современницы, «то веселый, то задумчивый, с ярким румянцем и болезненно худым лицом год назад покончил с собой». Блок посвятил ему два стихотворения. Одно – без названия – в начале 1898 года, другое – четыре года спустя, и вот там-то уже название было. «На могиле друга» называется это восьмистишие. Под ним дата написания – 22 января 1902 года. Двумя днями раньше, 20 января, Гун застрелился. Не побоялся умереть в пути, вернее, в начале пути – всего на два года был он старше поэта, который пообещал догнать его. «Я за тобой, – писал он, – вскоре за тем же сном в безбрежность уплыву». Однако до того, как Блок станет со всех сторон рассматривать мысль о самоубийстве и точно новый костюм примеривать на себя, еще несколько лет.

Тем временем в доме Бекетовых все шло в привычном русле. Продолжался и даже вышел на новый виток культ Сашуры. И хотя мальчик взрослел, родные предпочитали этого не замечать. Только одна Мария Бекетова как-то обмолвилась: «Странно, что Сашура совсем не увлекается девочками. Они его не интересуют. А уже пора бы…» Действительно пора… Много лет спустя Любовь Дмитриевна напишет: «Физическая близость с женщиной для Блока с гимназических лет это – платная любовь и неизбежные результаты – болезнь. Слава богу, что еще все эти случаи в молодости – болезнь не роковая. Тут несомненная травма в психологии. Не боготворимая любовница вводила его в жизнь, а случайная, безликая, купленная на [одну ночь] несколько [часов] минут. И унизительные, мучительные страдания… [Даже] Афродита Урания и Афродита площадная, разделенные бездной… Даже К. М. С. – не сыграла той роли, которую должна была бы сыграть; и она более „Урания“, чем нужно бы было для такой первой встречи, для того, чтобы любовь юноши научилась быть любовью во всей полноте. Но у Блока так и осталось – разрыв на всю жизнь».

Вот и получилось, что физическая близость в понимании Саши – это что-то грязное, отчего еще и болезнь случается. Это нужно по необходимости, по зову плоти, но уж никак не души. Но вот наступает 1897 год, когда Блок с матерью и тетушкой едет в Бад-Наугейм, водный курорт в Германии, где дамы намереваются лечить сердце и нервы.