Текст книги "Год Грифона"

Автор книги: Инна Кублицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Не думай, что всегда так, – предупреждал ее Ашар. Лорцо – город богатый, и люди здесь щедры, но ты учти, что на юге сейчас чума.

– Ну и что? – рассеяно отозвалась Карми.

– А то, что в Лорцо поверие: мор не придет в город, если в городе весело поют да рассказывают смешные истории.

– А если все-таки придет? – хмуро спросила Карми.

– Значит, мало смеялись, – ответил Ашар.

– А ты чумы не боишься? – спросила Карми.

– Я старый, мною чума побрезгует. Вот ты чего к югу идешь?

– Мне на севере делать нечего, – отозвалась Карми. Разве что после как-нибудь. Но знаешь, мне горло драть надоело, так и без голоса остаться можно.

– А ты не усердствуй, – посоветовал Ашар. – Много петь надо перед трезвыми, а как понемногу слушатели напьются, так и сами петь начинают. тут уж моя забота, – сказал Ашар. – А ты отдыхать можешь. Да и нечего тебе перед парнями юбкой вертеть, то не только волосы остригут, но и обреют.

– Пусть сперва свидетелей найдут, – презрительно откликнулась Карми.

От пьяных застолий Карми избавляться научилась, но на женских половинах богатых лорцоских домов пили мало, а песен требовали много. Карми выговаривала для себя минуты отдыха, но женщины обычно просили петь еще и еще, и тогда Карми начинала притворно кашлять. Тут же ее пичкали лекарствами для восстановления голоса: подогретым вином, яйцами, взбитыми с медом и бархатистым муксоэровым молочком.

Пока она отдыхала, попивая ароматное лекарство, женщины развлекались забавными городскими рассказами, в основе которых чаще всего лежали подлинные истории, произошедшие недавно или несколько поколений назад. Вид эти повести имели самый разный – от короткого анекдота до весьма продолжительной, рассказываемой в несколько вечеров новеллы. Да и цели их были самыми разными: от откровенно развлекательных до религиозно-нравоучительных. Карми эти рассказы слушала с удовольствием и сама могла кое-что рассказать, но взятая на себя роль певицы с перетруженным горлом заставляла ее оставаться в тени.

Все же она однажды не сдержалась и в одном доме, хозяйкой которого была очень красивая молодая женщина, взялась рассказывать историю о проказах трех юношей.

О, лучше бы она молчала! Лучше бы она пела или, спрятавшись в темном углу, пила теплое вино. А впрочем, неизвестно, что было бы лучше.

…Принц Горту пришел вечером в дом, хозяйкой которого была его любовница Аласанэ Тови. С тех пор, как он пять лет назад взял в жены дочь Марутту, он стал осторожнее в любовных делах; Марутту попрекал Горту за невнимание к молодой жене и требовал соблюдения ее прав. Горту не хотел ссориться с Марутту, поэтому приходилось окружать свои любовные похождения тайной.

В этот вечер высокий принц вышел в город в простом темном плаще, похожий на небогатого офицера из своей свиты. Сопровождавший его хокарэм Шэрхо был одет почти так же, чтобы не привлекать внимания встречных.

В дом Тови принц вошел через калитку из переулка, миновал пустынный темный дворик и поднялся по лестнице в покои молодой женщины. Он никогда не предупреждал Тови заранее; проходил обычно сразу в спальню и поджидал, пока позовут прекрасную хозяйку.

Он и в этот раз направился туда, но в коридоре его остановил звук голоса, который в соседней комнате рассказывал одну из тех забавных историй, которые так популярны в Гертвире. Голос показался ему знакомым; настолько знакомым, что принца взяла оторопь – ведь юная дама, которой он, по воспоминаниям Горту принадлежал, погибла юольше двух месяцев назад.

Он осторожно отодвинул край портьеры, закрывавшей дверной проем, и увидел – опять-таки знакомый – профиль. Рядом с рассказчицей поставили двусвечный шандал, и лицо девушки живо напомнило принцу о предпоследнем собрании Высочайшего Союза и о разграбленном, разоренном Тавине.

«Она жива, – понял Горту. – Не может быть совпадением это лицо, уверенный голос и чуть архаичная, на кэйвеский лад, безукоризненно-правильная речь». Для лорцоских горожан, конечно, ее выговор был просто северным говором – с твердыми звуками там, где южные диалекты без разбору употребляют мягкие, с явственным различием свистящих и шипящих – просто смешной северный говор, но для Горту, который и в молодости, и сейчас с тщанием следил за своей речью, раздраженный насмешками над южанским варварским выговором, для Горту. который ревниво прислушивался к произношению других, именно эта чопорность в выговоре была единственно верной приметой, по которой он мог судить, что девочка в небогатом городском наряде была бывшей сургарской принцессой.

Горту задумался. Предстоящее любовное свидание потеряло для него всякую ценность, он повернулся и пошел из этого дома прочь, домой, в Хольстау-Ольвит. Шэрхо молча шел за ним: причуды хозяина не его дело. Но едва придя в свой замок, принц позвал к себе одного их хокарэмов, Эльсти, и отпустил его на полтора месяца – на отдых. Наутро, после того, как Эльсти уехал, торопливо собравшись в дорогу, Горту отослал другого хокарэма, Кароя, с посланием в Гертвир, заодно поручив ему разузнать, какие мнения слагаются в Майяре к следующему собранию Высочайшего Союза.

Шэрхо был третьим, последним из хокарэмов. Когда Горту вызвал его, он сказал:

– Меня ты тоже хочешь отослать, государь? С кем же ты тогда останешься?

Горту усмехнулся:

– Нет, Шэрхо, ты мне нужен здесь. Обратил ли ты внимание в доме Тови на девушку, которая рассказывала какие-то байки?

– Маленькая кэйвирка? – вскинул брови Шэрхо. – Конечно. Я видел, она пела с Ашаром.

– Отыщи и приведи ее сюда, – приказал Горту. – В Круглую башню.

Шэрхо кивнул.

– Обращайся с ней как можно мягче, – добавил Горту. Иди.

Шэрхо поклонился и пошел. Поскольку в приказе не было сказано, чтобы он поторопился, он присел недалеко от фонтанчика на улице Оружейников и стал рассеяно наблюдать за входящими и выходящими из дома Горахо – насколько он знал, Карми с Ашаром жили там.

Карми появилась довольно скоро – у нее вошло в привычку бродить по Лорцо утром, когда горожане не очень расположены к песням.

Она подошла к площади, на которой шумел небольшой базарчик, приценилась к засахаренным орешкам, но торговец, который слышал вчера ее пение, насыпал ей их в тряпичную кошелку даром, заодно выяснив текст одного из куплетов, что она пела вчера. Карми негромко напела неясное место, и торговец, запомнив слова, добавил еще полдюжины сухих абрикосов.

Потом Карми, пройдя по базарным рядам, купила ранних летних ягод в небольшом берестяном коробке и сьела тут же, на рынке, глазея на драку бойцовых петухов. Шэрхо решил, что вполне может позволить ей эти невинные удовольствия; он подошел к ней только потом, когда она, уйдя с рынка, углубилась в пустынный узкий переулок.

Шэрхо, увеличив шаги, догнал ее.

– Принц Горту приказал привести тебя в замок, – сказалон.

– Ашара он тоже зовет? – ничуть не испугавшись и не смутившись, однако хмуро и неприветливо спросила девушка.

– Ашар ему не нужен, – отозвался Шэрхо, – зато ему понравилось, как ты вчера рассказывала в доме Тови.

– Он меня видел?

– Да, малышка, – усмехнулся Шэрхо. – И ты произвела на него неотразимое впечатление. Послушай-ка, девочка, – удивился он. – Где твой кэйвеский говор? – Ибо сейчас девушка говорила, как северогортуская крестьянка. – Разве ты не из Кэйвира?

– Нет, я не из Кэйвира, – передразнила она его подчеркнуто-гертвирскую речь. – Да и ты ведь не в Гертвире вырос.

– Я – другое дело, – ответил Шэрхо. – Меня учили.

– Меня тоже учили, хоть я не хокарэми, – откликнулась девушка и добавила:– Я не хочу идти к Горту.

– Тогда я тебя туда на плече отнесу, – шутя сказал Шэрхо. Он протянул к ней руки, но Карми проворно отскочила в сторону.

– Ладно уж, – проворчала она. – Посмотрим, зачем я понадобилась высокому принцу.

Высокий принц, прежде чем увидеть девушку, долго выспрашивал хокарэма, как она вела себя. Узнав о ершистом и отнюдь не пугливом характере, Горту прошептал: «Да, это она», и отправился в Круглую башню, где в пустынном зале, требующем значительного ремонта после прошлогоднего землетрясения, ожидала его Карми.

– Я был рад узнать, что ты жива.

– Еще бы, – ядовито ответила Карми. – Небось подумываешь прибрать к рукам…

Горту прервал ее резким жестом. Проследив за его взглядом, Карми посмотрела в лицо Шэрхо и пробормотала, пожав плечами:

– Первый раз вижу, чтобы стеснялись хокарэмов.

– Зачем посвящать в наши дела Орвит-Ралло? – возразил Горту.

– И то верно, – согласилась Карми. – Но как же мы будем разговаривать? Намеками? Однако мы можем намекать на разные вещи.

– Я намекаю только на одну вещь, – Горту будто невзначай коснулся знака Оланти на своей груди. – Ты знаешь, я всегда старался относиться к тебе хорошо И я вовсе не намерен силой отбирать у тебя что-либо. Я могу быть щедрым. Я достаточно богат и влиятелен, чтобы помочь тебе вернуть все то, чего ты лишилась.

– Моего мужа ты тоже можешь вернуть? – холодно спросила Карми.

– Нет, разумеется, но разве в его смерти есть моя вина?

– Я ни в чем тебя не виню, высокий принц, – ответила Карми. – Но только после его смерти ничто не имеет для меня ценности достаточно большой, чтобы об этом следовало говорить.

– Значит, и вещь, которую я хочу получить от тебя, тоже не дорога?

– Ее я хочу сохранить, – объявила Карми. – Это единственная память о тех временах. И неужели тебе мало того, что ты имеешь? Пройдет град, и тебе не надо будет ничего, усмехнулась она.

Горту сказал медленно:

– Тогда я вынужден просить тебя, чтобы ты оставалась в моем замке. Я даю тебе время, чтобы ты передумала. Если тебе понадобятся служанки, скажи Шэрхо, он распорядится.

– К твоим услугам, сударыня, – поклонился с усмешкой Шэрхо, понявший, что Карми – вовсе не безродная простолюдинка.

– На черта мне служанки? – благородный кэйвеский выговор в этот момент звучал дико. – Пусть дадут мне пару одеял и какой-нибудь тюфяк…

…Ашар, разыскивавший вечером Карми, узнал от Керти, племянника Горахо, что тот видел, как девушку увел в замок хокарэм принца. «Позвали петь? – подумал Ашар. – Но почему же тогда не пригласили меня? Или это то, чего она опасалась, когда отказывалась отвечать на вопросы?»

Когда Карми не вернулась и завтра, и послезавтра, и через несколько дней, Ашар понял, что здесь дела темные, тайные, к пению никакого отношения не имеющие. А тут еще пришли с юга вести, что чума отступила; ашаровские слушатели вспомнили о молитвах, перестали сорить деньгами, и Ашар стал подумывать о том, что пора перебираться петь в другие края, не так избалованные его вниманием.

Перед уходом он занялся приведением в порядок денежных дел. С собой в странствия он собрался взять лишь два золотых и немного серебра – на дорожные расходы; весь же свой заработок в Лорцо он оставил Горахо с тем, чтобы тот, если надо, пользовался деньгами. Ашар был человеком богатым и мог бы жить в свле удовольствие в огромном фруктовом саду в окрестностях Лорцо. Но там распоряжался сын Ашара, а старик, не желая баловать сына подачками, предпочитал копить деньги в сундуке Горахо, чтобы сын получил их после его смерти. Да и жить, считал Ашар, лучше богатым человеком, чем все отдавшим родственникам старым дедом, никому не нужным и только путающимся под ногами. По пути из Лорцо Ашар собирался зайти к сыну и запасся хорошими подарками и для сына, и для невестки, и особенно для внучат, чтобы дети с восторгом встречали каждое появление дедушки.

– Погоди, погоди, – вспомнил Горахо. – А эта девка, Карми? Ты ее сумку возьмешь с собой?

– Пусть останется у тебя, – ответил Ашар. – Если она заявится, то непременно придет к тебе.

– А если она скажет, что в ее сумке что-то ценное было, а теперь пропало? – предложил Горахо.

– Что ты! – поднял на него глаза Ашар. – Неужели ты, цеховый мастер, с безвестной девкой не справишься?

– Странная она девка, – напомнил Горахо. – Вдруг из благородных?

– Давай посмотрим, что в ее сумке, – предложил Ашар. Я свидетелем буду, если что затеется.

Он принес сумку Карми и вытряхнул на лавку содержимое. Увесистый сверток с монетами шлепнулся, скользнув, на пол. Горахо поднял его, но, разгибаясь, услышал растерянный голос Ашара:

– Знаешь, приятель, свидетелем я тебе не буду.

Горахо глянул. Ашар держал в руках хокарэмское одеяние.

– Ладно, – сказал с тяжелым сердцем Горахо. – Давай-ка уложим все на место.

4

В день святого Сауаро, ближе к вечеру, ветер приволок с севера черную зловещую тучу. Лучи заходящего солнца окрашивали края тучи в пурпурный цвет, еще больше оттеняя ее темноту.

Горту к небу не присматривался; пока он находился в своем замке, погода его не интересовала; хлынувший дождь не мог нарушить его планов.

Но дворовый мальчишка, прибежав в залу, закричал восторженно: «Град, град!», и Горту, повинуясь внезапному предчувствию, выглянул, отодвинув ставню, из окна.

Да, туча принесла с собой град. Полупрозрачные бесцветные горошины с дробным стуком сыпались во двор, отскакивали от каменных стен, впрыгивали в открытое окно.

«Пройдет град – и тебе не нужно будет ничего», – так сказала несколько дней назад бывшая сургарская принцесса. И вот град пошел.

«Прокляла, – догадался Горту. – Она прокляла меня!»

Разве мог он забыть, что госпожа Карэна, или Ур-Руттул, или Карми – как бы она себя не называла – не простая смертная. Она хэйми, одержимая, в ее силах налагать проклятия или снимать проклятия, исцелять или насылать неведомые хвори…

«Прокляла… – в глубоком испуге догадывался высокий принц, который вовсе не был трусом. – Зачем, зачем я с ней связался!»

Смерть холодной рукой коснулась его груди; дыхание перехватило.

– Шэрхо, – хотел крикнуть Горту, но голос стал сипящим, слабым.

Однако хокарэм услышал, вбежал в покой, увидел побледневшего принца, сползающего на пол, отирая дорогим кафтаном прокопченную побелку на стене.

– Карми, – прохрипел принц, – позови Карми.

– Немедленно, – кивнул хокарэм и, выскочив за двери, послал одного из слуг позвать девушку:– Чтоб сей миг была здесь!

Шэрхо в два прыжка вернулся к принцу, перетащил поближе пестрый саутханский ковер и уложил принца прямо так, на пол, едва прикрытый грубой шерстью.

Он растегнул кафтан и рубаху, тер грудь, попытался сделать массаж, которому учился когда-то в Орвит-Ралло. Слуги, привлеченные его криком, заглядывали в двери, толпились в коридоре. Кто-то побежал доложить молодому принцу, и тот, встревоженный, прибежал на мгновение раньше Карми. Девушка вбежала вслед за ним и с разбегу упала на колени около тела.

– Прокляла, – бормотал принц, – прокляла меня, хэйми. Глаза его уже не видели.

– Что ты, – ласково сказала потрясенная Карми. – Что ты испугался, дядюшка…

Голос ее проник в сознание умирающего; в глазах появилось осмысленное выражение.

– Ты не проклинала? – прошептал он.

– Нет, нет, конечно, что ты, – убеждала его девушка.

– Тогда я сейчас встану, – шептал принц. – Отдохну и встану… Только отдохну…

Он умер несколько минут спустя, затянутый смертельной усталостью в глубокую дрему.

– Умер, – сказал Шэрхо, опуская руки, но стоя, как стоял, на коленях у тела.

Стало тихо, и в этой тишине слышен был приглушенный плач Оль-Марутте, всхлипывания служанок и вздохи слуг.

Карми поднялась с колен. Казалось ей, что все смотрят на нее с ненавистью; она попятилась, выбралась в коридор и, желая оказаться подальше от замка, поспешила к воротам, еще не запертым на ночь, но молодой Горту, задыхаясь, догнал ее, схватил за руку, развернул к себе.

– Погоди, госпожа моя, – говорил он. – Погоди! Прокляла и убегаешь?

– Нет, нет, – твердила она. – Поверь, это не я. Я не хотела…

Молодой принц, однако, тащил ее за собой – не в те покои, где только что умер его отец, а в другие; он втолкнул девушку в комнату и, плотно закрыв дверь, привалился в изнеможении к стене.

– Послушай, госпожа моя, я не хочу жить под твоими проклятиями. Сними проклятья с моего рода, с моего замка, с мачехи моей и брата, уж не знаю, кого ты еще могла проклясть; сними – и я клятву дам, что сделаю для тебя все, что ты только пожелаешь…

– Теперь ты послушай! – воскликнула Карми. – Клянусь хлебом, солнцем над головой и святыми небесами, что я вовсе не желала смерти твоему отцу. моя вина в его смерти есть, я не отрицаю, но клянусь, что никто больше не умрет от того, что я разозлилась на твоего отца. И мне не нужно ничего от тебя, Горту, я не торгую ни жизнью, ни смертью, поверь мне!

– Я хочу верить тебе, госпожа, – сказал молодой Горту. – Отец всегда предупреждал меня, чтобы я был осторожен с тобой, а сам, видишь, не уберегся.

– Всегда предупреждал? – поразилась Карми. – О чем ты?

– Ты же хэйми, а хэйми нельзя сердить.

– Я – хэйми? – вскричала Карми. – Да что за чушь! Какая я хэйми?

– Ты опять начинаешь сердиться, госпожа, – заметил принц.

– Я не сержусь, – раздраженно ответила Карми. – Но что за выдумки дурацкие?

– Это не выдумки, – возразил принц. – Разве ты не знаешь, почему тебя почти десять лет назад отдали Руттулу?

– Да в чем, в чем я хэйми?

– Во всем! Я не верил раньше, но теперь вижу – мой отец был прав. Ты не похожа на благородную, но и на простолюдинку не похожа – откуда это в тебе, госпожа? Конечно, ты хэйми. И я прошу тебя, госпожа моя, уходи из Лорцо или присутствие твое навлечет на наш город неисчислимые бедствия. Я согласен отдать тебе все, что мы привезли из Сургары, только уходи, пожалуйста.

Карми попросила:

– Покажи мне, что вы привезли из Сургары.

Молодой Горту стремительно повел ее через комнаты.

Весть о смерти высокого принца уже разбежалась по всему замку, как круги по воде. Правда, никто пока еще не связывал кончину принца с присутствием в замке Карми, но, очень вероятно, скоро дворня вспомнит, что горту назвал Карми хэйми. Пока же поведение молодого принца вызывало удивленные взгляды – ему надлежало быть у тела отца, а не бегать по замку наперегонки с бродячей певичкой.

В покоях, куда принц привел Карми, она сразу узнала собственный сундучок с архивом. Принц быстро распахнул перед ней крышку и бросился к громоздкому шкафу, вываливая на широкий стол сургарские трофеи. Карми безразлично передирала все это.

– Я сейчас позову людей, это упакуют, – проговорил принц, наполовину обернувшись.

– Мне это не нужно, – равнодушно откликнулась Карми, вороша пергаменты. – Разве что… Дневник Руттула у тебя?

– Это он? – принц показал ей толстые тетради. Карми приняла одну из них в руки, быстро перелистала страницы, исписанные чужеземной скорописью.

– Храни его, – сказала Карми, поднимая глаза на юношу. – Мне он не нужен, но когда-нибудь его у тебя спросят. А мне его не сохранить…

Принц кивнул и бережно спрятал тетради в потайной ящик в стене, вынув оттуда шкатулку.

– Твои драгоценности, – сказал принц, открывая шкатулку.

– Да бог с ними, – махнула рукой Карми, но лежащие поверх всего бусы заставили ее остановиться. – Погоди! Вот это я возьму.

В ее руки скользнули знакомые ей янтарные бусы Руттула. «Стажерский ключ» по-прежнему был прицеплен к одной из бусин.

– Я отдам тебе за него Оланти, – сказала Карми, нежно поглаживая это странное ожерелье.

– Не надо, – отозвался принц. – Зачем мне второй Оланти?

– Смотри, – усмехнулась Карми. – Я еще раз не предложу.

– Мне ничего от тебя не нужно, – твердо повторил принц.

– Если б я знала… – проговорила Карми, вертя в руках «стажерский ключ». – Если б я знала, что эта вещь у твоего отца, я бы обменяла ее на Оланти.

– То, что случилось, не изменишь, – ответил молодой принц. – А я не хочу от тебя ничего брать.

– Мне нужны только эти бусы и тетради Руттула, – сказала Карми. – Остальное я могу тебе подарить. Если хочешь, можно и дарственную запись составить.

Принц глянул на нее зверем:

– Вот что, госпожа моя, если ты взяла все, что тебе нужно, уходи и оставь меня в покое. А насмешек твоих я тепреть не намерен – будь даже ты трижды хэйми.

Карми пожала плечами:

– Извини, принц, если можешь… Да, я пойду, пожалуй. Прощай!

Она уверенно двинулась прочь. Ворота замка были еще открыты; стража, получив известие о смерти хозяина, обсуждала проишествие, забыв о своих обязанностях, несмотря на то, что начали сгущаться сумерки.

Карми беспрепятственно миновала ворота и вышла на мрачные улочки города Лорцо. Сумерки – не самое лучше время для прогулок одиноких девушек, и Карми несколько раз приходилось переходить на бег, чтобы избавиться от пьяных ухаживаний, а разок, уже недалеко от дома Горахо, ей пришлось показать, что она умеет драться.

Горахо, обеспокоенный неясными слухами, стоял у дверей своей лавки. Карми подошла и скромно, как подобает небогатой девушке, поздоровалась с ним, спросив об Ашаре.

– Ашар ушел, госпожа хокарэми, – ответил Горахо почтительно.

– А, – поняла Карми. – В моей сумке пошарили, похоже?

Горахо пропустил ее в дом.

– Говорят, в замке что-то произошло? – спросил он.

– Горту умер, – кивнула Карми, вытаскивая из-под скамьи свою сумку.

– Святые небеса! – воскликнул Горахо. – Отчего же он умер, моя госпожа?

Карми, достав из сумки Смироловы хокарэмские одежки, сказала равнодушно:

– От проклятия хэйми.

Она тут же начала переодеваться, и Горахо стыдливо отвел глаза.

– Собери лучше мне чего-нибудь поесть в дорогу, – сказала Карми, заметив его смущение.

Горахо метнулся за провизией и мигом принес каравай хлеба и солидный кусок вяленого мяса; в широкие листья раннего летнего транги был завернут липкий комок сухого варенья, а в лыковом туеске лежало полдюжины яиц.

– Ну-ну, – сказала Карми, вертя в руках драные хокарэмские сапоги. – Куда мне столько? – Она побросала сьестные припасы в сумку, оставив часть на скамье, бросила, решившись, сверху и сапоги, подумав, что лучше ходить в удобных башмаках бродячей певуньи. – И не продашь ли ты мне нож?

– Метательный, боевой или… – начал горахо.

– Или, – усмехнулась Карми. – Есть ножи на саутханский лад, знаешь такие?

– Конечно, госпожа. – Горахо тут же принес несколько ножей – довольно тяжелых и длинных. Среди них был один наиболее ценный, в кожаных ножнах, украшенных серебряными блестками, очень дорогой, но Горахо охотно бы пожертвовал им, лишь бы избавиться от опасной гостьи.

Как он и ожидал, нож привлек внимание Карми.

– У меня на него денег не хватит, – проговорила она, примеряясь к рукояти. – В долг поверишь?

– Да, конечно.

– Сколько за него хочешь?

– Шестнадцать эрау, – ответил Горахо, называя не ту цену, которую запрашивал с покупателей, а ту, за которую в конце-концов продал бы нож после упорного торга.

– Я заплачу не позднее чем через два месяца, – сказала Карми, прикидывая в уме лорцоский ростовщический процент. Получалось, что через два месяца ей придется заплатить почти двадцать пять эрау.

– Заплатишь, когда тебе будет угодно, госпожа, – поклонился Горахо, вовсе не надеющийся когда-то получить за нож деньги.

Карми нацепила ножны с ножом на пояс, затянула ремень, одернула куртку и, подхватив котомку, ушла. Когда она подошла к городским воротам, было уже слвсем темно, и они были заперты; однако стражники из уважения к хокарэмскому сословию выпустили Карми через гонцовскую калитку. Конечно, они узнали «Ашарову внучку», но задавать вопросы хокарэми ни у кого не повернулся язык.

И Карми направилась на запад по Миттаускому тракту, спеша побыстрее оказаться у горного озера, где сейчас стоял глайдер.

Шэрхо, получив возможность отлучиться от похоронной суеты только на второй день, явился к Горахо наводить справки о таинственной хэйми. Оружейник тут же заявил, что хокарэми ушла в тот самый вечер, когда умер принц.

Шэрхо, услыхав, что Карми именуют хокарэми, удивился, но вида не показал.

– Ты уверен, что она хокарэми? – спросил Шэрхо. – Лучше помолчать, чем выдумывать невесть что.

– Но она на глазах у меня переоделась в хокарэмскую одежду, – объяснил Горахо.

– А, тогда действительно, – равнодушно согласился Шэрхо, скрывая недоумение. – Но я бы не советовал тебе об этом кому-нибудь рассказывать.

– Да весь город уже болтает, – возразил Горахо. И не с моих слов, поверь.

К Шэрхо он мог позволить себе отнестись более фамильярно. Шэрхо был давно всем известен, он был свой, лорцоский, и оружие, случалось, Шэрхо покупал у Горахо.

– Все же лучше не болтать, – проговорил Шэрхо на прощание.

Получалось, чем дальше, тем больше загадок задавала странная девчонка Карми. Конечно, она не могла быть хокарэми, Шэрхо в этом не сомневался, однако откуда же она могла взять хокарэмскую одежду непонятно. И поведение Карми ставило в тупик: слишком вольно она себя держала и с Шэрхо, и с принцем.

«И для того, чтобы связаться с Карми, – вспомнил Шэрхо, – принц отослал двоих хокарэмов – которые, как я понимаю, могли ее узнать.»

Позже, когда весть о смерти хозяина дошла до этих двоих, они вернулись, но ни один, ни другой не могли понять, кто эта девушка. Приметы, которые тщательно описал Шэрхо, никого не напомнили двум хокарэмам, каждый из которых не менее трех раз видел принцессу Сургарскую. Но разве какой-нибудь хокарэм мог допустить, что аристократка может вести себя подобным образом?

Стенхе и Маву, конечно, могли бы рассказать о своей подопечной принцессе, но никто из майярский хокарэмов уже давно не видал их; ходили даже слухи, что они погибли в Сургаре.

Из майярский хокарэмов кое-что о сургарской принцессе мог бы поведать Мангурре, телохранитель Готтиса Пайры, но Мангурре, определив как-то принцессу как забавную девицу, по обыкновению своему в подробности вдаваться не стал, полагая, что чем меньше о женщине говорят, тем для нее лучше.

5

Горное озеро встретило Карми безлюдьем, и хорошо знакомый пейзаж воскресил в ее душе воспомининия о тех деньках, которые когда-то проводила здесь маленькая принцесса Сава. Но когда она, миновав скалистый мыс, далеко вдающийся в озеро, увидела со склона долину, в которой прежде располагался лагерь Руттула, она поняла, что и здесь остались следы резни, которая полгода назад пронеслась по Сургаре.

Шесты и рваные клочья шатров еще валялись на каменистой земле, а в том месте, где раньше стояла палатка Руттула, был насыпан огромный курган из небольших камней. Шест, стоящий на вершине кургана, пестрел вьющимися на ветру лиловыми, оранжевыми и белыми лентами, и Карми по этому поминальному знаку поняла, что весной, когда сошел снег, миттауские монахи похоронили мертвых. Вероятно, где-то рядом они устроили и монастырь, и Карми завертела головой, отыскивая их следы. Почти сразу она увидела островерхих шатер из свежесрубленных бревен – часовню – и рядом – недостроенную избу. Двое монахов тащили бревно, а еще один, совсем старый, сидел у часовни, твердя молитвы.

Карми спустилась к постройкам и, подойдя к часовне, села около монаха, а тот, не обращая на нее внимания, тянул речитатив на древнем языке, на котором тысячу лет назад говорило все население этого края от западного Майяра до восточного Саутхо. Современный миттауский был ему роственнен, но, зная этот язык достаточно хорошо, Карми могла только догадываться, о чем ведет речь старый монах. Перед ним лежала книга, и старик даже перелистывал ее страницы, но текст монах бормотал наизусть, лишь изредка сверяясь с книгой.

Дочитав до конца главы, монах остановился. Он потянулся за кувшином с питьем, но Карми опередила его, услужливо налив пахучий мятный напиток в затейливо раззукрашенную глиняную чашку.

Монах поблагодарил ее на ломаном майярском; Карми поспешно ответила по-миттауски. У монахов с хокарэмами отношения сложные, но миттауские монахи более терпимы к людям, чем майярские; тем более, что и девушка в хокарэмской одежде не склонна была задирать служителей божьих.

Как надо разговаривать с миттаускими монахами, Карми не знала; в дни ее прошлогоднего путешествия в Миттаур с монахами разговаривал Стенхе, для нее же самой они были тогда неинтересным приложением к пещерным храмам Нтангра и монастырю Карали-лори. Теперь приходилось пенять себе за невнимательность, и Карми, вздохнув, начала нащупывать манеру общения.

Она заговорила о красотах нтангрских храмов – эта тема была приятна миттаусцам; монах, благосклонно предложив ей поесть с дороги, вручил чашку со своим питьем. Карми, с удовольствием прихлебывая из чашки прохладный напиток, выслушала притчу о трех путниках, сама тут же рассказала другую притчу, и монах, с каждой минутой все дружелюбней относящийся к девушке, вдруг сказал:

– Мне кажется, тебе лучше сейчас спрятаться.

Карми обернулась и глянула назад. По майярской тропе, которая недавно привела ее в долину, скакали всадники. По длинному двухвостому вымпелу на древке копья одного из них можно было судить, что это миттаусцы.

– Ты из замка Ралло, – напомнил монах. – Таких, как ты, в Миттауре не любят. И я не верен, что в моей власти защитить тебя от воинов. Спрячься; это вовсе не трусость.

– Они меня уже заметили, – отозвалась Карми.

Она испугалась впервые за последние месяцы; глупо получилось – ее могут убить за то, что на ней одежда хокарэма. Надо же было слоняться по Пограничью в такой одежде!

Она, не переменив позы, подносила к лицу чашку с напитком, который потерял для нее всякий вкус. Теперь ее жизнь зависела оттого, кто приближался к ней: дружина какого-нибудь миттауского рыцаря или же просто отряд независимых воинов, наполовину разбойников, не связанных никакими дипломатическими обязательствами. В первом случае существовала надежда выкрутиться, наврав рыцарю о друзьях, которые где-то рядом; во втором случае пощады ожидать не приходится.

И уж, ожидая всякого, следовало не подавать виду, что сердце упало куда-то в пятки. Следовало также напомнить этому трусливому сердцу, что совсем рядом, в озере стоит глайдер, и в самом крайнем случае можно попробовать устрашить миттаусцев невиданным чудом.

– Эй ты, боратхи, дочь боратхо! – крикнул подскакавший всадник. – Кого ты поджидаешь здесь?

Карми молчала, опустив глаза в чашку с напитком. Вот уж чего никак не следовало делать – это отвечать на оскорбления. Впрочем, ее оскорбления мало задевали, ведь это для хокарэмов, волков Майяра, сравнение с нечистоплотным трусливым зверьком было обидным.

«Однако миттаусцы смелы до безрассудства, – мелькнуло в голове Карми. – Неужели они не подозревают, что хокарэми тоже могут быть опасны?»

Трое из всадников были слишком, слишком близко; для настоящего хокарэма не составило бы труда расправиться с ними и приняться за прочих. Но миттаусцев было чересчур много – даже настоящий хокарэм сложил бы голову в этом бою. И всадники, окружив Карми полукругом, смеялись над ней – потому что смеяться над слабым врагом не грешно.

Лихорадочно подыскивая выход из дурацкого положения, Карми почти не вслушивалась в обидные слова. Скоро им надоест дразнить затравленного зверя, и они захотят прикончить ее… И в тот момент, когда Карми уже надумала вызывать из озера глайдер, до нее дошло, что выговор всадников уж очень похож на арзрауский. Конечно, она могла ошибиться. Чужеземцу легко спутать миттауские говоры; но она уже знала, как поступить, если это действительно арзраусцы.