Текст книги "Крысоловка"

Автор книги: Ингер Фриманссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Ингрид

Титус, Титан, Титанище… Сильный, красивый, неуязвимый. Сперва их отношения оставались тайной. По крайней мере, так им казалось. Но вскоре Ингрид поняла, что о них вовсю судачат. Когда под Рождество «Шведский журнал книгоиздателей» раздавал шутливые призы в виде книг с выразительными названиями (и некоторые звучали весьма ядовито), Титусу достался сборник стихов «Потаенное». Поначалу Ингрид не поняла иронию, а когда осознала, то чуть сквозь землю не провалилась от стыда.

Титус рассвирепел. Ринулся к телефону, дабы сей же миг отменить подписку на издание, но в последнюю минуту одумался. Такая реакция положения не исправит.

Да, она знала, что Титус женат. Думать об этом было больно. И не только из-за угрызений совести, нет, ей было обидно и больно за себя. Обычная, банальная ревность. Словами такое не выразить. Да еще приходилось мириться с тем, что он всегда возвращался домой в Бромма. Он бывал у нее при каждом удобном случае. Издательский бизнес предполагает разъезды, и в Париж они поехали вместе. Тогда как раз выпадали долгие выходные, и она закрыла магазин на несколько дней.

Но Роза, его жена… И еще у нее сын, парень по имени Томас.

– Он ведь не от тебя, правда?

– Не знаю, чей он. И я его не усыновлял.

– А сколько ему лет?

– Взрослеет. Когда мы с Розой встретились, ему было десять. Так что можешь сама подсчитать.

Ох уж эти сложные отношения… Титусу пришлось самому воспитывать дочерей, когда его жена сбежала с учителем пения. Отец-одиночка. Правда, через пару лет мать опомнилась и стала навещать детей дважды в неделю, но простить ее до конца Титус так и не смог.

Ингрид же всю жизнь с успехом избегала сложных отношений. Ни мужа, ни любовника. Даже не жила ни с кем. В этом смысле они с Розой были похожи, но поняла она это не сразу.

Ингрид была старшей из трех сестер. Выросла в Хускварне. Отец работал на вентиляторном заводе в Йончепинге, мать домохозяйка. Зажиточная семья, счастливое детство, строгое христианское воспитание. Родители уже несколько лет как умерли, лежат на Восточном кладбище. Что бы они сказали, если бы узнали? Ведь так гордились старшей дочерью, а она спуталась с женатым, как последняя потаскуха. Их Ингрид разрушила чужой брак. Не возжелай… Она змея. Искусительница.

Зазвонил телефон. Нужно ответить. Не хочется, но надо. Вдруг из больницы, вдруг это он. Выпуталась из простыней, встала. В трубке – голос Марии, сестры, моложе ее самой на два года. Голос взволнованный, дыхание прерывистое.

– Привет, Ингрид. Ну, что… как ты?

– Он в больнице.

– А, вот как… Опять?

– Да.

– Как состояние?

– Не то чтобы хорошее.

– Значит, все не очень?

– Да. Но медсестра сказала, что завтра полегчает.

– Так и сказала?

– Да. Так и сказала. Ему какую-то капельницу поставили.

– А ты… разве не там сейчас? Не с ним?

– Нет, я дома. Он заснул. Велел мне домой ехать.

На том конце звучал детский плач. Недавно Мария стала бабушкой.

– Хочешь, приеду? – спросила сестра.

– Спасибо, но ты ведь сама не хочешь.

– Но я приеду, если тебе одиноко.

Младенец заорал в голос, заглушая Марию.

– Лучше позаботься о малыше, – посоветовала Ингрид.

– У него колики, как у всех трехмесячных. Жалко бедняжку, так страдает…

– Давай завтра поболтаем.

– И у Лилианы все не гладко. Пропало молоко, дальше хуже. В общем, снова положили ее в родильное отделение. Слаба так, что ходить не может.

– Тогда тем более думай о малыше!

Разговаривать она была не в силах, хотелось тишины, покоя. И толку от сестры никакого. Мария с детства нуждалась в защите и опеке, переживала из-за каждого пустяка, вечно ждала, что случится что-нибудь ужасное. Впрочем, Ингрид такая же.

А вот самая младшая, Сесилия, совершенно иного склада. Рано начала жить самостоятельно, сейчас работает в приюте для беспризорников, в Рио.

Ингрид собрала простыни, растянула на кровати. Новое белье стелить не стала. Сходила за вином, достала бокал. Хорошо, что пробка нарезная. Проще открыть.

Выпила бокал до дна, подождала, когда алкоголь подействует.

Позвонила в отделение. Медсестра, с которой она прежде ни разу не встречалась, сообщила, что Титус уснул, она только что его навещала. Если бы ответила сестра Лена, то Ингрид смогла бы говорить откровеннее. Сказала бы: «Погладьте его от меня по щеке. Поцелуйте в лоб».

Сейчас эти слова прозвучали бы неуместно.

Выпила еще бокал. Девять тридцать, субботний вечер. Вспомнилось, что в холодильнике лежит паштет, но есть не хотелось.

Именно паштет они обычно ели по вечерам. В ее квартире, на улице Рингвеген. Титус паштет обожал. Странно, что он ему не приелся после бессчетных издательских презентаций.

Как-то раз, в один из таких вечеров, когда он должен был вот-вот собираться ехать домой, Ингрид спросила:

– Какие у тебя планы на мой счет?

Она бы еще расплакалась!

Он лежал в постели, отвернувшись. Молчал. Она приподнялась и заглянула ему в лицо. Между бровями залегла складка.

– Титус…

– Давай лучше так сформулируем вопрос, – хрипло сказал он, – а что, собственно, мы, ты и я, хотим друг от друга?

– Я тебя люблю, очень люблю…

– Угу.

– И отдаю больше, чем получаю. Я не имею на тебя никаких прав, я знаю. Но я не могу без тебя. Ты заставляешь…

Титус перевернулся на спину. Затащил ее на себя. Руки легли на ее ягодицы. Она ощутила возбуждение и тут же расплакалась.

– Все это так сложно, – пробормотал он.

– Я знаю. Но чего ты хочешь? – Она боялась спросить напрямик, боялась загнать его в угол, поставить перед выбором.

– Ты сама знаешь.

– Я постоянно о ней думаю. О Розе. О том, кто она тебе, и все такое…

Выпалила скороговоркой: знать на самом деле ей не хотелось, но она должна, даже если больно.

– Она мой добрый друг и жена.

Как раз такой ответ ей хотелось услышать меньше всего. Пощечина.

– А от меня тебе тогда что нужно?!

Соскочила с кровати, запахнулась в халат. Встала у окна, расправила плечи. Слушала, как он шуршит одеждой.

– Я поеду. – Он стоял перед дверью.

– Вали! Убирайся!

Дверь захлопнулась.

Прошло три дня. Она бродила по своему магазину, продавала книги. Любовные романы и стихи. Приятная клиентура. Ее магазин был единственный на всю округу, после того как закрылся «Хемлинс» на Вестерлонггатан, просуществоваший почти полтора столетия, – ее магазину недавно стукнуло одиннадцать лет.

– Теперь вы у нас только и остались, – говорили дамы из кружка любителей чтения, которых переполняло желание обсудить все созданные человечеством шедевры.

Ингрид отвечала им безучастно. Ее грусть бросалась в глаза.

– Дорогая, мы так переживаем за вас…

– Это всего лишь печаль. Пройдет. Со мной такое бывает осенью.

Она снова одна. Смотрит на дверь.

А там он.

И они играли. Гонялись друг за другом, дурачились на полу. В дверь постучала соседка из квартиры слева:

– Простите, у вас все в порядке?

Ингрид раскраснелась, волосы всклокочены.

– Да-да, все хорошо. Извините, если потревожили. Просто забылись.

Титус. Что за имечко! Но у него ответ наготове:

– Я знаю издателя по имени Брутус. Крутой бренд, а? «Издательство Брутуса»…

Титус. Титус… Титан.

Сильный и неуязвимый.

И однажды, в восемь вечера:

– Сегодня я все ей скажу.

– Ей? И что же ты скажешь?

– Ты знаешь что.

Сердце затрепетало, забилось под ребрами, под ладонью.

– Нет, не знаю, – прошептала она.

– Скажу, что настала пора расстаться.

Ингрид спрятала лицо в ладонях. Внутри разрасталась радость.

– И как, по-твоему, она отнесется к новости?

Он молча покачал головой.

Никаких подробностей Титус ей так и не сообщил. О Розе. О ее характере, о том, кто она, чем живет, как смотрит на него, как просыпается по утрам. Ничего из того, чем ей так хотелось изводить себя, он ей не рассказал. Лишь произнес:

– Если бы я не уважал ее так сильно, все обернулось бы намного проще. Если бы она была похожа… ну, на Биргитту, например. На мать девочек.

– А как же мальчик? Ее сын?

– Томас. Вырос без отца. Так что я стал… в общем, мы привязались друг к другу, что ли.

– Но разве он уже не взрослый?

– Взрослый. В прошлом году школу закончил.

– Титус, я вот что давно хотела у тебя спросить. Можешь не отвечать, если не хочешь. Но как у вас с Розой все складывалось в самом начале?

Титус поморщился, будто от боли:

– Она была сильной и надежной подругой.

Опять это слово. Подруга… Друг…

– А как же любовь?

О, этот архаический слог, возникший, едва лишь они заговорили о сложных вещах!

– Разумеется, любовь тоже была.

– Была?

– Да. Была.

– А сейчас?

– Да сколько можно, Ингрид! Сейчас есть только мы!

Роза

В кухонном полу – люк. Под ним лестница, ведущая в подвал. Подняла крышку люка, легла на живот, заглянула вниз. Лестница выглядела надежной, вполне сгодится, чтобы закончить начатое. Только бы дотащить до яблони.

А нога все болит, ноет и ноет.

Роза старалась отвлечься от боли. Надо будет надеть рабочие перчатки, так крепче можно ухватиться. Она какое-то время лежала у люка, вглядываясь в темноту. Внезапно из подпола донесся шорох. Блеснула пара юрких, сверкающих точек.

– Фига, ты?

Шелест, топоток. Нет. Не Фига. Там зверь покрупнее. Потяжелей.

Посветила фонариком вниз, но ничего не разглядела. Придется спускаться.

Первоначально пол был залит цементом, но Томас и друзья уложили сверху квадратные панели, соединявшиеся друг с другом. Кажется, они назывались «Браго»… а может быть, так называлось печенье? Печенье «Браго»? А, нет, вспомнила: «Берго». «Берго-тайлз».

Она встала в центре подвала. Из открытого люка падал прямоугольник света, в углах затаилась тьма. Лучом фонарика Роза высвечивала стены, пока наконец не увидела подтверждение своим опасениям. В одном углу чернела дыра. Плохо. Нужно приглядывать за крысами, зря позволила им расплодиться.

Выбралась из подпола, нашла кусок мазонита [4]4
  Листовой строительный материал из смеси искусственного воска, дерева, минералов и других материалов.


[Закрыть], молоток, коробку с гвоздями. Сложила все в полиэтиленовый пакет, пакет повесила на руку и снова полезла в подвал.

Внизу ее поджидала крыса. Огромная – наверное, самец. Сидел прямо перед дырой. Таких огромных она не видела прежде. Уселся на задние лапы и нагло уставился на нее.

– Сгинь! – громко сказала она. – Ты тут лишний!

Крыса оскалилась, обнажила мощные желтые клыки. Дернулся хвост, будто гремучая змея. Совсем не похожа на ее крысок. Огромный зверь, шерсть вздыблена, хвост толщиною с палец.

Она замахнулась пакетом:

– Проваливай! Убирайся, и чтобы я тебя здесь не видела больше!

Крыса опустилась на все четыре лапы и стала еще массивней. А затем вдруг ринулась к Розе. Та перепугалась. Затопала. Нога отозвалась болью, но крыса резко развернулась и юркнула в дыру, оставив высокую кучку влажного помета.

Роза опустилась на колени. Сердце бешено стучало. Она заставила себя сделать глубокий вдох. Вслушалась, однако из дыры не доносилось ни звука. Вытащила из пакета лист мазонита и принялась заколачивать лаз. Получалось с трудом, приходилось изгибать руку под непривычным углом, так что сильно ударить не выходило. Да и стена была твердая. Прежде чем заплата встала на место, Роза извела немало гвоздей.

Наконец она поднялась, по телу пробежал озноб, точно она была в лихорадке. Откуда взялся этот огромный крысюк? А если бы он набросился на ее нежных крысок? Роза старалась держать под контролем крысиную популяцию, поэтому рождавшихся самцов просто уничтожала. Выискивала в помете и уничтожала. Но это было нелегко, поскольку отличия становились видны, лишь когда крысенку исполнялся месяц. Но этот! Настоящий мафиози, крестный отец!

Она дохромала до сарая, нашла крысоловку. Если этот бугай прогрызет новую дыру, то угодит прямо в капкан. Дрожа от ярости, она положила приманку – кусок сыра. Заколебалась, взводя ударный механизм. А что, если попадутся ее крысы? Нет, они умные и наверняка учуют опасность. Но ведь тогда и монстр учует.

Поколебавшись, сунула ловушку обратно в пакет. Слишком рискованно. Остается лишь одно – оставить люк приоткрытым и прислушиваться: вдруг самец начнет прогрызать новую дыру? А потом устроить засаду и поймать крысюка.

Она надела рабочие перчатки с рыжим ворсом изнутри и с трудом выволокла лестницу из люка. Вообще-то ей расхотелось обрезать яблоню. Лучше засядет за работу: две толстенные рукописи дожидаются корректуры, одна из книг написана автором, которого Роза недолюбливала. Многословный и нудный испанец, которого постоянно выдвигают на Нобелевскую премию. Новый роман назывался «Следы пепла», но, как выяснилось, в название вкралась опечатка, так что называется книга «Слезы пепла». Дурной знак. К рукописи Роза почти не притрагивалась, а сдавать работу уже через четыре дня. И Оскар обезумеет, если она не уложится в срок. И посадит ее на голодный паек.

Оскару Свендсену было тридцать девять (возраст она подсмотрела на интернет-сайте). В основном они общались электронной почтой, по телефону или через курьера. Розу это вполне устраивало. Оскар вечно смотрит на нее так, будто оказывает великое одолжение, позволяя вычитывать рукописи для столь крутого издательства. Лицо у него вытянутое, с детским выражением, одевается в униформу деятелей культурного фронта: черные джинсы и рубашка поло. И лысый.

Оскар словно почувствовал, что Роза думает о нем, – когда она вытаскивала лестницу, раздался звонок.

– Привет! Это Оскар Свендсен из «Карлбакс».

Вполне хватило бы имени, название компании – явный перебор, но таков уж Оскар: всегда сообщает свое имя и следом – название издательства, точно для того, чтобы подчеркнуть разделяющую их дистанцию. А может, дает понять, что не потерпит фамильярных прозвищ, которыми обходятся многие в издательском бизнесе. Царь и бог.

– Привет, – ответила Роза одышливо. Мелькнула было мысль, что он собирается поздравить ее с днем рождения.

– Вы с пробежки?

– Вовсе нет. Просто я…

– Ну и как продвигаются дела? – перебил голос в трубке, и Роза буквально увидела, как Оскар сидит за своим столом, заваленным книгами и рукописями.

– Какие именно дела? – ответила она вопросом на вопрос, прекрасно сознавая, что подобный прием запросто может спровоцировать у него истерику.

– А о чем я спрашиваю, по-вашему?

– Если вы о Мануэле Рамиресе, то я заканчиваю, – солгала она. – Получите его в пятницу. Точно в условленное время.

Оскар задумчиво присвистнул.

– А пораньше никак?

– Можно и пораньше. Скажем, в среду.

– А еще пораньше?

Роза притворилась, будто раздумывает:

– Ну, я даже и не знаю…

– Дело в том, что у нас тут путаница с графиком и книгу нужно сдать в печать быстрее, чем планировалось.

Есть ли у нее выбор?

– Это очень непросто, – помедлив, ответила она, – я ведь работаю не только с вашим издательством.

Последняя фраза прозвучала глупо, и она тотчас пожалела о ней. Оскар Свендсен коротко рассмеялся:

– У вас все получится, Роза. Вы ведь кремень у нас.

Означало это совсем иное: если она не сдаст работу в среду, то на новые заказы может не рассчитывать.

Ингрид

Казалось, на нее все смотрят. Коллеги. Клиенты – по крайней мере, некоторые из них. К работе она относилась все с большей прохладцей. Обещала заказать книги – и тут же забывала об этом. Путалась со сдачей. Наплевала на оформление витрины, которая являла собой убогое зрелище.

Я должна взять себя в руки.

Думала о Розе и, что странно, о мальчике.

Однажды она их увидела. Всех троих. Шли по другой стороне на Дроттинггатан. Женщина держала его под руку. Бледный и долговязый мальчик, одетый во все черное. Женщина повернулась к нему, что-то сказала. Лицо мальчика просияло. А Титус засмеялся, и вот уже смеялись все трое. Ее никто не заметил. Не удержалась и пошла следом, видела, как они зашли в кондитерскую «Хуртигс». Мелькнула мысль, а не зайти ли тоже, сесть, заказать себе кофе.

Нет.

Ни за что.

Зато она увидела ее. Розу. Теперь она ее знает. Маленькая, хрупкая. Светлые, взъерошенные волосы. Удобные туфли на плоской подошве. «Фреви» [5]5
  Фирма, выпускающая практичную обувь.


[Закрыть], – презрительно подумала она. И кожаная куртка, явно на пару размеров больше. Его куртка. Это была его куртка.

Она его потом спросила. Они встретились в его автомобиле на парковке у станции метро «Рокста».

– Я видела тебя в городе, ты меня не заметил. Теперь я знаю, как выглядит Роза.

Его подбородок дернулся.

– Я шла одна. Вы были на другой стороне улицы.

Он разозлился. О некоторых вещах лучше не говорить. Пальцы так стиснули руль, что костяшки побелели.

– И она была в старой куртке…

– Да, куртка-пилот. Моя куртка, черт бы тебя побрал!

– Так больше не может продолжаться. Я не вправе вас разлучать, вы единое целое, мне это стало очевидно, когда я вас увидела. Я увидела гармонию, согласие… да и кто я такая, чтобы разрушать это?

Он медленно повернулся к ней. Синева в глазах отдавала чернотой.

– Что мы делаем? – резко спросила она. – Что мы творим?

И ушла. Распахнула дверцу, выпрыгнула. Напряженно вслушивалась – ожидала, что он бросится следом. Или заведет двигатель и догонит.

Ничего не происходило.

Пришлось обернуться. Автомобиль стоял на месте. Захотелось подбежать, распахнуть дверцу, влепить пощечину. Но вместо этого направилась в метро. Очень кстати подошел поезд, и она запрыгнула в вагон.

Ингрид ждала, что он даст о себе знать. Сама ничего предпринимать не станет. Теперь она сильная, чистая – как сказала бы мама. Если твоя совесть чиста, то и ты чиста. Она долго выбиралась из грязи, и вот под ногами твердая почва. Хоть какая-то определенность.

Он не звонил, не появлялся. А за неделю до Пасхи пришло письмо:

Что бы ты ни сказала и что бы ты ни сделала, но я с ней поговорю. Что ты планируешь – неважно. Теперь ты все знаешь. И еще: в четверг я улетаю в Барселону. Если хочешь полететь со мной, есть билет. Я заказал номер на двоих в гостинице в самом центре. Ты видела шествие каталонских детей на Вербное воскресенье? Если нет, на это стоит посмотреть…

И ни даты, ни подписи.

Она полетела в Барселону. Жене он так ничего и не рассказал. Но собирался.

– Я должен постараться не причинить ей боли. На это нужно время, ты же понимаешь. Можешь подождать?

Они были в парке Гуэля [6]6
  Знаменитый парк, созданный Антонио Гауди в 1900–1914 годах, в котором городская застройка гармонично соединена садами.


[Закрыть]; сели на длинную, отделанную мозаикой скамью. Ингрид провела ладонью по поверхности:

– Как красиво… Интересно, откуда взяли все эти маленькие кусочки?

У него готовы ответы на любые вопросы:

– Это куски стекла и изразцов. В свое время Гауди пришлось заплатить изрядную сумму людям, дробившим сырье для его мозаик…

По телу прокатилась дрожь. Голос сделался хриплый:

– Разрушить, чтобы построить…

Он погладил ее по щеке.

Блузка липла к телу. Хотелось пить. Болели распухшие ноги.

– Скажи мне начистоту, что во мне такого, что ты… что мы…

Ведь так все банально. Полная женщина средних лет, работает в книжном магазине. Живет обычной жизнью. Обычной, но не совсем. Такая невинность… Или наигранность? Может, в ней прячется сила, о которой она не подозревает?

Он ответил. Медленно подбирая слова:

– Всё в тебе нравится. Всё.

– Как это – «всё»?

– Вот, например, как ты поворачиваешься, когда смущена, как вспыхиваешь и смотришь в пол. Твой румянец, твое тело и то, что ты позволяешь мне с ним вытворять, то, как ты отдаешься…

На часах было десять часов и десять минут, когда снова зазвонил телефон. Ей полагалось испугаться. Столь поздний звонок означает, что случилось нечто серьезное. Так было, когда умер отец. Монотонный, скрипучий голос матери. Доктор сказал, что надо позвонить детям.

– Среди ночи?

– Да. Сказал, что это часто происходит ночью. Рождения и смерти.

В районную больницу «Рюхув» она не успела, ночью поезда не ходили. На станцию прибыла к обеду. Сперва заехала домой. Мать ждала в гостиной, ночь она провела без сна. Было тихо, не слышно даже шума уличного движения.

– Мама… – сказала она и хотела обнять.

Мать отстранилась: она всегда избегала прикосновений. Ушла на кухню, сварила кофе. От помощи отказалась.

Ингрид заглянула в спальню. Комната пуста, кровать застелена. Отец мог быть где угодно: в ванной или спустился в магазинчик за «Датским Королем», он любил эти красно-коричневые леденцы для горла. Ботинки аккуратно поставлены под стул. Шнурки ленточками, и Ингрид представила, как отцовские пальцы продевают шнурки в дырки.

– Вот он и дома, – сказала мать. Они пили кофе, горький, обжигающий. – Дома, у Господа нашего. Там ему хорошо. Вот о чем нам думать надо, милая Ингрид.

Отец не болел, но чувствовал себя не вполне уютно после их переезда в новую квартиру в Йончепинге. В душе он оставался парнем из Хускварны.

– Разрыв аорты, так сказал врач. Такое не оперируют.

Ингрид похлопала мать по руке:

– Значит, ему удалось избежать участи бесчувственного овоща на соцобеспечении.

– Он ушел к Господу, – сказала мать и стиснула сухие, узловатые пальцы. Суставы опухшие, безобразные – раньше Ингрид не замечала. С матерью виделась редко.

Через год настала очередь матери. Позвонила Сесилия – поздним вечером, совсем как сейчас. Так обычно и случается, когда…

Они сидели, смотрели. Все три сестры. Напротив – прищурившаяся, почти улыбающаяся мать:

– Я так рада, доченьки, что вы собрались все вместе. Но скоро я встречу вашего отца. Я отправляюсь домой, к Богу.

Громко и отчетливо, четко выговаривая слова, Ингрид произнесла:

– Скоро и я отправлюсь к Богу.

И вот снова звонит телефон. Поздним вечером в субботу…

– Здравствуйте. Ингрид слушает.

Почему она так мямлит? Нужно взять себя в руки, взять себя в руки…

– Кто это?

Сердце бешено колотилось. К горлу подкатила тошнота. Она проглотила комок, выпрямилась и повторила:

– Это Ингрид Андерссон. С кем я говорю?

В трубку будто разрыдались.

– Алло! – вскрикнула она. – Кто это?

– Э… Это Юлия. Наверное, слишком поздно…

Юлия. Младшая дочь. Если бы Ингрид появилась в его жизни пораньше, пела бы девочкам колыбельные. Пока они еще были маленькие. У нее в памяти скопилось столько песенок Хранила их для своих детей. Но теперь они не нужны. Топ-топ ножками, Юлия, топ-топ-топ, гулять пойдем, топ-топ-топ, нам всем гулять охота… [7]7
  Народная шведская песенка, обычно исполняемая на празднике середины лета.


[Закрыть]

Черт подери, Ингрид! Соберись!

– Что стряслось? – резко спросила она.

– Мой папа…

– Что с твоим папой?

– Он ведь умрет.

Теперь заплакала Ингрид. Зарыдали обе. Потом Ингрид заговорила:

– В отделении сказали, что завтра ему станет лучше. Когда вы с Йеннифер придете, ему станет лучше.

– А что, если мы опоздаем? Если мы не увидимся с ним?

– Нет! Нет, этого не произойдет!

– Сегодня он не захотел нас видеть. – Юлия всхлипнула.

– Да нет, он хотел. Просто устал очень. Я только что оттуда. Он был совершенно без сил. Но завтра он захочет вас повидать. Я уверена.

– Йеннифер сказала…

– Что она сказала?

– Что вы просто бросили трубку…

– Но это не так!

– А она сказала, что бросили!

– Нет-нет. Наверное, твоя сестра просто недопоняла.

– Папа действительно умрет?

– Не знаю. Нет! Не нужно об этом! Нужно думать о хорошем, мыслить позитивно.

– Позитивное мышление! Вы что, действительно в это верите? – Голос вдруг сделался жестким.

– Не знаю. Но попробовать не помешает.

– Он ведь такой жизнерадостный, папа… И всегда так любил жизнь. Всегда строил свою жизнь сам…

– Да.

– Это несправедливо! – вновь разрыдалась Юлия.

Ингрид захотелось положить трубку. Она чувствовала, как подступает мигрень. Так всегда бывает, если выпьет слишком много. Но звонок Юлии имел огромное значение. Она позвонила ей впервые.

– Приезжайте завтра с утра пораньше, – сказала Ингрид, неуклюже закругляя разговор.

– А вы тоже придете? Вы ведь знаете, какая у нас Йенни…

– Давайте вы побудете с ним первую половину дня, а я приеду потом.