Текст книги "Петля. Тoм 1"

Автор книги: Инга Могилевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Но я, когда уезжал, слышал выстрелы…

– Не без этого. Пришлось немного пострелять, – тихо и мрачно прокомментировал Командир, спрыгивая со своего коня, потом как-то странно и внимательно посмотрел на него: – Кстати, Аминьо, ты с собой в деревню пушку брал?

– Да…А ч…?

– Она еще у тебя при себе?

– Да… – он приподнял рубашку, показывая торчащую из-под ремня рукоятку. Кое-кто из ребят, насколько он знал, не видели смысла брать с собой оружие в деревню, ведь они шли с миром. А он со своим револьвером никогда не расставался. Следовал примеру Чаби, который частенько говорил, что для воина и бойца оружие становится частью тела.

– Ладно, – удовлетворенно кивнул Командир Хунахпу, -… Просто кто-то из наших обронил револьвер там в деревне. Вот я и ищу, кто… – немного натянуто пояснил он, и сразу же перешел на другую тему: – Вы с Чаби нормально доехали? Никого по дороге не встретили?

– Нет.

– А где он сейчас?

– В палатке. Отдыхает.

– Хотелось бы знать, что это его так утомило? – язвительно усмехнулся проковылявший рядом Тобалио, при этом исподтишка подмигнув ему.

Аминьо предпочел не обращать внимания на попытку подколоть его, вместо этого обратился к Командиру:

– Я решил не будить его, поскольку ему сегодня ночью дежурить, ведь так?

– Да, правильно, – кивнул индеец, – пусть пока поспит.

– Ты наконец-то решил назначить Чаби часовым? – удивился Лан.

– А что?

– Ну, помнится, не так давно ты говорил, что он еще мал для этого.

– Я передумал. Ты был прав, chaq'77
  Младший брат (язык киче)


[Закрыть], не стоит его излишне опекать. Пусть мой сын привыкает к ответственности. К тому же, я ведь пока не заставляю его брать на себя командование и не отправляю в разведку. Это всего лишь дежурство. С этим любой справится.

…Да, это было обычное дежурство…С этим мог справиться любой, будь эта ночь такая же обычная, как предыдущие. Но все было не так, как обычно. Кто мог подумать, что именно в эту ночь солдаты нападут на их лагерь…

II

На следующий день я втайне от Алессандро, вернулась в дом своего отца. Вернулась только, чтобы сказать ему, что ухожу навсегда, что не намерена жить с человеком, который продал эту страну и обрек народ на унизительное рабство, что не разделяю ни его политических взглядов, ни его этических принципов, ни его этнической принадлежности… Много чего сказала… Сказала, что он специально отослал меня в Америку, потому что стыдился меня – моей индейской крови, сказала, что он никогда не относился ко мне с уважением, как никогда не уважал и мою мать…Сказала, что это он виновен в ее гибели, что это он ее довел, потому что никогда не любил, потому что только использовал… Много что еще сказала…Сказала не потому, что это было правдой – мы оба это прекрасно понимали, а потому, что это были постулаты моей новой веры. А вера в правде не нуждается…

Он слушал молча, с застывшим лицом каменного истукана, высокомерный даже в этом своем безмолвии, в этой неподвижности, в этой полнейшей мертвенной безэмоциональности. И только, когда весь запас моих выдуманных обвинений и упреков иссяк, и я притихла в ожидании хоть какой-то реакции, он, наконец, произнес совершенно нейтральным только непривычно тихим голосом:

– Ну, раз ты ТАК решила – иди. Только не забудь закрыть за собой дверь.

Покинув дом своего детства, первое, что я сделала, это сняла остатки денег со счета. Не думаю, что отец намеревался закрыть его, но предосторожность не мешала. Сумма, которую он выделял мне на обучение и жизнь в Америке, во много раз превосходила мои реальные потребности, поэтому мне удалось сэкономить достаточно средств. Часть их ушла на то, чтобы начать новую жизнь в этом прибрежном городке, другая часть – на то, чтобы откупится от старой жизни, сохранив при этом при этом полную анонимность.

Первое время мы снимали жилье у какого-то мексиканца, но когда тот пронюхал, в каких делах замешаны его съемщики, то решил, что собственная шкура ему дороже арендной платы, и не церемонясь, выставил нас вон. Пришлось все-таки воспользоваться щедрым предложением падре Фелино, и поселиться в тщедушной лачужке на окраине города, принадлежавшей некогда брату священника. Там была какая-то история…Похоже Алессандро в свое время спас его от ареста и от верной казни, помог пробраться на теплоход и бежать из страны… Не знаю, он неохотно говорил даже об этом…И вот, именно это скромное жилище стало для меня самым родным и настоящим домом – нашим домом…

Помимо своих социал-демократических выступлений, организации митингов и стачек, которые были лишь источником неприятностей, но никак не дохода, Алессандро часто подрабатывал в доках при отгрузке и ремонте судов. Там он чувствовал себя вполне уверено и, что немало важно, неприметно, изображая приезжего иностранца для тамошней охраны, и осведомленного во всем матерого местного для растерянно озиравшихся по сторонам иностранцев, ступивших на незнакомую землю. Словом, он легко завоевывал доверие и расположение совершенно разных людей, что не переставало меня удивлять. Хотя, собственно, чему тут было удивляться, ведь я сама значилась в списке жертв его медоточивых речей …

Периодически он устраивался механиком в различные ремонтные мастерские, но подолгу нигде не задерживался, опасаясь, что так на него легко могла выйти полиция.

Вообще, в технике Алессандро разбирался не хуже, чем в людях. Даже сумел воскресить, казалось, безнадежно убитый временем и прошлым владельцем мотоцикл, который потом благополучно обосновался за нашим домом, и частенько выручал в трудные минуты. Это было не просто хобби, не просто увлечение… Со временем я поняла, что ремонт всевозможных механизмов был для Сани своего рода тренировкой перед обращением к более сложному, замысловатому и утонченному материалу – человеческой душе… Или, наоборот, способом отвлечься, когда обстоятельства вынуждали его всмотреться в свою собственную душу.

Что касается меня, то я не без труда и сложностей все-таки смогла устроиться на работу в клинику. Лечились там, в основном, богатые креолы да приезжие иностранцы, и меня никак не хотели брать туда из-за моей собственной этнической принадлежности. Каким бы нелепым это не казалось, но у нас с Алессандро была общая проблема – цвет кожи, при том, что он у нас был разным… В конце концов, я все-таки получила эту работу и даже заслужила небольшое повышение, когда выяснилось, что я могу не только выносить ночные вазы и менять белье, но и делать что-то непосредственно на поприще медицины.

Кого я ни разу не видела среди пациентов клиники, так это коренных жителей. Их страдания, болезни и смерти никого здесь не волновали, они оставались за кадром, и, чтобы хоть как-то восстановить справедливость (по крайней мере, в том смысле, в котором я ее тогда понимала), я вскоре наловчилась выносить из клиники различные лекарственные препараты и даже медицинские инструменты, чтобы в свободное время ходить по хибарам бедняков, оказывать посильную врачебную помощь тем, кто в ней действительно нуждался, тем, кто на нее даже не надеялся…

Это было тяжело… На многое приходилось смотреть. Со многим приходилось мириться… Боль этих несчастных постепенно становилась и моей. Единственное, что не позволяло мне впасть в уныние, что придавало силы и уверенности, что можно что-то исправить, что неустанно вдохновляло меня, была поддержка Алессандро – то, на что я могла всегда рассчитывать. Одно его присутствие рядом уже было невыразимым утешением, а когда мы разговаривали…

Тогда мы разговаривали много и обо всем. Кроме, разве что, одного. Была тема, которую мы негласно, интуитивно обходили стороной – наше прошлое. Все, что можно было сказать по этому поводу, мы сказали в день нашего знакомства. Остальное было табу. Я не спрашивала его, потому что понимала, воспоминания причинят ему боль, он не спрашивал, потому что понимал, мне было, что скрывать. А может и не понимал, просто боялся встречного вопроса…Как бы там ни было, мое «шило в мешке» утаивалось достаточно долго, и уже начинало покалывать меня саму…

III

Когда в два часа ночи Марко ворвался к нему в палатку с криками «Подъем! Враг подступает», первой его мыслью было: «Какой еще враг? Мы же в лагере». А второй –наивной и совершенно необоснованной: «Молодец, Чаб! Не оплошал, поднял тревогу!» Почему-то в нем не было ни йоты сомнения, что это именно малец со сторожевого поста вовремя засек подступающий отряд военных и поспешил вырвать своих сотоварищей из оков сна, который мог стать для них последним… Хотя, странно, что его поднял Марко, а не звук сирены. Наверное, просто не услышал, слишком крепко спал.

Теперь, когда все были предупреждены о наступлении, преимущество было на их стороне. Командир Хунахпу незамедлительно отдал распоряжение окружить лагерь кольцом, притаившись в близь лежащих зарослях. Свободным оставался лишь северный подступ, по которому ничего не подозревающий враг должен был пройти на территорию лагеря и угодить прямо в сомкнувшуюся за ним ловушку. Таким образом, даже численное превосходство не могло его спасти…

Он прильнул спиной к широкому стволу секвойи, прижимая к груди револьвер, терпеливо считал секунды до появления военных. Первым выстрелит Командир, подавая тем самым знак остальным. На открытом пространстве лагеря солдаты будут как на сцене: прятаться особенно некуда, разве что в палатки. Но и это их не спасет. Перестреляют всех гадов! Пальцы нетерпеливо поигрывали на рукоятке в предвкушении настоящей и победоносной битвы. Он быстро глянул по сторонам, приметив слева в кустах широкую спину Тобо, а справа – притаившегося за огромным валуном Лукаса. Чуть поодаль, словно лунный блик на секунду мелькнула в густой высокой траве и шевелюра Шбланке… Интересно, Чаби с ним? Или с Командиром? Во всей этой суматохе он не видел, куда спрятался малец… Он, вообще, его не успел заметить…

И вот, наконец, в поле зрения стали появляться люди в форме: человек 15 на лошадях, остальные 30 или 40 – пешие. Всадники притормозили на подступе к лагерю, в то время как пехотинцы наоборот проскользнули вперед, рассредоточились на группки по 3-4 человека, каждая из которых побежала к палаткам. Вскинув автоматы, стали опасливо заглядывать внутрь.

Прозвучал первый выстрел и… Понеслось. Залпы, грохот, отчаянное ржание лошадей, крики, стоны…Испуганные солдатики заметались, то сбиваясь в одну кучку, будто согнанное волками стадо овец, то, наоборот, разбегаясь, кто куда, только бы скрыться от града обрушившихся на них пуль. Вслепую палили по зарослям, надеясь задеть невидимого противника… Похоже, в кого-то все-таки попали: он уловил две темные фигурки, выскочившие из-за деревьев с противоположной стороны лагеря, и тут же скошенные наповал автоматной очередью одного из солдат. Впрочем, стрелявший почти сразу поплатился за это – упал от меткой пули Командира, да прямо под копыта истерично горланящей лошади, что волокла за собой повисший на стремени труп. Хаос. Выстрелы, проклятия, ор… Раненные, убитые… Он и сам подстрелил, кажется, двоих. Метился в третьего, когда…

– Этого не может быть, – прошептал Аминьо, всматриваясь в солдатика над мушкой прицела, – Чаб?

Да, точно он! Его жилистая мальчишечья фигурка, профиль треугольного личика с по-птичьи острым носом. Военная форма…

– Какого черта?!

Вряд ли он отдавал себе отчет в том, что делает. Реакция последовала моментально – он даже не задумался, не взвесил «за» и «против», не оценил обстановку – рванул со всех ног прямо туда – к врагу – к другу – к Чаби.

– Ты куда, придурок?! – донесся до него ошалелый ор Тобо, – Живо назад!

Ему было плевать – Чаби стоял в эпицентре бойни. Он должен был вытащить его… Потом – потом разберется, почему его друг в военной форме и среди солдат. Сейчас главное вытащить его из-под пуль.

И только кода он уже почти добежал, кода до этого мальчишки оставалось каких-то три метра, он осознал, какой же он все-таки идиот. Это был не Чаби. Очень похож – да, но не Чаб. На мгновение замер в недоумении и растерянности, уставившись в лицо этого горе-двойника. А тот, тоже изрядно шокированный столь дерзким и нелепым появлением противника, вскинул свой револьвер… Доля секунды – он прыгнул в сторону, но не успел… Острая боль стальной спицей прошила ногу от бедра до кончиков пальцев. Упал плашмя на землю, впечатавшись лицом в лужу грязи, стиснув зубы, сжав кулаки – только бы не закричать… это конец… только бы не закричать… умереть достойно…сдавить в пальцах страх и боль, когда следующая пуля вгрызется в его плоть, дробя кости, выплевывая кровь, выедая жизнь… А как хочется жить! Только бы не закричать!

И вот он – выстрел… Последний глоток воздуха… Последний спазм сердца, готового отдаться в руки смерти… Руки…Человеческие руки подхватили его… Куда-то волокут… Он что – уже мертв? Нет – нарастающая боль в ноге свидетельствовала об обратном. Чье-то тяжелое хриплое дыхание – у самого уха, и густой теплый запах пота… Аминьо приоткрыл глаза, тут же наткнувшись взглядом на мускулистую черную руку.

– Тоб… – он готов был расцеловать эту руку, вырвавшую его из алчной пасти смерти!

И снова выстрел… Издав звериный рык, его спаситель упал, наваливаясь на него всей массой, но тут же снова приподнялся. Схватил его за ворот куртки левой рукой – правая теперь висела вялой окровавленной плетью.

– Ползи… Ползи к зарослям, гаденыш! – захрипел гарифуна, а сам уже пополз, волоча его за собой. Перебирая здоровыми конечностями, он старался не отставать от Тобо. Вон кусты – до них совсем немного – должны успеть… И вдруг – оглушительный инфернальный грохот разорвавшейся позади них земли, что-то с немыслимой силой отшвырнуло их обоих прямо в эти заросли. Сверху на голову и спину обрушился град из поломанных веток, камней, грязи, мокрых и липких ошметков… А потом на полминуты наступила жуткая гнетущая и звенящая тишина, сотрясаемая лишь хриплым дыханием его спасителя.

Гарифуна подполз к нему:

– Ты живой? Минко…

– Да, – еле выдавил он, повернул голову на бок, – Что… случилось?

– Похоже, кто-то кинул взрывчатку.... – Тобо поморщился, ощупывая свое отмеченное кровавым пятном плечо – видно, ощущение было не из приятных, – А черт… Падлы… – зашипел он и прочавкал еще несколько ругательств на непонятном Аминьо языке. Пошевелил пальцами, медленно согнул, разогнул руку в локте, при этом скорчившись еще сильнее.

– Тоб, ты ранен?

– Сам та ранен, придурок! – огрызнулся он, – А меня так – за компанию зацепило…Ты какого черта туда рванул?!

– Мне показалось, я увидел там…

– Показалось ему! Когда кажется – крестятся, а не бегут под пули!

Раздалось еще несколько приглушенных одиночных залпов. Тобо осторожно выглянул из засады.

– Ну, все… Добивают оставшихся солдатиков, – прокомментировал он, -…Сейчас угомонятся, глядишь и про нас вспомнят…– снова повернулся к нему, окинул критичным взглядом, – Так… Что с ногой у тебя кранты – это я вижу. Еще ранения есть?

– Не знаю… Наверное, нет…

– Ладно… – гарифуна осторожно переложил его на спину, открыв взору безмятежное ночное небо в стальной россыпи звезд. Сразу стало легче – легче дышать… Даже боль немного притихла, поддавшись очарованию покоя и глубины космоса.

– Потерпи немного. Вон уже и помощь идет… – тихо проговорил Тобо.

И действительно, послышались поспешные приближающиеся шаги, хруст веток, шорох листвы и запыхавшийся голос Фернандо совсем рядом:

– Ребят, вы как?

– Мило, что ты решил нас проведать, Фред. Мы, видишь ли, тут кровью истекаем, – ехидно отозвался Тобо.

– Сильно ранены?

– У меня царапина. Малыша проверь.

Обзор небесного пространства заслонила склонившаяся над ним мохнатая голова Фернандо, юркие блестящие глаза быстро осмотрели его, горячие ладони аккуратно проскользнули вдоль тела, замерли на бедре, пальцы чуть надавили, потом сильнее – вжались… вплавились в его пылающую и пульсирующую рану.

– А-а! – не сдержавшись, вскрикнул Аминьо.

– Тише-тише, Минко…Я только проверил. Ничего страшного, но пуля еще внутри, – лохмач вручил Тобо какую– то тряпку, – прижми к его ране, чтоб пока кровь остановить. Я скоро приду.

Вернулся минут через десять с носилками и Хорхе. Вместе они уложили его, подняли…

– Э, а меня не понесете? Я, как бы, тоже раненный, – шутя, возмутился Тобо.

– Знаешь, за то, что ты спас Минко тебе положен паланкин. Но его у нас нет. Так что придется тебе идти пешком, дружище, – улыбнулся Фернандо, – Пошли в палатку, там посмотрю, что с твоим плечом.

Как оказалось, уцелевших после взрыва палаток было не так много. Пока его несли, он успел разглядеть, сколь жалкое зрелище теперь представлял из себя их лагерь: все поломано, раскурочено, перебито… Повсюду трупы солдат…Интересно, тот что похож на Чаби, тоже где-то среди них? А где же ему еще быть! Наверняка, Тобо его и подстрелил. И как он мог спутать это вражеское отродье со своим лучшим другом! А Чаб все-таки молодец: не растерялся, четко сработал… Ведь не подними он вовремя всех на уши, сейчас бы они сами валялись коченеющими трупами вместо этих солдатиков…

Его занесли в чудом уцелевший, хотя и изрядно покореженный, медицинский шатер, переложили на топчан. Фернандо велел Хорхе идти помогать остальным, сказав, что с такими раненными он и сам справится. Достал из ящика тряпки, ножницы, бутылку чего-то спиртного… Последнее особенно заинтересовало Тобо, улегшегося на дальнем лежаке, в ожидании своей очереди на перевязку.

– Плесни раненному герою-спасителю, Фред, а потом можешь заниматься малышом.

– Герой может и подождать немного, – отозвался лохмач, а сам склонился над его пробитой ногой. Послышался треск разорванной ткани, и на пол полетели ошметки окровавленной штанины. Лицо Фернандо сосредоточенно нахмурилось, когда он уставился на открывшуюся рану: густые брови, усы, борода и пушистые баки подтянулись к переносице, придавая ему весьма комичный вид. Несмотря на жгучую боль, Аминьо не сумел сдержать улыбку.

– Что, все так плохо? Ты похож на насупившегося и озадаченного дикобраза, Фредо, – проговорил он.

– Я лучше промолчу, не буду говорить, на кого ты сам сейчас похож, – усмехнулся в ответ лохмач, потом потянулся к бутылке агуардъенды, вручил ему, – На. Пару глотков. Как подействует, буду доставать пулю.

Он послушно принял бутыль, подумав, что в этом было даже что-то почетное… Некое благородство в том, что он первый раз в жизни пригубит спиртное, не ради забавы и потехи, а вот так – как настоящий боец, стойко переносящий муки своего героического увечья.

На вкус эта штука была жуткой… Так обожгла рот и гортань, что он даже закашлялся. Но по телу разлилось вполне приятное тепло. И голова закружилась почти сразу, словно в свободном полете. И почему-то стало весело, радостно, легко… И ни с того ни с сего вдруг вспомнилась Кармила – еще одно таинственное лакомство, которое ему предстояло попробовать…

Дожидаясь, пока действие этой «анестезии» скажется не только на его настроении, но и на теле, Фернандо решил заняться вторым раненным.

– Ты прав, Тоб, у тебя тут просто царапина, – сообщил Фредо, стягивая с гарифуна рубашку, – Даже бинты жалко на тебя переводить.

– И не нужно. Вон дай лекарства из бутыля, и хорош…

– Ну, как скажешь, – лохмач взял бутылку, но вместо того, чтобы передать ее Тобо в руки, щедро плеснул из нее на рану.

– Ах, ты сволочь! – взревел гарифуна, дуя на свое плечо, – Вот ты, значит, как!

– Ну а как с тобой еще? – посмеялся довольный собой Фернандо, потом все-таки поднес к его губам горлышко бутылки, – Хлебни и не дергайся, пока заматываю.

Несколько глухих булькающих звуков прокатились по палатке. Потом голос Фредо:

– Все-все, хватит. Оставь. Еще может малышу понадобиться.

– Да-да, малышу еще очень даже понадобится! – задиристо вскрикнул Аминьо. Сейчас его почему-то даже не обижало, что они его так называют, хотя обычно он старался всячески пресекать подобное к себе обращение.

– Малышам вредно! – отозвался Тоб, потом, уже обращаясь к преступившему к перевязке лохмачу, – Черт бы тебя побрал, Фред! Ты не можешь это как-нибудь поласковее делать?!

– Мог бы, если б ты не елозил. Или, может, у тебя еще и в заднице пуля?

Не удержавшись, Аминьо прыснул со смеху.

– Не, Фредо, если б мне в задницу попали, я б тебя к себе и близко не подпустил.

– Да? Ну и ходил бы с ней, умник! Кто б согласился тебе пулю из одного места выковыривать?

– Ну-у… Например, Кармила…

– А, эта твоя новая пассия, – скептически поморщился Фернандо, – ну-ну…, – а Тобо начал гоготать:

– Ох, представляю! Приползает наш Минко такой к этой мадам «Любимая, я ранен! Враг подстрелил меня. Спаси меня!» А она, ручками всплескивает: – «Куда же тебя ранили, любимый? В голову? В сердце?», и он: «Э-э.. ну, не совсем. Вражеская пуля сразила меня… в жопу».

Теперь все находящиеся в палатке залились хохотом, даже Фернандо, который вроде даже и не пил.

– Ой…– вдруг спохватился Аминьо, – У меня же с ней днем свиданье… А как я теперь пойду?

Фернандо завязал концы бинтов на руке Тобо, и повернулся к нему.

– Хочешь знать мое мнение, Минко? Тебя, ловеласа-балбеса, блин, судьба уберегла от этого свидания. Эта твоя Кармила – конченая шлюшка. Это я еще мягко выразился. Не стоит с ней связываться.

Подошел, присел рядом, начал сосредоточенно протирать его рану…

– Нет, Фредо, – настойчиво запротестовал он, – Не называя ее так. Она замечательная. И я должен. Я ей обещал. Пожалуйста, сделай так, чтобы я завтра мог ходить…

– Минко, у тебя кость задета. Это пока все не срастется…

– Ну, пожалуйста, Фредо… Ты не понимаешь… Я обещал… Она будет меня ждать. А как я теперь до деревни доберусь?

Лохмач вздохнул и лишь удрученно покачал своими паклями.

– Ну, как «как»? На одной ножке придется прыгать, – посмеялся Тоб, – раз обещал, раз такая любовь, то можно и допрыгать. Представь, как у твоей Кармилы челюсть отвалится, когда к ней эдакий зайчик припрыгает. Еще морковку в рот не забудь воткнуть. Женщины любят зайчат!

В воображении Аминьо опять возникла описанная Тобо сцена, и, позабыв про свою проблему, боль и досаду, он снова захохотал… Хохотал, даже когда в палатку вошел мрачный и серьезный товарищ Шбланке, явно не разделяющий их веселье, и вообще недоумевающий над причинами смеха в палатке с раненными.