Текст книги "Петля. Тoм 1"

Автор книги: Инга Могилевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Боже мой! – я легонько дотронулась пальцами до этого кошмарного узора, до высеченной на его теле летописи страданий… На мгновение мне показалось, я чувствую каждый из этих шрамов – каждый удар раскаленной плетью, выбивающий из-под кожи жгучую лаву крови…, – На тебе просто живого места нет! Откуда все это?

Алессандро повернул голову, стараясь взглянуть на меня через плечо.

– Тело помнит то, что разум предпочел забыть, – еле слышно произнес он.

Пожалуй, это было самым тактичным «отстань», которое мне когда-либо доводилось слышать. Наверное, поэтому он и не хотел меня подпускать – боялся лишних вопросов.

– Ладно, – я провела влажным тампоном по свежему порезу, стирая подсохшую кровавую корку, – Главное, чтобы в душе не оставалось шрамов.

В ответ он лишь горько усмехнулся.

– Что значит это «ха»?

– Думаю, он хочет сказать, что в душе тоже полным полно шрамов, – вмешался падре Фелино, не сводя задумчивого и сострадающего взгляда со спины Алессандро.

– Если бы я хотел сказать это, падре, я бы сказал, – внезапно резким тоном огрызнулся мой пациент.

Священник не обиделся, только покачал головой. С минуту молчал, а потом заговорил тихо, медленно, монотонно – словно разговаривал сам с собой.

– Как-то раз я увидел на улице раненного пса. Он лежал на тротуаре в луже собственной крови, еле дышал, а глаза были такие огромные и влажные…Зрачки то сужались в тонкую щелку, то расползались, заполняя собой весь глаз, словно обезумев от боли… Но вместе с тем было в этих жутких звериных глазах и смирение, покорность уготовленной участи. И гнев… Тогда я впервые увидел, как плачет животное. Рана была сильная, но его еще можно было спасти… Я бы мог его спасти. Вот только когда я наклонился, чтобы поднять и отнести его в дом, пес оскалился, зарычал, исходя кровавой пеной, а потом с немыслимой силой вцепился в мою протянутую руку, сдавил челюсть так, что я почувствовал как клыки скребут по моей кости… Даже в глазах потемнело… Я закричал, попробовал вырваться. Но он все не отпускал, сжимал еще яростнее, еще сильнее, не ослабевал хватку. Это продолжалось до тех пор, пока он не умер, захлебнувшись кровью, и даже умерев, продолжал виснуть на моей руке… А ведь я хотел помочь, спасти его…

– К чему это Вы, святой отец?

– Сани, иногда ты мне напоминаешь этого пса. Так рьяно стережешь свои душевые раны, будто это самое ценное, что у тебя есть. Не подпускаешь даже тех, кто искренне хочет помочь.

– Ну вот, Вы меня уже с собакой сравниваете, – сказал Алессандро, и шрамы под моей ладонью затряслись от мелкой дрожи его сдержанного смеха, – Не волнуйтесь. Я вполне способен сам зализать свои, как Вы выразились, «душевные раны». Мне в этом деле помощь не нужна. Да и историю эту Вы только что выдумали.

– Ты так считаешь? – священник подался вперед, приподняв рукав своей сутаны, продемонстрировал нам остаточные следы от клыков на запястье, – Люди верят тебе. Почему же ты сам никому не веришь? – спросил он, и, не дожидаясь ответа, поднялся, отошел к алтарю. Веки накрыли его тусклые старческие глаза, быстро зашевелились губы, нашептывая какие-то слова, звучавшие как шелест ветра в сухой траве. «Молится. За него молится», – догадалась я. И мне тоже захотелось… Но не так. Захотелось прижаться к нему, обнять… Выронив влажный алый бинт, рука снова бессознательно скользнула по бороздкам шрамов, по изгибу ребер, застыв на гладкой груди. Он обернулся, ласково улыбнувшись, нежно дотронулся до моей щеки:

– Ну что, доктор? Оказала первую помощь? Жить буду?

Я кивнула.

– Мне повезло. Не каждый день удается попасть в руки такого красивого врача.

По щеке, по шее, по плечу… его ладонь обхватила мою, приподняла… Мягкие губы, легкое покалывание бороды, шелк струящегося по моему запястью дыхания … И поверх – магнетический взгляд, уже не робкий, не смущенный – уверенный, прямой, проникновенный, жаждущий… Дерзкие искорки поблескивают в зрачках…Его лицо – так близко, что наэлектризованные серебристые волосы щекочут мою кожу…Он отпустил мою руку, и теперь его ладонь на моей шее – осторожно притягивает к себе – мои губы, к его губам: приоткрытым, влажным, теплым…

– Сани…не надо, – с трудом прошептала я, указывая глазами на молящегося священника.

– Да, – он тут же отпустил меня, чуть отстранился, – Прости. Я…– небрежный жест рукой, – Не знаю, что на меня нашло…

– Я знаю…знаю…

Снаружи раздался какой-то шум, сквозь открытые ставни окон до нас донеслись приглушенные голоса. Алессандро нахмурился, прислушался. И падре Фелино тоже прервал свою молитву, насторожился, подошел к окну.

– Это твоя телега?! – прорычал на улице раздраженный голос.

– Да, господин полицейский, – испугано отозвался другой – слабый хрипловатый, словно принадлежавший больному старику.

– Говоришь, оставил ее там, за складами?

– Да, господин.

– Это точно та самая телега. Я видел ее на перекрестке, пока мы не рванули за мерзавцем. Видно, его сообщница в это время и смылась на телеге, – послышался третий голос.

Я замерла, как парализованная.

– Они наверняка скоро придут сюда – будут обыскивать церковь, – тихо прошептал Алессандро.

Решительным шагом священник пересек зал, встав у крошечной дверцы в правом нефе, отпер ее вынутым из кармана ключом, махнул нам рукой.

– Быстрее! Спрячетесь здесь, а я пока их задержу.

Не медля ни секунды, мы ринулись в указанное падре убежище. Там была лестница, ведущая вниз, в непроглядную глубь подвала. Когда дверца захлопнулась за нашими спинами, и снова звонко щелкнул ключ в скважине, мы оказались в кромешной темноте.

Слева от меня прозвучал его голос.

– Тут шесть ступенек до первой площадки, а потом разворот и еще восемь ступенек. Спускайся быстро и не бойся, я тебя держу.

В то же мгновение я почувствовала, как его рука легла мне на талию со спины, и настойчиво повлекла вниз по лестнице. Я старалась идти осторожно, но все равно, то и дело запиналась о неровную поверхность высоких каменных ступеней, и каждый раз, когда это случалось, он обхватывал меня еще крепче и прижимал к себе, не давая упасть. Похоже, сам он знал этот путь достаточно хорошо. Это успокаивало и обнадеживало.

Слышно было, как наверху падре, захлебываясь от возмущения и испуга, объяснял, что, да, сюда заглядывал белый мужчина и девушка, и, да, он помог ему перетянуть рану – он, ведь, не знал, что это – беглые преступники – откуда ему было знать такое? – но, они давным-давно ушли, и, конечно же, не стали говорить, куда направляются – с чего бы им говорить такое? И, пожалуйста, обыскивайте церковь сколь угодно, раз не верите слову священнослужителя – ему скрывать нечего…

Мы оказались в просторном почти пустом помещении с деревянным полом – к такому выводу я пришла, прислушавшись к звуку, издаваемому нашими ботинками. Тут властвовал такой же непроглядный мрак, как и на лестнице. Пахло сырой древесиной, пылью, холодными камнями и влажной почвой. Алессандро отпустил меня, сделал пару шагов в сторону, что-то щелкнуло, и комната озарилась тусклым, чахлым, приглушенным, но все-таки, каким бы то ни было, светом. Мне показалось, от этого сразу стало легче дышать – затхлую промозглость воздуха разбавил напор теплого желтоватого свечения.

– Ты думаешь, они не догадаются обыскать подвал? – прошептала я.

– Подвал обыщут, а вот сюда заглянуть не догадаются, – с этими словами он сдвинул одну из напольных досок. Под ней открылась не очень глубокая выемка, метра два в длину и около метра в ширину.

– Залазь, быстро! – скомандовал он, и хотя я содрогнулась даже от одной мысли, что придется лежать на голой земле в этой черной яме , похожей на те, что выкапывают под гробы, другого выхода просто не было. Или был? Ведь все еще можно было передумать, сдаться полиции, объясниться с отцом и жить дальше как ни в чем не бывало… Хотя нет. Все зашло уже слишком далеко. «Господи, что я делаю?!» – снова было запричитало мое благоразумие, но я решительно заткнула его. Залезла внутрь, легла, вытянулась. Влажная прохладная почва с торчащими из нее буграми камней алчно вгрызлась в мою спину, разбалованную мягкими теплыми постелями и пуховыми подушками.

Свет снова погас, сверху по полу раздались поспешные шаги Алессандро. Он осторожно опустил ноги в яму, стараясь случайно не наступить на меня.

– Прости. Сейчас будет немного неудобно, и тесно, и тяжело… Но если ты перебиралась в Америку нелегалкой, тебе не привыкать, – пошутил он и стал медленно опускаться сверху. Я попыталась сдвинуться в сторону, но это укрытие было явно рассчитано только на одного человека.

На лестнице скрипнула входная дверца.

– У тебя тут свет включается?! – проорал полицейский.

– Только внизу, – раздался издалека слабый голос падре.

– А фонарик есть?

– Сейчас поищу. Я обычно им не пользуюсь – знаю уже каждую ступеньку… Сейчас посмотрю, куда я задевал фонарик…

Полицейский громко выругался, но лезть в слепую не решился. Встал наверху, дожидаясь, пока падре не осветит ему путь.

– Поторопись, – шепнула я, и Алессандро неловко заерзал на мне, пытаясь задвинуть доску. Его длинные волосы лезли мне в рот, локоть пару раз стукнул по виску, и, хотя он и был очень худощавого телосложения, меня придавило так, что я с трудом могла дышать.

– Потерпи немного… Сейчас…, – доска наконец-то ровно легла, надежно спрятав наше убежище и нас самих. Он опустил руки, упершись возле моей головы, и перенеся на них всю тяжесть.

– Ты в порядке? – спросил еле слышно. Его голос дрожал.

– Да, – так же тихо отозвалась я и жадно вдохнула воздух высвобожденной из тисков грудной клеткой. К запаху сырой земли примешался еще один – теплый, пряный, волнующий, чуть горьковатый и почему-то отдающий морской солью – его запах. В этом тесном пространстве его ноги переплелись с моими, его обнаженный торс слегка касался моей груди, его горячее учащенное дыхание обволакивало мое лицо… В этом мрачном тесном пространстве, когда благоразумие было отвергнуто и оставлено мною там, снаружи, как ненужное бремя, медленно зарождалось что-то дикое, необузданное и прекрасное – в соприкосновении наших тел, как в оболочке кокона скрывался жгучекрылый странник – наш таинственный калиго идоменей11
  Caligo idomeneus – род бабочек семейства Нимфалиды


[Закрыть], ожидавший своего часа. И мы затаились в мучительном напряженном предвкушении того мгновения, когда он вырвется на свободу и воспарит вихрем трепещущего пламени во тьму …

Не знаю, сколько времени прошло – одна минута или десять…Время уже потеряло свое привычное обличие – утонуло во мраке, в его запахе, его дыхании, его прикосновении… Над нашими головами прозвучали шаги, но я почти не слышала их, потому что губы Алессандро примкнули к моим, кончик его языка, пробежав по деснам, соприкоснулся с моим, ощупал, погладил, захватил; воздух из его легких, ворвался в меня пьянящим, головокружительным потоком; тонкие длинные пальцы вплелись в мои волосы…

Над нашими головами полицейские обыскивали комнату и о чем-то говорили, но это не имело значения. Мои руки обхватили его спину, ладони заскользили по лопаткам, по ребрам, по позвонку, гладили его прохладную чуть влажную кожу, немного запинаясь о выпуклую сеть шрамов. Я обнимала его, прижимала что есть сил к себе, больше не чувствуя тяжести, только упоительную, дурманящую страсть, растворение, единство…

Над нашими головами все стихло, и снова царила тишина, и кубометры твердого непроницаемого мрака снова скрывали наши горящие тела от внешнего мира. Эта немая глубокая тьма срывала все оковы, ограничения, давая волю плоти, которой были чужды условности, которая не скрывала своих желаний, которая не врала, как не врали и наши закричавшие в унисон сердца…

Его губы соскользнули по моим щекам, подбородку, обожгли шею и вжались влажным и жадным поцелуем в ключицу, его рука прокралась под жилетку, нежно и властно стиснула грудь, дразня пальцами набухший сосок, а потом мучительно медленно поползла по животу, под юбку, к пылающему лону. Твердое, упругое давление на внутреннюю сторону бедра , и я потянулась к его ремню, освобождая… Последняя ветхая преграда между нами… Прижавшись щекой к его груди, растворяясь в этой ритмичной пульсации страсти, во влажном скольжении наших тел, в настойчивых толчках, резонирующих во мне спазмами полу-боли –полу-наслаждения – растворяясь в нем…Я плотно прижалась ртом к его плечу, сдерживая стон и рвущийся вскрик, ощутила солоноватый вкус его тела, его учащенное дыхание, обдававшее потоком тепла мою шею, плечо…

И словно сквозь сон, я подумала «Как странно, что это происходит именно здесь – в этой тесной яме, похожей на те, что вырывают под гробы. А ведь это миг рождения моей новой жизни…»

– Сани… Это ведь не было ошибкой? – спросила я потом, поглаживая его мягкие струящиеся волосы.

– Ты считаешь это ошибкой?

– Нет.

И мы еще долго лежали, прислушиваясь к неровному дыханию друг друга, и боясь произнести даже слово, которое может нечаянно разбить этот хрупкий волшебный момент. И рука, что обнимала меня, поглаживая плечи и спину, все еще дрожала, в страхе потерять. И разум был парализован – ни о чем не хотелось думать, ничего не хотелось менять… Просто – лежать так, вечно в нежном пленении его руки. И если бы только можно было остановить время, зафиксировать этот идеальный момент – момент рая , снизошедшего в кромешную теснину тьмы, и остаться в нем…

Но нет. Слово должно было вырваться, вопрос должен был быть задан, а решение – принято.

– Иден, значит ли это, что ты готова пойти со мной – быть вместе со мной до конца? – прошептал он, рассекая словами густой мрак, убивая идеальную тишину, пробуждая мои мысли…

До конца… До конца с ним… Конечно, он не знал, что это значило для меня – от чего я должна была отказаться, чем и кем пожертвовать, чтобы вступить на этот путь – быть с ним до конца… Господи, мог ли он просить меня об этом? Имел ли он на это право? Стал бы просить, если б знал?

– Да, – ответила я.

Да. Готова. Таким было мое решение…

До сих пор я пытаюсь понять, что заставило меня отказаться от 22 лет своей прежней жизни, ради человека, с которым была знакома всего несколько часов. Почему я столь поспешно и безрассудно отдала ему всю себя без остатка. Почему из-за него я отказалась от своих убеждений (если они у меня и были), от своей карьеры (она мне была обеспечена), от своего отца…

От СВОЕГО ОТЦА.

Молодость, наивность, идеализм -да, конечно, все это играло весомую роль – убедило меня в правильности сделанного шага, но что же было мотивом?…Может то, что этот человек осмелился просить у меня все и сразу. Все. Абсолютно все. Хотя мы были знакомы всего несколько часов… Но если бы он не спросил, разве я сама не пожертвовала бы ради него всем? Не переступила бы запретную черту?

Когда-то я слышала фразу: «Свобода существует лишь в добровольном выборе лучшего рабства». Знаю, Алессандро никогда бы с этим не согласился.

А я…?

Часть

2

I

– Эй, Минко, ты же не собираешься в очередной раз все это слушать? – раздался у него из-за спины задиристый голос Чаби, сопровождаемый шутливым тумаком.

Он даже подпрыгнул от неожиданности. Быстро заслонился рукой от новой попытки тыкнуть его под ребра, отскочил в сторону.

– А что? Твой дядька славно говорит. Смотри, эти деревенские аж дыханье затаили – слушают.

Парнишка равнодушно оглянул кучку местных, столпившихся возле площадки, на которой выступал товарищ Шбланке22
  Шбаланке [ʃɓalaŋˈke] и Хунахпу [hunaxˈpu] – (здесь и далее) Близнецы-герои в мифологии майя. Являются центральными фигурами повествования, включенного в колониальный документ Киче под названием Пополь Вух и составляющего древнейший миф майя. Близнецы Хунахпу и Шбаланке, также были идентифицированы в искусстве классических майя (200-900 гг. н.э.). Близнецы часто изображаются как взаимодополняющие силы – взаимодополняющие пары жизни и смерти, неба и земли, дня и ночи, Солнца и Луны.


[Закрыть], или Бланко33
  От испанского blanko – белый


[Закрыть], как его называли многие, или просто Лан, как его предпочитали называть некоторые, перевел взгляд на своего отца, стоявшего чуть поодаль вместе с остальными бойцами…

– Да, мой дядька мастак по части болтовни, – протянул Чабио, – Но ты же уже не какой-то деревенщина, Минко. Чего ты-то уши развесил?

– Такое ощущение, что тебе не нравится то, что он говорит, – заметил Аминьо.

Его друг скорчил унылую рожу, подернул плечом.

– Да, я даже не слушаю, что он там говорит. Его речь рассчитана на то, чтобы привлечь в наш отряд новых бойцов. А нам с тобой это зачем? Мы итак в команде. Пошли лучше походим, посмотрим, что у них тут есть интересного.

– Это захудалая нищая деревушка, Чаб. Что у них тут может быть интересного? – возразил он.

– По мне так все равно поинтереснее этого, – паренек небрежно кивнул на своего выступавшего дядю, чуть помедлил, еще раз мельком взглянув на отца, – Ладно, ты как хочешь, а я пошел отсюда, – и, произнеся это, быстрым шагом направился прочь от центральной улицы.

Поколебавшись несколько секунд, Аминьо все-таки пустился вслед за другом.

– Черт, Чаби, твой отец нам задаст трепку, когда увидит, что мы тут самовольно разгуливаем, – пробубнил он, нагоняя парнишку.

– Ты чего его так боишься? Он же только с виду и на словах грозный, а так еще ни разу никого не тронул… Ну, я имею ввиду из своих – враги не в счет.

– Что, и тебе ни разу в целях воспитания не выпорол?

– Нет, ни разу, – помотал головой Чаби.

– А наверное, стоило, – усмехнулся Аминьо.

– Зачем? Чтобы я стал таким же забитым, запуганным кутенком, как ты?

– Слушай, сопляк, ты язык попридержи! Не то от меня сейчас по роже схлопочешь!

– Ну, попробуй, ударь, – начал подзадоривать парнишка, сверкая в его сторону колкими чернющими глазами, – Ударь, покажи, на что способен! Что ты насупился, Минко? Ну, давай – бей! Я разрешаю!

– Я маленьких не бью, – ответил он холодно, и, как ему показалось, с достоинством. Вообще-то слово «маленький» в отношении Чабио было не совсем верно… Да, он был на пару лет младше, но ростом явно превосходил его на полголовы. В своего отца уродился – Командир Хунахпу тоже высоченный, как столб, хоть и индеец.

– Отговорка, Минко… Ты просто не любишь бить других, даже когда они этого заслуживают…Я маленький – ха! Что же ты тогда не давал отпор тому пьянчуге, который тебя гнобил? Мне кажется, ты примкнул к нашему отряду, только чтоб сбежать от него подальше.

– Этот, как ты выразился, пьянчуга был моим отцом. Я не мог поднять на него руку.

– Почему? Минко, Минко… Неужели ты не понимаешь? Все с этого и начинается: покорность, послушание, подчинение, рабство. Как ты можешь бороться за свободу в стране, если не сумел победить диктатуру в собственной семье? Мы ведь должны искоренять авторитаризм в любом его проявлении.

– О-о-о… Похоже, кто-то все-таки слушает речи своего дяди, хоть и воротит от них носик!– засмеялся Аминьо, прихватывая своего друга за этот самый «носик», чтоб сделать из него «сливу». Чаби ловко вывернулся, ощутимо долбанув его локтем по спине, а он – не будь растяпой – подставил подножку, и когда паренек рухнул на землю, навалился на него всем телом, схватив за грудки, встряхнул, и снова почувствовал крепкий удар кулаком в бок… ответил ему таким же ударом… Получил в глаз…

– Эй, мальчики, вы чего не поделили? – раздался над их головами приятный женский голос.

Они оба как по команде вскочили на ноги, уставившись на, откуда ни возьмись, возникшую Мадонну. Нет, не Мадонну, скорее Марию Магдалену, причем до знакомства с Христом… На вид ей было немного за тридцать, распущенные взбитые волосы черным облаком обрамляли ее красивое широкоскулое лицо с кроваво-алыми губами и фиалковым отливом век, гладкая бронзовая кожа сверкала маслянистыми росинками испарины, кричаще яркая одежда едва прикрывала и плотно обтягивала все прелести ее пышногрудой и крутобедренной фигуры с тонкой талией, туго обвитой слоями шелкового платка. Она быстро и как-то странно взглянула на Чаби, и тут же перевела взгляд на него, тая в медовой улыбке.

– Да так…ничего… – промямлил Аминьо, пытаясь хотя бы из вежливости, не глазеть на нее столь бесстыже.

Но, кажется, Магдалену подобное «глазенье» ничуть не стесняло, и когда он все-таки заставил себя потупить взгляд, она, напротив, поспешно обхватить его лицо горячими листиками своих ладоней, приподняла голову, провела пальцем по его разбитой брови.

– Ну, зачем же ты так своего друга? – обратилась она к Чаби, хотя сама продолжала смотреть на него… Еще раз нежно провела по ссадине, – Надо приложить что-нибудь холодное, чтобы не было отека, – проговорила она, – Подожди здесь, красавчик, я сейчас принесу.

С этими словами она развернулась и бегом припустилась в сторону реки.

– Ну и ну… – пробормотал он, глядя вслед убегающей женщине, потом многозначительно взглянул на Чаби. Тот стоял в метре от него: руки спрятаны в карманы брюк, пухленькие губы подернуты задумчивой ухмылкой, острые глазки сузились в лукавый прищур.

– Прости, я тебя, похоже, в неприглядном виде выставил, – вкрадчиво проговорил он, – Малость силы не рассчитал.

– Да ничего… Подумаешь, синячок.

– Надо заметить, дерешься ты как пташка, Минко, – продолжал Чаби, не меняя этого странного тона, – Мне вот интересно, с женщинами ты такой же робкий?… Ах да… Наверное, у тебя никогда раньше и не было женщин.

– Ты с чего это взял?! Были у меня женщины, – огрызнулся он.

– А вот и не было.

– Были.

– Не представляю.

– А ты представь.

– А ты покажи, – и еще сильнее скосив в ухмылке ротик, кивнул в сторону убежавшей Магдалины, – Она ничего… Очень миловидна и наверняка горяча. Да и на тебя запала.

– Она не в моем вкусе.

– Да ну!

– Старовата для меня.

– Да прям!

– И видно, что шалава.

– Ну и что?

– А то, что я так не хочу.

– Ты боишься.

– Кого? Ее? С чего бы?!

– Боишься, потому что женщин у тебя никогда не было.

– Ничего я не боюсь…

– Ты трус.

– А ты дурак!

– Если боишься ее закадрить, это сделаю я.

– Ты еще маленький.

– Сам ты еще маленький. И кое-что у тебя тоже маленькое, поэтому ты и робеешь.

– Сейчас снова у меня схлопочешь! – разозлился он. Чаби засмеялся. Он замахнулся, но тут же передумал. Опустил руку. – Ну ладно! Так и быть, – поддался он. Чаби выжидающе вскинул бровь. – Я тебе покажу! Смотри и набирайся опыту!

Чаби удовлетворенно кивнул.

Тем временем на горизонте опять показалась Магдалена: прекрасная, порочная и запыхавшаяся. В руках она несла гладкий влажный речной камешек. Гордой, степенной, полной достоинства походкой он двинулся навстречу женщине, встал рядом с ней почти вплотную.

– А тебе сильно досталось, милый, – промурлыкала она, прикладывая камешек к его глазу, – За что он тебя так?

– Мой друг, маленький невоспитанный наглец. Думает, раз он сын нашего Командира, то ему все можно. Я бы его проучил, да не люблю бить малолеток, а он этим пользуется.

– Какой нехороший! А ты, значит, расплачиваешься за свое благородство? Люблю благородных мужчин,– ее нежная горячая ладонь скользнула по его щеке. Он не упустил возможность прижаться к ней губами.

– У тебя красивые руки… такие заботливые…– прошептал он, – и глаза волшебные…

Она засмеялась.

– И мне нравится, как ты смеешься. Как тебя зовут?

– …Кармила.

– У тебя даже имя красивое…– улыбнулся он.

– А тебя как зовут, милый?

– Аминьо.

На секунду она обернулась, взглянула на Чаби и вздрогнула, словно ошпарившись о встречный взгляд.

– Кажется, нам стоит уединиться, Аминьо. Мне не нравится, как твой друг на нас смотрит.

– Не обращай на него внимания… – он обхватил ее за талию, прижал к себе, попробовал поцеловать… Она упрямо отвернула голову, подставляя его пылким губам свою тонкую шелковую шейку.

– Нет, не здесь… Пошли ко мне в дом…

– Хорошо, но сначала подари мне поцелуй…

– Ну…так и быть.

Он подумал, что сейчас она все поймет… Поймет, что он первый раз в жизни вот так по-настоящему целуется, и обсмеет его. И, боясь разоблачения, возможно, излишне грубо и настойчиво протиснул язык меж ее густонакрашенных губ…Почувствовал прогорклый привкус аннатовой44
  Аннато – тропический кустарник или небольшое дерево, из семян которого добывается натуральный краситель.


[Закрыть] помады и приторно-фруктовый аромат густой слюны…Подумал, что в этом есть что-то противное и в то же время притягательное…Будоражащее…Что-то способное вскипятить кровь и завладеть телом…Закрыл глаза, чтобы всецело отдаться этим неведомым доселе ощущениям…

– Баа! – чья-то рука вцепилась ему в плечо. Он даже подпрыгнул от неожиданности, вызвав этим взрывной смех подкравшегося к нему злопыхателя… Если это Чаби, то он все-таки сейчас даст ему прямо в зубы! Чихать на благородство! Наглец! Сжал руку в кулак, готовясь ударить с развороту, но… Этот грубый басистый гогот явно не мог принадлежать мальцу. А единственный человек из всей команды, который подчас доставал его еще хлеще, чем Чаби… Оглянулся. Да, он самый – Тобалио – гарифуна55
  Гари́фуна – народ на Карибском побережье Центральной Америки и на островах Карибского моря.


[Закрыть]. С ним вместе еще Фредо и Лукас: стоят, зажав ладонями булькающие изо ртов «хи-хи». А малец сидит все на том же месте, чуть поодаль, на заборе, крутит во рту сигарку, довольно наблюдая за напуганным и пойманным врасплох другом.

– Ну, ты даешь, Минко! – превозмогая гогот, заговорил Тобо, – Не ожидал от тебя такого! Прямо вылитый Дон Жуан! Сердце кровью обливается, что вынужден вас прерывать…Но, понимаешь, ребятам жутко обидно, что ты тут ловеласничаешь, пока все вкалывают как черти. Поэтому, сеньорита, – он уставился своими выпуклыми глазищами на Кармилу, – Боюсь, я должен увести от Вас этого любвеобильного бездельника!

– Очень жаль, – кокетливо улыбнулась она, – Быть может, вы сейчас рушите любовь всей его жизни, сеньоры.

– Это вряд ли. Вы не расстраивайтесь, сеньорита, но у нашего Аминьо, как у истинного патриота, есть только одна любовь – любовь к своей стране, и одна женщина – революция. И сейчас он пойдет и немного потрудится на ее благо, правда Минко?

– Тоб, а не пошел бы ты сам сейчас куда подальше, – процедил он сквозь зубы, чувствуя себя не только разоблаченным, но и опозоренным.

– Минко, не злись, – вмешался Лукас, – просто сейчас действительно не самое подходящее время. Нужно, чтоб ты помог потаскать провизию и загрузить лошадей.

Этот, в отличие от Тоба, всегда пытался смягчить обостренную ситуацию, быть чуть более тактичным и резонным, что неизбежно срабатывало.

– Ладно, Лук, я сейчас приду, вам помогу, – согласился он, – Только дайте мне сначала договорить с ней наедине.

– О! Так это оказывается, вы так разговаривали! А я, дурак, не понял! – снова загоготал Тобо, – Ну да, языками сцепились! Ха-ха! Простите, что перебили вашу милую «беседу»! – он артистично всплеснул руками.

– Отстань от него, Тоб, идем, – позвал Фернандо, – Минко, как договоришь, ждем тебя у центрального колодца, – И Чаби с собой захвати. А то, я погляжу, он тут скучает. Так пусть лучше тоже делом займется, – добавил он чуть раздраженнее, заметив сидящего на заборе мальца.

Когда они ушли, он снова посмотрел на Кармилу, коробясь и смущаясь от ее снисходительно нежной, но заметно погрустневшей улыбки:

– Прости. Видишь, они без меня справиться не могут. Придется помочь, – извинился он, скорчив кислую рожу.

– Ничего, милый. Я понимаю. Друзья, страна, революция… Тебе не до меня.

– Очень даже до тебя! Кармила, красавица…Давай…давай я приду к тебе завтра днем. Завтра нам никто не помешает. Все будут в лагере, а я к тебе приеду.

– Тебя не отпустят.

–…А я сбегу.

– Ведь, обманешь. Не сбежишь, и не придешь.

– Клянусь, что приду!

Она пристально вгляделась в его лицо, потом, тяжело вздохнув, снова за свое:

– Нет… нет. По глазам вижу, что обманываешь. Не станешь ты рисковать, и уж тем более не потащишься в такую даль из-за такой, как я. А жаль, ты мне так понравился…

– Да какая «даль», красавица? Тут всего-то, часа три на лошади, не больше. Только через горбатую гору перевалить и все – я тут – с тобой.

– Правда? – глазки вспыхнули трогательной надеждой.

– Ну, конечно! Завтра встретимся. Честное слово!

– Ну, смотри! Ловлю тебя на этом слове!

Он снова поцеловал ее, на сей раз поспешно, не по-настоящему : так просто чмокнул, – еще раз выкрикнув «Жди меня завтра!», побежал к Чаби.

– Что, Минко? Обломчик вышел? – злорадно посмеялся малец, не отрывая взгляда от устало прильнувшей к дереву фигурки Кармилы.

– А вот и нет! У меня с ней завтра свидание наедине, понял, малявка! – он шутливо щелкнул своего друга по кончику носа, – И целуется она просто офигенно! Так что, сам обломись! Хотя, тебе не понять – ты еще маленький.

Мальчишка недобро сверкнул на него вспыхнувшими угольками глаз, но промолчал.

– Завтра… завтра… Черт, мне уже не терпится! Аж горит все! Ну и женщина! А ты посмотри, какая фигура! И руки… Кожа шоколадом пахнет! Представляю, как завтра с ней…

Покосился на друга, а тот сидит мрачнее тучи. Ощущение такое, будто у него сейчас пар из ноздрей и ушей повалит.

– Ты как будто не рад за меня, Чаб? Скажи, что ты рад за меня!

В ответ тишина.

– Нет, серьезно, Чаб, мне даже не нужно учиться общаться с женщинами, потому что ты ведешь себя порой как баба. Вот чего ты вдруг обиделся, а?

Нет – бесполезно. Как воды в рот набрал.

– Ладно, не дуйся. Проехали с этой темой. Пошли, поможем ребятам загрузить провизию.

– Вот сам и иди, – процедил сквозь зубы малец.

– Фредо хочет, чтоб ты тоже присоединился.

– Мало ли, кто что хочет. Фредо мне не командир.

– Он – товарищ. Я думаю, это важнее.

Чаби недовольно сморщился.

– Товарищ… Вы – товарищи, сегодня ночью будете преспокойно дрыхнуть в теплых палатках, пока я буду прозябать на посту. Так что я имею полное право отдохнуть сейчас.

– Тебя отец часовым назначил? – изрядно удивился Аминьо. Раньше Командир Хунахпу поручал охрану лагеря либо Хосе, либо Иларио, либо Элчито… А теперь, значит, решил, что и его сын дорос до такой чести…

– А что? Это только ты меня считаешь малявкой и бабой.

– Чаб, да я же это так, в шутку ляпнул!

– Отвали! Давай, катись к своим товарищам, только оставь меня в покое!

– Ну, ладно…Как остынешь, приходи, – Аминьо дружески похлопал парнишку по плечу и направился в сторону колодца.

Дорос он, как же! Ни фига! Командир не видит этого, относится к нему, как ко взрослому, но Чаб все еще ребенок! Все эти перепады настроения: то хохочет и дурачится, а то губки надувает…Это возраст…То за своих готов и в огонь и в воду броситься, а то «пошли они все к черту»…Вот как сейчас. И с чего он вдруг обиделся? Вроде, даже повода не было…Хотя, наверное, он– Аминьо и сам был не лучше пару лет назад…А сейчас успокоился. Повзрослел. Научился сдерживать эмоции. Чаби тоже до этого дорастет, нужно потерпеть. Впрочем, он уже успел привыкнуть к этим его закидонам, почти не обращает на них внимания. Сейчас Чаб весь из себя, как мышь на крупу, а через час подойдет к нему и будет шутить и смеяться, как ни в чем не бывало. Уж кто-кто, а он не собирается на него обижаться, и на вопрос Фернандо: «А где же твой друг? Почему не помогает нам?» – спокойно ответит: «Я не разрешил. Ему ночью дежурить, пусть пока отдохнет».

Жители деревни оказались очень щедры– они погрузили чуть ли не целую повозку. Наверное, с час таскали ящики, набитые маисом, бидонами с молоком, тушками куриц. Один патриотично настроенный старичок даже живого барана подогнал, мол, последнее отдаю бравым борцам за свободу. Впрочем, после таких слов, они отказались забирать у него «последнее» и вернули перепуганное животное хозяину…Потом стали набирать воду из колодца.