Текст книги "Хорошие девочки плачут молча (СИ)"
Автор книги: Инесса Иванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Глава 9
Марго
Мы целовались долго, я почти потеряла счёт времени. Мне хотелось сначала поговорить с ним, объяснить, что всё это ничего не изменит, мы лишь будем сильнее тосковать друг по другу в разлуке.
Я буду тосковать.
Плакать и вспоминать. А потом ругать себя последними словами, что не нашла сил, чтобы остановить Михаила. Чтобы сказать, что я не могу быть его дольше, чем на одну ночь. Хотя одна ночь тоже значит очень многое, если она последняя.
Эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, пока я отвечала на жаркие поцелуи и наслаждалась его прикосновениями к моему телу. Я не смогла сказать «нет». Уступила права на своё тело и в эту минуту ни о чём не жалела.
Мне никогда не было ещё так сладко и одновременно мучительно горько, как в те мгновения, когда я отдавалась ему в темноте. Когда наши тела двигались в едином темпе, похожие на штормовые волны.
Они предвещают бурю, которая либо прибьёт нас друг к другу. сольёт в одно целое и закружит в смертельных объятиях, либо навсегда разъединит, разметает по странам и континентам. По разным жизням.
Разным судьбам.
– Я же говорил, что вернусь за тобой, – произнёс Михаил, когда мы оба обрели голос. И разум.
Лично мне выходить из эпицентра шторма никак не хотелось. Зачем? Чтобы по кругу обсуждать то, чего я не смогу изменить?
– Я не могу быть с тобой, – мягко отстранилась я и выскользнула из его объятий, поправив платье, которое теперь буду считать безнадёжно испорченным его присутствием.
И больше не стану надевать, сохраню, как воспоминание.
– Только не говори, что не любишь меня, ты сама в это не веришь. И я не верю тебе. оказывается, ты лгунья, Марго.
Михаил щёлкнул выключателем и подал мне руку, словно приглашал на танец или звал замуж. Я вложила свою ладонь в его, ощущая, как подрагивают мои пальцы.
– Я сегодня никуда не уйду. Останусь с тобой.
– Не уходи. Но это ничего не изменит.
– Хорошо, тогда, может, ты угостишь меня чаем и всё расскажешь?
Вот так просто. Он провёл рукой по моей щеке и прошёл к зеркалу в прихожей, чтобы заправить рубашку в брюки. Он хмурился, я не любила эту вертикальную морщинку на переносице, она означала, что её владелец попал в затруднительную ситуацию, и это его нервирует.
Заставляет принимать скоропалительные решения и проявлять эмоции на людях. Разрушает так тщательно выстроенный образ рассудительного человека, руководствующегося исключительно логикой.
Он прав, надо успокоиться и сесть за стол переговоров. Или хотя бы притвориться, что я буду слушать его доводы и раздумывать над ними.
На кухне я щёлкнула кнопку электрического чайника и достала чашки. Я ещё помнила и вряд ли когда забуду, какой сорт зелёного чая он предпочитает. И всегда покупала именно его, словно знала, что этот день настанет. Надеялась? Быть может.
Я делала всё механически, нарочито медленно, угадывая, что Михаил не станет меня прерывать. Даст мне время остыть. И подумать.
Надо бы сходить в душ, но сейчас я решила этого не делать, потому что там мы станем ещё ближе, вернёмся в пору тайных любовников, и от моей сегодняшней решимости, выпестованной долгими месяцами ожидания этой встречи, не останется и следа.
Я ещё пыталась удержаться в рамках своего решения. потому что оно единственно правильное.
И всё же время нашего разговора настало. Михаил неожиданно появился на кухне, подошёл сзади и принял из моих рук поднос с чашками и сахарницей.
Я торопливо рыбкой выскользнула из-под его рук и первой прошла в гостиную моей маленькой уютной квартирки, которую я снимала неподалёку от работы.
За несколько месяцев, что я здесь живу, так и не распаковала часть вещей. Михаил тоже это отметил, я видела его взгляд, брошенный на коробки, сложенные в одном из углов гостиной. Я специально не стала их убирать с глаз, чтобы в скором времени с ними разобраться.
– Значит так, Марго, я завтра вернусь в Москву и вечером улечу в Прагу. Через месяц, может, к середине июля, я вернусь за тобой и увезу с собой. Как и планировал.
– У меня поменялись планы, – мягко возразила я, помешивая ложечкой сахар в чашке и не поднимая глаз на мужчину, перед которым я не только трепетала, но и которого любила всей душой.
Он специально сел поодаль, в кресло, стоящее спинкой к окну, чтобы на его лицо падала тень, а моё было предельно освещено.
– Что именно поменялось?
– Я не смогу иметь детей, – выдохнула я, сжимая в руках горячую чашку и почти не чувствуя, как она обжигает пальцы. – Никогда.
– И что?
Его вопрос заставил меня пристально посмотреть в глаза. Неужели он думает, что я не знаю, как он мечтает о сыне?
– Только не говори, что мы будем пытаться или усыновим ребёнка. Я не хочу ни того ни другого.
Вот и всё. Я сказала главное. Дальше должно быть проще. Должно быть.
– И не собираюсь. Это не имеет значения, Марго.
– Правда? – вспыхнула я и громко поставила чашку обратно на поднос. – А для меня имеет.
Он встал и подошёл ко мне. Я вся сжалась в предчувствии его прикосновения. Ещё немного, и я заплачу, а это недопустимо.
Стану слабой, соглашусь со всем, а потом буду корить себя за слабохарактерность.
Почему всё так сложно и одновременно просто? Почему Михаил не бросил меня и не ушёл молча, тогда бы я могла сохранить остатки гордости.
Он заставил меня встать и обнял. Говорил долго, я давно не слышала от него такой проникновенной речи в свой адрес.
Для работы – пожалуйста, а в личных делах он предпочитал действовать, а не объяснять и обещать.
– Нет, – шептала я, заключённая в его объятия. И не верила своим словам. – Ты говоришь это сейчас, а пожалеешь потом. Этот момент настанет, и я прокляну себя за то, что уступила тебе.
– Никто не знает, что будет потом. Скажи мне правду, что случилось? – спрашивал Михаил снова и снова, но я упорствовала в молчании.
Лишь глубокой ночью, проведя всё отпущенное на краткую встречу время в его объятиях, проснулась со слезами и криком. Мне впервые за эти месяцы, прошедшие с потери ребёнка, приснился кошмар. Что я снова забеременела и снова потеряла свой шанс.
Я плакала, а Михаил гладил мои волосы и крепко прижимал к себе, пока я не рассказала ему всё. Возвращаться в прошлое было больно, но ещё больнее было сейчас смолчать и, переживая этот сон, не упомянуть о событиях недавнего прошлого.
– Почему ты мне не сказала? – спустя какое-то время, закурив и опрокинув бокал виски. – Могла бы позвонить для приличия.
Это был сарказм, я его заслужила. Надо было сказать, но…
– Было не до этого, – с обидой ответила я, и он замолчал, поймав мой взгляд.
До утра мы не спали, всё говорили и говорили о прошлом. Не о будущем. Но, провожая меня на работу, Михаил задержал мою руку в своей и глядя в глаза, твёрдо сказал:
– У тебя месяц чтобы поговорить с отцом. Или я увезу тебя без этого разговора. И я не шучу, Марго, я всё равно увезу тебя, даже если ты сбежишь в Замбези. У меня и там есть свои люди.
– Теперь я знаю, куда точно не следует сбегать, – улыбнулась я и, встав на цыпочки, поцеловала его в щёку.
И ушла, обернувшись напоследок, помахав рукой с улыбкой, словно сама верила, что смогу с ним уехать. И попробовать всё сначала.
* * *
Марго
– Я скоро приеду, – позвонил мне Михаил в начале июля. – Собрала вещи?
– Ты не передумал? – улыбнулась я как бы в шутку, а у самой защемило сердце. Я ведь всё откладывала разговор с отцом, надеясь и одновременно безумно боясь, что мой любимый передумает.
Несколько недель после той нашей встречи я жила воспоминанием о ней. Искренне надеялась, что Михаил одумается и откажется от идеи соединить наши жизни.
Я бы пошла за ним на край света, я видела в его глазах желание уберечь меня от всего мира, но боялась, что со временем всё это пройдёт.
Сменится сначала на жалость без любви, потом на равнодушие, к которому будет примешиваться раздражение. И в итоге всё скатится к глухой ненависти.
Постепенное умирание любви страшнее самого болезненного разрыва отношений.
Я бы просто не пережила этого личного ада, когда понимаешь, что ничего уже не изменить, что теперь остаётся только принять ситуацию и понуро уйти в пустоту, чтобы не мешать любимому. Больше не мешать.
Я не раз пыталась донести это до Михаила, но он лишь отмахивался от моих умозаключений.
– Я сказал, что хочу видеть тебя своей женой, значит, хочу. Я ещё никому не делал предложения так настойчиво, и никто так упорно не увиливал от прямого ответа.
Он ставил мне это в вину, как бы намекая, что я просто ищу повод отделаться от него. Эх, если бы он понимал меня, знал и чувствовал всю боль, которая не покинула моё тело полностью, не вышло вместе с ребёнком, а просто спряталось глубоко внутри!
Если бы испытал хотя бы толику той липкой паутины беспомощности, в которой я барахталась до сих пор, он бы не упрекал меня за сомнения.
И всё же надо было выбирать сторону. И я решилась.
Пусть так, пусть я не раз об этом пожалею, но сдамся на милость судьбы. Выберу жизнь. Любовь. Радость.
Я написала заявление на увольнение и начала паковать чемоданы, радуясь, что так и не распаковала некоторые вещи. Будто знала или надеялась, что Миша меня найдёт в серой тоске и увезёт с собой.
Туда, где голубое небо и сверкает радуга.
Отец позвонил через день после того, как в отделе стало известно, что я их покидаю.
– Ты решила вернуться? – спросил он как бы между фраз «рад тебя слышать!» и «всё ли хорошо?».
– Да, – ответила я. – Завтра приеду, хочу повидаться.
Разговор, который нам предстоит, лучше вести с глазу на глаз. Вечером.
– Буду к ужину. Скажи кухарке, чтобы приготовила гуся.
Отец ничего не ответил. Думаю, он уже подозревал, что причина для моего отъезда из Тулы довольно веская. И что лучше её услышать из первых уст.
Вечером я была в Москве и сидела в нашей столовой, как будто не было ни смерти мамы, ни моей внезапно нашедшей отклик любви, ни потери ребёнка, ни бегства. Ничего не было, и всё ещё впереди.
– Ты почти ничего не ешь, – укоризненно заметил отец и посмотрел с такой теплотой, что у меня перехватило дыхание.
Я словно почувствовала, как мама села справа от меня, где всегда было её место. Она обычно сидела молча, но её присутствие уже придавало ужину торжественность званого вечера.
Мама, если бы узнала, что я сейчас собираюсь сказать, непременно накрыла бы своей ладонью мою и приложила указательный палец к губам в знак молчания.
«Не стоит говорить плохие новости за ужином. Это отравит весь вечер и тебе, и тому, кому ты их принесла», – учила меня она, а я всегда старалась быть прилежной ученицей, заслуживающей её похвалу.
Родители любили друг друга так деликатно и в то же время преданно, что в юности я считала их отношения идеальной, трепетной любовью. Ссоры между ними, конечно, случались, но никто и никогда не опускался до оскорблений. И меня они оба холили и берегли.
Мне нечего было рассказать психотерапевту, тут уж шутка попала в молоко. И вот сейчас я должна выбрать: быть и дальше удобной, достойной дочерью или уйти за любовью.
– Всё очень вкусно, папа! – улыбнулась я, попробовав десерт. Панакотта. Отец не забыл, что я люблю именно её. – Мне надо с тобой поговорить.
– Ну наконец-то! А то я думал, ты и сама не знаешь, зачем решила вернуться.
Он был серьёзен, но тревогу, залёгшею в уголках его глаз, я угадывала почти интуитивно.
– Ты не рад?
– Смотря в чём причина, – он вытер рот салфеткой и встал, бросив её на стол.
Я почувствовала, как у меня вспотели ладони, но выбор давно сделала. Я не боялась реакции отца, угадывала, что она будет бурной, что услышу много обвинений, пренебрежительно брошенных в лицо. Меня страшили не они, а та правда или её иллюзия, которую он может сказать.
Михаил тебя просто использует. Или жалеет, что для меня было бы ещё хуже.
– Я не останусь на ночь, – сказала я сразу, как только мы оказались в его кабинете.
– Я уже понял, ты не принесла вещи.
Мамин портрет висел справа над столом. Она была изображена незадолго до болезни. Ещё цветущая, полная достоинства и сдержанной грации, смотрит как бы с укоризной, но мне хочется верить, что она бы меня поняла.
– Вот как значит, – в этой фразе сквозило разочарование. Папа всегда подозревал, что я не дотягиваю до светлого образа мамы.
А когда ожидаешь определённого поведения от близкого, он всегда рано или поздно оправдывает это ожидание.
– Через два дня я улетаю в Прагу. К Михаилу. Мы решили быть вместе, – произнесла я медленно, но в конце фразы скомкала слова. Плохо, но терпимо. Имею же я право нервничать!
Отец молчал. Сидел, откинувшись в кресле, и смотря на меня так холодно, что по спине пробежали мурашки. Мне вдруг захотелось обхватить себя руками и опустить голову. Но я не сделала ни того ни другого.
Я всё-таки была хорошей ученицей своих родителей. Бьют тебя – сделай вид, что тебе смешно, обливают презрением – прими равнодушный вид.
Эти уроки пошли на пользу. Я почти бессознательно, инстинктивно спокойно выдержала его взгляд, не спеша оправдываться. Стояла, скрестив руки на груди, и смотрела в глаза, не опуская подбородка.
Не свысока, но и не прося о милости или понимании. Я ставила его перед фактом и могла лишь надеяться, что отец сможет с ним смириться. Пусть и не сейчас.
– Уверена в своём решении? – спросил он через пару минут, показавшихся мне вечностью.
– Да, – ответила я не раздумывая.
– Я не приму этого брака, Марго. Никогда. Можешь не трудиться и ничего мне не объяснять!
Он потерял ко мне интерес и уткнулся в раскрытый ноут. Это означало только одно: разговор окончен. Если сейчас ты выйдешь из этой двери – назад не вернёшься.
Первым побуждением было закричать, хлопнуть по столу, схватить ноут и вышвырнуть его в окно, разбив стекло, но я быстро взяла себя в руки. Зачем что-то доказывать? Сейчас он меня не услышит. И не захочет понять.
Наталкиваться на нотации или лекцию о том, как должна вести себя послушная дочь – нет, увольте. Наверное, он считал меня неблагодарной, думающей только о том, что у меня между ног, пусть так! Я пожалею, если сейчас не уйду.
Уже на пороге я не выдержала и оглянулась. Наши взгляды встретились.
– Ты ведёшь себя как тряпка! Плохо же мы тебя воспитали!
– Только не надо говорить «видела бы тебя сейчас мать». Она не видит. Но она бы меня поняла.
Я почувствовала, как к горлу подкатил ком, и поняла, что ещё немного, и я примусь умолять отца не отворачиваться от меня. Пусть не общается с ним, зачем вычёркивать меня из своей жизни?!
Но что-то в выражении его глаз останавливало, заставляло отказаться от слов. Поздно. Не поймёт. Не сейчас.
– Ты будешь препятствовать моему отъезду из страны? – лишь спросила я, комкая в руках тонкий ремешок сумочки.
Уходить не хотелось, только не так. Блин, ну я ведь его единственная дочь! Да, он зол на меня и на себя за то, что недоглядел. Зол, потому что знает, сколько я перенесла за последние месяцы и винит в этом Михаила.
Он тогда сказал, что отомстит за мои слёзы, но ведь никто в них не виноват. Может быть, немного моей вины и есть, но больше ничьей!
– Нет, – он снова уткнулся в монитор и махнул рукой.
Так по обыденному, словно мы прощались на ночь или на день.
Я повернулась и вышла, бросив через плечо, что люблю его.
Расплакалась я, только выйдя на улицу. Но не так, как плачут дети, вынужденные уехать из родительского дома на каникулы, а так, как плачут взрослые, когда покидают опустевшее гнездо. Когда понимают, что за спиной не осталось целых мостов, есть только дорога вперёд.
Идти по ней необходимо, но страшно, то теперь ты оказался человеком, которому некуда вернуться.
Отец простит, так бы мне сказали знакомые, если бы узнали об этом случае. Но я знала: нет, не простит. Для него это предательство. Я не просто выбрала не того человека, я отдала себя тому, кто причинил ему боль.
Что ж, пусть так. Я справлюсь. И не только с этим.
Неужели я нахожусь в двух шагах от счастья быть вместе с тем, кого выбрало сердце?
Я не знаю, как сложится моя жизнь с ним, но хочу пройти рядом с Михаилом хотя бы небольшой участок пути.
Глава 10
Михаил
– А может, мы всё-таки не будем? – спрашивала Марго снова и снова и с тёплой улыбкой заглядывала в глаза. – Зачем всё портить? Нам и так хорошо вместе.
Она бы хотела оставить всё как есть. Я понимал, почему, но в душе оставалось сомнение: уж не оставляла ли она себе путь отхода? С тех пор как Марго попыталась от меня сбежать, я всё время испытывал страх, что она исчезнет снова.
Выйдет из дома и испарится, смешается с тысячами других граждан, спешащих по своим делам, и я больше никогда не увижу, как она идёт мне навстречу, торопится и одновременно не позволяет себе прибавить шаг.
Как переодевается, когда думает, что я её не вижу. Как улыбается, когда я возвращаюсь с работы и как целует, когда мы прощаемся на пару часов.
Улыбка Марго обозначена лишь кончиками губ, как Джоконда.
– Никаких «просто поживём», – ответил я в который раз и надел перчатки.
Потом посмотрел на Марго и потянулся к её губам, чтобы поцеловать.
Она засмеялась, негромко, но так, что мне расхотелось куда-то уходить. Сгрести бы её в охапку, прижать к стене и заставить признать мою правоту. Моё право на неё.
Абсолютное и непоколебимое.
Я любил в ней отсутствие жеманства, её утончённую сдержанность на людях и полное подчинение, когда мы оставались наедине.
Даже в момент наивысшего наслаждения, даже когда она вела любовную партию, я знал: Марго принадлежит мне. Но хотел, чтобы она признала это официально и сдалась.
Перестала мучиться сомнениями, перестала считать дни в календаре, а потом плакать в ванне, думая, что я ушёл на работу. Мы жили вместе уже три месяца, срок, который Марго выторговала у меня на раздумье, истекал.
Я не сомневался, что она любит меня, но отчаянно, как маленький ребёнок, боялся, что однажды она снова исчезнет из моей жизни. Захочет принести себя в жертву или уедет в Тибет молиться и любить других – это неважно.
– Давай сюда паспорт, – в этот раз я буду непреклонен. – Ты обещала. Или раздумала?
– Что раздумала? – Марго опустила голову и, заправив прядь волос за ухо, посмотрела на меня исподлобья. – Ты сам-то подумал о том, о чём я тебя просила?
– Нет, – честно признался я. Конечно, чёрт возьми, нет! – И не собираюсь!
Я сделал шаг навстречу и обхватил руками её лицо, такое милое и родное, я не понимал, когда кто-то говорил, что Марго некрасива, у этих особей просто не было вкуса. Она утончённа и сейчас находилась в шаге от того, чтобы дать согласие.
Никогда не подумал, что буду так страстно и упорно домогаться от женщины пресловутого «да»!
– Тебе надо спешить, машина ждёт, – шептала она.
– Посмотри на меня! Посмотри!
Я понимал, что если добьюсь её согласия, она прекратит сомневаться. Не во мне, но в своей способности сделать меня счастливым.
– Скажи, и я уйду!
– Ты же знаешь, что я согласна, —пробормотала она смущаясь. – Но не хочу, слышишь, не приемлю твоей жалости! Мне она не нужна. Это кандалы, я не выдержу носить их всю жизнь.
– Тш-ш!
Я приблизил своё лицо к её и поцеловал. Медленно, будто у нас впереди была вечность. Чувствовал под пальцами биение её жилки на шее и не собирался никуда её отпускать. Никогда.
Мы поженились в посольстве спустя пару недель. Это была последняя моя уступка, недолгая отсрочка, и Марго сдалась. Она настояла на том, чтобы платье было простым, а церемония скромной.
Я знал, что она не раз звонила отцу, чтобы сказать, что выходит замуж. Наверное, надеялась, что он приедет, но этого не случилось.
– Ты чувствуешь свою вину перед ним? – спросил я её вечером того же дня, когда закончился праздничный фуршет.
Мы всё ещё танцевали под музыку медляка, и я чувствовал, как она обмякла в моих руках.
– Нет, я поступила правильно. Но мне больно, что мама так долго приносила свои интересы в его пользу, а он со мной так не захотел. Решил, что я тоже подниму упавшее знамя и гордо понесу его впереди всех.
Больше мы ни о ком не говорили. Весь мир исчез, остались мы вдвоём и наши сиюминутные желания.
Я честно не думал о детях, боялся даже упоминать о чужих отпрысках коллег, чтобы не травмировать Марго, но она вскоре сказала мне, что это совсем необязательно.
Тема была закрыта.
Время шло и бежало, мы по-прежнему жили в Праге, мой контракт продлился, чему я втайне был очень рад. Не из-за того, что хотел держать Марго подальше от Старицкого, а потому что здесь она успокоилась душой.
В Европе никто не лез с расспросами о том, когда же мы позаботимся о продлении рода. Никто не считал это обязательным условием существования семьи.
Будто два человека не могут быть вместе просто потому, что этого хотят. Я желал видеть Марго моей женой, а не сожительницей. Не хотел, чтобы у неё возникло даже мысли, что она для меня временный вариант.
И понимал, что Старицкий не и тех людей, которые со временем смиряются с противной им ситуацией. И всё же, когда Марго заговорила о поездке в Москву, я поддержал её.
А потом у неё состоялся неприятный телефонный разговор, и наши планы снова поменялись. Я не лез к ней в душу, Марго, как и я, была закрытой системой, не терпящей неосторожного вмешательства.
Лишь сказал, что если ей нужна моя помощь и поддержка, то всегда её окажу.
Она положила голову мне на колени, я осторожно гладил её тонкие, шелковистые волосы, и мы оба молчали. Нам было хорошо даже в такие душевно-сложные минуты.
Так прошло четыре года. Четыре года безусловной любви и взаимопонимания. Мы обзавелись собственной квартирой, и всё шло так, как не могло быть лучше.
Я давно успокоился и даже не думал о том, что вскоре на нашем безоблачном горизонте семейной жизни появятся грозовые тучи.
Однажды летом после возвращения из отпуска Марго изменилась. Каюсь, я не сразу заметил эти изменения: она ходила на работу, улыбалась, всё так же смешно морщила лоб, но по ночам всё чаще сидела на кухне, уставившись в одну точку.
Я списывал всё на тоску по отцу и сам в который раз предложил позвонить ему или приехать, завалится на порог, грозя оказаться выдворенным, но зато поговорить и сказать, что пора им обоим перестать делать вид, что они существуют в параллельных вселенных.
– Нет. Может, позже. Я что-то после отпуска никак не войду в рабочую колею, – отмахивалась Марго, но я видел в уголках её глаз какую-то тайну.
За всё время нашего знакомства я научился безошибочно определять её настроение, малейшие оттенки неудовольствия или печали. Сейчас Марго что-то тревожило, но настаивать было бесполезно.
И я решил дать ей время созреть для разговора. Но дальше всё было только хуже.
* * *
Марго
– Папа? – я держала телефон у уха и боялась дышать. На том конце трубки насуплено молчали. – Мне очень надо с тобой поговорить.
– О чём? – наконец устало спросил отец.
И я была безумно рада слышать его голос. Родной, суровый. Именно сейчас, когда я должна была кому-то рассказать всё то, что хранила в тайне последние недели.
– Мне кажется, у меня тоже самое, что и у мамы.
Нет, это неправильно. Я не должна была говорить этого сейчас, по уму, надо приехать в Москву, сделать вид, что просто соскучилась, а потом, помирившись, начать этот разговор.
Но я струсила, не могла больше носить в себе эти подозрения. Не могла делать вид, что всё в порядке.
Михаил уже стал странно смотреть на меня и всё чаще уговаривать сходить к врачу, а я устала отнекиваться и откладывать это на потом. Тянуть время для меня казалось настоятельной необходимостью.
Это успокаивало, дарило иллюзию, что всё в порядке. Что если закрыть глаза, то проблёма отступит, и я ещё некоторое время поживу спокойно.
– Ты обследовалась? – в его голосе слышалось напряжение. И злость. Я понимала и предчувствовала все его обвинения, но они не изменят моего решения.
– Нет. Здесь я к врачу не пойду.
– Почему? Это слишком дорого для него? Он экономит на моей дочери? Так я и знал!
– Папа, перестань.! Ты сам знаешь, дело не в этом, – я говорила задыхаясь. В груди всё свистело и клокотало, как у чахоточной. Только в моём случае во рту была не кровь, а слёзы. – Я не хочу, чтобы Миша знал. По крайней мере, пока.
На той стороне снова повисла гнетущая тишина. Я знала, какой удар причиняю отцу даже одним своим предположением, это заставляет его заново пережить смерть моей мамы, но мне была необходима поддержка! И наше примирение, которое теперь просто неизбежно.
– Тогда приезжай в ближайшие дни. Скажи, что едешь ко мне поговорить. Соври, ты это умеешь.
– Да, это я умею. До встречи! – я не могла не ответить на его усмешку своей. И повесила трубку.
Лёд между нами начал таять, это было настолько же важно для меня, как и моё здоровье. Теперь дело за малым, поговорить с Мишей.
* * *
– Я сегодня позвонила отцу, – начала я разговор за ужином, который приготовила самолично. Здесь это было почти непринято, если двое работали, то обычно шли после трудного дня перекусить в кафе или ресторанчик.
И меня это более чем устраивало. Готовить я не любила, да особо и не умела. Но сегодня собственноручно, в третий раз в жизни, приготовила «Цезарь», греческий салат и достала белого вина.
На красное я и смотреть не могла. Оно своим видом напоминало кровь.
– А я всё гадал, к чему это пиршество?
– Ты мне льстишь, два салата и горячее – это далеко не пиршество. Я на них весь выходной потратила! – я улыбнулась, и Михаил, видя это, накрыл мою ладонь, лежащую на столе, своей.
– Я очень рад, что ты сегодня в настроении. Что с тобой происходит, скажи!
– Ничего, я просто хотела побыть с тобой наедине.
Как только я увидела тревогу в его взгляде, меня снова вернуло на грешную землю. И желание веселиться, сидеть за столом и говорить о пустяках, испарилось. Болезнь словно стала за моим плечом и похлопала по спине.
«Я здесь, не надо обо мне забывать».
И хотя я ни в чём не была уверена окончательно, снова скисла. Два раза в месяц месячные идти не могут, а между ними истечение крови, пусть и в малом количестве, и вовсе не признак здоровья. У моей матери было так же.
Она верила, что ранняя стадия и деньги – гарант её выздоровления. Но не сложилось.
А сейчас я хотела всеми силами отдалить момент окончательного диагноза. Цеплялась за неведение и считала, что чем позже узнаю, тем легче будет примериться с концом. В лечение я не верила.
Мало того, что я уступила Мише и вышла за него замуж, зная о своём бесплодии, так ещё и обреку его на долгие бдения у моей постели.
Я была практична и жестока к самой себе: здоровый не должен и не может спокойно смотреть на безнадёжно больного. Я не хотела жалости от мужа из-за невозможности родить ребёнка, тем более я не потерплю её в случае моей болезни.
– И что сказал твой отец? – нарушил молчание Михаил. – Что ты со мной несчастна? Это правда, Марго? Ты жалеешь, что вышла за меня замуж?
– Нет, – ответила я быстро, но вышла как-то неуверенно.
Я жалела, но не по причине моей нелюбви, а наоборот.
– Что с тобой происходит? Не хочешь поговорить об этом? Я не могу играть в угадайку.
Он спросил мягко, я чуть не расплакалась, но это бы означало, что я окажусь в его объятиях и вместо любви мы целую ночь проговорим о моих проблемах. Снова проклятая жалость! Она всегда примешивалась в наш союз. С самого начала, когда Михаил подарил мне бабочку.
Я всегда был источником проблем, а он меня выручал, говорил, что со всем разберётся. Наверное, и полюбил за мою зависимость.
– Не хочу. Ничего такого. Я просто позвонила отцу, и он в очередной раз сказал, что я разочаровала его. Это больно слышать. Но я уже пережила эту боль. Я рада, что мы вместе.
– Так почему ты в последнее время плачешь по ночам в ванной? Думаешь я не слышу? Похудела, осунулась? Может, покажешься врачу?
Я поставила бокал на стол и отодвинула тарелку.
– Незачем. Знаешь, я в последний месяц… Появились определённые признаки, что я беременна. Я знаю, что говорят врачи. И здесь, и там, в Москве. Но у меня увеличилась грудь, была задержка, и я…надеялась. А потом всё прекратилось. Но я почти поверила, что могу быть беременной. Глупая, конечно. Чудес не бывает.
Я врала виртуозно. И кривила губы, и прятала глаза. Отец прав, с каждым разом мне это удавалось всё легче. И сейчас, если можно так выразиться, это была ложь во спасение.
Миша подошёл ко мне и взял за руку. Заставил встать и посмотреть в глаза:
– Я люблю тебя, Марго. И если бы я хотел детей, то, уверяю, они бы у меня были. Но мне нужна ты, пойми это уже и не терзайся. Не плачь, иначе я всё брошу и отправлю тебя в санаторий. И сам поеду! Кстати, это хорошая идея. Мы здесь уже четыре года, а всё ещё не были в Карловых Варах. Давай съездим.
– Давай, – с готовностью согласилась я и снова улыбнулась.
Когда он был так близко, так смотрел на меня, я была готова на всё. Поехать хоть на Луну.
– Отлично, я куплю путёвки и через в пятницу вечером уедем.
– В эту? – ахнула я. – Но как же твоя работа?
– Я всё улажу, – прошептал он, наклонившись к моим губам.
И я забыла о тревогах. Сказка продолжалась, можно было отложить всё остальное на потом.
Шанс побыть вместе с мужем я упустить не могла, потому что если мои подозрения подтвердятся, мы больше не сможем быть вместе.
Я исчезну под любым предлогом. Отец поможет мне в этом.
Но это будет потом. Сейчас я принадлежу Михаилу, а он мне. И никакая сила не вырвет нас из объятий друг друга в ближайшую неделю.
