Текст книги "Шестиглавый Айдахар"

Автор книги: Ильяс Есенберлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Улакши опустил голову. Бату усмехнулся:

– Зачем прячешь глаза? Или ты вспомнил о том, что ответил на эту мудрость деда Букенжи-кази?

Мальчик кивнул.

В Золотой Орде все знали эту историю. В год, когда тумены монголов впервые пришли в Хорасан, к ним в плен попал кази[6]6
  Кази – духовное лицо у мусульман, судья.


[Закрыть] Бахиддин Букенжи. Чингиз-хан, пораженный широтой его знаний, даровал ему жизнь и оставил подле себя. Он любил слушать рассказы кази об обычаях и нравах в различных странах. Однажды Потрясатель вселенной сказал своим друзьям: «Я вырезал много народов, поэтому и прославился на весь мир. Слава моя возрастет еще больше, если я не оставлю в живых никого».

Кази, услышав эти слова, попросил: «Великий хан, если вы подарите мне жизнь, я посмею возразить вам».

У Чингиз-хана было хорошее настроение, и он пообещал не казнить Букенжи.

«Великий хан! – сказал кази. – Если вы и ваше войско уничтожат все народы, то кто же будет прославлять ваше имя?»

Чингиз-хан уставился на Букенжи неподвижными холодными глазами и вдруг засмеялся: «Я завоевал пока только полмира, и еще остались те, кто будет меня славить».

– Дед мой был мудр, – сказал Бату. – Он всегда хорошо знал то, о чем говорил. К завоеванным им землям я присоединил новые, но и я не смог истребить все народы. И на вашу долю хватит дальних походов и кровавых битв.

– Отец, но и ты не всегда и не все делал так, как завещал Чингиз-хан.

– Да. – сказал Бату. – Не все. Я не дарил никому из друзей своих жен. В этом Бату-хан не смог стать таким, каким был его великий дед…

В свое время Потрясатель вселенной покорил два рода – меркит и найман. Предводители этих родов были обезглавлены. Печальной участи избежали только кереи. Их властитель Жаха-Гамбу отдал Чингиз-хану в жены свою красавицу дочь Ибахан-бегим. Табуны лошадей, караваны с дорогими шелками, золотой и серебряной посудой и двести рабов прибыли вместе с ней в ставку Чингиз-хана. Казалось бы, заключен прочный и долгий мир. Но Жаха-Гамбу нужна была только передышка, и прошло совсем немного времени, как он выступил против монголов. Преданный Чингиз-хану нойон Журшатай обманом завлек его в ловушку и отрубил изменнику голову. Он же помог разгромить кереев и в битве с ними спас великому Чингиз-хану жизнь, прикрыв его собственным телом.

Чингиз-хан остался доволен поступком Журшатая и подарил ему свою жену Ибахан-бегим. При этом он сказал: «Если напал враг – встреть его, вырыв яму. Если рядом с тобой друг – не пожалей для него куска мяса из своего тела».

Именно об этом думали сейчас отец и сын.

Улакши упрямо тряхнул головой.

– Наш великий предок дарил жен не только тем, кому был обязан жизнью. Ведь Кактай-нойон не совершил того, что совершил Журшатай?

– Да. И такое случалось. Твой предок был властителем вселенной, и потому любой проступок украшал его. Я знаю об этом случае… Дело было так. Во время борьбы с родами керей и тайжигут Кактай-нойон перешел на сторону Чингиз-хана. Больше за ним не было никаких заслуг. Даже в битве с Ван-ханом, когда мой дед обратился к нему за советом, он промолчал, поглаживая гриву своего коня. Вот и все достоинства этого человека.

Но вскоре Чингиз-хану приснился страшный сон, будто тело его обвила огромная пятнистая змея. Змея сказала человеческим голосом: «Если не отдашь жену – проглочу».

Чингиз-хан верил шаманам и знахарям и умел толковать сны. Утром он увидел, что рядом с ним лежит прекрасная, как лебедь, Абике-бегим. Совсем недавно сделал он ее своей женой. Хан разбудил ее. «С тех пор как я взял тебя в жены, душа моя пребывала в покое и радости. Но ты не должна обижаться. Я увидел плохой сон и обязан тебя кому-нибудь отдать».

Абике-бегим знала – хан ничего не повторяет дважды. Опечаленная, она сказала: «Пусть будет так, как велишь ты. Пусть радость проведенных вместе дней останется с нами. Позволь мне взять с собой только золотую чашу, из которой я пью кумыс, и преданную мне служанку по имени Конатай».

Чингиз-хан согласился и позвал стражу.

«Кто сегодня несет караул?» – спросил он.

«Я», – ответил Кактай-нойон.

«Свою жену, Абике-бегим, я дарю тебе».

Нойона слова эти бросили в дрожь.

«Не бойся, – властно сказал Чингиз-хан. – Я говорю всего один раз, и всегда правду».

Повинуясь властному взгляду хана, Абике-бегим перебросила косы на грудь. Так уж было заведено у монголов, что, когда женщина выходила замуж, она делила свои волосы на две равные части. Это означало, что отныне половина ее жизни принадлежит мужу. Если же женщина поступала так, как это сделала сейчас Абике-бегим, она навсегда расставалась со своим любимым.

– Наш бесстрашный предок боялся плохих снов… Странно… Ни разу не дрогнув, он завоевал полмира.

Бату-хан печально покачал головой:

– Как мало ты еще понимаешь, сын. Если у человека впереди большая цель, то в молодости он не думает о смерти. Когда же наконец исполняется его мечта, а у порога стоит старость – для человека становится бесценным каждый оставшийся день. Люди ценят только то, чего им не хватает.

Улакши вдруг понял, что могущественный, бесстрашный отец боится смерти. Очень боится. Он не нашелся что сказать ему в ответ, и над курганом повисла гнетущая, тяжелая тишина.

Нарушил молчание Бату-хан.

– Мы научились у деда покорять страны, а властвовать, управлять ими вы должны учиться у нас, – сказал он. – Только в этом случае потомки Чингиз-хана смогут держать разноязычные народы в крепкой узде и заставят упасть на колени весь мир.

– Значит, наш дед ни у кого не учился? – спросил Улакши. – Выходит, мы идем дорогой, проторенной им одним?

– Да. Этот путь проложен им, – твердо сказал Бату. – Разрушить и сровнять с землей города, вытоптать посевы и сады хотел он для того, чтобы превратить все земли в огромное пастбище для монгольских коней. Это была его великая мечта. Ради нее Чингиз-хан не щадил никого, заливая мир кровью. Он презирал тех, кто жил в городах. Настоящие люди – только монголы. Им должен принадлежать весь мир, а они должны подчиняться только одному человеку. Ради этой цели Чингиз-хан железной рукой объединил все монгольские племена и был беспощаден ко всем, кто вставал на его пути. Это же он завещал и нам. Ты спрашиваешь, учился ли у кого-нибудь мой дед? Да. Он не стыдился это делать, если опыт других мог помочь в достижении цели.

– Кто был для него достойным учителем?

– Китайские мудрецы рассказывали ему, как вел свои войны Искандер Зулкарнайн[7]7
  Искандер Зулкарнайн – Александр Македонский.


[Закрыть], который, подобно Чингиз-хану, завоевал полмира. В армии Искандера не было, как у нас ахурука[8]8
  Ахурук – специальный семейный караван, следующий за войском.


[Закрыть], но чтобы показать, что завоеванные земли принадлежат ему, он в каждой новой стране оставлял воинов, достигших сорока лет. Воины обзаводились семьями, строили дома и устанавливали порядки, предписанные Искандером. Наш дед перенял этот опыт. Покоряя города, он тоже оставлял там своих воинов, но, в отличие от Искандера, вместе с женами и детьми, которые следовали за войском в обозе. Утвердившись на новых землях, они диктовали покоренным народам монгольские законы и превращали пространство, завоеванное Чингиз-ханом, в земли монголов. И еще… Как и римские властители, он создал высший совет Орды и назвал его «Девять орликов»[9]9
  Девять орликов – девять величин.


[Закрыть]. Если сам Чингиз-хан был золотым столбом, поддерживающим шатер Орды, то орлики – это девять серебряных опор, на которых покоился свод шатра. В совет входили достойнейшие из достойных. Мудрость их и доблесть были известны всем. Кроме специального дня, в который собирался совет, каждый из девяти орликов имел свой день и час для беседы с властителем вселенной. Чингиз-хан не ввел в совет ни одного родственника. Он считал, что представитель родной крови не может быть умнее его самого. Наш дед никогда не враждовал с тем, кто стоял ниже его по богатству и славе. Если такой человек мешал ему, он поручал кому-нибудь из нойонов умертвить непокорного, а чаще старался сделать его другом. «Если не совершишь насилие над менее знатным, чем ты, человеком, то он будет стремиться дружить с тобой, а не враждовать», – говорил Чингиз-хан…

Бату вздрогнул. Зоркие глаза его различили в знойном степном мареве крохотную точку. Он не мог ошибиться. Это возвращался к кургану орел, которого он ждал столько дней. Сердце Бату-хана замерло, потом застучало сильно и быстро. Близился час мести…

– Улакши, – тихо сказал он, – что говорят в Орде о Бараке?

Сын выжидательно посмотрел на отца, но лицо Бату-хана не предвещало гнева.

– Люди говорят, что Барака утащил орел… – Улакши помедлил. – Люди говорят – с Бату-ханом не мог справиться весь мир, и только птица осмелилась принести ему горе…

Бату побледнел. Сердцем он чувствовал, что в Орде все равно знают правду о смерти сына, но верить в это не хотел. Выходит, напрасно велел он убить сто воинов, видевших, как орел утащил Барака, выходит, правильно говорят в народе, что правда – это кинжал и ее не спрячешь в мешке. Вдруг шевельнулась мысль, что смерть сына – это, быть может, возмездие за безвинно пролитую кровь. Мысль эта вспыхнула и тут же погасла, как искра, улетевшая во мрак ночи.

– Дальше… – сказал Бату-хан, чуть повернувшись в сторону Улакши.

– Люди говорят: смерть Барака – это месть Неба за то, что Бату-хан решил нарушить закон своего великого деда.

Бату долго молчал.

– Да, это так… – наконец сказал он.

Глаза Улакши блеснули.

Хан словно не заметил этого.

– Моя вина не в том, что я пожелал жить до тех пор, пока не подрастет Барак и не заменит меня, хотя по праву ханом Золотой Орды должен быть Сартак… Я думал, что безразлично, который из сыновей займет мой трон, лишь бы росла слава Орды и подлунный мир по-прежнему трепетал перед грозным монгольским мечом… И здесь я не ошибся… Моя вина совершенно в ином…

– В чем? – нетерпеливо спросил Улакши.

Бату-хан сделал вид, что не обратил внимания на резкость сына. Времени на обиды и поучения не оставалось. «Будущее принадлежит ему, – подумал хан, – и сыну надо рассказать то, что пригодится завтра. Он не должен повторять ошибки тех, кому пришло время уйти».

– Моя вина в другом… Мы, потомки Чингиз-хана, должны думать о том, чтобы постоянно росло и крепло великое монгольское ханство, созданное нашим дедом. И если хотим, чтобы аруах – дух монголов и дух Чингиз-хана – всегда был с нами, мы не должны сажать на ханский трон сына, рожденного от дочери завоеванной страны. – Бату-хан помолчал. – Хан, вскормленный молоком женщины из побежденной страны, однажды может встать на сторону народа, покоренного его отцом. И если Небо когда-нибудь захочет разрушить Орду, то гибель ее начнется именно с этого… Я знаю это, я вижу это… Моя вина перед духом великого Чингиз-хана состоит в том, что я нарушил его завет и, поддавшись отцовской любви к Бараку, захотел вручить судьбу Золотой Орды сыну, рожденному от дочери врага. Но теперь грозная сила, по имени справедливость, приняв облик черного орла, исправила мою ошибку…

Улакши упрямо наклонил голову.

– Если великий хан считает смерть Барака справедливой, то почему… – он замолчал, боясь отцовского гнева, но все-таки пересилил свой страх и продолжал: – Почему тогда, надев яркие одежды, вы стараетесь привлечь внимание кровожадной птицы?

– Кто сказал, что я защитник справедливости? – Кожа на сморщенном лице Бату натянулась, подобие улыбки тронуло бледные губы. – Если ты хочешь диктовать миру свою волю, ты не должен вспоминать о справедливости. Это недостойно потомка Чингиз-хана. Если хочешь властвовать, то должен помнить, что есть на свете только одна настоящая сила и ее надо беречь в себе и не давать потухнуть, как костру, который согревает твое жилище. Имя этой силы – месть. Человек, не знающий чувства мести, похож на глину, которую легко мять. Ты не должен оставлять что-либо неотомщенным. И не важно, кто твой враг: человек ли, зверь ли, птица… Умение мстить – признак величия и силы…

Улакши облегченно вздохнул:

– Прости отец, если я возвысил голос…

– Мне сейчас все равно, как ты будешь говорить… Я взял тебя сегодня на этот курган для другого.

Улакши весь превратился во внимание.

– Скоро я умру, – безжалостно сказал Бату. – С того дня, как меня не станет, на трон Золотой Орды поднимется твой брат Сартак, тебе же предстоит стать хозяином ханского дома и хранить очаг всей Орды. Сартак сейчас далеко, и я хочу говорить с тобой…

Сын побледнел, отвел глаза в сторону.

– Не говори такое, великий хан…

– Не мучай себя напрасно… – устало сказал Бату-хан. – Всякому своя судьба, и счастье дороже и ближе отца. И тебе тоже… Я хочу дать тебе три наказа, потому что, кто знает, может быть, в один из дней ты тоже станешь хозяином Золотой Орды…

К лицу Улакши прилила кровь.

– Я слушаю, великий хан…

– Ты наверное, знаешь, что рассказал однажды Чингиз-хану острослов по имени Мангутау?

Улакши отрицательно покачал головой.

– Тогда слушай. В давние времена на свете жили два дракона. У одного из них была тысяча голов и один хвост, а у другого – одна голова и тысяча хвостов. Однажды разразилась страшная буря и раньше времени в степь пришла зима. Тысячеголовый дракон хотел забраться в укрытие, но головы заспорили, как следует поступить. Они так и не сумели прийти к согласию, и дракон погиб. Другой, у которого была одна голова, вовремя укрылся от непогоды и спасся, потому что тысяча хвостов подчинилась желанию одной головы. Простой народ подобен тысяче хвостов. И если у него будет одна голова – хан, то никто не сокрушит его и он добьется того, чего пожелает. Потомки же Чингиз-хана подобны тысячеголовому дракону. Если они не сумеют быть едины и затеют распри, то быстро найдут смерть от рук своих врагов. Мой первый тебе наказ: «Сумей сохранить единство всех монгольских родов и потомков великого Чингиз-хана. Только тогда вы будете сильны всегда».

Улакши вдруг быстро потянулся к лежащему рядом луку. Черный орел плавно снижался над курганом.

– Не трогай… – сказал Бату-хан. – Пусть поживет пока… Уж если он прилетел, то знает зачем…

Орел словно услышал слова хана и снова стал набирать высоту.

– Слушай мой второй наказ, – сказал Бату, продолжая следить глазами за птицей. – Дешт-и-Кипчак завоевал мой отец Джучи по велению Чингиз-хана. Дед отдал ему эти земли и разрешил вершить над ними свою власть. У народов Дешт-и-Кипчак есть пословица: «Умен не тот, кто добыл скот, а тот, кто вырастил его». Великое свое ханство Чингиз-хан создал, объединив сто монгольских родов и покорив сорок народов. Мы – его внуки и правнуки, отпрыски знаменитых четырех сыновей-джихангиров: Джучи, Джагатая, Угедэя и Тули, – раздвинули границы великого ханства Каракорум и приумножили славу. Много славных дел совершили мои родственники Менгу, Гуюк, Орду, Арык-Буги, Алгуй, Кайду. Я же перешагнул границы Дешт-и-Кипчак, распространил свою власть на земли орусутов, покорил Северный Кавказ и дошел до столицы мадьяров.

С горящими глазами слушал Улакши рассказ отца.

– Если бы не смерть Угедэя, вы бы пошли еще дальше – до земли немцев, франков… – горячо сказал он. – Как жалко, что вам пришлось повернуть своего коня…

Бату-хан тихо рассмеялся. Снова натянулась на лице дряблая кожа, остро проступили скулы.

– Значит, ты тоже видишь в этом причину моего возвращения? Если все связано со смертью великого хана Угедэя, то почему Кулагу, который в это время дошел до Багдада, не повернул назад свои тумены? Во главе небольшого войска он отправился в Каракорум, а главные силы оставил на месте, поручив их Кит-Буги-нойону. Я ведь тоже мог сделать так. – Бату помолчал. Воспоминания далекого прошлого нахлынули на него. – Нет. Я не мог пойти на такое, – задумчиво сказал он. – Смерть великого Угедэя была только поводом. И друзья, и враги до сегодняшнего дня не знают истинной причины. А она совсем в другом.

Улакши весь напрягся. Отец собирался открыть ему тайну, о которой не знает никто.

– Так в чем же причина?

Бату-хан словно не слышал его вопроса. Он продолжал думать и вспоминать то, что было известно ему одному.

– Многие считают, что я перешел Итиль, чтобы завоевать земли мадьяр. Нет, не там был предел моей мечты. Но прежде я хотел разбить мадьяр и превратить их привольные степи в место для отдыха моих туменов, а потом напасть на немцев, франков и другие народы, живущие дальше к западу. Мечты мои были дерзкими, а желания – сильными. Свои тумены я двинул по древнему пути кочевников-завоевателей, проложенному еще предводителем хунну Этилем[10]10
  Этил – Аттила, предводитель гуннов


[Закрыть]. Я знал, что земли, по которым мне предстояло пройти, населены многими народами, и потому, чтобы не получить коварный удар в спину, я послал в Польшу войско во главе с внуком Сибана Байдар-султаном, в Чехию – восемнадцатилетнего внука великого хана Угедэя Кайду-султана, в Болгарию – внука не менее великого моего отца Джучи Ногая. Каждому я дал по одному тумену. И на этот раз я сделал так же, как поступил, когда шел на орусутов, – впереди войска я отправил послов, которые должны были сказать народам этих земель: «Покоритесь великому Бату-хану по собственной воле». Я знал, что никто добровольно не подставит шею под монгольский меч, но не это главным было для меня. Помнишь, что сказал однажды наш великий дед Шиги Хутуч-нойону: «Будь оком, которое увидит весь мир. Будь ухом, что сможет услышать весь мир». Именно для этого нужны были послы. И они сделали то, что я ожидал. Скоро я знал все, что мне хотелось знать. Еще в год курицы (1237) хан кипчаков Котян, убежав от меня с сорока тысячами кибиток, попросил убежища у короля мадьяр Белы Четвертого. Вместе они смогли бы стать грозной силой. Но дух Чингиз-хана не оставил монголов. Послы сказали мне, что мадьярская знать, боясь усиления короля, поссорила его с Котяном. Судьба жестоко расправилась с беглецами – в одну ночь больше половины кипчаксих воинов было зарезано, хан Котян убит, а оставшиеся в живых, грабя и сжигая по пути мирные селения, ушли в Балканские горы. Бела Четвертый оказался плохим воином. Он видел не дальше, чем видит простой пастух. Ему казалось, что нет во всем мире такой силы, которая бы отважилась посягнуть на его земли, и потому он отказался от союза с орусутами. Когда мое стопятидесятитысячное войско под водительством Субедэя, Менгу, Гуюка, Орду, Кадана, Байдара, Бори, Пешек, Ногая, Бурундая и Кайду вошло в земли Харманкибе, черниговский князь Михаил послал к мадьярскому королю людей – он просил его выдать дочь за своего сына Ростислава. Породнившись, они бы смогли вместе выступить против нас. Но Бела Четвертый не дал согласия на этот союз. Так же поступил он и по отношению к князю Галицкому. Король мадьяр, видимо, считал, что у его дочери золотая голова, а зад отлит из серебра. – Бату-хан лукаво усмехнулся. – Но я во всем этом видел волю Неба. Что могло быть более благоприятным, чем отсутствие единства между мадьярами и орусутами? Сильными врагами могли оказаться немцы, но, как мне было известно от лазутчиков-купцов, они не верили, что копыто монгольского коня когда-нибудь ступит на их земли. Они рассчитывали, что мы не мусульмане, и потому даже надеялись использовать нас против арабов. В это время немцы стали готовиться к походу на северные княжества орусутов – на Новгород и Псков. Так начинался мой поход на мадьяр. Мы были верны заветам Чингиз-хана – не знали страха, не знали жалости. Приближенные короля не смогли стать его опорой, и потому, сколько бы ни собирал он войск, мои доблестные тумены обращали их в бегство и земля становилась красной от крови. Город за городом превращал я в развалины, черный дым пожарищ закрывал солнце. Еще до наступления середины лета мы овладели столицей мадьяр Эстергомом. Десять тысяч воинов и тридцать стенобитных машин сокрушили ее стены. И чем отважнее сражались мадьярские воины, тем яростнее был наш штурм – кровь ручьями стекала со стен города. В это время монгольские тумены под предводительством Байдара, Ногая и Кайду залили кровью Польшу. Успех сопутствовал и среднему сыну Угедэя – Кадану. Одно за другим он покорил южные государства. Под ударами стенобитных машин дрожали и рушились крепости Словакии. Байдар и Кайду, покорив Польшу, пьяные от удачи и крови, двинули свои тумены к землям восточных чехов. И здесь судьба словно отвернула от них свое лицо – каждый монастырь, каждую церковь приходилось брать штурмом. Монгольские воины, чтобы знать, сколько пало врагов, отрезали правое ухо у каждого убитого. Они шли вперед, и их становилось все меньше. Узнав об этом, я приказал Байдару и Кайду остановиться. Не вступив в битву с сорокатысячным войском короля чехов Воцлава, они вернулись под мое знамя. Именно в это время гонец черную весть о смерти хана Угедэя в Каракоруме. На великий курултай, чтобы избрать ему достойного преемника, должны были прибыть все представители рода Чингиз-хана. Тогда-то я и отдал приказ своим туменам вернуться на берега Итиля.

– Если бы вы тогда доверили войско кому-нибудь из своих доблестных нойонов… – прошептал Улакши.

Бату-хан долго молчал, смотрел, как в высоком небе парил орел. Мысли его были далеко отсюда. Он словно заново переживал дни своей молодости, упоение битвами, и перед глазами вставали города, охваченные пламенем пожаров.

– Я не мог этого сделать, – твердо сказал хан.

– Но почему?..

– Бесчисленны были земли и страны, завоеванные нами, но голос рассудка заставил меня быть осторожным. Я видел, что земли эти принадлежат нам только до тех пор, пока мы не повернули коней обратно. Мы завоевали эти страны, но не покорили их. Короли и цари, уцелевшие в битвах, поклялись нам в верности, но народ не повиновался им, и потому они не могли говорить от его имени. Отправляясь в этот поход, я думал, что долины мадьярских рек станут пастбищами для монгольских коней. Здесь мы отдохнем, соберем силы, чтобы снова двинуться дальше, на запад. Но из этого ничего не вышло. На покоренных землях не было мира. Не проходило дня, чтобы отряды, укрывшиеся в лесах, не нападали на моих воинов. Кровь продолжала литься, и редели мои тумены. И еще была одна причина, о которой нельзя было забывать…

Бату-хан закрыл глаза ладонью, словно воскрешая в памяти давно забытые времена и события. Улакши, с трудом сдерживая нетерпение, ждал, когда отец снова начнет говорить.

– Причина была в орусутских землях… Прежде чем двинуться на них, я поступил так, как это делал мой великий дед, – отправил туда купцов и лазутчиков. Скоро я знал все, что хотел знать: и какое у орусутов войско, и как правят их князья, и каким был этот народ раньше.

Орусуты жили отдельными княжествами, но были единым народом, и никогда и никто не покорял их. Порой в битвах с другими народами они терпели поражение, но ни разу не потеряли свободу.

Я знал, что покорить их будет нелегко. И не ошибся. Три с половиной года потребовалось для этого. И всего год, чтобы бросить под копыта монгольских коней другие земли.

– И все-таки вы покорили их! – горячо сказал Улакши.

– Да. Они не смогли устоять против моих бесстрашных туменов, потому что каждый князь считал себя сильнее и умнее другого. Я не стану говорить о мелких княжествах, но если бы Владимиро-Суздальское и Галицко-Волынское были дружны, кто знает, чем закончился бы наш поход… Но мы потомки великого Чингиз-хана, и с нами монгольский бог войны Сульдэ… Предав огню города Галицко-Волынского княжества, мы вошли в землю поляков, мадьяр и угров. Что было дальше, я говорил уже тебе. Конечно, мы могли бы еще долго продержаться в их владениях, но я всегда помнил об орусутах, оставшихся за спиной. Потерпевший поражение мечтает о мести, и я ждал ее, ждал удара в спину, потому что видел, как умеют сражаться орусуты. Легко было править в Дешт-и-Кипчак и в Хорезме, потому что местные жители, как и мы, были кочевниками. Здесь же, в землях мадьяр, поляков и болгар, все получалось по-иному. Увидев все это, я понял, что, если еще промедлю, народы покоренных стран объединяться и наши тумены не смогут одолеть их. За моею спиной была Золотая Орда, и силою, могуществом и славою ее нельзя было рисковать. Словно в подтверждение моих опасений началось восстание в Болгарии и Молдавии против Ногая. Когда умер Угедэй, я велел своему войску вернуться в Дешт-и-Кипчак.

– Получается, что монгольский меч, повергший в страх весь Востой, не испугал другие народы? – спросил Улакши.

Бату-хан с удивлением посмотрел на сына:

– Кто тебе сказал, что нас боялся весь Восток? Да, монгольский воин внушал ужас покоренным народам своей жестокостью, но проходило время – и появлялись те, кто предпочитал смерть рабству. Нам подчинились правители, князья, знать завоеванных государств. Они пытались заставить делать это же свой народ, но из рассказов старых воинов ты знаешь, как простые люди защищали свои города и селения. Так было повсюду: в Хорезме и на Руси, в Дешт-и-Кипчак и на Кавказе.-Бату посмотрел в глаза Улакши. – Наверное, ты слышал о кипчакском батыре Бошпане? Дерзость его не знала границ. Вместе со своими джигитами, ненавидящими нас, он нападал на монгольские отряды, угонял скот. Он поднял великую смуту в Орде. Тогда я приказал Менгу взять столько войска, сколько он сочтет нужным, и живым или мертвым доставить мне Бошпана. Двести парусников снарядил Менгу. Он прошел Итиль от устья до истоков, и наконец его воины захватили непокорного батыра. «Склони голову! Опустись на колени!» – приказал Менгу. «Я не верблюд, чтобы падать на колени, а голова моя не склоняется перед врагами», – ответил Бошпан. Один из нойонов, разъяренный такой дерзостью, надвое разрубил батыра. Всех его джигитов закололи как овец. Бошпан убит, но я знаю: по-прежнему в душах многих тлеет искра бунта. А теперь опять об орусутах. Если им удастся объединиться, если они встанут в один ряд, тогда увидишь, что они могут! Сейчас их сила разобщена, но страха уже нет. Я помню Евпатия Коловрата из сожженной нами Рязани. Я видел его мертвым… В свое время он собрал вокруг себя тысячу семьсот ратников. Они пришли из разных княжеств с неутоленной жаждой мести и были похожи на барсов – смелых и быстрых. Тысячи моих воинов остались в заснеженных лесах орусутов. Монголы сложили о Евпатии Коловрате и его людях легенду. В ней говорилось, что орусуты имеют крылья, а каждый ратник может биться против сотни воинов. Так это было… Не верь, что, завоевав страну, ты победишь ее народ. Будь зорким. Совсем недавно черниговский князь Андрей, не желая отдавать лошадей для нашего войска, перегнал их в другое место. Вину его доказать не удалось, но я, чтобы никто из князей не осмелился поступать так, велел забить его до смерти палками. А галицкий князь Даниил Романович… За то, что бояре вздумали помогать монголам, разграбил их вотчины, отнял земли, а самих привязал к хвостам необъезженных коней… Покоренные земли кипят, как вода в казане… Бунт в Твери, недовольство среди булгар, кочующих по берегам Итиля под водительством Бояна и Жеку… Десять тысяч монгольских воинов сложили свои головы, приводя в покорность восставшую Бухару. Ты не помнишь, тебя в то время еще не было на свете… Но случилось такое, что мои воины вынуждены были отступить, не сумев подчинить себе кавказских лезгин и черкесов… В трудное время остаетесь вы, мои дети, править Золотой Ордой. Сильна Орда, велика, но неспокойно в ее владениях. Нужен ум зоркий, рука железная… Теперь скажи: разве я мог поступить иначе, оказавшись в кольце врагов? Только я да самые преданные нойоны понимали, что нам не удержать завоеванные земли. Враг был повсюду. Даже женщины становились воинами и шли на смерть без страха. Казалось бы, мадьяры разгромлены, сожжены их города и растоптаны нивы, но те, кому удалось спастись от монгольского меча – воины, ремесленники, хлебопашцы, – словно потеряли разум и перестали дорожить жизнью. Они появлялись из лесных дебрей как призраки, вершили месть и исчезали, не оставив следа. Много бед принес нам отряд, которым руководила девушка по имени Ланка. Монголы называли ее красавицей Куралай. Это было под городом Чернхазе. Самому лучшему совему нойону Субедэй-бахадуру поручил я борьбу с этим отрядом. Ты знал Субедэя – хитрого и умного, как лиса, и отважного и кровожадного, как тигр. Его тумены окружили воинов Ланки, и она, чтобы не попасть в наши руки, бросилась на монгольские копья. Субедэй-бахадур привез мне ее голову. Ланка, даже мертвая, действительно была прекрасна. Тогда я подумал, что такая женщина могла бы родить богатыря, не знающего страха, но война есть война, а враг – это враг… Верные люди доносили мне, что, оценив по достоинству силу Золотой Орды, покоренные государства и те, которых еще не достиг монгольский меч, начали вести переговоры о союзе для борьбы с нами. Теперь тебе понятно, почему я, воспользовавшись смертью Угедэя, повернул тумены?

– Да, – сказал Улакши. – Но вы забыли сказать о втором своем наказе…

– Нет, – возразил Бату-хан. – Тот, кому принаждлежит трон Золотой Орды, до самого последнего своего часа должен помнить все.

Улакши заметил: отец неотрывно следит за парящим орлом и в его глазах, уже подернутых тусклым туманом смерти, вспыхивают порой искорки восхищения царственным полетом птицы.

– Сейчас, – сказал Бату, – сейчас я скажу тебе свой второй наказ. Помнишь, я уже говорил о кипчакской пословице: «Умен не тот, кто добыл скот, а тот, кто его вырастил». Так вот, умен не тот, кто напал на врага и победил его, умен тот, кто добился у него послушания и ловко накинул узду покорности. Мой второй наказ: «Побежденный враг должен стать твоим народом. Сумей до конца сделать его своим».

Дерзость проснулась вдруг в Улакши, и ему захотелось спросить у отца, почему же он не сделал то, о чем говорил сейчас, но он догадался, что хан сказал еще не все. Бату понял, о чем думает сын:

– Ты хочешь спросить, почему я сам не поступил так? Я должен был сделать это и делал насколько умел. Завоевано столько народов и земель. Разве мог бы это совершить мой отец Джучи с теми четырьмя тысячами монгольских воинов, которые дал ему Чингиз-хан? В моих походах принимали участие воины из Каракорума, но только с ними я никогда бы не создал Золотую Орду. Всю жизнь я стремился силу захваченных народов превратить в свою силу. Это удалось мне в Мавераннахре[11]11
  Мавераннахр – междуречье Амударьи и Сырдарьи.


[Закрыть] и Хорасане, в Хорезме и Дешт-и-Кипчак. Мужчины многих других, менее многочисленных народов тоже стали моими воинами. Сегодня вся Золотая Орда держится на них. Я дал им своих нойонов, и они стали похожи на монголов.

– А может быть, это мы становимся похожи на них? Ведь мы так далеко ушли от земли предков…

– Может быть… – задумчиво согласился Бату-хан. – Глубина затягивает… Их много… Но хозяевами Золотой Орды остаемся мы, монголы, и рука наша еще крепко держит повод. Пока так будет, добрыми поступками или страхом мы заставим следовать их туда, куда захотим. Для победы нужны сила и оружие, для управления – хитрость и умение. Ведь неспроста утверждают кипчаки: «Мягко будешь говорить – выманишь даже змею из норы. Станешь говорить грубо – даже мусульманин отречется от своей веры». Умей принуждение сгладить мягкостью, тогда завоеванная страна станет покорною, как становится взятая силою женщина твоею женою. Третий мой наказ вытекает из второго.