Текст книги "Десять минут, которые потрясли Корчму"

Автор книги: Илья Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Яковлев Илья
Десять минут, которые потрясли Корчму

Илья Яковлев

Десять минут, которые потрясли Корчму

"...превратится в воду рек снег...

Станет облаком седым дым...

Принесу я в новый дом лом

И пройдусь по головам вам..."

Типа А. Макаревич.

Действующие лица:

von Kesselberg. Представьте себе эсэсовца в гражданском костюме, более ничего не требуется.

Bin. Человек из той же "Германии", что и автор, но несколько более тактичный.

Техасец. Личность странная. Хотя бы тем, что явно влюблена в Сударушку, но при этом ещё и в Карелу. Но молчит. Правда, не всегда. Иногда прорывает, и за это "прорывание" Карела его и не любит.

Карела. Брюнетка. Не смотря на это, красивая. Про это знает, поэтому позволяет себе не удалять ни тему сообщения, ни содержание.

Сударушка. Симпатичная киевлянка. (Этим сказано всё)

Mar. Весьма любезна, но при этом несколько рассеяна. Правда, за это ее и любят все.

Лена Мельникова. ...Мд-а... тут сложно... Некоторые считают, что это диагноз, но... слава Перуну, не все с этим согласны.

Николай Власов. Тайно влюблен в Лену Мельникову. По причине сего не перестает утверждать, что она красива безо "всяких проистекающих". Дескать, из них ничего не проистекает. А вообще – вежлив и политкорректен.

Прочие. (к этим относятся все, кроме Костромы. Сам он тщательно старается к ним не относиться. Не всегда, но это помогает.)

Акт 1.

На сцене – зала. Несколько хаотично расставленных столиков. За одним из них сидит von Kesselberg. Он пьян.

von Kesselberg: Эта, типа... Офицьянт!.. Геть сюды!..

Кто-то из угла: А Вы кого официантом зовете? Простите?

von Kesselberg: "Вы, Вы!.." Мещанство это!...

Лена Мельникова: Что именно – "мещанство"? Орать официанта, когда его нет? И не будет... Или Ваше умопомрачительное хамство?

von Kesselberg ( до него еще не доперло):На "Вы" с большой буквы обращаться – мещанство... А вы считаете меня хамом?! За что, простите?..

Лена Мельникова(обвиняюще):Ты ко мне на "ты" обратился!

von Kesselberg (озадаченно и как бы про себя): Да впрочем и сама... А,(машет рукой)!.. Офицьянт!!!...

Лена Мельникова (отворачиваясь) Хам!..

(Из угла доносятся странные звуки. Все обращают внимание на происходящую там возню и с удивлением лицезрят картину: Карела бьет Техасца прикладом игрушечной М-16, тот отмахивается баяном и чего-то орет на французском. По французски Карела явно не бум-бум, посему бить продолжает с еще бОльшим интересом)

Техасец: (длиннейшая и непечатнейшая тирада) ...так! Отвяжись от меня, (непечатное)!...

Карела: Я тебе отвяжусь... я тебе покажу, как с Сударушкой любезничать!.. Она... (отворачивается и всхлипывает) Изменщик!.. Кто обещал матом крыть только меня?!..

Техасец: Ну,я...

Сударушка(Кареле): Да успокойся ты! Мне он и даром не сдался.

Карела (вытирая глаза): Да в принципе и мне...

(...обнимаются и обмениваются рецептами тортов)

Техасец (отряхиваясь): Не нужен – так не нужен!.. Стоило огород городить... Не, уйду я отсюда!..

Кострома: Куда?..

Техасец: А вам не по...(непечатное)?

Кострома: Не по...(повторяется)! Вы уйдете, с кем я ругаться стану?! (Озираясь в сторону зеркала) Я на вашем фоне выгляжу очень даже...

Техасец иронически смотрит в сторону Костромы, роняя вполголоса несколько нецензурностей по-французски. Самостоятельно наливает себе пива, садится, глядя в потолок и насвистывая какую-то смесь Оффенбаха, Вагнера и "Виагры". "Виагра" – исключительно в виде протеста за Лимонова.

Николай Власов: Я предлагаю еще раз обсудить вопрос о "неоязычестве"...

von Kesselberg: Боже, опять эта бодяга!.. Пережевали и выплюнули ведь... Оффиициянт!.. Водки!..

Николай Власов: Да я, в общем-то...(глядя в сторону Лены, готовой ворваться в спор) Ну, вы меня поняли...

von Kesselberg: Понял, понял... Да скажите вы ей... А то ведь опять...

Лена Мельникова: Хам – он и в Африке хам... Неправильно! Не было никакого "неоязычества"!

Николай Власов: Но славяне...

Лена Мельникова: ...и славян не было!..

Кто-то из угла: А христианство?..

Лена Мельникова: ...и его не было!..

von Kesselberg (тихонько, но так, что слышат все): ...не, прав Власов она красивая!

Лена Мельникова: ... и никакая она не красивая!.. Ой! (прикрывая рот рукой)

Фон икает от удивления и затыкается. Жестами дает понять, что "нет слов". Искоса всё же продолжает смотреть в сторону Лены, которая пытается скрыть несвойственное ей смущение, листая монографию В.И. Иллича-Святича "Материализм и эмпириокритицизм"(изданную на украинском языке. Издатель – Киевлянин, посему Ильич в некоторых случаях вместо "архиверно" пишет "дуже гарно" – прим. Ред) Про эту работу всем хорошо известно, что читать ее сплошное мучение, но Лена упорно твердит, что читать её:

а) ...можно...

б) ...дОлжно...

в) ...да еще и интересно. Типа "...Диккенс отдыхает!.."

(Входит мистер Bin)

Bin: Всем привет!.. Почему так тихо?..

Карела и Сударушка (хором): А что, надо всем встать и запеть Российский гимн?

Bin: Да нет, в принципе... Вы (Сударушке) можете запеть и украинский... А вы (Кареле) – израильский. Но – дело вкуса.

Карела (язвительно): А можно, мы вообще петь не будем?

Bin (тушуясь) : Можно и не петь... Хотя я бы вас с удовольствием послушал!

Папаша Джо: (кривляясь) Тумбала – тумбала – тум балалайка! Шпиль балалайка, шпрех балалайка!..

Корсар (так же кривляясь): Твой голос на мамин совсем не похож! Ты голосом толстым фальшиво поешь! (Прим автора – для тех, кто в танке – мультик "Волк и семеро козлят")

Папаша Джо: Вот ты и признался – Карела твоя мать! Значит – ты жид. Бей жидов!..

Корсар (покручивая пальцем у виска): Нет, это клиника... Где санитары?!

Дверь раскрывается и входят два амбала. Описать вошедших практически невозможно. Проще сказать так – "Лица, не обезображенные интеллектом".

1-вый санитар: Это кто тут про "жидов" орал?

Папаша Джо: Ну, я! А что они...

2-ой санитар: Собирайся. Поедешь с нами.

Корсар (злорадно): так его, голубчика!!! Вы его в больницу?

1-вый санитар: Именно. Его главврач вести будет. Он у нас особенно запущенными случаями занимается...

Корсар: Не подскажете фамилию? Чтоб знать, кого с 23-м февраля поздравлять.

2-ой санитар (уже через плечо): Лютовой его фамилия!

Карела и Сударушка (переглядываясь): Что-то знакомое?.. Хм, кто бы это мог быть?.. Наверное, первый муж Лены Мельниковой...

von Kesselberg: Нет, это фамилия одного правозащитника. Точно помню. Он еще чеченов защищал.

Сударушка: Ага, которых вы, сударь, резать предлагали...

von Kesselberg: Не было такого...

Сударушка: Было, было! Вы тогда еще Локи послали! А потом помирились...

von Kesselberg: Не спорю, может и было... Помирились ведь? Значит, не очень далеко послал.

Карела: (в сторону) ...или он не пошел...

von Kesselberg: И то верно...

В уголке опять возня: кого-то, судя по крепчайшим выражениям, мужеска пола, бьют табуретом по голове. На вопрос фон Кессельберга "за что?" советуют заткнуться во избежание получения табуретом на сей раз уже самим "фоном". Кессельберг вглядывается во мрак, надеясь разглядеть, кто это "такой смелый" и с неудовольствием обнаруживает, что напрягаться смысла не имело. Дрались greg с Техасцем, а это их стандартное занятие. В настоящий момент по их внешнему виду нельзя отделаться фразой, мол что "победила дружба". Ибо таковой нет и не было.

Техасец: Кисселльберг! (непечатное) Где продолжение "Зайчика"?!

von Kesselberg : (опять же непечатно) ...Романовский! Не предмет. Просто я не в ударе... Нажраться хочется сегодня... Допишу – дам. (Ответ стандартен до безобразия. Автор просит прощения за банальности) Убедительная просьба не говорить Киссельберг. Я – фон Кесселльберг.

Техасец (настаивая): Это у вас стандартно! Не можете дописать, не беритесь! Вон, посмотрите на Кострому. Ничего не может, при этом и не берётся...

(В зале слышен слегка сдерживаемый смех)

Техасец (грозно): Кто ржет?

Сударушка: Ну я... Чтоб вам приятное сделать. Хотя – вы пошляк. И "Петерлинкская баллада" ваша (давясь от хохота) – сплошная пошлость...

(вылезает некое существо, прозывающееся Shi... дальше не помню. С ходу называет Карелу "жидовкой", что не позволяет себе даже любящий её Техасец, а автора называет смердом. С проистекающими.)

von Kesselberg: Э, дядя... Вы сами чего другого наваяйте, а уж потом и пишите о "смерти русской литературы"... Тем паче что я – не русский. Так что проще сравнивать меня не с Пушкиным, а скажем – с Гёте...

Что-то типа Shi...: Молчите! Гёте... Гейне, блин!.. С Геббельсом вас впору сравнивать. Всё, что вы пишете – банальность...

von Kesselberg: А кто спорит?! Я ж забавы для...

Что-то типа (ну и так далее) Все равно! Вы – козел!

von Kesselberg: Да? И вы можете определить породу? И размер рогов?

Что-то типа: Могу! Я уже определил...

Несколько человек "в едином порыве" хватаются за табуретки. Кессельберг вопит, что дескать "...это не поможет..." и эти же несколько хватают существо "за ноги – за руки" после чего изо всей силы бьют существом по столу, за которым оно сидело. Стол разлетается вдребезги, из под него доносится сдавленный писк.

von Kesselberg: Ну вот!.. Про Чужую-то забыли. Пришибли небось ребенка?..

Николай Власов (заглядывая под стол): Мадемуазель, простите. Вы живы?

Чужая(берясь за запястье): Пинг вроде есть...

von Kesselberg (стоя над политическим трупом "существа" и обращаясь ко всем): Меня всегда удивляли люди, способные узреть "Сумерки Богов" в сиюминутных рассказиках, написанных исключительно "на злобу дня"...

Занавес...

Акт 2

На сцене, как говорится "те же" и Ехидный. Он занимается тем, что прикрепляет на стену эпическое полотно "Дед Мазай веслом убивает своего сына". В благородных чертах деда Мазая угадываются черты самого Ехидного, в роли "сына" – Зайчик-Убийца. Картина совершенно антиполиткорректна, бо череп Зайчика не пробит, а снесен наглухо и дед Мазай вынужден обнимать сына за плечи. Весло, похожее больше на акинак, валяется рядом. Присутствующие нестройными голосами просят Ехидного снять "эту гадость", на что он отвечает решительным отказом.

Николай Власов: Ехидный, ну нельзя же так!

Ехидный: Я так вижу! (Аргумент непробиваемый, кстати – прим. Ред)

von Kesselberg: Все так говорят. А за что вы его, кстати?

Ехидный: Вот уж не помню... Просто под руку попался наверное.

von Kesselberg: А это повод, по вашему?

Ехидный: Ах, да! Он что-то про демократию нехорошее говорил.

Николай Власов: Кстати, на вашей картине дед не походит на классического...

Ехидный: Повторяю – я ТАК вижу. А как выглядел классический? Ссылочку, плиз!

Несколько человек не сговариваясь дают ему ссылку на форум Лютового. На главной странице стоит истинный русский дед Мазай, сжимающий в одной руке черно-желто-белый стяг, а в другой – Библию. Классическое весло, за неимением у русских третьей руки зажато между ног, как некий фаллический символ. Перо весла смотрит ввысь, из чего видно, что хоть третьей руки и нет, зато с потенцией полный порядок. Острый и орлиный взор Мазая устремлен в светлое русифицированное Грядущее.

Ехидный(любуясь): Теперь я точно знаю, что означает выражение "...ем по лбу"!

Дамы фыркают и отворачиваются.

Ехидный: Простите, сорвалось...

Локи (защищая права матерящихся в Корчме): Не предмет! Матюкнулись – и бог с ним.

В дверях показывается занесенный флеймом Алексей. Без фамилии.

Алексей (радостно): А! У рояля все те же...

von Kesselberg (глядя в сторону рояля, сиротливо стоящего в углу): Там вроде вообще никого... Но если вы желаете... (подходит к роялю, садится и играет начало прелестной мелодии Джеймса Ласта "Последний гость ушел")

Алексей: Что против вас имею? Вы – самодовольный и самовлюбленный кретин. Вы даже играете сейчас не для всех, а для себя. И любуетесь на себя со стороны.

von Kesselberg: Вполне возможно. Здоровый эгоизм – привилегия.

Mar (Алексею): Не стреляйте в пианиста, он играет как умеет. А не нравится – сядьте за рояль и попробуйте усладить наш слух сами.

Алексей: Надо больно... Чего я напрягаться буду? Ради ваших глаз прекрасных?

Mar: А не можете, так молчите! Вы мне неинтересны.

Алексей: А можете объяснить почему? Неинтересен, в смысле?

Mar: Вашими же словами – "надо больно"!

Занавес.

Акт 3

Играет бравурная музыка, в которой угадыается суперхит прошлых лет "Куда идем мы с Пятачком?", сыгранный так, что звучит он как произведения Кренека. Т.е. – несколько неудобоваримо. Вероятнее всего, просто расстроен рояль. Состав посетителей почти не изменен. Доносится чья-то реплика-вопрос:

Кто-то: А что есть любовь? Или, точнее, есть ли романтика в любви?

Поднимается невероятный шум. Каждый орет своё, не слушая собеседников и зачастую путая определение любви с определением полового влечения. Вперед вырывается могутный голос Грега:

Greg: Чепуха это все! А романтизм – от недостатков образования и воображения!

Шершень: Зато у вас с образованием все в порядке. Все-все по полочкам, не "любовь", а тестостерон... Нельзя же быть таким прозаичным!

Greg: Ага. Надо быть мразью типа Дюма и писать... (недоговаривает)

...на стене громко щелкает счетчик типа Рамблеровского. Цифра на нём впечатляет. Кто-то из редких или просто новых посетителей вопрошает:

Редкий гость: А что, кстати, это за цифра? Что показывает?

von Kesselberg: Это кто-то из особо остроумных скриптец выложил. Он щелкает каждый раз, когда Грег называет Дюма нехорошими словами.

Грег проходится так же по рыцарству, праву первой брачной ночи и "Трем мушкетерам". По каждому в отдельности. Счетчик щелкает еще несколько раз.

von Kesselberg: А скриптец-то еще оказывается и с глюками! Он и на "рыцарство" и на всех трех мушкетеров в частности реагирует. (Хлопает себя по лбу) Ё – ма – ё! Теперь понял! Какой дурак не подписал, ЧТО ЭТО за счетчик?!

Никто не помнит, кто это вообще здесь разместил.

von Kesselberg: Как там Лилия в правилах написала? "По каким-то непонятным и совершенно независящим от меня обстоятельствам "Корчма" попала в какие-то рейтинги, топ– листы и пр. места, куда я ее не предлагала и куда не ходила." Просто какой-нить болван решил, что это счетчик посещений. А если это так, то yahoo.com отдыхает. Вот и рассовали себе ссылок на чудо-сайт. Надо принимать меры!

Техасец: Оторвать этот счетчик и вся недолга!

Von Kesselberg: Слишком просто. Я вот что придумал. Грег (умильно), попробуйте сказать "Дюма – гений". Очень вас просим!

Тот полчаса препирается, но уступая нажиму со стороны общественности и паре занесенных табуреток выдавливает из себя заветную фразу. Ко всеобщей радости число на счетчике уменьшается на единицу. Народ в восторге. Слышатся крики: "Обязать, обязать!!!"

Техасец: Если каждый раз и с такими уговорами – ста лет не хватит, чтоб до нуля слетело.

Mar: А есть предложение. Как у нас поступает некий Duce? Что у него в конце каждой фразы?

Von Kesselberg: Во-во! Пусть в конце каждой фразы это произносит.

Шершень: (скептически) Тогда год, не меньше.

Техасец: Тогда – как реклама. В начале, середине и конце.

Von Kesselberg: Для разнообразия предлагаю: в начале "Дюма – гений!". В середине: "Рыцарство – рулез!". В конце: "Дайте почитать "Двадцать лет спустя"! Название книги можно разнообразить.

Greg: (со злостью) Не буду я их читать!

Von Kesselberg: А вам никто и не даст. Еще используете как-нить не так. А у меня издание с автографом. Авторским. Вам просто попросить надо. Счетчик тупой, схавает...

Занавес

Акт четвертый, неожиданный.

Так сказать, "сцена на сцене".

Пистаь про обстановку – даром терять время. Вывеска – та же, лица, за редким исключением, те же, про темы и говорить нечего. Становится совершенно ясно, что атмосверу надо разрядить. Направить потоки излучений в мирное русло, иначе кровопролития не избежать. Потому что драться будут, причем просто от скуки.

von Kesselberg: Так, народ! Нам необходимо несколько развеяться. Предлагаю организовать любительский театр.

Народ несколько ошалело молчит, потом кто-то спрашивает:

Некто: Чего?! Театр?

von Kesselberg: Именно! Распределим роли, назначим режиссеров...

Ехидный: Вот именно – "назначим"! В вас, барон, крепко засела старая административно-командная система. Режиссер должен быть, по меньшей мере, талантливым...

von Kesselberg: Простите, но здесь каждый считает себя талантливым. Или не так?

Обводит взглядом собрание. Все молчат, видимо считая, что признать себя неталантливым – то же самое, что расписаться в собственной тупости, хотя это вовсе не так.

von Kesselberg: Или вы предлагаете тянуть жребий?

Ехидный: Это еще большая дурость, чем назначение. Лучше уж голосование. Закрытое.

von Kesselberg: Это отвечает вашим демократическим принципам, понимаю.

Товарищ Рю: Преждевременно все это! Коли уж беремся, надо сначала решить, что ставить будем? Не новодел же?

Собрание и громче всех Техасец: Клаааааассссикуууу!!!

von Kesselberg: Вот и славно. Главное – решиться. Так что же? "Колобка?" Коротенько и со вкусом.

"Колобка", а так же "Теремок" собрание после долгих споров отвергает. Играно – переиграно. Так же в отстой отправляется "Сказка о царе Салтане", ибо моря (куда будут бросать бочку)в наличии не имеется, а всем хочется максимального реализма.

"Царевна – лягушка" отвергается дамской половиной ввиду того, что они не могут решить, кто будет играть "Царевну", а кто жабу. (По ходу пьесы требуется мгновенное перевоплощение, быстрая перегримировка невозможна – не Голливуд, да и Сары Монзани с "Max Factor" на горизонте не наблюдается, то есть совместить в одном лице не получится. Жабу же играть, естественно, не хочет никто) Перебирается масса вариантов и наконец собрание останавливается на банальном, но проверенном "Золотом ключике". von Kesselberg-у достается неблагодарная, но прибыльная роль пугала и подгонялы. Работа закипает.

Тильда (единогласно избранный гримером и мастером образов): Так! Принципиальный вопрос – переодеваться актеры будут, или только обозначим образ?

von Kesselberg: Всенепременнейше. Иначе кайф не тот.

Тильда: Тогда я за костюмами! (исчезает)

von Kesselberg: Так... Самое главное – кто будет Буратиной? (нехорошим взглядом окидывает присутствующих)

Товарищ Рю: Да, а реализм – полный?

Народ (хором и не ведая, что творят): Само собой!!!

Товарищ Рю: А кто тогда будет играть Буратино???

Все неожиданно вспоминают сцену, где Буратино собираются бросить в камин, чтоб жаркое лучше прожарилось. Правда, только собираются, но кто его знает, что взбредет в голову режиссеру. Сейчас модно коверкать классику. Неожиданно в Корчму заходит спасение в лице Хелсинга ван Хелсинга. Неважно кто, на которого поглядывали уже с нескрываемым интересом, справедливо полагая, что если Неважно Кто, то и неважно как. И где. И уж тем более, когда. Все мы бренны.

Неважно кто: Вот! Вот он и будет! Ведь будешь?

Хелсинг ван Хелсинг: Буду! А что? (Поздно, батенька, поздно. Волшебное слово сказано – прим Автора)

von Kesselberg: В главной роли играть. В спектакле.

Хелсинг ван Хелсинг (зардевшись и ковыряя носком ботинка в полу): А кого? (явно представляя себя в роли Конана – Варвара.)

Товарищ Рю ( жестко и отрывисто ): Буратино!

Хелсинг ван Хелсинг (далее просто Хелсинг, автор затрахался набирать одно и тоже. От такого тупеешь) Не, не хочу! Какой из меня Буратино?!

von Kesselberg: Не гони. Вылитый. Как есть – Буратино. Крепись, дружок, тебя ждет слава!

Хелсинг: На фиг мне такая слава... (потом подумав) А пять золотых дадут?

Товарищ Рю (тоном, не оставляющим сомнений) Естественно! У нас же полный реализм. (и тихонько в сторону) Если доживешь...

После долгих прений режиссером выбирают Карелу. Хелсинг содрогается. Только теперь до него доходит, что такое полный реализм и что пощады ждать неоткуда. А все жадность. Хотя... Христа сдали ментам за тридцатку. Правда серебром. Начинается первая репетиция. Карела садится на режиссерское место и машет платочком, мол, начинайте. Играет вступительная мелодия:

"На голове его колпак" (па-па-ра па-пам)

"Ему не каждый негр рад..." (па-па-ра-па...ну и тд..)

Зал в недоумении. Кто то перепутал пленку. Мелодия та, но слова явно левые... Из динамиков уже льются слова припева:

"КУ! (па-аппап-па-па)

"КЛУКС" (Пап-ппапа-апм)....

Карела (вскакивая с места): Стоп-стоп-стоп!!! Это что еще за пропаганда Ку-Клукс-Клана?! Кто принес?...

Разумеется, никто не сознается. Даже под дулом "Узи" (М-16 у Карелы предусмотрительно отобрали, ибо, кроме Хелсинга, могут пострадать и ни в чем перед Изрилем не повинные корчмовцы) Магнитофон заглушают, пленку меняют на нормальную. Мало-помалу в зале воцаряется тишина. Карела снова машет платочком (подаренным ей Сударушкой. На платочке герб города Киева). На сцену выходят Пьеро (Спрут Спиридон) и Арлекин (Шаман):

Пьеро: Так! С кем бы сегодня подраться?

Арлекин: С ума сошел! Это я тебя бить должен!

Пьеро: Попробуй!

Арлекин: И попробую...

Происходит безобразная драка. Прерывает ее Карела, давая очередь над головой дерущихся.

Карела: Прекратить! Что за детство? Мушшшины... Не, так дело не пойдет. Эти сцены – режиссерская текучка. Дело десятое. Надо отработать в первую очередь (все с содроганием переглядываются при слове "очередь") самые важные сцены. И кульминацию.

von Kesselberg: А какая сцена, по вашему, кульминационная?

Карела: Там, где Буратино кидают в пруд.

Хелсинг вздрагивает. Теперь он точно знает, какой смертью умрет. Поддерживает его только надежда, что все это – репетиция, а после нее можно будет удрать, не дожидаясь премьеры. О лаврах артиста он уже и не мечтает.

von Kesselberg: Но после этого было еще столько приключений!

Карела: Они будут. В сиквеле. Называется "Пятница, 13-ое: Джейсон..... тьфу.... Буратино жив!" (Из чего становится уже окончательно и бесповоротно ясно, что уж в этой то Буратино точно – "мертв")

von Kesselberg: Вы планируете еще и триллер?

Карела: Дайте фону два, нет, три литра водки! Чтоб не вмешивался в творческий процесс.

Человек За Корчмовской Стойкой: Здесь не подают водку. Не положено.

Карела(ворчливо): Табуретками драться можно а водки – ни-ни! Ну, налейте ему пива и туда пол литра водки. Так можно?

Человек За Корчмовской Стойкой: Так – можно. (подает на стойку требуемое)

von Kesselberg: Споить администратора хотите? (но ёрш выпивает залпом, после чего "творческому процессу" уже не мешает.)

Карела: Так. Как говорится: "Кот из дома – мыши в пляс!" Какая у нас первая опорная сцена?

Товарищ Рю: Ну, наверное, когда Буратино, пропивает.... в смысле, продает Азбуку Морзе, которую ему завещал папа Карло.

Папа Карло (Николай Власов, куда ж без него): Как это "завещал"!? По сюжету я еще жив и бодр! И даже могу пофлиртовать с Мальвиной (Лена Мельникова).

Мальвина: Вообще не понимаю, как я подписалась на эту бодягу? Мне пора на съезд прогрессивной молодежи.

Папа Карло (находя выход): Мальвина, это же общественная работа! Вам это зачтется в ячейке как проведенная массовая агитация. Вы сможете со сцены прямо в массы нести разумное, доброе, вечное! Как говорил В.И. Владимирильич "Исскусство – в массы!"

Мальвина(задумчиво): И впрямь. Я остаюсь.

Карела: Еще б не осталась. Я бы..... (не договаривает) Нет, товарищ помреж(Товарищу Рю)! Одной из ведущих сцен является сцена, где Карабас-Барабас собирается подбросить в камин полешко. Вот где глубина!

Товарищ Рю(далее – Помреж, прим авт.) Но подумайте! А если....

Карела: Спишем сценарий в архив и – проехали.

Посреди сцены на заранее подготовленной асбестовои подкладке разжигается костер, похожий на тот, на котором сожгли Джордано Бруно. Связанный по рукам и ногам Хелсинг в ужасе от предстоящего аутодафе. Он, что вполне естественно, не хочет ни "авто" , ни "дафе". На сцене появляется Карабас-Барабас (Корсар, добровольно вызвавшийся играть эту увлекательную роль)

Карабас (подбрасывая последнюю лопатку антрацита): Так! Что-то этот огонь никак не разгорается.

От автора: замечу, что все пока по тексту. Но к действительности происходящее имеет самое минимальное отношение. Костер больше похож на мартен, а Карабас гол по пояс, как бывалый металлург. От еще одной лопатки угля вспыхивает особенно яркое пламя, способное пробудить и мертвого. Что и происходит.

von Kesselberg (приоткрывая правый глаз, пьяным голосом.): Гори – гори ясно, чтобы не погасло!

Карабас (бросая взгляд на связанного Буратино): Не боись, администратор! Не погаснет.

Карела (постукивая пальчиком по столу) Карабас! Попрошу строго по тексту!

Карабас(радостно): Это мы мигом! (хватает Буратино в охапку и тащит к "мартену". Буратино даже не сопротивляется. )

Карела: Э, Пьеро с Арлекиной! Уснули что-ли?

Пьеро и Арлекин(хором): А чего сразу мы?!

Карела: Текст забыли? Вы должны упрашивать Карабаса не бросать Буратино в костер.

Арлекин: А оно мне надо? Пусть бросает! (Карабас замирает у костра с занесенным над ним Буратино. Бросать пока не решается. Мало ли что скажет режиссура). Так даже веселее.

Карела(вздыхая): Так ведь сгорит!

Пьеро: Если и сгорит, то не весь. Он только по пояс деревянный.

Карела: Нет. Растянем удовольствие.

Пьеро (нехотя и со вздохом): Карабас, а Карабас. Не бросал бы ты его в костер. Европа осудит.

Арлекин: Во-во! Оно нам надо? Его еще в пруд бросать будут, можно будет представить как несчастный случай. Дай ты ему пять золотых и хай валит на все четыре. Или лучше дай эти пять золотых нам. Вместе пропьем.

Карабас: Деньги подотчетные. Из реквизиту. Да ему и обещано было.

Карела(вполголоса): Как-то неубедительно. (громко) Ну ладно. Покатит!

Карабас: Так бросать или нет?

Все(в том числе и зал): Не стоит! Веселье только начинается!

Карабас нехотя выпускает жертву. Хелсинга развязывают и он ужиком ускользает за кулисы.

Помреж: Так. Можно считать, что сцена отработана. Надо только исключить посторонние реплики.

Карела: А именно?

Помреж: Про то, куда пойдут деньги. (оглядывается на продолжающего мирно посапывать von Kesselberg-а) Благо, что администратор дрыхнет.

Папа Карло: Он еще долго спать будет. Третьего дни все на здоровье жаловался, эсэсовец недобитый! А сейчас ему хорошо.

Карела(со смешком): Даже чересчур! Он ведь одним залпом пол-литра осилил.

von Kesselberg во сне произносит длинную фразу на немецком (которого он не знает) явно нецензурного содержания. Генная память, что поделаешь! К нему подходит посетительница, обычно сидящая в Корчме молча, кладет его голову на голени и начинает тихонько что-то напевать на немецком. Которого она тем более не знает. Правда, колыбельные в этом и не нуждаются. . .

Карела: Кстати! Мы до сих пор еще не назначили исполнителей двух ключевых ролей. Без них и Буратино – даже не Пиноккио. Базилио с Алисой кто играть будет?

Все головы автоматически поворачиваются в сторону Локи и Mar. Локи пытается остаться в стороне, отбояриваясь несовместимостью кривляния на сцене со статусом генсека. Но народ непреклонен. Локи нехотя соглашается.

Помреж: Пора отработать сцену в кабаке. Благо (окидывая дланью помещение Корчмы) и декораций не требуется.

Человек За Кочмовской Стойкой: Это Корчма, а не кабак!

Помреж: Так и я не в этом смысле. . .

Хелсинг несколько успокаивается. В кабаке, насколько он помнил, Буратино всего лишь обломился пожрать. (О, наивный! Надо лучше знать классику! А знаменитая фраза: "Плати, негодяй, или я проткну тебя, как жука?!" – прим. Авт.) Так что жизни его по прежнему угрожает серьёзная опасность.

Обед в "Трех пескарях" отыгрывается по стандарту. Тем более, что и играть там особо нечего – Базилио с Алисой трескают за обе щеки, успевай подноси (Локи, кстати, доволен, что согласился), Хелсинг сидит привязаный к стулу с заклееным скотчем ртом. Наконец обжорство заканчивается, и Базилио с Алисой исчезают. Кабатчик (г-н Аватара) подходит к Буратино и задает сакраментальный вопрос:

Кабатчик: Пожрали? Плати.

Хелсинг(мотая из стороны в сторону головой с заклееным ртом): ММммммм!!!!

Кабатчик: Чего говоришь? (отдирает скотч)

Буратино: Я?! А за что? Сам видел, я не ел ничего!

Кабатчик: А кого это. . . Вас трое было. Плати или я проткну тебя, как жука (занося над Буратино что-то больше похожее скорее на копьё Святого Георгия, чем на банальный вертел. Гротеск – известная слабость корчмовцев:-) )

Буратино (растеряно): А у меня нету. . .

Зал затихает. Все вспоминают, что реквизитные пять золотых Хелсингу Буратине так отданы и не были, а были банально пропиты всеми за успех спектакля во время перерыва. Становится ясно, что должно произойти что-то ужасное.

Кабатчик (Кареле): Режиссёр! У него бабла нету! Резать? (заносит копьё над Буратино.)

Карела: Да рано еще! Елки – палки. . . Есть у кого взаймы? На время репетиции?

Зал молчит. Даже если и есть, Хелсинг – не та фигура, жизнь которого жаждут выкупить.

Помреж: Может, у фона возьмем?

Карела: А куда те дели, что скажем? Он ведь, немчура проклятая, педантичен до тошноты.

Помреж: А, ерунда! Скажем, что на "представительские расходы". Мол, Киевлянин с визитом приезжал... Да и не спросит он сейчас ничего. Пьяный. У него явно одно желание, чтоб его не будили. . .

von Kesselberg (во сне поет): " У нас теперь одно желанье – скорей добраться до Москвы..."

Gward: Во, фриц недобитый! . . (пресекается, ибо далее пение принимает интересный характер)

von Kesselberg(продолжает): ". . .Увидеть вновь короновааанье! Спеть у Кремля "Алаверды"...

Gward: Я не понял – он фриц или белогвардеец?

Папа Карло: Это по мотивам Булгакова. "Тараканий бег". Вчера показывали.

Помреж (обращаясь к неизвестной, продолжающей держать буйную баронскую башку на коленях): Простите, мадемуазель. Не сочтите за труд, поинтересуйтесь у администратора, есть ли у него пять золотых? А то Буратино прирежут.

Тихая посетительница наклоняется к von Kesselberg-у и шепчет ему на ухо. Тот ворчит свозь сон: "В кармане возьми!", после чего снова засыпает безмятежным сном праведника. Зал облегченно вздыхает – смертоубийство отменяется.

Помреж: (кабатчику): Подложите Буратино бабки в карман. . . Так. Теперь можете взять. . . Эй – эй! Один, а не все!

Кабатчик (ворчливо и глядя в сторону Локи с Mar): Один. . . Слопали-то на все двадцать!

Карела: Можно подумать, что ваше ели. (сама тоже в этом поучаствовала право режиссёра – прим. Ред.) Снедь – тоже реквизит! И готовили не вы, а Сударушка!

Кабатчик опускает в карман Хелсинга четыре золотых, не переставая ворчать по поводу засилья режиссуры и невозможности актёра полностью реализовать свои задумки. После чего развязывает его. Хелсинг сбегает из "Трех пескарей". Занавес.

После небольшого перерыва на питьё пива и поедание жареных кабанчиков, любезно предоставленных хозяином для подкрепления ослабших от творческих усилий актеров, репетиция возобновляется. На сцене Алиса и Базилио, вырядившихся ку-клукс-клановцами (тперь, кстати, ясно, кто припёр злополучную плёнку) и держащих в руках: она – финский нож, он – старенький, но рабочий "Шмайсер", с трудом выклянченный у von Kesselberga для постановки .