Текст книги "Безумец и его сыновья"

Автор книги: Илья Бояшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Лишь к утру все прибыли в деревню, измученные размокшей дорогой. Селяне встречали их возле школы. Матери подскочили к детям – но Председатель их тут же остановил. И прежде всего обратился к рассвирепевшей, скорой на расправу Наталье с просьбой не наказывать Владимира Музыканта. Затем, показывая на потрепанных, дрожащих птенцов, спросил жителей:

– Неужели променяете будущее на сивуху и ругань?

Поселенцы, ужаснувшись жалкому виду ребятишек, кричали:

– Посадить его надо! Отчего же не применишь власть?

Беспалый остался непреклонен:

– Сама жизнь его уничтожит вместе с его сивухой!

И строго наказал:

– Завтра чтобы все ребята сидели за партами!

Матери погнали беглецов домой, и вскоре отчаянно завопил в Натальином доме Музыкант. Даже Мария не могла сдержаться – беспощадно принялась пороть Степана с Отказником. А Книжник с братом Строителем, вздыхая, побрели к своей землянке – и застали ее пустой.

Валентина все чаще оставляла сыновей. В селении шептались, что окончательно повредилась она в рассудке. Несмотря на дождливую осень уходила она далеко к дорожным перекресткам – даже тогда, когда из-за распутицы ни одна машина не могла проехать мимо нее, ни один путник не мог пройти.

Повзрослевшие братья отыскивали ее, брали под руки и отводили к землянке, и сами давали ей еды, которую приносили им другие женщины. Но однажды Валентина ушла так далеко, что Владимиры не смогли ее отыскать.

Долго бродила она в полях, огибала болотца, пока не набрела на жилище Аглаи. Над крышей, поросшей мхом, вился дымок, старуха варила свои коренья. Испугавшись внезапной гостьи, девочка вцепилась в старуху. Валентина горько сказала:

– Нет сил моих больше ждать. Думала – вот-вот Бог вспомнит о нас. Но, видно, не дождаться нам Его вестника… Кого угодно уже занесло! Один богохульник распахал всю землю, другой, все бросив, не просыхает на холме… И оба надсмехаются над Ним! Неужто забыл о нас Господь?»

Старуха рассердилась:

– Молчи! Наше ли дело знать о Милости?! Жди до конца дней своих, на коленах ползай, покройся струпьями, питайся травой – но жди! Как можешь ты сомневаться в Его Благодати?.. Знай одно: явится ангел. Недолго терпеть! Бог не простит, коли в Нем усомнишься. Не гневи Его, доча… Недолго быть богохульной власти. И твоему лохматому черту достанется!.. К сыновьям своим возвращайся и не ропщи. Не гневай Господа, ибо знает Он, что творит!

И Валентина послушалась.

С тоской сиживал Книжник на Агрипповых уроках. Вечерами его братья рыскали по селению в поисках пищи, и разговоры и думы их были лишь о еде. Он же, отрешенный, бродил по улице, подстерегая Беспалого, и просил хоть каких-нибудь книг. Но тот разводил руками, не решаясь еще давать ребенку Маркса:

– Подрасти немного, тогда поймешь его науку.

И вновь тогда Книжник брался за Библию: книга, от которой отреклась Агриппа, читалась им с утра до вечера. Он грезил палестинской пустыней и с надеждой взирал на небесные горы, которые каждый день возникали перед ним и рассыпались, подобно башням Иерихона. Но когда пробуждался от грез – повсюду, насколько видели его глаза, простирались серенькие болота, холмы и камни.

Остальные ученики читали по слогам, сбиваясь и путаясь. Агриппа, стремясь привлечь их к учению, готовила им скудный обед: варила в воде капусту. Нахлебавшись пустых щей, нестройно школяры повторяли за ней: «Мы не рабы, рабы не мы». И скребли по сосновой доске кусочками угля.

Председатель, не раз навещая их и видя, как продвигается учение, твердил, потирая руки:,

– Учитесь, о животе не думая! Будет крепко заботиться о вас наша Родина!

Они и учились, но в один недобрый день в окне школы вновь показалась рыжая голова. На свою беду Агриппа ее не заметила – а рыжий кривляка тряс перед школярами мешком, зазывая за собой в заснеженные камыши.

На этот раз ярость была всеобщей.

– Сажай его! – кричали бабы Беспалому. И дергали за рукав, требуя наказать растлителя. – Что же ты за власть? – кричали. – Пойдем с нами. Там же его и повяжем, и сдадим куда надо!

Женщины поволокли с собой и своих безвольных мужей – но Председатель на этот раз остался.

– Решайте сами, что с ним делать, – отвечал. – Как поступите, так тому и бывать.

– Повяжем его, – пообещала за всех Агриппа. – И сдадим…

Валентина стояла на краю селения, засыпаемая повалившим снегом, и уставшими, воспаленными своими глазами вглядывалась вдаль, не замечая уходящую на расправу с ее бывшим мужем толпу. В ту ночь Беспалый встал рядом с нею, ветер метал шинельные полы. Сказал он несчастной женщине:

– Вот и конец твоему бездельнику! Я не трогал его лишь потому, что знал – жизнь сама все равно его накажет. Сами люди его уберут!

Молчала, безучастная. И тогда он принялся ожидать рядом с нею возвращения масс.

И дождался!

Под вечер следующего дня в снежной пелене появились возвращающиеся. Уже издалека доносились до Председателя их песни: но брели все как-то странно, спотыкаясь, падая, точно слепцы держась друг за дружку. Было слышно, как вопил Лисенок – что-то кричали в ответ женщины и дети. Наконец все добрались до холма и оказались поголовно пьяны. Окружив Валентину с Беспалым, протягивали им кружки и ковши.

– Пейте! – безбоязненно умоляли.

Мелькал в толпе рыжий вихор пришедшего с ними Владимира Пьяницы. С отцовским «сидором» за плечами, то и дело Пьяница пускался вприсядку и, подскакивая к онемевшему Председателю, корчил ему рожи, какие только способен был корчить. И успевал развязывать мешок, наливая из уже всем знакомой фляги в протянутые ладони, стаканы и даже ведерца. И бросал в толпу хлеб. А толпа бессмысленно плясала. Лишь Агриппа, отделившись от нее, страдала в стороне, не смея даже взглянуть на Беспалого. И жался к ней растерянный Книжник.

Все понял Беспалый. Пошатнувшийся, он разлепил губы:

– С великим трудом пытался я вас поднять! Отчего вновь к нему потянулись? Что дал он вам?

Слова Беспалого, тяжелые и горькие, повисли в воздухе – в ответ были лишь песни и хохот. Тогда, раздвинув веселящихся, он зашагал прочь. Агриппа бросилась было за ним, но тотчас пристали к ней хмельные слюнявые женщины – и Пьяница подскочил со стаканчиком, и было от них не отбиться.

И смешались на холме песни и ругань. Повсюду поспевал рыжий дьяволенок, булькал за его спиной «сидор», по всему селению встречали Пьяницу с беспечной радостью.

– Ангел ты наш! – изливались с любовью. – Ангелочек!

Потеряв рассудок, матери вместе с детьми тянулись к его фляге. Три дня шло невиданное гуляние. Мужики, отоспавшись, кто в избе, кто на улице, вставали, опухшие, обнимались и дрались, пили, пока хватало сил, – и вновь валились.

Наконец рыжий маленький заводила исчез.

Поселенцы тяжело отходили от такого неожиданного и беспробудного пьянства. Дети и женщины расползались по домам и землянкам. Наталья стонала и охала, возле нее лежал бесчувственный Владимир Музыкант. За околицей подобрали почти бездыханного Лисенка. Одна бабенка, пившая меньше всех и быстрее других оправившаяся, перевернула страдальца на живот и взялась прыгать по мужичку. Из его глотки хлынул настоящий поток, и беспутный Лисенок остался жив.

Опомнившись, все устыдились и принялись искать Беспалого, но его нигде не было: ни в полях, ни возле трактора.

Тогда, сообразив, кинулись к его землянке и увидели – он умер.

Первое всеобщее потрясение прошло.

Женщины, пугая рыданиями и стонами ребятишек, теснились в землянке. Окаменела в ее углу Агриппа. А Наталья вместе с сострадательной Марией обмыли и обрядили покойника.

Лисенок сготовил добротный гроб и опустил в него колодку с подушечкой – для вечно теперь думающей головы. Все остальные пребывали в оцепенении, ибо внезапно остались без будущего. Безутешно заплакал Книжник, узнав о смерти того, кто хотел сделать для их пустой и нищей земли лучшее будущее, и растерянный Владимир Строитель не мог успокоить брата. Впрочем, плакал все те дни не только впечатлительный Книжник: по всему холму теперь лились слезы и слышались вздохи кающихся обитателей. Лишь Валентина продолжала уходить к дороге и словно не слышала о страшной вести.

На третий день гроб поставили в яблонях, и все пришли проститься. Приехали также из областного центра представители и привезли с собой обелиск. Родственников у покойного коммуниста не оказалось, жил он безродным, один как перст, и единственным близким ему человеком все считали Агриппу, хотя ничего между ними так и не произошло.

Поселенцы и власть толпились с непокрытыми головами. Взялся падать настоящий снег – не из тех, слякотных, которые, проморосив, тут же тают. Было холодно и пусто. Женщины, привыкшие за свою жизнь к большим и малым гробам, все же с ужасом вглядывались в лицо человека, который казался им вечным. Подняв его на руках, толпа со стенаниями и вздохами потекла мимо Валентиновой землянки. Внизу, у самой дороги встретила толпу блаженная и невидящими глазами пропустила мимо себя – она не заметила даже своих сыновей, бредущих за гробом.

Яма уже ждала. Беспалый безмолвствовал: положили к нему в гроб его записные тетради и драгоценного Маркса – и закрыли крышку, оставляя в вечном теперь размышлении. Кто-то вложил комок глины в Агриппову руку – все очень долго ждали и, наконец, услышали, как глухо стукнуло о крышку.

Быстро засыпав могилу сухими от холода комьями, поставили над нею деревянный обелиск с ярко даже в такой тусклый день блестевшей латунной звездой и возвратились в осиротевшее селение.

Агриппа с того страшного дня затворилась в своей землянке и сделалась настоящей отшельницей. Прошел слух и о ее помешательстве!

Некому стало учить Безумцевых сыновей! От греха подальше отвезли их из глухомани в областной городишко. Там встретили братьев разбитая церковь бывшего монастыря и унылые кельи, приспособленные под спальни и классы.

Жизнь в интернате оказалась суровой – в первый же день отняли у них нехитрые узелки. С тех пор побои не прекращались. Безответному Книжнику доставалось больше других. Спасался он в библиотеке: место для нее нашлось только в тесном подвальчике. Книгами там заправляла несчастная женщина – судьба ее обидела, наградив большим горбом. Книжник оказался одним из тех, кто не издевался над горбуньей.

Однажды, когда спускалась она в подвал, один из маленьких негодяев, которых здесь было предостаточно, запустил в нее камнем – от неожиданного удара женщина скатилась по ступеням.

Книжник, увидевший это, мгновенно оказался возле горбуньи и, движимый состраданием, помог ей подняться. И поведал несчастной:

– Моя мать говорит, что когда на нашей земле станет совсем невыносимо жить, Господь пришлет сюда своего ангела… Недолго осталось ждать. Ангел спустится по небесной лестнице. Он защитит всех, у кого горе. Он утешит их и укроет своими крыльями. У него такие могучие крылья, что под ними спрячется всякий, кто захочет утешиться. И ангел никого не забудет.

Горбунья смотрела на Книжника с нежностью.

– Я буду ждать его, – обещал самый странный Безумцев сын. – Я обязательно его встречу!

Горбунья, несмотря на боль, улыбнулась:

– Библиотека твоя, малыш! С этого дня вот твое прибежище! Пусть с виду оно тесно и убого, но здесь многое сохранено и запрятано. Пребывай в нем, пока не придет твой ангел… Пройдись-ка вдоль полок, всмотрись внимательно – перед тобою сокровища! Я чувствую, ты многое поймешь, ведь у тебя доброе сердце. Вот лампа и вот стол – твой корабль. Уплывай! А я покажу тебе путь, и запомни, многое значит тот, кто уже знает путь!

Ковыляя, подвела она Книжника к полкам:

– Ты услышишь все голоса мира и удивишься всем мыслям. И не пугайся такому множеству! – добавила, заметив, с каким испуганным восхищением Владимир смотрит на такое обилие книг. – Ты показал свое сострадание, я дам тебе то, мимо чего пробегают! И пока ты еще слаб, пребывай здесь, ибо место за этим столом – лучшее место на свете! Вот Уленшпигель с его Фландрией, а вот Рабле с Гаргантюа, вот там и необитаемый остров Крузо, а там сразу вместе Сократ, Диоген, Сенека. А в самом конце вон той самой дальней полки – чудак Дон Кихот. Возьми от чистого сердца!.. Ты дождешься ангела, я в это верю.

Книжник слушал ее, затаив дыхание.

– Я посвящаю тебя в великие тайны мира сего, – совершенно серьезно сказала горбунья, подавая ему ключ. – Бери бесценный дар. Владей им, пока не придет твой ангел. Храни и никому не отдавай!

– Я буду хранить, – кивнул Книжник. – И никогда никому его не отдам.

Он сдержал обещание – берег ключ пуще казенных карандашей, башмаков и рубах. А когда спальня засыпала, пробирался по ночам в подвал и закрывался там до утра, читая до пятен в подслеповатых глазах. На столе под лампой часто был припасен ему то хлебный ломоть, то кусочек желтого сахара, а горбунья находила все новые книги и доставала из тайников в стенах самые сокровенные, оставшиеся еще от монастырских времен: пожелтевшие, старинные, которые чудом уберегла.

Рассеянность Книжника стала доходить до опасных пределов. Когда выводили воспитанников на улицу, Книжник, думая о своем, спотыкался обо все, что только ни попадалось ему на пути. Однажды он встал, задумавшись, посреди дороги, и машина просто чудом остановилась возле самого его носа. Воспитатели ругались на него, учителя махнули на него рукой: одинокий, обособленный, жил он, никому не нужный, не отвечая на толчки и зуботычины. И постоянно засыпал на уроках.

Владимир Строитель от двух бесполезных вещей сразу же отказался: от собственных слез и от жалости. Принялся он махать кулаками, отвечая всякому, кто пытался его хоть как-то задеть. И взял себе за правило идти до конца и не бояться ни ножей, ни железных прутьев, смело лез на рожон, не спуская никому даже малейшей обиды. Подобное бесстрашие возымело действие – самые прожженные, самые хулиганистые начали его побаиваться и искать с ним дружбы.

Первым делом Строитель взял под защиту братьев (тотчас изменилось к ним отношение). С горечью видел Владимир – без жестокости не выжить там, где уважались лишь наглость и сила. Но понял также, что в будущем не могут ему пригодиться ни теперешняя власть, ни уважение негодяев. Смышленый, он схватился за знания, что худо-бедно, но все же давались здесь, – и вскоре выбился в первые ряды успевающих. Учителя стали поощрять его рвение!

Будущее Строителя было предопределено. Однажды, сидя в одиночестве в спальне и приготовляя уроки (товарищи слонялись по коридорам), он сломал карандаш и в поисках нового схватил мешок Книжника и вытряхнул из него деревянные кубики (они были сохранены Книжником – в память о Беспалом). Строитель не стал убирать их обратно в мешок, а сложил из них башню и засмеялся, довольный. Возле печки были свалены грудой чурбачки и дощечки. Мгновенно позабыв про уроки, Владимир предался новой игре.

Вернувшись в спальню, школяры с удивлением вынуждены были обходить внезапно возникшую крепость, боясь коснуться ее деревянных стен. Все они удивлялись сумасшествию Строителя. А он с упорством запасал и пускал в дело все новые чурбачки и взялся творить на полу деревянные города со стенами, домами и площадями.

Воспитатель, злобный инвалид, зачастую угощал школяров всем, что попадалось под единственную руку. Придя однажды в спальню в то время, когда Строитель сидел на уроках, сгреб дома и стены и отправил в печь. Впервые в спальне сделалось жарко.

Когда Строитель показался на пороге, догорали последние кубики. Владимир бросился на дремавшего возле печи обидчика, но был тут же отброшен. И впервые Владимир заплакал, не стесняясь товарищей. Но все они на удивление участливо отнеслись к его беде: когда воспитатель убрался, пытались выгрести из печи все, что осталось, и помогали заготовлять новые чурочки для будущих творений.

Музыкант все то время обитал на кухне с десятком подобных себе вечно голодных мальчишек. Поварихи иногда разрешали им кусочками хлеба вычищать котлы. Голодранцы водили хлебом по стенкам, соскребая жир и остатки каши. Так, до поры до времени, существовал Музыкант, не интересуясь ни чтением, ни строительством городов.

Часто воспитанники, сбиваясь в шайки, совершали набеги на сады и дома. Взялся бегать и Музыкант – урчащее от голода брюхо не давало ему покоя. Вместе с другими шалопаями бродил он и по железнодорожным насыпям, подбираясь к стоящим на запасных путях вагонам, проверяя на прочность засовы.

Однажды там его прихватили стрелочники: чудом увернувшись от погони, Музыкант оказался возле здания вокзала. Окно привокзального ресторанчика было распахнуто – мгновенно очутился Музыкант на кухне, ибо никого, кроме шипящих и булькающих котлов, там не было. С запрыгавшим сердцем, не веря удаче, воришка задвигал крышками. Обжигаясь, выхватил он кусок вареного мяса и, приплясывая, едва успел тот остыть, заглотал его, словно кот. Запихал он также за рубаху еще горячие булочки. И собрался прыгать обратно, но именно в этот самый момент в его жизнь вмешалась судьба! Будущее еще одного Безумцева сына также определилось. Услышал Владимир странные визгливые звуки. Осмелев, выглянул он в пустой коридор, пробежал его и оказался в полутемном зале. На крохотной эстраде немногих посетителей ресторана развлекал оркестрик. Впервые за всю свою жизнь увидев так близко живых музыкантов, был потрясен Владимир. Рот его не закрылся до конца представления. Никто не тронул мальчишку, слишком уж он был забавен своим неподдельным изумлением! Когда концерт был закончен, музыканты уложили в футляры источники существования. Владимир, сам не зная почему, побежал за нетрезвым саксофонистом, не отставая от него до самого его дома, – и был, наконец, замечен.

Стареющий и пьющий одинокий джазмен, прозябающий в этих медвежьих краях, зазвал мальчишку к себе. В тесной своей комнатушке дал ему попробовать пива и горько жаловался своему единственному искреннему почитателю на то, что не хотят понимать в этой нищей стране настоящего джаза. Вытащив затем саксофон, взялся выдувать мелодии, которые очаровали маленького оборванца. Владимир с тех пор не пропускал ни единого его слова, впервые узнав с радостным ужасом: за неведомым океаном раскинулся истинный рай, в котором дома поднимаются до облаков, в котором навалом пива, зерна и мяса. И только в том раю отовсюду льется чудесный, божественный джаз!

Рассказы джазмена упали на благодатную почву.

Еще один из братьев – младший Отказник – своей дорогой отправился в жизнь.

Справедливость пробудилась в нем. Он тотчас взялся менять весь мир – такой у него оказался характер! Не прошло и недели, как пробыли братья в этом несчастном месте, а кроха Отказник уже дошел до директора, пытаясь открыть ему глаза на то, что бьют их здесь вечерами.

Ответ чиновника был прост:

– Быть не может такого в советской школе!

Однако Отказник уже успел разглядеть поварих с выносимыми узлами и пьяного сторожа. Директор, поразившись такому, впервые им увиденному правдолюбцу, отмахнулся беспечно: «Разберусь во всем сам. Твое же дело – учиться!»

Но Отказник учиться как раз-то и не желал. Вскоре он вновь появился:

– Бьют нас по-прежнему. И воруют. Да вы и сами вчера…

До самого потолка подскочил директор, испугавшись того, что мальчишка мог увидеть вчера. И не сдержал благородного гнева:

– Ах, сукин ты сын! В карцере тебя сгною. Запорю так, что родная мать не узнает… если хоть слово…

– Правда жжет вам глаза, – вот что заявил в ответ крохотуля.

Стиснув зубы, с тех пор он во всем доходил до конца. Он и своего благодетеля-братца, благодаря кулакам которого оставался еще цел и невредим, обвинил в жестокости.

– Ты тоже есть зло! – объявил бесстрашно Строителю. – Раз, как и они, живешь за счет силы и страха!

На всяких собраниях ерзал он в первых рядах и не стеснялся вслух кричать о том, что видел. Он все подмечал и умудрился совершить то, чего ни до него, ни после не смог сделать никакой, даже самый распоследний школяр, – разжег к себе со стороны взрослых настоящую ненависть! Никогда он не улыбался, никогда не смеялся – с закушенной губой и горящим взором лез везде и повсюду.

Когда к весне побежал слух о комиссии, директор собрал у себя настоящий совет: решали, что делать с маленьким негодяем.

Отказник, каким-то образом узнав о проверке, весь воспылал! И когда комиссия заглянула в его спальню, уже приготовил настоящую речь.

С удивлением воззрились проверяющие на взъерошенного воробья.

– Вам все врут! Я все расскажу! Я вас там поведу, где не водили! – обещал им Отказник, но инспектора, посмеявшись над крохотным чудаком, все же ему отказали:

– Учись лучше во имя Советской Родины!

– Дрова-то наши воруют! – в отчаянии бросил им в спины Отказник, но инспектора уже спешили к столовой, где был им распахнут богатейший по тем временам стол. Директор, заранее предупредивший начальство о забавном оригинале, всех накормив и выпроводив, заглянул-таки к поверженному правдолюбцу:

– Теперь у меня держись!

Карцер стал вторым домом Безумцева сына.

Всех братьев бесповоротно обскакал Степан. Директор мгновенно выделил проходимца из общего унылого и серого строя, и уже вскоре уверенно распоряжался Степан мытьем полов на этаже и покрикивал на подчиненных. Добавляли ему уверенности надежные кулаки Строителя, но гнездился в честолюбивом сынке Марии и собственный гонор!

Он, не успев приехать, уже зашагал от Старосты спальни к Коридорному, мечтая добраться ко второму году проживания до чина Старосты этажа. Братья к такой карьере относились рассеянно: Книжник не показывался из подвальчика (всей душой, всем сердцем он уже был далеко), Строитель завалил чурбачками всю спальню и, раздобыв столярного клея и инструмент, смастерил, ко всеобщему восхищению, невиданную башню. Отказник грыз ногти в интернатской тюрьме. Музыкант же, никому не рассказывая о своей тайне, часто сбегал в заветную каморку к спивающемуся учителю.

Так, понемногу привыкли они к новой жизни – а тут и зима оборвалась и пролетела весна, а там в интернатском дворе появился Лисенок и уже запрягал для них лошадку, готовясь в обратный путь. Исхудавшие Майка с Зойкой, взятые отцом из подобного женского заведения, ожидали на телеге ребятишек.

Братья выскочили во двор – Лисенок усаживал их одного за другим. Все поместились: стриженные наголо, повзрослевшие, в новых казенных рубахах, штанах и башмаках. И вот скрылись полуразрушенные монастырские стены, испарились каменные дома, перестали быть слышны паровозные гудки. Дорога потянулась между бесконечных болот, редких холмов и перелесков, над которыми клубились облака-горы. Школяры болтали ногами, разглядывая бесконечную землю, и медленно тряслись целый день – Лисенок жалел лошадку. Вот впереди легла первая тень, и все принялся покрывать вечерний туман. Облака растворялись, засветила первая звезда, и вскоре целая звездная россыпь засверкала в небе. Заблистали здесь и там далекие миры, а уставшая кобылка пошла вовсе тихо. У детей слипались глаза. Засопел Степан, задремал Строитель, привалилась к его плечу уснувшая Майка. Принялись посвистывать носами остальные, сам возница клевал носом, сокрушаясь, что не поспел домой к ночи. Лишь Книжник благодарными глазами разглядывал распахнувшееся небо, пытаясь угадать далекую родину ангела.

В полной темноте лошадка едва нащупывала дорогу. Внезапно вдали проявился огонек, и Книжник растолкал уснувших братьев. Огонек приближался, и кобылка захрапела, почуяв близкое жилье.

– Тпрууу! – раздался неожиданный звонкий голос. Тотчас из темноты вынырнула знакомая рыжая головенка их беспутного братца. Пьяница, скалясь и подмигивая братьям, схватил лошаденку под узцы и повел на отцовский холм.

Как и прежде, на овчине лежал их батька! Как и прежде, бегали по саду его псы, узнавая ребятишек. Пьяница поддувал костер, и огонь со всех сторон облизывал огромный котел с кашей. Была тут же отвинчена крышка у фляги – и безвольный Лисенок, не в силах отказаться от ковша, попался на крючок рыжему бесененку.

Утром братьев разбудила отцовская гармоника. Перед каждым школяром уже стояли миски, доверху наполненные вареным картофелем, лежали вяленая и вареная рыба и огромные ломти хлеба – невиданное после скудной интернатской пищи богатство. При виде его даже Степан позабыл на время о своей недетской степенности.

И, как и прежде, на холм заглядывал всякий сброд: Безумец всех приходящих заливал водкой. Котел кипел и бурлил на костре, Пьяница беспрестанно подсыпал в него соль и крупу. А тех гостей, кто, напившись, хватался за ссоры, легко унимал. И так ведь услужливо и весело подносил спорщикам стаканчики «на мировую», что никто не мог ему отказать!

Как и прежде, пьянчуги глотали и пили до полного изнеможения, считая, что вечно здесь могут отъедаться и опиваться. Но даже самые стойкие долго такой гулянки не выдерживали и в конце концов уползали – посиневшие, измученные, забывая часто здесь свои узелки и торбы. Бывали силачи, которые по месяцу могли вытянуть, но и те рано или поздно пресыщались и рады были оставить хозяина.

Хозяин же, подбадривая собутыльников, выпивал за раз по ковшу – а таких ковшей в день у него было три раза по шесть, отчего и шептались некоторые, что Безумец прочно связан с самим чертом – ведь хоть бы что было ему от водки!

А всякой закуски к его знаменитой фляге было немерено: Пьяница, ставший верным слугой отцу, развел уже здесь огород и вдосталь заготовил капусты и репы, и сельдерея с петрушкой. Не удивились тому сыновья, что уже с весны буйно росло все это на Пьяницевых грядках. Врыты были в землю бочки с солеными огурцами, и любо-дорого было пьянчугам хрустеть такой закуской и запивать водку холодным рассолом. А еще Пьяница ставил силки на уток и заготовлял дичь во множестве; сразу на нескольких вертелах жарились утиные тушки. И еще ловил он рыбу сетями и мерёжами. Гости так ухрюкивались, что часто даже не в силах были заползти в избу, валились к ночи прямо на землю и спали беспробудно, не замечая ночного холода.

Вились на отцовском холме, словно мухи, вместе с мужичками и гулящие бабенки, которые не прочь были даже перед гостившими у отца сыновьями задрать юбки. Пьяница и их напаивал до беспамятства. По ночам повсюду: в горнице, на сеновале, под яблонями слышались храп и сопение. Кого-то выворачивало наизнанку в кустах, кто-то стонал, переев, – обычное дело! Вновь, как и прежде, слышали школяры по ночам и сладостные женские всхлипы – то их батька ворочался с потаскухами на овчине.

Наконец Лисенок, которого все то время Пьяница усердно напаивал, спохватился и протрезвел. Душной ночью он разбудил ребятишек.

Отдохнувшая лошадка была уже им запряжена. Протирая глаза, шатаясь спросонок, икая от переедания, переступали школяры сонных псов. Те, узнавая их, не поднимали тревогу и вновь успокаивали на лапах умные головы.

Провинившийся Лисенок не смел на своих дочек и глаз поднять: посадив всех, погнал с холма телегу! Неусыпный Пьяница заметил их поспешное бегство и катился еще какое-то время за беглецами, пытаясь еще поднести вознице «на посошок» – но все же отстал.

Вернувшись к матерям, школяры нашли изменившейся свою малую родину! Повсюду им встречались чужие люди, во многих дворах пищали младенцы, а топоры новых переселенцев без устали тесали новые срубы. Избы уже не могли уместиться на холме и строились внизу, вдоль дороги.

Бесхозную школу той зимой поселенцы разобрали себе на пристройки. Землянки, в которых жили Валентина с Агриппой-затворницей, совсем обвалились. С горечью убедились Строитель с Книжником в том, что еще больше заболела их мать. Всю прошедшую зиму ожидала она, когда сойдет снег – так не терпелось ей вновь уходить к дорожным перекресткам! И летом редко теперь она появлялась в селении. С утра до вечера стояла на дорожных обочинах, всматриваясь в лица проходящих и проезжающих – но ни с одного, ни старого, ни молодого лица ответно не взглянули на нее глаза ангела.

Возвращалась Валентина глубокими вечерами. Ночью Книжник с братом слышали ее тихие молитвы. Были они предоставлены сами себе, сердобольные Наталья с Марией кормили их вместе со своими сыновьями.

Все оставшееся лето ребятишки провели весело и шумно: носились гурьбой, купались, играли в «городки» и пятнашки. Майка и Зойка были постоянно вместе с Безумцевыми сыновьями. Один лишь Книжник все то время просидел под яблонями на своем излюбленном месте, поглядывая с края холма на дорогу, по которой уходила ранним утром его несчастная мать.

С тоской ожидали школяры неминуемого возвращения. И вот настал черный день, Лисенок запряг лошадку, и телега побежала обратно к областному центру. Проезжая мимо Безумцева холма, Лисенок нещадно подхлестывал кобылку. Дымил там костер, и надрывалась гармоника, но все обошлось – никто не загородил им путь.

Однако каждый год с тех пор на дороге ожидал Пьяница возвращения братьев, и не было случая, чтобы пропускал он мимо телегу! Днем ли, ночью, но обязательно выныривал, брал лошадь под узцы и вел ее на отцовский холм. Отощавшие за зиму ученики и Зойка с Майкой набрасывались на еду и, насытившись, затем отдыхали в саду, под деревьями, в пряном сене, зарываясь в него и прислушиваясь к довольному бурчанию своих животов. Низкие яблони опускали к ним свои ветви. Всхрапывала кобылка, насыщаясь сочной травой Безумцева сада. Отец иногда принимался реветь гармоникой – нравилось Безумцу извлекать дикие звуки, от которых впору было затыкать уши.

Он не жил бобылем: время от времени то одна, то другая подруга появлялись в его избе. В один год оказалась там толстуха необычайных размеров. Невозможно было обхватить ее одному, даже самому длиннорукому молодцу. Ее живот колыхался студнем, лицо заплыло, тряслось множество подбородков. Была она невероятно прожорлива и переедала хозяина. И пила толстуха так, что только она и могла одна составить Безумцу достойную пару. Безумец хохотал на ее прожорливость, а Пьяница не успевал наливать ей из фляги: она хлебала, пока водка не шла обратно горлом. Вот какой была потаскуха!

Однажды вознамерилась она в присутствии Безумцевых сыновей и гостей перепить самого хозяина. И тогда Пьяница притащил два ковша, и все те, кто развлекался в то время на беспутном холме, сгрудились возле овчины. Толстуха села напротив любовника, не спуская с него своих заплывших глазок, и как только выпивал хозяин ковш, тотчас опрокидывала и она. Все ждали, когда эта женщина наконец свалится и помрет, ибо знали – нельзя перепить Безумца! Толстуха же, как ни в чем не бывало, брала ковш за ковшом и лишь после четвертого закусила огурчиком, а после шестого понюхала хлебную корочку. Затем был ковш и седьмой, и восьмой, доза немыслимая даже для самого закоренелого бражника, и сам Безумец удивился на свою подругу. Другие же испугались и даже кричали, чтобы бросили они это занятие. Но хозяин был упрям, и женщина отличалась упрямством. По-прежнему не спуская глаз со своего дружка, выпивала она, как только выпивал он, и закусывала, как только он закусывал, – и выпито было уже столь много, что никто из присутствующих не верил глазам, – даже Пьяница смотрел на них с испугом. И если Безумца считали посланником черта, то способность женщины к дьявольскому пьянству была удивительна. Пошли ковши, которые перестали считать: хватило бы водки уже на целый полк, а два упрямца пили и пили напротив друг друга. Наконец, отбросив свой ковш, приказал Безумец найти котел и наполнить доверху: и когда принесли ему, выхлебал тот котел, словно пил воду. Когда же налили толстухе, она выпила лишь до половины – и повалилась, и захрапела. Все обрадовались такому концу!