Текст книги "Синюха (СИ)"

Автор книги: Илья Щукин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

   – Всё ходят? – спросил Кувшинов.

   – Ходят, – Мамаев неприятно усмехнулся. – Хорошо, что хоть за Клещевиной, слава богу, пока что всё тихо. Сколько живём, а хоть бы раз какая шушара прискакала, так нет, кисель, тишина. Может, конечно, и нет там никого, но опять же не узнаешь, пока не сунешься, – он закурил свои самодельные. – Кисель, его мать.

   Сашка, положив пакет на землю, достал из кузова лопату и стал копать яму.

   – Ты подожди, Андрюха, – говорил он, утирая пот со лба. – Ещё годик-полтора, и мы тут весь кисель как пенку раздуем, даже тёмных закоулков не останется, всё будет чистенькое, как медицинский спирт. Это, само собой, если раньше отсюда каким-нибудь боком не улетим, ну а если всё-таки улетим – значит, так оно нам и надо, но я б, если честно, ещё чуток тут побегал, в этой блядской астральной клоаке, потому что она хоть и злая, однако безумно интересная и глубокая. Ничё, прокурим мы ещё эти Клещевины и Тринадцатые, и всё, что надо прокурим, а всех, кто будет мешать достижению нашей заветной цели, будем прикапывать, как вот этого друга, – опустив пакет в яму, он забросал её холодной землёй и немного притоптал сапогами сверху, а потом посмотрел на очаг. – А пока что предлагаю наслаждаться костерком...

   – Наслаждаться я буду, – сказал Грязнов, стреляя глазами вокруг. – Когда греметь у меня под боком перестанет. Витька-то есть?

   – Так точно, – отчеканил Стрельников.

   – Пойдём-ка.

   – Куда?

   – На разговор!

   Отошли к сырому, глубокому логу; на дне в нём копошился густоватый, молочный кисель; мглистые, длинные языки его, поднимаясь на просеку, щекотали стылую поросль.

   – Как Ванька? – спросил Грязнов.

   – А ты как думаешь?

   Юрка накинул капюшон, закрыл глаза и вдохнул в себя холодный, сентябрьский воздух. Стылый, влажный ветер гудел по траве, раскачивал тяжёлые кроны деревьев, и листва на них зашелестела. Близилось утро.

   – Ну, хоть каплю-то?

   – Да ни капли.

   – Чё думаешь?

   – Выход искать, – сказал Витька. – Портал.

   – Портал, – Грязнов недоверчиво кивнул. – Сам-то хоть веришь?

   – Верю...

   – Где ж его искать, твой портал? – Юрка и сам понимал, насколько глубоко они вляпались. – Разговоров вон сколько, а толку?

   – А эта ваша...

   – Зорька?

   – Точно – Зорька... там ничего такого?

   – Да там всего понемногу. Местечко, однозначно, любопытное – явно переброска.

   Витька часто думал про переброску, про этот глобальный, так и неразгаданный наукой феномен. Потому что всё вокруг было поделено на грани, сшито из лоскутов, собрано почти что вслепую, навскидку, по пьяни. Это, наверное, просто повар делал кулинарный эксперимент и накидал в большую миску одного, второго и третьего, вот и получился винегрет – Параллели.

   – А время какое?

   – Вроде наше, – сказал Грязнов. – И вроде не наше.

   – Как понял?

   – Да очень просто, – Юрка вытащил из нагрудного кармана некую штучку; Витька увидел чёрный, идеально отполированный кубик. С виду обычная безделушка, и он сначала не понял, к чему весь сыр-бор.

   – Ну, кубик, и чё?

   Но Юрка только хитро ухмыльнулся.

   – А ты в руках подержи.

   Он медлил, но Грязнов повторил:

   – Да не кусается – держи, говорю!

   Витька взял этот маленький, странный кубик, подержал на ладони, и понял.

   – Юр, – он всё щупал малютку. – Что-то я не врубаюсь.

   Грязнов, засмеявшись, покраснел ещё больше.

   – Вот и я тоже не врубаюсь! Неделю назад нашёл, за Ангаром, а до сих пор тёпленький. В печку дома кладёшь, не нагревается, на холод в погреб, не остывает. И хрен его разберёшь, что внутри. Чудеса да и только.

   Кубик и вправду был тёплый, как разогретый пирожок, в районе, может быть, полсотни по Цельсию. Как он его только не вертел, не осматривал, перебрасывая из руки в руку, но так и не постиг секрета чудесной малютки; вся она была цельная, из неизвестного сплава, и он даже не представлял, как её можно было вскрыть.

   Витька насмотрелся, протянув кубик Юрке, но тот покивал.

   – Ваньке подаришь, – сказал он. – Завтра уже.

   – Вот же зараза, – он хлопнул себя по плечу, и хлопнул очень больно, со злостью. – Как из головы вышибло, то-то я думаю, что Зинка пирог черничный сегодня сготовила...три года ведь, Юр, три года уже торчим...

   – Да знаю, сколько мы здесь уже торчим. Любка вон плачет, может, говорит, в Чистилище закинули, а я и сам не знаю, куда нас кинуло, знаю только, что в какую-то страшную задницу, – Юрка задумался, глядя в лог, в оживший кисель. – С Тринадцатой не решим, так вся Пихтовка загнётся.

   – Переехать бы вам.

   – В Шестую? – сказал он. – В Хомут?

   – Может и в Хомут.

   – Нет уж, спасибо... как вспомню кладбище то, так сразу всё колом внутри встаёт. Ничего, как-нибудь прорвёмся. Если совсем прижмёт, так палаточный городок километров за двадцать от Тринадцатой устроим, а там глядишь чё-нибудь и сколотим. Не переживай ты, Вить, не твоя это печаль.

   Витька покрутил в руках кубик, чувствуя, как тепло наполняет ладони, и сунул малютку в прорезиненный карман комбинезона.

   – Чистоган?

   – Проверили – Гейгер одобрил.

   – Юр, спасибо.

   – Возле Ангара топтаться надо, безопасную лазейку искать, потому что дальше там где-то мы споткнулись, понимаешь, и сами понять не можем, где именно и обо что – как тисками что-то держит. В общем, так держит, что ни в жопу, ни в красную армию.

   – Поле?

   – Судя по всему. Мощное, сука – почти как в Дубраве.

   – Ангар большой?

   – Квадратов на пятьсот, – сказал Юрка. – Может больше. На вид капитальный. Одно знаю, картошку в таких точно не хранят. Думаю, стволы, может и техника. Только проблемка есть – ворота хрен откроешь. Открывалку так и не нашли, ни крючков, ни механизмов, один голимый бетон. Снова бы ехать надо – скопищем. В среду, после выходных... поедешь?

   – Железки мало волнуют, – сказал Витька. – Мне б лекарства для Ваньки.

   – И лекарства должны быть. Промбаза всё-таки, а не какой-то там загашник. Ладно, ты в баньку давай сегодня, пропарься, отоспись. Ничё с твоим Ванькой не будет.

   – С Тринадцатой что решили?

   Тут Юрка вспомнил и достал из кармана ещё что-то: в свете прожекторов он держал на ладони то ли камень, то ли осколок, острый и длинный, как наконечник копья.

   – На Валке нашёл, – сказал Грязнов. – Возле пня. Думал кость, но хрен там. В общем, тёмное там дело, Вить, страшно туда соваться. Это тебе не Свистелка со скрытнями, – он посмотрел на Синюху. – Вот и сдулась, зараза.

   Синюха пыхнула в последний раз и потухла, оставив только кучку истлевающих угольков. Последние минуты наблюдали молча. Редко, но метко случаются такие вот маленькие сказки. Витька вздохнул и понял, что ни завтра, ни даже через неделю ничего в округе больше не свалится, и пройдёт как минимум полтора-два месяца, прежде чем новая Синюха навестит их причудливый страшный мир. Дымя и болтая, люди по-прежнему топтались на просеке, залитой светом прожекторов и синеватой дымкой. Позже туман совсем раздуло. Наверху, над лесом проклюнулось чистое звёздное небо, и от прогоревшего очага потянуло специфическим запахом раскалённого сланца.

   Витька зевнул; уставший и сонный, он засунул руки в карманы спецовки и молча пошёл к уралу, а там, ухватившись за откинутый борт, кое-как забрался в кузов. Голова болела, мысли в ней путались и не давали ему покоя. Самая страшная, точно молот, била в затылок – где, где же этот проклятый выход, обратный билет в нормальный, человеческий мир? Наверное, придётся им хорошенько постараться, чтобы его найти, или может не так страшен чёрт, как его малюют?

   – Есть этот портал, – сказал он себе. – Вот как найдём его, тогда всё и кончится. Тогда не будет тебе ни Синюх, ни Яшек, ни бесовых рыл. Будут тебе ягодки и цветочки.

   Он сел на старую, предсмертно скрипевшую скамью, и устало откинул голову на деревянную, обшитую брезентом перепорку. В машине сильно пахло спиртом, табаком, всюду валялись окурки, крошки, промасленные газеты, тут же, под скамьями, лежали шланг, лопаты и мешок с песком, всё то, что так и не пригодилось. Но это ничего, здесь что не нужно сегодня, так пригодится потом – при следующей заднице. Он толком даже не вздремнул во всей этой ночной суматохе, а дома на пару с Зинкой не спали из-за Ванькиной беды – то молоко ему, то горчичники, то сказку. Но Витька снова отогнал от себя эти страшные мысли, а крохотный кубик в нагрудном кармане мягко струился согревающим теплом.

   – Ну вот, – шепнул он, приложив к груди руку. – Хоть ты один греешь мне сердце...

   Народ немного погудел, а потом уже, ближе к рассвету, наконец-то засобирались – кто в Пихтовку, кто в Хомут, ну а бригада Фадеева в родные Выселки. Сквозь дрёму Витька слышал, как рядом садились остальные и Сашка, проскочив в кабину, включил многосильный мотор – машина взревела и затряслась, готовая к полёту; просигналив народу, он развернулся прямо здесь, на просеке, и поехал домой той же самой дорогой, через Пролёт. Небо над Свистелкой уже вызревало алеющей мутью, да и туман из глубины леса понемногу отступал. За Пролётом Кувшинов свернул на Северную, поехав на юг, к Побережью, а там и затрясло их на знакомых колдобинах.

   Витька очнулся, когда тяжёлая, пахнущая спиртом рука опустилась ему на плечо.

   – Ну чё, – спросил Фадеев. – Живой?

   – Да вроде, – сказал он, понимая, что врёт. – В баню пойдёшь?

   – Пойду. Травка-то есть?

   – На выщипку думаешь?

   – Думаю, только завтра... к вам сперва, а там и двинем.

   – Сашка с нами?

   – А куда он денется, – пяткой сапога он вдарил по шлангу. – Я ж суку эту хлопнуть хотел.

   – Какую суку?

   – Да ту, которая между камнями торчала, – Володька туго протёр ладони. – Сашка ведь удержал, подожди, говорит, понаблюдаем. Дурак он, ей богу.

   Они подъезжали к селу, но рассвет ещё только занимался – в шесть утра в Параллелях темно, независимо от времени года. Вот и думай, то ли солнце подменили, то ли черти шалят, но как бы то ни было, а народ нехитрый – ко всему привыкнет. Кувшинов как затормозил возле дома, так урал и тряхнуло, и что-то у него внутри предсмертно хрустнуло, а Сашка и бровью не повёл. Только вырубил мотор, спрыгнул в подстывшую грязь, и отрешённо потопал домой, не прощаясь, не говоря ни слова; заскочив на двор, он пропал среди гнилого бурьяна.

   Фадеев и Стрельников пошли вдоль ограды под лай деревенских собак, протопали мимо старой водяной цистерны, через калитку свернули на Витькин двор и там, поднявшись на крыльцо и упёршись рогами в дверь, он кулаком отбил секретный пароль – три быстрых удара, а Зинка словно ждала, но всё равно спросила изнутри:

   – Витька, ты?!

   – Свои!

   Жена распахнула, пропустив их в натопленный дом; запирая дверь, он думал про горячую баньку, про курицу с гречкой, а потом прислушался к детской – Ванька там вроде не кашлял. Он вдохнул в себя воздух и ощутил запах разогретого молока, спирта и мокрых горчичников. Вот и домик родной с тёплой печкой под рукой. Да и не только печкой.

   – Привет, Володь, – Зинка теребила полотенце. – Живые хоть?

   – Живые, – отозвался он. – Ничё с нами не сделается.

   – Чё было-то?

   – На опушку упала, – Витька всё раздевался. – Там греча с курой, да?

   – С курой, – вздохнула Зинка. – Пирог вон, если хотите.

   Фадеев кое-как стащил с себя сапоги, заляпанные грязью, мокрыми листьями:

   – Жира медвежьего Ваньке принесу завтра, недельку потрёшь, и как новенький будет.

   – Там щас печка взорвётся, – кинув полотенце на стул, она пошла в детскую. – А жир твой медвежий никуда не убежит.

   – Ох, чё щас будет! – Витька оскалился, потирая руки. – Щас как залетим!

   Они проскочили в предбанник со старым диваном, в котором сильно пахло мылом и вениками. Попадая в баню, он сразу же забывал всё дурное; Витька стягивал с себя шерстные носки, свитер, рабочий комбинезон и всё это, грязное и мокрое, небрежно скидывал на диван. Перед тем как пройти в парилку, он подкинул в печку жирное полешко, поворошил в ней кочергой, да так, что из топки посыпались искры. Когда Витька открыл дверь, его с ног до головы накрыло обжигающим, целительным жаром: ну вот, самое время выгнать заразу из костей, сгореть дотла и снова возродиться из пепла.

   – Ёлки-палки! – он прыгнул в парную. – Ад кромешный, а не баня!

   – Свою вон затоплю, – Фадеев, войдя за ним, прихлопнул косую дверь. – Там точно пар из ушей повалит!

   Витька взял заготовленный Зинкой кувшинчик с домашним квасом, плеснул на прогретые камешки и стойкий запах дрожжей продрал его до самого основания. Потом он плеснул себе в стакан и уселся на нижний лежак, а Фадеев забрался наверх, открыв рот и тяжело задышав.

   – О выходе думаю, – сказал ему Витька. – О портале, понимаешь, Володь?

   Фадеев полуприкрытым глазом смотрел на тускло дрожащее пламя керосинки.

   – Понимаю. Чего уж не понять.

   – Вылезти, думаю, можно... по крайней мере, хотя бы попытаться. Ты ж знаешь, попытка не пытка.

   Володька, склонившись, зачерпнул из бочки ковш холодной воды, и с размаху выплеснул себе на голову:

   – Попытаться, говоришь?

   – А ты тут торчать собираешься?

   – А чё мне, – крякнул он. – Ноги ходят, хозяйство живёт.

   – Чужой это мир, Володь, нечеловеческий, – он внутренне содрогнулся, резко и больно. – И что это за мир, в конце концов, в котором даже антибиотиков нет.

   Фадеев вздохнул. Он молча опрокинул на себя очередной ковш. После каждого ковша он словно воскресал из мёртвых.

   – Мы ж не знаем даже, как сюда залетели. Ты про порталы свои, а их найди попробуй в этих ебенях проклятых. Это ж всё надо смотреть, под каждый кустик заглядывать.

   – Вот и будем, значит, под каждый кустик заглядывать, каждую букашку под микроскопом изучать. И туманы нам, кстати, надо исследовать.

   – Что туман, то геморрой на задницу! – Фадеев хлопнул себя веником по спине; пот с него лился градом. – Лихорадит меня от них!

   – Да не боись ты этих туманов, Володька! – Витька вдруг сообразил, что надо бы уже как-нибудь повеселей. – Щас я тебя так дубовым веничком отобью, что всякая лихорадка из тебя повылетит! Так что прыгай, собака, на лежак задницей кверху и получай удовольствие!

   Витька вскочил, снова плеснул на камни свежего кваса и ядрёный, могучий пар прожёг их насквозь. Он глубоко и жадно вдохнул этот пар, чувствуя, как тепло проникает в его кости и мышцы, приоткрыл банное окошко и услышал, как где-то в предутренней полутьме протяжным, удивительно жалобным голосом пела сплюшка – сплю, сплю, сплю...