Текст книги "Гашиш с Востока"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Давай, птичка, пой со всеми подробностями.

Шмыгнув носом, забитым кровью, Гоша проглотил соленый сгусток. Он уже понял, что выкручиваться бесполезно.

– Пришили чурека. Не хотели его убивать, он на нас сам кинулся. Но «дури» никакой в глаза не видел. Она же мне даром не нужна!

Важный, стоявший у маленького низкого окошка, задумчиво сказал Костылю:

– По-моему, не врет. Где же тогда этот курьеришка товар схоронил?

– У него, тудыть его так, баба здесь. Наташа. В прошлый раз, когда был, он ей звонил. Номер ее у него в записной книжке. Красивая такая записная книжка. Этот фраер любил красивые вещи. Эй, ты, прыщ, где записная книжка?

– Кажется, Ванька взял, – заискивающе произнес Гоша, обрадованный тем, что его больше не бьют.

Он назвал адрес Вани, и Людоед записал его на бумажку. По лицу Костыля прошла нервная судорога. Он подошел к пленнику и прошипел:

– Из-за такой жабы, как ты…

На этот раз бил он в порыве ярости, не обращая внимания, куда приходятся удары, стараясь сделать побольнее. В Гошиных глазах расплывались красные круги. В голове пронеслось, что шансы выбраться из этой переделки у него невелики. И мелькнула обжигающая мысль: а что чувствовал в свой последний миг парень, которого они убили? Неожиданно нахлынуло раскаянье, ощущение неизгладимой вины за отнятую жизнь.

– Хватит, Костыль, – щелкнул пальцами Важный.

Костыль на секунду замер, кивнул, напоследок размахнулся и со всей силы ударил механика кулаком в грудь. Гоша отлетел на несколько шагов, ноги его заплелись, и он, споткнувшись, полетел на пол. При падении головой ударился об острый угол верстака… Умер он сразу.

* * *

Ваня всю жизнь был недотепой. Таких обычно называют лопухами. Не то, чтобы он испытывал какие-то страдания от осознания этого факта, однако нередко его посещали мысли о несправедливости уклада, при котором ему всю жизнь суждено оказываться крайним и страдать за чужие шалости. А страдал он за них нередко. Если шли драться на пруд с ребятами с Электролитки, то из тридцати человек, участвовавших в «битве», больше всего доставалось Ване. Если под стул Выдре – хмурой и вредной учительнице химии – подкладывали небольшое, сооруженное из новогодних хлопушек взрывное устройство, отдувался за всех, конечно же, тоже Ваня. Несмотря на полную невиновность, у него, у единственного в классе, глаза бегали воровски, а лицо краснело. И когда Гриб с Санькой нюхали в подвале дихлофос, то, естественно, милиционер по делам несовершеннолетних схватил Ваню, который никогда ничего не нюхал, а в подвале находился просто так, за компанию. Отец его, водитель-дальнобойщик, педагогическим тонкостям был не обучен и драл сына, как в старорежимные времена.

Примкнул к Гоше Ваня не из-за каких-то особых преступных наклонностей, дремлющих с рождения в глубинах его существа. Виной тому была та же недотепистость, да еще любовь к технике, запаху бензина, мечта, как у всех пацанов, о собственном мотоцикле. А еще пуще – о машине. Сосед Гоша был механиком высшего класса и знал о машинах все. Он не стеснялся использовать безотказного, простодушного Ваню – принеси, подкрути, подержи, сбегай за пивом. Постепенно Ваня почти все свободное время стал проводить в гараже. Однажды выпил с приятелями первый стакан портвейна. А месяца через два после пирушки уже считал Гошу и Маратова закадычными друзьями.

На первую кражу с ними Ваня пошел не задумываясь о том, правильно ли он поступает. Если зовут куда-то – значит так надо. После этого он неизменно принимал участие почти во всех делах и даже имел свою долю.

Вскоре он смог позволить себе купить кожаную куртку, черную, всю в заклепках – о такой он мечтал давно; фирменные, белые с зеленым, кроссовки, похожие больше на обувь космонавта; джинсы по последней моде. У Вани даже появилось незнакомое ему до сих пор чувство самоуважения. А тут Гоша еще пообещал вплотную заняться «тачкой» для него. Главное: по дешевке купить развалину с техпаспортом, а под нее подходящий автомобиль увести – раз плюнуть… Машина… Предел мечтаний! При мысли о том, как он сядет в мягкое кресло за руль собственных «Жигулей», красивым движением захлопнет дверцу, плавно выжмет сцепление и устремится вперед, становилось тепло и хорошо на душе.

Первый раз черная тень легла на его душу, когда «брали» «Москвич». Увидев жертву, Ваня проникся к ней жалостью, почти парализовавшей волю. Но длилось это состояние недолго. Вскоре он забыл испуганный, наполненный болью взгляд хозяина того самого «Москвича». Тень ушла. Ушла до того момента, как Гоша увидел у вокзала синие «Жигули» и кивнул: «Берем».

Когда Витька Маратов вытащил нож, у Вани возникло ощущение ирреальности происходящего. Не в силах двинуться, широко раскрытыми от ужаса глазами он смотрел, как Гоша с размаху бьет водителя – вежливого, остроумного парня, вызвавшего у Вани симпатию… А дальше все как в тумане – дорога, лес, труп на размякшей от дождя земле. Когда закапывали убитого, Ваню стошнило. Впервые в жизни его одолело бездонное отчаянье.

Убил водителя Гоша, но несмотря на это чувствовал он себя нормально, будто не произошло ничего особенного, и вовсе нет на его руках крови. Просто удачно провел очередную «операцию» – и все. Маратов после убийства напился до беспамятства и, как обычно, подрался с женой. А Ваня жил как в тумане, все вокруг казалось ненужным и неважным. Он ходил в ПТУ, отвечал на уроках, точил железяки в мастерской, беседовал с приятелями, вяло огрызался на замечания матери, но ему казалось, что делает это не он…

– Ты куда? – спросила мать, увидев, что Ваня надевает куртку.

– К Гоше, – буркнул он, беря завернутый в газету паяльник, который еще утром обещал принести.

– Опять. Что там, медом для тебя намазано?

– Намазано, – буркнул Ваня.

– Чтобы к ужину был. Когда же отец приедет, займется тобой, оболтусом.

Гошин гараж располагался недалеко – углубиться немного во дворы, обогнуть угол «почтового ящика» – и там. Место глухое, идеально подходящее для тех дел, которыми приходилось заниматься.

Ваня успел спрятаться за трансформаторной будкой. Он увидел, как двое мужчин бесцеремонно запихивают Гошу в белую «Волгу». Один из них походил на одетого в костюм снежного человека, второй был смазлив, одет в кожаную желтую куртку. Последнего Ваня узнал сразу. Ведь именно он заказывал Гоше ту синюю «семерку».

Было понятно, что Гошу ждут неприятности, которые рикошетом могут ударить по остальным. Ваня дрожащей рукой провел по бритому затылку и понуро поплелся домой.

Мать смотрела «Новости», по привычке охала и качала головой. Она воспринимала все события так серьезно, будто они касались ее лично, и неважно, где они происходили – в Австралии или в соседнем районе.

Ваня наспех проглотил картошку с мясом и отправился к себе в комнату. Он лег на кровать, прикрыл глаза и провалился в дрему. Когда очнулся, прошло три часа. Он потянулся к выключателю, но передумал. В полумраке было спокойнее и уютнее.

С улицы донесся звук подъезжающей машины. Ваня встал, выглянул в окно. На площадку, где стояло несколько автомобилей, принадлежащих жителям дома, заруливала белая «Волга».

– Нам Смирнова Ивана, – донесся из прихожей громкий голос. – Нужен… Ничего, что спит… Мы из прокуратуры… Пойдемте посмотрим.

Медлить Ваня не стал. Он натянул кожаную куртку, карман которой оттягивала новая записная книжка, распахнул окно, ступил на карниз, ухватился пальцами за подоконник и прыгнул. Слава Богу, квартира на втором этаже, так что приземлился удачно.

Бежал он пока хватало сил и дыхания. Перешел на быстрый шаг, снова побежал, хватаясь за ноющий бок и глотая воздух.

Обычно Ваня добирался до поселка «Госконюшня» за полчаса, но сейчас поставил рекорд – не больше десяти минут. Вот и нужная улица – «Чапаев-стрит», небольшие домишки, скрывающиеся за покосившимися заборами – самый покосившийся у Витьки Маратова. Ваня отодвинул защелку, распахнул калитку. Байкал хотел залиться хриплым, истошным лаем, но, узнав старого знакомого, шмыгнул в будку.

На стук в дверь открыла недовольная заспанная Нинка. Женщина она была скандальная, грубая, день и ночь вместе с маманей «грызла» Маратова. Правда, и тот был хорош – большой любитель пьяных дебошей.

– Где Витька? – через силу выдавил запыхавшийся Ваня.

– Спит твой Витька, зараза он гнилая! Плыви отсюда. Совсем очумел, дня ему мало.

Она попыталась закрыть дверь, но Ваня поставил руку.

– Да ты… – он глубоко вздохнул, намереваясь сказать что-то колкое и обидное, но лишь крикнул. – Ну-ка, зови его! Не то всем нам фигово придется.

– Ох, какой страшный… Иди, сам попробуй добудиться.

Нинка включила в коридоре свет, под глазом у нее сиял синяк – след недавнего скандала.

Ваня растолкал мычащего и ругающегося сквозь сон Витьку. Тот продрал глаза и непонимающе уставился на приятеля.

– Тебе чего, придурок?

– Витек, ко мне приходили…

* * *

Крымов должен был умереть пять лет тому назад. Его разведрота была зажата в горах, наполовину перекошена душманским пулеметом, установленным со знанием дела именно там, где надо, и шансов почти не было никаких. Крымов прошел подготовку горного стрелка, кроме того, он «родился» альпинистом, так что сумел использовать свой шанс – пролез по почти отвесной скале и накрыл пулеметное гнездо гранатами. Но судьба все-таки настигла его полугодом позже. Пластиковые мины не фиксируются металлоискателями саперов, лишь специально дрессированные собаки способны их обнаружить, да и то далеко не всегда. Поэтому на марше машины шли колея в колею. Десять сантиметров в сторону – и может грянуть взрыв. Так и произошло. БРДМ налетел на мину и перевернулся как игрушечный. Очнулся Крымов в госпитале. На этом афганская война для молодого, двадцати девяти лет от роду, майора, за боевые заслуги отмеченного орденами Красного Знамени и Красной Звезды и внеочередным званием, закончилась.

А вот лучший друг старлей Колька Липягин остался в той, Богом проклятой земле, и никто не знает, где его могила. Сгорел в боевой машине классный командир и настоящий мужчина подполковник Степанович… Да что там говорить, немало ребят вернулись домой в «черном тюльпане».

После Афгана в Крымове что-то надломилось, что-то ушло навсегда. Ушел страх смерти, а на его место пришло неестественное пренебрежение ею. Все страхи остались в прожженном солнцем пыльном ущелье, в кабульском госпитале, в чужой, враждебной, ненавистной стране.

После госпиталя – увольнение по здоровью из армии. Воспринял его спокойно. Пройдя войну, он не мог представить себя комбатом в каком-нибудь кадрированном полку. На ноги встал быстро. По нескольку часов в день, пока не потемнеет в глазах, занимался спортом. Нечеловеческое напряжение воли сделало свое дело. Крымов вновь встал в строй, занял место там, где, как ему казалось, он нужнее.

Он считал, что мир без войны для него не существует, и что этот самый мир теперь простирается лишь в двух измерениях: есть враги и есть друзья, свои и чужие, те, кого нужно защищать, и те, от кого нужно защищать. Он сделал свой выбор – стал сотрудником угрозыска.

Дела у Крымова сразу пошли справно. Проявились способности к оперработе. Кроме того, в нем была злая целеустремленность, позволявшая ставить на место даже самых наглых «клиентов», «раскалывать» самых отпетых уголовников. Эта злость в нем настораживала даже коллег и заставляла относиться к «афганцу» с некоторой опаской. Ну а еще – Крымов «играл не по правилам». Оперативник, следователь, ведущие дело, обычно попадают в сеть взаимоотношений с преступником: здесь и какие-то обещания, которые надо выполнять, и жалость, и устоявшиеся традиции. Крымову на это было наплевать. И он двигал людьми, как шахматными фигурками, если нужно – жертвовал ими, и всегда выигрывал «партию». Для него расследование – это бой, который должен быть выигран любой ценой.

Крымов очертя голову лез туда, куда никто другой не полез бы никогда. Голыми руками скрутил пьяного дебошира, средь бела дня у центрального универмага открывшего стрельбу из обреза. Не побоялся войти в квартиру, где после налета делилось похищенное. Разнимал ожесточенные пьяные драки, когда под действием алкоголя, застилающего глаза, «бойцы» способны на все. Его злость и остервенение охлаждали самых пылких. Вскоре среди уголовников и шпаны за ним укрепилась кличка «душман». Особенно слава выросла после того, как он схлестнулся с вышибалой из кооперативного кафе по кличке «Шкаф». В тот день Крымов и начальник районного угрозыска колесили по городу, высматривая разбойника, только что полоснувшего по шее бритвой случайную женщину и отобравшего у нее сумку с десятью рублями. Его нашли около пивной, где он после лихого дела, заставившись кружками, неторопливо цедил пиво. Секунда – щелкнули наручники, руки за спину – «упаковали». Тут публика, преимущественно местные алкаши, заволновалась. Громче всех возмущался Шкаф. Уцепился за рукав Крымова и засипел пропитым голосом:

– За че мужика цепляете, менты клятые? Отпусти его.

Молча, с одного удара Крымов послал Шкафа в глубокий нокаут и, обведя взглядом остальных, процедил:

– Еще кто хочет?

Желающих не нашлось.

Через три года Крымов был переведен в областное управление. Молодой, не отягощенный семейными узами и длительными любовными увлечениями, малопьющий, но зато выкуривающий полторы пачки в день подполковник Крымов стал оперуполномоченным по особо важным делам второго подотдела – по расследованию убийств и преступлений против личности…

Крымов отодвинул в сторону большой ватманский лист, разграфленный разноцветными карандашами. На такие листы он аккуратно переносил все данные по делу, версии, свои мысли. Помогало. Он взял авторучку, щелкнул по носу стоящего на столе пластмассового пингвиненка сиреневого цвета. Сиреневых пингвинов не бывает, поэтому Крымов подозревал, что это и не пингвин вовсе, а какая-то загадочная птица. Этой игрушке много лет, побывала она и в Афганистане, и на Севере.

Пингвин не был талисманом. В талисманы Крымов не верил, поскольку многих знакомых ему людей они не сберегли. Однако можно было допустить, что сиреневый пингвин отгоняет-таки от него и от тесного, заставленного столами, стульями, несгораемыми шкафами кабинета злых духов.

– С Алексеевичем беседуешь? – спросил вошедший в кабинет Гаврюхин. Алексеевичем он звал пингвина за его внешнее сходство с заместителем начальника областного угрозыска.

– Да нет, картинки рисую.

Гаврюхин, отдуваясь и пыхтя, как паровоз, что неудивительно при его ста двадцати килограммах весу, плюхнулся на стул и вытер лоб.

– Слышь, Сергей, у тебя стольника до зарплаты не найдется?

– Вчера же получка была, куда ты ее дел?

– Ох, лучше не вспоминать, – махнул рукой Гаврюхин. – Пришел домой, как положено порядочному отцу семейства, положил деньги на стол. Сидим со Светой на кухне, и чую я, что непорядок какой-то – дочки долго не слышно. Пошел посмотреть, а Леночка в туалете зарплату мою на мелкие клочки рвет и бросает. Нет, я не скажу, что все изничтожила. Двадцать рублей осталось.

– А зачем порвала? – спросил Крымов, протягивая сотенную бумажку.

– Не говорит. Три года всего, а упрямая. Может, бессребреницей растет, а?

– Может. Что там нового по трупу в Чаплыгино?

– Да ничего особенного. Обшарили квартиру, опросили родственников – эффект нулевой, – сказал Гаврюхин, пододвигая к себе машинку и вставляя в нее лист.

– И что у него нашли?

– Ничего такого, что заслуживает вашего высочайшего внимания. Ну, квартира. Ну, гараж. Ну, две машины. Дальше-то что?

Гаврюхин медленно, подыскивая буквы, начал печатать, и казалось, что от ударов его толстых пальцев старенькая «Эрика» рассыплется на части.

…Два неопознанных трупа за два дня – такого давно не было. Первый – труп молодого, хорошо одетого мужчины обнаружили в лесу рабочие совхоза «Пролетарий». Тонкий слой земли и ветки разгребли, почуяв добычу, бродячие собаки, которых в последнее время много развелось в лесах – они сбиваются в стаи и уже начали представлять опасность для людей. Ни документов, никаких бумаг, указывающих на личность убитого, найдено не было. Неподалеку от места захоронения имелись следы протекторов. По ширине колеи – «Жигули». Имеют они отношение к убийству – поди разгадай. Крымов с оперативниками из Черняховского райотдела обшарил все окрестности. Местные жители в день убийства видели синие «Жигули». Номер и модель, естественно, не запомнили.

Второй труп нашли случайно. Его убийцы кинули в отстойник около главной усадьбы совхоза «Чаплыгинский». Труп так бы и потонул в жиже, если бы не решетка. Работенку по извлечению тела, доставшуюся милиции, чистой не назовешь. Областной информцентр по дактилоформуле сообщил личность убитого – Ступенко Георгий Георгиевич, 1961 года рождения, осужден пол года назад по статье 144 УК РСФСР к двум годам условно.

Учитывая территориальный разброс, разницу во времени наступления смерти почти в сутки, трудно было предположить, что убийства связаны между собой.

– Что за машины? – с утра голова у Крымова была занята вопросом: где искать синий «Жигуль», поэтому любые известия об автомобилях вызывали у него живой интерес.

– Белый ВАЗ-21011 и синий ВАЗ-2107. Первая машина его, вторая – чужая. Он же индивидуальщик, кто-то отдал чинить.

– Интересно. По моему делу тоже синий «Жигуль» крутится. Гипсовые слепки со следов протектора есть. А если взглянуть – не эта ли «семерка»?

– В чудеса веришь? Тогда колдуна пригласи – сразу все «висяки» скинем. А преступников по инквизиционному праву к сожжению приговорим.

– Тебе бы только хохмить. Ну, а может быть…

* * *

Крымов повернул ключ, двигатель натужно заурчал, но не завелся.

– Что, не пашет твой БТР? – с участием произнес Гаврюхин.

БТРом все называли зеленые, потрепанные, будто побывавшие в боевых действиях, «Жигули» – собственность Крымова.

– Может, подтолкнуть? Прям до Апрельска.

– Побереги силы, – нахмурился Крымов, повернул еще раз ключ, включил скорость и выжал акселератор так, что машина, подобно вспуганному джейрану, сорвалась с места. Гаврюхин стукнулся головой о подголовник и чертыхнулся…

…Дело сдвинулось с мертвой точки. Немного времени понадобилось экспертам, чтобы дать заключение – у совхоза «Пролетарий» крутилась та самая «семерка» с узбекскими номерами. Когда очень нужно, громоздкая милицейская машина способна функционировать довольно быстро. Вскоре на столе Крымова лежала шифротелеграмма. Владелец машины с этим номером – Рустам Абдураззаков, по описаниям внешне очень похож на погибшего. Можно считать, что личность идентифицировали.

Ясно, что два убийства связаны между собой, но как? По этому поводу можно было бы построить немало будоражащих воображение версий, которые так и будут проситься на киноэкран. Но для них нужна исходная информация, для начала хотя бы разузнать побольше о Ступенко и его связях.

Информация накапливается из десятков разговоров, из журналов и карточек различных учетов, она разбросана по записным книжкам многих и многих оперативников, участковых, других сотрудников милиции. Для ее извлечения в нужный момент служит отработанная система – телетайпограммы и шифротелеграммы, ориентировки и сводки, да просто обычный телефон. При расследовании двух убийств, конечно же, система работает на полную мощность.

Сведения о Ступенко постепенно накапливались. Вскоре было известно, что все звали его Гошей, жил он на широкую ногу. Так же стало известно, что самые близкие его знакомые, постоянно крутившиеся у него в гараже – Виктор Маратов и Ваня Смирнов. Настало время переговорить с ними.

Гаврюхин городишко Апрельск знал неплохо и показал, куда ехать. За фабрикой игрушек – местным промышленным «гигантом», где работало несколько тысяч «химиков» – поворот. Дальше мимо недостроенного культурного центра «Прогресс», возводившегося уже восемь лет, перед которым возвышалась фигура Музы болотно-зеленого цвета. Может, она и должна была напоминать замордованным неурядицами и пустыми магазинными полками, сумасшествием перестроечных голодно-свободных лет, утонувшим в беспробудном пьянстве и безысходности, в никчемных заботах и колбасно-сосисочных радостях жителям о чем-то возвышенном и прекрасном. Может быть. Однако больше статуя напоминала не Музу, а утопившуюся от тоски гипсовую девушку с веслом, выуженную рыбаками и сразу возведенную на пьедестал.

– За статуей направо. Там, где универсам, во двор, – снисходительно, как опытный лоцман, указывал Гаврюхин.

Дверь открыла блеклая полная женщина с тусклыми, настороженными глазами.

– Нам бы Ивана Смирнова увидеть.

– Нет его, – напряженно и неприветливо сказала женщина.

– Подполковник Крымов, областной уголовный розыск, – он показал удостоверение и прошел в квартиру.

– Что же это делается? Что вы все от сынули моего хотите? – всплеснула руками женщина, в ее голосе послышались базарные нотки.

– А кто и что еще от него хочет? – осведомился Крымов, окидывая взглядом заставленную безвкусной и дорогой мебелью, заваленную хрусталем и безделушками квартиру.

– Да еще двое, такие же, как вы, приходили. Из прокуратуры, – женщина была чем-то заведена. – Везде бандиты, матерщинники, на милицию вся надежда, а вы, оказывается, сами не лучше! Ворвались, всю Ванину комнату вверх дном перевернули. Я даже пригрозила начальству написать, а один из них, нахальный, знаете, чего говорит? Ох, ну и нахальный… Говорит: жалуйся, всю семью тогда пересажаем. Ох, ну милиция пошла.

– Не милиция, а прокуратура. Кстати, почему вы решили, что они из прокуратуры? – спросил Гаврюхин, усаживаясь на стул.

– Документ показали.

– Такой? – Крымов продемонстрировал свое удостоверение.

– Похож, но фотография с другой стороны была.

– Ясно. Как они выглядели?

Женщина нехотя и довольно сумбурно описала визитеров. Больше ничего заслуживающего внимания узнать не удалось.

– А где сын может быть?

– Когда муж в рейсе, он от рук совсем отбивается. У Гоши своего. Или у Витька Маратова. Да что он натворил-то?

– Ничего страшного. Просто поговорить надо. Если появится – вот телефон. Пусть позвонит. Ему самому лучше будет…

Крымов опять с трудом завел двигатель и тронул «БМП» с места. Прямо под колеса кидалась ребятня, которая гоняла по двору, так что приходилось ехать осторожно.

– Что все это значит? Кто эти конкуренты, которые квартиру перевернули?

– Что не из прокуратуры – это несомненно, – зевнул Гаврюхин. – Разберемся. Двигаем на «Госконюшню» к Маратову. Может, из него чего вытянем.

Дом Маратова выглядел чрезвычайно запущенным. Крымов распахнул калитку, на него, заливаясь злобным лаем, рванулась с цепи большая грязно-белая дворняга. Затем на пороге появилась черноволосая, в безвкусном цветастом платье толстая женщина. Хмурому выражению ее лица вполне соответствовал синяк под левым глазом.

– Чего собаку пугаешь?

– Поговорить надо. Милиция, – Крымов продемонстрировал удостоверение.

Красная книжечка смутила хозяйку дома лишь на миг. В ее глазах даже мелькнул испуг, но она быстро взяла себя в руки и звонко завопила:

– Ну и че? Ты энтот, ордер неси, тогда заходь. А сейчас нечего собачонку пугать!

Крымов зашел за калитку, собака вновь с лаем рванулась на него, но достать не могла из-за короткой цепи.

– Слышь, хозяйка, – ледяным голосом произнес он. – Убери своего волкодава, не то пристрелю его к чертовой матери. И не слишком наглей – не то другой разговор будет.

В этом человеке, которого Нинка видела впервые, было нечто пугающее и не вызывавшее желания встречаться с ним вновь. От него исходила сковывающая холодная энергия.

«Прям Кашпировский», – подумала она и недовольно махнула пухлой рукой, которую стягивал дешевый браслетик:

– Ладно, проходите.

В тесном коридорчике Нинка протиснулась бочком в комнату, пытаясь что-то заслонить от гостей. Крымов рассмотрел наполненную мутной жидкостью двадцатилитровую бутыль. Наверняка, самогон. Это объясняло недружелюбный прием, оказанный милиции.

– Где мужик твой? – спросил Крымов, быстро и бесцеремонно осмотревший все помещение. Он уселся на шатающийся стул в крохотной кухне с облупившейся краской на стенах и потолке. Прямо над раковиной с яркого плаката томно взирала полуголая Мадонна.

– Кто ж знает, где муженек мой, – непривычно вежливо и спокойно, сама удивляясь себе, произнесла Нинка. – Он же дурной. Прибежал к нему этот Ванька шебутной, прям посреди ночи поднял, вместе и отвалили. Больше их не видела… Сразу он всем понадобился. Тут двое каких-то паскудников приходили. Тоже Витьку искали.

– Один огромный, на обезьяну похож, другой смазливый, в кожаной куртке? – подал голос Гаврюхин, продолжавший позевывать.

– Ну да, милиция все знает, – Нинкин голос теперь был заискивающим и угодливым.

– Где все-таки муженек твой быть может?

– Или у Гоши, или у девок своих. Кобель же. У Лидки, а может, еще у кого. Что я их, всех что ли знаю? Интереса нет.

Задав еще несколько вопросов, Крымов встал. В коридорчике он рукой смахнул с полки бутыль, успев отскочить, чтобы не забрызгаться. Усмехнувшись, пожал плечами:

– Неудобно получилось…

* * *

Костыль боялся Губина. Боялся сильно. Важный был для него не просто человеком, которому приходится подчиняться. В нем Костыль видел не знавший пощады мир «правилок» и «толковищ»[2]2
  Правилки, толковища – собрания воров, где выносят приговоры нарушителям воровского закона.


[Закрыть], странных, обнаженно звериных взаимоотношений. И Костыль всегда до смерти боялся встать поперек, не вписаться в него, быть перемолотым и изничтоженным.

С Гошей этим получилась какая-то несуразица. Как ни крути, а получается, что курьера автомеханик убрал по заказу Костыля. Ведь все началось с той «семерки». А потом смерть Гоши. Не хотел его Костыль убивать, лишний труп совсем ни к чему. Лучше, если бы механик сам принес записную книжку. А потом можно было бы выбить из него деньги за доставленное беспокойство. Или отдать узбекам, если те захотят посчитаться. Теперь ничего не поделаешь. Нужно, конечно, было держать себя в руках, но не получалось, хоть убей.

С головой у Костыля было не все в порядке – об этом ему часто говорили. Когда накатывала ярость, сдерживать он себя порой не мог. Уголовники его за это даже уважали, что помогало поставить себя на достойное место. Когда в первый раз «влетел», следователь повел его на судебно-психиатрическую экспертизу. Там люди в белых халатах полчаса терзали его глупыми вопросами типа: «что тяжелее, килограмм железа или килограмм воздуха?», «не было ли среди родственников больных шизофренией?» Костыль, естественно, взорвался и обругал женщину-главврача с недобрым колючим взглядом. Та холодно посмотрела на него и процедила: «Смотри, докричишься. В психушку запру – всю жизнь оттуда не выберешься». Тогда Костыль закрыл рот и больше не возражал, поскольку немало был наслышан о психиатрических больницах всякого. В акте амбулаторной экспертизы врач каллиграфическим почерком вывела: «…психопатия возбудимого круга. Вменяем, мог отдавать отчет своим действиям и руководить ими».

В тот роковой вечер ему, понятное дело, дешевле было бы не распускаться. Когда Важный понял, что Гоша мертв, он поднял глаза на Костыля и голосом, от которого мурашки поползли по коже, произнес:

– Костыль, ты найдешь записную книжку и «дурь». Не то…

Что скрывается за этим «не то», Костыль меньше всего хотел бы узнать на собственной шкуре.

Труп утопили в отстойнике около совхоза. Затем – в Апрельск. Задача была несложная – вызвать из квартиры этого пацана, отобрать у него книжку с телефоном Наташи.

Позвонив в квартиру Вани, Костыль сунул его матери красную книжечку, которую смастерил один его кореш. Смастерил не шибко качественно, но главное, что в глаза бросалась тисненная золотом надпись «Прокуратура СССР». На лохов действует безотказно.

Парня дома не оказалось. Из под носа ускользнул.

Перевернули всю комнату, осмотрели квартиру, но записной книжки не нашли. Хозяйка квартиры не понимала ничего, кроме того, что происходит наглый произвол.

– Вякнешь кому – всей семьей в тюряге сгниете, – Костыль положил в карман взятую с полки цветную фотографию Ивана.

Важный выслушал рассказ своих помощников и покачал головой.

– Если бы у тебя было столько мозгов, сколько гонора… Нужно было к этому, к Маратову ехать, выколотить из него все, что знает.

– Сейчас сделаем, – с готовностью кивнул Костыль.

– Я же говорю – голова у тебя пустая. Ночь же, весь поселок на ноги поднимешь. Завтра утром…

С утра пораньше Костыль с Людоедом вновь мчались на машине в Апрельск. Поселок «Госконюшня» нашли без труда. У пенсионеров, гревшихся на солнышке, узнали, что Витька Маратов «живет с Нинкой-стервозиной и с тещей-ведьмой, от которой один толк: самогон варит и доброму люду продает».

Когда Людоед и Костыль подходили к покосившейся «избушке на курьих ножках», оттуда вышла и неторопливо направилась вдоль улицы толстенная женщина в цветастом платье.

– По-моему, это она, так ее растудыть, – выругался смачно Костыль.

Они бросились за ней. Костыль взял ее ласково за локоть и елейным голосом произнес:

– Ниночка, постой.

– Э, ты кто такой? – покосилась на него Нинка. – Грабли убери.

– Тихо, голубушка. Мне твой муж нужен. Дома он?

– Нет его, голубок.

– Пошли, поглядим.

– Чего? Плыви отседова, пьянь подзаборная, курсом на север-юг.

– Ты, слониха отъевшаяся, мать твою, – Костыль сильнее сжал ее локоть одной рукой, а другой вытащил из кармана кнопочный нож, и лезвие прижалось к обтянутому материей телу. – Счас брюхо твое быстро препарирую!

Глаза ее забегали. Сначала она хотела завизжать, облаять этого нахалюгу в кожанке, но, увидев нож, прикусила язык. Хоть и маловероятно, что средь бела дня этот прощелыга надумает пустить его в ход, но кто знает, что у него на уме.

– Взвизгнешь – пришью, – будто читая ее мысли прошипел Костыль. – Будешь тихой, как мышка, отпустим. Не трясись.

– Ладно, голубок, пошли, – подойдя к своему забору, она распахнула калитку и прикрикнула: – Байкал, свои!

Вскоре Костыль к разочарованию своему убедился, что Маратова нет дома. Плюхнувшись на незастеленную кровать, грубо спросил:

– Где он?

– С Ванькой куда-то отчалил…

Положение осложнялось. Важный ждать не намерен. У него времени в обрез. Нужно форсировать события, но как?

Костыль напряженно думал. Выбить деньги у несговорчивых фраеров, провернуть лихое дело – тут у него шарики в голове крутятся. Но как найти человека в Апрельске? Не обшаривать же каждый подвал и квартиру. А если двинул Ваня в дальние края? Да и при нем ли записная книжка?..

На поиски ушел весь день. Ткнулись к ребятам во дворе, приятелям Вани.

Уже стемнело, на небе висела яркая, четко очерченная луна. Костыль, облокотившись на руль, ломал одну спичку за другой, пытаясь закурить. В раздражении выплюнул сигарету.

– Ни черта у нас не получается.