Текст книги "Архив"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава третья

Кроме тележки Ефиму Хомякову в наследство перешла и комнатенка на втором этаже, где бывший подсобный рабочий Петр Петрович учредил свою резиденцию. Старое бюро с пузатыми выдвижными ящиками из лопнувшего от времени полисандра хранило много всякой ерунды. Тут и кастрюля без одного ушка, и цветные монтажные провода, ленты, бумага, несколько подстаканников, рваные носки и кальсоны, передержанные лекарства, бутылки из-под водки и пепси-колы и уйма прочей дребедени.

Поначалу Хомяков решил выбросить весь хлам, но передумал. Среди подобного барахла может затеряться любая вещица или документ. А в случае, если их обнаружат, всегда можно будет отбрехаться, не он хозяин свалки, не по адресу подозрения.

Настороженность, а то и страх, что в первое время угнетали Хомякова, постепенно развеялись, и он холодным расчетливым умом проникал в затеянное. Конечно, долго держать «товар» в старом скрипучем бюро дело рискованное. Взбредет кому в голову заглянуть сюда, пришло же в голову Колесникову сунуть нос в забытый всеми сундук. К тому же комнатенка не запирается – крючка нет, не то что замка. Крючок, конечно, он навесит, а с замком повременит, чтобы не вызывать подозрений. Рассохшиеся напольные доски местами образовали довольно широкие щели. Без особых усилий Хомяков приподнял одну, у самой стены. Под доской, в сыром пространстве перекрытий, можно спрятать все что угодно. Хомяков хорошо помнил ту первую диверсию с упрятанными на животе царскими марками. Ох и переволновался он тогда… На посту дежурил милиционер кавказской наружности. Он взглянул на Хомякова круглыми птичьими глазами и поинтересовался, кто такой. Хомяков пояснил.

– Бледный очень. Не больной? – спросил милиционер.

– Бледность не порок, – пошутил Хомяков, приободренный сочувственным тоном дежурного.

Милиционер явно не оценил каламбур нового подсобного рабочего, но улыбнулся, представился Чингизом Мустафаевым и предложил не стесняться, заходить в дежурку чай пить, раз теперь вместе работают. Хомяков поблагодарил, похвалил кота, что вылез из-под стола дежурного. Мустафаев пояснил, что кот общественный, поэтому остатки еды не следует выбрасывать. Кот задрал хвост и с урчанием принялся ластиться к ногам Хомякова. Умилил, стервец. Хомяков хотел было нагнуться, почесать за ушами мурлыку, но вспомнил, что на животе упрятан пакет с марками. И если он наклонится, то пакет, чего доброго, выпадет. Или захрустит на всю дежурку. При этой мысли Хомяков похолодел, резко отпихнул кота в сторону, чем вызвал недовольство дежурного милиционера…

А вообще-то все складывалось удачно. Под полом дожидались два внушительных на вид тома. Хомяков их сбросил, когда возвращал дела из читального зала в хранилище. Он уже успел просмотреть их. Личные фонды уездного помещика Колычева и лесопромышленника Лапшина Федора Аркадьевича. Поначалу Хомяков разочаровался. Сплошь закладные документы на право владения, хозяйственные поручения, сметы, переписка с управляющими и прочая лабуда. Хомяков уже пожалел было, что польстился на внешнюю солидность дел, как вдруг обнаружил в одном из них бронзовый медальон с фамильным гербом. И еще плотный лист… Поднапрягшись, Хомяков прочел о том, что в 1860 году был заключен брачный союз князя Александра Голицына с дочерью статс-секретаря, тайного советника Петра Валуева, фрейлиной Двора Екатериной Валуевой. И лист этот есть не что иное, как свидетельство о браке. Может быть, помещики Колычевы приходились каким-то образом родственниками кому-нибудь из суженых? Вникать в подобные тонкости Хомякову ни к чему, очень привлекательно выглядело свидетельство, наверняка оно найдет своего купца.

Хомяков поднял голову, прислушался. Плотно прикрытую дверь подпирала высокая спинка стула. Никаких тревожных звуков. Но медлить ни к чему.

Хомяков уже поднаторел. Это в первое время он волновался и нередко грубо отсекал лист, оставляя рваные глубокие порезы, что могли занизить товарную стоимость раритета. Приподняв лист и придерживая его, он глубоко затопил специально подобранные ножницы, двумя качками отделяя добычу. Получилось аккуратно, точно фабричным резцом. Тем же макаром он разделался с медальоном. Вернул ножницы в ящик бюро, туда же спровадил добычу. Все хорошо. А вот с делом лесопромышленника так вообще удача. Никаких ножниц. Едва Хомяков перекинул обложку, как из дела выпал лощеный лист. Плотно прильнув к поверхности стола, лист не поддавался пальцам. Ругнувшись, Хомяков подцепил лист ногтем и приблизил к глазам. Красочная виньетка обрамляла довольно зловредный текст, от которого многолетний посетитель заведений общепита Хомяков Ефим Степанович почувствовал желудочные спазмы. То было меню царского обеда в честь Святого Георгия Победоносца от 28 ноября 1888 года… Вкусив взглядом названия супов: «шотландский из черепах» и «рошаль» – Хомяков пытался вообразить, как может выглядеть «стерлядь кусками по-американски», но неудачно. Вздохнул от непонятного «лёнжа из телятины» и задумался над «мовъетами холодными». А на «жаркое из индейки с рябчиками» у Хомякова просто не хватало уже эмоций. Еще салаты, цельная спаржа, пудинг горячий из каштанов с мороженым… Что же они, гады, пили, подумал Хомяков с каким-то садистским интересом. «Пунш с мадерой»?! И все?! Хомяков в недоумении повертел меню. Кто же им поверит? Наверняка хлопнут где-нибудь коньячку армянского… «Пунш с мадерой» при таких возможностях? Держи карман… С брезгливой недоверчивостью Хомяков рассматривал меню, разрисованное художником Виктором Васнецовым. Двуглавый орел венчал хоровод буйных красок. И тут, в левом углу листа, он увидел шестиконечную звезду. Щит Давида! И не просто звезду, а еще с царской короной посередине. «Ну?! – изумился Хомяков. – Вот те раз! И сюда проникли? К царю на обед! Ах, проныры…» – Хомяков подумал, что за такое меню любой купец отвалит бешеные деньги. Ну и удача! Он порадовался за хозяина Будимира Леонидовича Варгасова. Полюбовался еще раз царским меню. Брезгливо шмыгнул носом, когда взгляд упал на шестиконечную звезду с державной короной в центре, заметил какую-то надпись, но прочесть не успел, в комнатенке послышался шорох. Хомяков вздернул голову. Щеки одутловатого лица опали и нос заострился. Показалось, нет?! Или кто следит за ним? При этой мысли колени стали ватными, а язык, казалось, набух во рту. Он повернулся спиной в сторону, откуда донесся шорох, сунул царское меню в дело и принялся торопливо приговаривать о том, что беда с этой тележкой, слишком мала, все вываливается, приходится оставлять по дороге дела… Умолк. Прислушался. Шорох не повторялся. Хомяков обернулся, и в это мгновение на стол, точно черт из преисподней вспрыгнул кот Базилио… Хомяков отпрянул. Кот поднял башку и посмотрел на Хомякова. В его голубых глазах плавали темно-синие косточки зрачков. Казалось, кот укорял Хомякова, мало того, грозил донести о его малопочтенном занятии своему покровителю Мустафаеву или в ближайшее отделение милиции.

– Ах ты, стукач хвостатый! – зашипел Хомяков. – Заикой сделать хотел?! – Он со смаком завел средний палец за большой и с оттягом угостил кота по лбу шалабаном. Кот ойкнул, присел, взмахнул лапами и, приподняв губу, показал Хомякову розовые младенческие десны. Однако спорить не стал, соскочил на пол и метнулся в темноту.

Хомяков шел по улице еще во власти страха, что подстроил ему архивный кот Базилио. Сказывались годы, раньше он давно бы пришел в себя. Вспомнилась история, что случилась в те давние времена, когда он только поступил в прозекторскую Второй Градской больницы благодаря хлопотам свояка, косогубого Матвея. Согласно уговору, он обязан был платить шоферам за доставку умерших на дому клиентов. Пятерка с носа. Недорого, если учесть, что родственники усопшего за одно бальзамирование отстегивают санитару не менее тридцатки. Но все равно обидно. Ведь шоферы и сами берут с каждой персоны по четвертному за устройство в «приличный» морг. И Хомяков отказал подвозилам в привычной пятерке… Раз его предупредили, второй, он все жадился. Ну их, думал, пусть отвыкают. И вот однажды Ефим Хомяков трудился над каким-то клиентом: румянил, пудрил, словом, приводил в товарный вид. По радио наяривали песни Пахмутовой, на электроплитке посапывал чайник, обещая нестыдный ужин – накануне довелось обряжать тещу директора гастронома. Словом, привычная обстановка… Неожиданно музыка прервалась и раздался тихий посвист. Откуда-то с потолка. Хомяков оглянулся. Покойник, что дожидался своей очереди на верхних полатях, медленно приподнял свою белую голову… Сердце Хомякова провалилось в желудок. Лампа покатилась в глаза горячим мохнатым облаком. Он упал без сознания.

Потом узнал, что аттракцион ему подсуропили шоферы с помощью веревки, протянутой из форточки. И Хомяков понял, что надо платить. Возможно, тогда страх был иным, мгновенным, отшибающим сознание, а не долгим, с подташниванием, но все равно история с котом его встревожила не на шутку. Сколько можно, он ведь не мальчик, через месяц исполнится сорок восемь.

Хомяков дожидался зеленого сигнала светофора. Клетчатую сумку перетягивали широкие ремни. Он мог закинуть сумку за спину, но передумал – его тень походила на горбуна, а он с детства боялся горбатых. Да и сумка не очень тяжелая, килограмма полтора-два, не больше. Сумку подарил ему Варгасов. Сказал, что душа кровью исходит при мысли, как Хомяков примется заворачивать такое добро в свои кладбищенские тряпки. Обидел хозяин. Хомяков никогда не зарился на подобное барахло, все возвращал родственникам. Да разве Варгасову возразишь? Благодетель. Без него Хомяков считай уж год, как отматывал бы срок в каком-нибудь доме с решетками на окнах. Правда, был вариант в психушке отсидеться, свояк, косогубый Матвей, мог это провернуть, даже устроил экскурсию в городскую психбольницу, что размещалась в бывшей женской тюрьме, но подвернулся вариант с Варгасовым.

Светофор мигнул желтым глазом и уставился в Хомякова зеленым, точно у этого придурочного кота Базилио, впрочем, у того вроде глаза голубые. Толпа сороконожкой засеменила через переход, затягивая с собой Хомякова. Столовая, в которую нацелился Ефим Степанович, находилась по ту сторону улицы. Конечно, это не ресторан «Онега», куда привык заглядывать Хомяков, но все равно довольно сносное заведение. А в ресторан ему не успеть, к восьми надо быть у Варгасова. Раз в месяц тот проводил вечер дома, принимал гостей, улаживал дела. Привозили его в желто-красном фургоне с надписью «Аварийная». Хомяков с нетерпением ждал сегодняшней встречи, ему было чем хвастануть. И познакомились они с Варгасовым вроде бы недавно, да вот смог расположить к себе хозяин. Всем был хорош Варгасов, только вот жаден, тарелки супа не нальет. И жена ему под стать, делает вид, что не замечает такой «мелочи», как угостить гостя. Конечно, не всякого, полагал Хомяков. Кто он для них? Пешка, безмолвный исполнитель, по гроб обязанный за то внимание, что ему оказали, – супом еще его угощать. Ничего, свою тарелку супа Хомяков может и в столовке откушать.

В это время дня зал редел, и лишь нагромождение неубранной посуды свидетельствовало о недавнем столпотворении.

Хомяков огляделся, приметил относительно чистый стол и, подойдя, застолбил за собой место, водрузив на стул сумку. Место напротив тоже, видимо, заарканили, оставив на спинке стула зачуханную кепчонку. Собирая на поднос еду, Хомяков то и дело цепко возвращался взглядом к сумке. Выбор был скромный: из первых оставались щи со свиной тушенкой, из вторых – та же тушенка с картошкой, ну и компот из слив. В узком коридоре, ведущем к кассиру, Хомяков оказался за стариком, чьи длинные сивые волосы трепаной метлой ластились к сальному воротничку пиджака. Темные, словно передержанные сухари, пальцы, легонько барабанили о поднос, на котором собрался тот же набор, что и у Хомякова, плюс два стакана компота и чай.

– Много жидкости вредно, – пошутил Хомяков в затылок старику.

– Зато дешево, – отозвался старик не оборачиваясь.

Расплатившись, он мелко засеменил к столику, что приглядел Хомяков. Следом к столику причалил и Хомяков.

– Приятного аппетита, – бросил он с высоты.

Старик кивнул и, опустив голову к тарелке, с вывертом взглянул на настырного соседа мелкими стертыми глазами. И Хомяков признал в нем того самого Петра Петровича, подсобного рабочего, чью должность он сейчас занимает.

– Ну и встреча, – обрадовался Хомяков. – Привет бывшим труженикам архива, – он поставил поднос и перенес сумку на пол.

– Мы знакомы? – с любопытством отозвался Петр Петрович.

– Как же, как же… Я ведь ваш наследник. Клади ровно, кати быстро. Не узнали? – он смотрел на старика ясным ликующим взором. – Тележку у вас принимал.

– Вот вы кто! – догадался старик. – Все так быстро произошло, я и не запомнил, извините, бога ради. – И старик был рад встрече. – Присаживайтесь, прошу.

– Присяду, куда денусь, – Хомяков расположился и придвинул тарелку, – Смотрю, вроде знакомое лицо. Из одного профсоюза.

– Я, кажется, уже не член профсоюза, – улыбнулся Петр Петрович. – Лет двадцать не платил взносов. Ну их, решил, и так зарплата невеликая.

– А как же бюллетень? – всерьез поинтересовался Хомяков.

– Не болел я. Ни одного дня за десятки лет, верите? В архиве люди долго живут, я подметил. Охают, кряхтят, а держатся. То ли микроклимат особый, то ли низкий холестерин при таком окладе, то ли интересная работа, некогда хворать. Вот и я так… Сразу – раз и сдал. Хорошо еще не помер, объегорил бога, а то… – Петр Петрович резко умолк, поднес ко рту ложку.

Хомяков последовал его примеру.

Некоторое время они стучали ложками по тарелкам, чмокали, сипели, шамкали, клацали зубами и облизывали губы, словно принимали участие в общей азартной игре. Прежде чем приступить ко второму, коротко обсудили ситуацию в столовой. Отметили, что это одна из немногих в городе, где еще можно поесть, не боясь отравиться. При этом Петр Петрович вспомнил повара, который поднял престиж столовой, хороший был человек, былой закалки, фронтовик, недавно умер, попал в автомобильную катастрофу…

– Враки, – авторитетно прервал Хомяков. – Сердце прихватило, точно знаю. До архива я работал… – он запнулся, не хотелось уточнять, какое он имел отношение к медицине, еще испугается дед, не так поймет. Людей настораживают представители подобной профессии. Да и сам Хомяков, честно говоря, не думал, что прозекторское дело станет его судьбой на долгие годы. Все произошло неожиданно. Муж двоюродной сестры косогубый Матвей давно занимался этой почтенной профессией и весьма дорожил местом. Неожиданно у него обнаружили какую-то зловредную хворь, предстояла операция. Вот он и разыскал Хомякова, уговорил вступить в дело, место сохранить. «Что ты приобрел в своей дурацкой школе? Латаные носки? – говорил он. – Враньем голову ребятишкам забиваешь, учитель. А тут дело чистое, тихое… Знаешь, сколько я отвалил за место? Шесть тысяч! Тогда деньги еще ценили, не то что сейчас. Тебя же приглашаю бесплатно. Натаскаю, привыкнешь. Лучшего клиента, чем наш, мир не создавал. И не создаст. Это предел. Понял?!» После операции Матвей вернулся в должность. Так они и работали вдвоем, пока Хомяков не опростоволосился: поссорился с ребятами из ОБХСС. К тому времени у него и с Матвеем испортились отношения. Не родственные связи, запродал бы его Матвей с потрохами, а так помог, вывел на Варгасова. Сразу двух зайцев убил: оказался на высоте среди родственников, да и от опостылевшего свояка избавился, хитрец… Только испортили уже Хомякова шальные деньги, шутка ли, в иной день до двух сотенных зашибал, а тут вновь на мели. А все, что скопил, ушло на улаживание конфликта. Ребята из ОБХСС не мелочились, знали, что можно вытрясти, и трясли.

– Хомяков, говорите? – произнес Петр Петрович, тщательно вытирая вилку салфеткой. – Не родственник вы Хомяковых, что основали в нашем городе кожевенное производство?

Хомяков приподнял плечи – все может быть, но не думаю.

– Славное было семейство. Богатели и людей не забывали. В строительство городского театра деньги вложили немалые. Еще что-то… Господи, так ведь мост через реку построили. Так и назывался «Хомяков мост». Каменные львы от него остались. Благородные были люди.

– Что-то не слышал, – с тайной гордостью за фамилию ответил Хомяков. – Адмирал в роду у нас был. Со стороны матери. А так – не помню.

– Поинтересуйтесь. В архиве работаете, займитесь на досуге, девочек попросите… Назовите им теток своих или бабушек.

Хомяков развалил вилкой картофельный холмик. Есть уже не хотелось. Он с интересом вникал в слова Петра Петровича. Честно говоря, он только и помнил своего отца, часовых дел мастера. Отец был человек замкнутый, друзей не имел, с родичами не общался, собирал оперные пластинки и вечерами прослушивал их, строго сидя на табурете. Родственников отца Хомяков не знал, мимо как-то прошли, не то что со стороны матери. Там их была тьма-тьмущая, включая свояка Матвея, прохиндея, которому пробы негде ставить.

– У вас семья, дети? – любопытствовал Петр Петрович.

– Один я… Есть, правда, дочь, но давно не виделись, – вдруг раскрылся Хомяков, удивляясь себе. Последние несколько лет он и не вспоминал о дочери, которая, кажется, училась в Мелитополе, в каком-то училище.

Старик вытащил платок, громко, простуженно высморкался, деликатно отвернув лицо в сторону, утерся. При этом кончик его пупырчатого носа, точно резиновый, вильнул под пальцами в одну и другую сторону.

– Извините за любопытство, – он упрятал платок в карман. – Вы крепкий, молодой мужчина, а у нас платят не очень щедро… в архиве.

– Понимаю, – кивнул Хомяков и манерно пояснил: – Премного интересуюсь историей отечества…

– Вот и я! – радостно поддался Петр Петрович. – В войну меня отрядили сопровождать архив, в эвакуацию. Да так и застрял. А что я умел? Ничего. В порту работал разнорабочим, хоть и закончил десять классов. Как в архиве стал за тележку, так, считай, без малого сорок лет простоял. И ни разу, веришь, ни разу не пожалел. И жену проводил на тот свет, и неудобства всякие имел. Чего только не случалось в жизни, а сяду в свой закуток, полистаю дела. Ей-богу, чувствую, как уплываю, уплываю. Не поверите – в вечерний институт поступил, правда, не вытянул, сдался. Но два курса одолел. И вас архив засосет, помяните мое слово. Если сюда пришли, как говорится, по зову сердца, затянет. Сколько таких судеб на моей памяти! Десятки!

Разволновался старик. Крошки еды падали на грудь, на живот. Он стряхивал их, размазывал ладонью.

Хомяков взглянул на часы. До восьми оставалось около часа, а ходьбы к дому Варгасова отсюда не более десяти минут.

– Ну? И что вас так увлекало в архивных делах? – Хомяков отхлебнул компот.

– Что?! – казалось, Петр Петрович только и ждал этого вопроса. – Хорошо жили на Руси, я вам доложу. Азартно. С интересом. Какие страсти бурлили. И в экономике, и в делах семейных.

– Ну, в делах семейных страсти, пожалуй, не стихли, – вставил Хомяков.

– Не те. Письма в архиве хранятся, фотографии… Были на Руси мужчины, были женщины. Благородство, красота, рыцарство. Детей растили, давали образование, воспитывали любовь. Да, да. Именно воспитывали любовь. Воспитывали честь, милосердие. Теперь-то и слова такие забыли… А экономика? Диву даешься… Механизмы в морских портах устанавливали только на экспорт пшеницы или еще там чего… В десятки стран отправляла Русь товары. А каких только не было обществ! И по горному делу, и по лесному, и в сельском хозяйстве. Полистаешь иные отчеты, чего только не выпускали, чего не возделывали. И всюду считались с матушкой Россией, уважали. Особенно коснись сельского хозяйства. Или товары какие. А звучало-то как! К примеру, Товарищество мануфактур «Викула Морозов с сыновьями»! А? Викула Морозов с сыновьями! Музыка! А сейчас? Разор да стыдоба! Золото на хлеб заморский меняем который год, конца не видно… А что касается собственной продукции – берешь в рот с опаской. Того и гляди – отравят тебя дрянью какой.

– Народу много развелось, Петр Петрович. Во всех странах травят друг друга, если честно. – Хомякову стало скучно со стариком. Ну его, в самом деле. Лучше пройти через парк, воздухом подышать, чем сидеть в прогорклой столовке.

Старик поднес к губам стакан с чаем, сделал глоток, поморщился:

– Пакость. Сегодня что-то особенное… На чем настаивают, интересно?

– На репейнике, уважаемый, – в тон проговорил Хомяков и засмеялся. – Этот чай надо пить раскаленным, тогда сойдет. Воруют ведь, черти. И чай воруют.

– Поди же ты, – покачал головой Петр Петрович и засмеялся. – И раньше баловались на Руси. А чай был как чай, извините.

– Не так воровали, – с удовольствием произнес Хомяков. – Сейчас тянут… индустриально. Масштабно, всенародно, на всех уровнях.

– Из-ви-ни-те, – протянул старик. – Я не крал, хоть, признаюсь, в архиве соблазнов много.

Хомяков отстранил тарелку и, прихватив с пола затянутую наглухо сумку, поднялся.

– Счастливо оставаться, Петр Петрович. Надеюсь, еще увидимся.

– Увидимся, – кивнул старик. – Куда мне из архива? Обещали взять в лабораторию, к фотографам, на вахте сидеть…

Он еще что-то произнес, но Хомяков не расслышал, направляясь к выходу из столовой.

Желто-красный аварийный фургон божьей коровкой уткнулся в заросли кустарника, что буйно рос на внутреннем дворе многоэтажного дома по Второй Пролетарской улице. И все обитатели – от дворника и до жильцов последнего этажа – доподлинно знали, что сосед из двадцать шестой квартиры этот вечер и ночь проведет дома. Сам по себе подобный факт мало кого мог насторожить, если бы не одна деталь: этот вечер и эту ночь сосед по фамилии Варгасов должен провести в тюрьме, согласно приговору суда от 8 октября 1981 года. И дома у себя он будет ночевать не скоро, однако факт неоспорим – аварийный фургон, что, согласно наблюдению дворника, привозил Варгасова домой с ночевкой, дремал в своем излюбленном тихом месте, у кустарника. Соседи, после первых бурных обсуждений этого происшествия, смирились и даже где-то гордились тем, что рядом живет такой удивительный человек, который, числясь в тюрьме, нередко возвращается домой, словно после обыкновенного трудового дня…

Будимир Леонидович Варгасов перешагнул порог тюрьмы из кабинета начальника управления отделочных работ при Дачном тресте облисполкома. Осужден он был за происшествие чрезвычайное. Четыре девчонки-отделочницы во время рабочего дня пригласили четверых студентов стройотряда отметить день рождения. Перепились, сожгли объект и сами угорели. Все бы для Варгасова обошлось, не будь среди студентов сына министра союзного значения. Министр добился пересмотра дела Верховным судом, и Варгасову впаяли срок. С учетом всех смягчающих обстоятельств ему предстояло отсидеть два года. И к тому времени, как Хомяков волок на пятый этаж сумку, Будимир Леонидович уже отмотал половину срока. По поводу чего намечался небольшой банкетишко, человек на тридцать. Раньше, до отсидки, Варгасову ничего не стоило снять большой зал ресторана «Интурист». Он и сейчас мог себе позволить такой пустячок. И все это знали. Только ни к чему… Поначалу Варгасов даже хотел отметить памятный день скромно, в колонии, в своем бараке. Пригласить гостей с воли, благо условия позволяли. Но начальник тюрьмы, его давний клиент, посоветовал отказаться от этой милой затеи -всех не вместить, даже если прием пройдет стоя, а-ля фуршет. И потом, гостей обстановка будет несколько сковывать. Кое-кто расценит приглашение как уловку, глядишь, и дверь захлопнут. А главное – вряд ли «щекастый» согласится подогнать к воротам тюрьмы известный всему городу, похожий на катафалк, лакированный черный «ЗИЛ-114», без переднего номерного знака. «Куда ему торопиться? – шутил приятель, начальник тюрьмы. – Впрочем, если в порядке рекогносцировки территории на будущее?!»

Так что славную дату решили отметить на дому. И визит Ефима Степановича Хомякова был весьма некстати, он ни по каким статьям не относился к числу приглашенных.

Хомяков не ведал о предстоящем торжестве. Памятуя, что в то воскресенье визит Варгасова домой сорвался, Хомяков справедливо решил – дважды он срываться не должен – и, увидев во дворе желто-красный фургон, искренне обрадовался. Ему нравился Варгасов, хотя и встречались они единожды до суда и раза два после. Удивительно, как Варгасов помнил, что Хомяков учился на истфаке пединститута? А чем еще ему занимать себя в тюрьме, как не воспоминаниями. И все-таки. Кто есть Хомяков? Божий пасынок без законченного высшего образования, промышляющий обряжанием покойников в морге Второй Градской больницы…

Широкая лестничная площадка пятого этажа была изрядно заставлена пустыми коробками из-под импортного пива. Коробки льнули к дверям квартиры двадцать шесть, в сравнении с которой другие двери выглядели как-то одиноко… У Хомякова мелькнула мысль, что он сейчас не ко двору, но отступать поздно, уже нажата кнопка звонка…

Дверь распахнулась, и в проеме Хомяков увидел незнакомую старушку в халате, поверх которого был крестом повязан платок.

– Я вот… к Будимиру Леонидовичу, – Хомяков выставил сумку.

– Больно ты рано заявился. Ну, заходи, – старушка перепустила Хомякова. – Гостинцев принес, что ль?

Хомяков замялся. Из боковой двери выглянула жена Варгасова, Хомяков ее знал, она звонила ему, приглашала, да и потом принимала, когда свела его с Анатолием Брусницыным, только как ее зовут Хомяков запамятовал.

При виде гостя лицо жены Варгасова обрело какое-то плаксивое выражение.

– Это я, Ефим Степанович, – смущенно улыбался Хомяков. – Здравствуйте.

– Вижу, – сухо ответила Варгасова. – Будимир Леонидович отдыхает. Если что передать, оставьте, я передам.

Хомяков пожал плечами. Ему нужен был сам Варгасов, дело касалось только их двоих, при чем тут жена. И отказать неловко…

– Ольга! – послышался знакомый низкий голос Варгасова. – Кого принесло так рано? – в его уверенном тоне слышались нотки панибратства к еще неопознанному гостю и вместе с тем какое-то заведомое превосходство и покровительство.

– Это Ефим Степанович, – и, упреждая обидное для Хомякова недоумение мужа, торопливо пояснила: – Ну тот, что родственник Матвея, из больницы… – но так и не договорила – в дверях появился сам Вар-гасов.

Среднего роста, крепко сколоченный, лобастый. Широкие брови, черные, сросшиеся на переносице, нависали над голубыми печальными глазами, придавая облику грубоватую привлекательность. Впечатление несколько портили губы – верхняя, казалось, придавливает своей тяжестью узкую нижнюю губу, но стоило Варгасову заговорить, как вновь лицо обретало обаяние и располагало к себе…

– Так это Ефим Степанович! – разогнал неловкость встречи Варгасов. – Как же, как же… Проходите, любезный, – он отвел руку в сторону. Халат на груди распался, обнажая крепкую грудь, густое курчавое руно которой скрывало наколку замысловатого узора.

Хомяков с глупой улыбкой на плоском лице последовал в небольшую комнатенку, волоча за собой сумку.

– Сейчас нас угостят пивком. И еще чем-нибудь вкусненьким, – неожиданно для Хомякова рокотал за спиной Варгасов. – Любите пиво, Ефим Степанович?

– Не откажусь, – приятно удивился Хомяков.

– Вот. Любит пиво Ефим Степанович. И рыбку, наверняка, – подмигнул Варгасов и добавил: – Сегодня у нас Дарья Никитична гостит, тетка моя двоюродная по отцовской линии. Она постарается. Что-нибудь к рыбке приложит, удивит.

Комната глухая, без окон, видимо сквозная, из нее вела еще одна дверь. Шесть стульев окружали овальный полированный стол. На стенах висело несколько картин в витых темных рамах, видно, старые и дорогие. Хомяков отметил про себя, что в прошлый визит он эту комнату не видел, или растерялся – народу тогда собралось многовато.

– Садитесь, любезный. Где понравится, – все улыбался Варгасов и выставил для себя стул. Хомяков сел напротив.

– Вы как-то переменились с тех пор как ушли от своих мертвяков, – Варгасов шутливо вгляделся в гостя. – Правильно. И так можно прокормиться. Я вот, знаете, сижу за решеткой в темнице сырой. Ем чем угостят. И думаю: господи, много ли человеку надо? Покой, тишина… А я все шустрю, дела обделываю…

«Заливает, заливает, – усмехнулся про себя Хомяков. – Ест чем угостят? Сколько гастрономов пыхтят на тебя, а жена носит. Небось всё тюремное начальство округлилось за год. Вот насчет покоя не спорю» – и произнес раздумчиво:

– В тюрьму, что ли, податься, здоровье поправить?

– А что? Давайте. Всем места хватит в нашей ладье, – Варгасов потянулся и похлопал Хомякова по плечу.

Хомяков чувствовал скованность, даже дышать было тяжко. Это навалилось сразу, как только он увидел Варгасова. И тогда, в первый раз, когда он пришел сюда со свояком Матвеем. Объяснить было можно – он пришел просителем, ему грозил суд. Пустяковое дело – злоупотребление служебным положением, иначе вымогательство. Даже смешно – кто из санитаров не берет за свою тихую работу? Попробуйте, поворочайте покойников за сто десять рублей в месяц. Да еще формалин прикупи у леваков…

Варгасов дело прикрыл. И что примечательно – без всякой корысти для себя. Он так и сказал: «Невелика услуга, Ефим Степанович. Кто знает, может, настанет ваш черед оказать мне услугу!…» Какую услугу Хомяков может оказать начальнику отделочного управления Дачного треста при исполкоме?! Только что самую последнюю, по первому разряду, с бальзамированием и бритьем.

Но Хомяков ошибся. После нервотрепки с прокуратурой он несколько месяцев слонялся без работы. Правда, свояк подбрасывал халтурку, знал, что Хомяков хоть и жал с клиента, но дело свое делал добросовестно… И вдруг однажды звонок… и приглашение приехать на Вторую Пролетарскую улицу. Тогда впервые он приметил в зарослях кустарника аварийный красно-желтый фургон. С тех пор много чего произошло, а самое главное – он был принят на работу в архив…

– Ну, как дела? – спросил Варгасов тем же дружеским тоном.

Хомяков кивнул, сейчас все расскажет, соберется с мыслями, – но не успел. В комнате появилась жена Варгасова. Она привела себя в порядок и уже не казалась растрепой. В руках у нее был поднос, на котором стояли две бутылки пива, тарелка с красной чавычой и мелкими сухариками. В проеме двери Хомяков успел увидеть стол, заваленный всякой едой, бутылками и цветами. Он перевел взгляд на поднос, слабо вздохнул…

– Слушаю вас, – проговорил Варгасов.

Хомяков настроился было попробовать пивка, но тон хозяина его вспугнул. Он нагнулся к сумке и вспорол змейку.

Варгасов заглянул в сумку. Хомяков с напускным спокойствием принялся извлекать из сумки добро.

– Посмотрим, посмотрим, – приговаривал Варгасов, следя за его движениями. – Ну? Все? – он с любопытством смотрел на высокую стопку разрозненных листов, придвинул к себе поближе.