Текст книги "Импланты"

Автор книги: Илья Одинец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Олесь открыл портсигар, достал сигару, отрезал кончик, закурил и выпустил струю дыма под стол.

– Ты просто еще не нашел своего призвания. Разносторонне развитые люди часто пробуют себя в разных видах деятельности. Вот и у тебя то же самое. Ты просто пока не нашел себя.

– Нашел, – Олесь взмахнул рукой, едва не уронив чашку с кофе на пол, – нашел! Я взвесил все варианты, оценил риски и уверен, что это мое. Помнишь, как мне нравилось заниматься ай-ки-до? У меня ведь получалось! Действительно получалось!

– До тех пор, пока ты не сломал руку, – мрачно заметил Сеченов.

– Вот именно. Сломал, потому что был слабым, а теперь стану сильным, снова займусь боевыми искусствами и буду лучшим в своем деле. Помоги мне!

Евгений вздохнул. Он не знал, какими словами отговорить молодого человека от глупости, однако хотел много ему сказать. Только вот будут ли его слушать?

– В каком деле, Олесь? Вживишь ты себе имплантат, позанимаешься пару месяцев и поймешь, что это тоже не твое. Но будет поздно, ты не вернешься к тому, что имеешь сейчас, никогда не будешь прежним!

– Я и не хочу быть прежним, а ты… ты сомневаешься во мне?! Ты в меня не веришь?!

– Гм, я слишком хорошо тебя знаю.

– Ты в меня не веришь, – Олесь резко поднялся, и чашка все-таки упала на пол. – Но я все равно сделаю эту операцию. Обойдусь и без твоей помощи!

***

Вечером они все же помирились.

Евгений пришел домой около десяти вечера – в самом конце смены его попросили подменить хирурга и сделать экстренную операцию по замене сердечных клапанов. Сеченов не мог отказать, но когда пришел домой, Олеся еще не было.

Врач пожарил бекон, яичницу, сварил сосиски, взбил молочный коктейль и, в ожидании молодого человека, успел дважды все подогреть.

Олесь явился в первом часу ночи. Молча повесил мокрый плащ на вешалку, разулся и, ни слова не говоря, прошел в ванную.

Евгений подошел к двери и стал слушать, как течет вода.

– Я приготовил тебе ужин.

Напор воды уменьшился.

– Где ты был? Я беспокоился.

Вода перестала шуметь, и Сеченов отступил на шаг назад, чтобы открывшаяся дверь не ударила его по лбу. Олесь улыбался. Во рту его дымилась сигара.

– Правда беспокоился?

Евгений не счел нужным повторять свои слова, он вытащил изо рта молодого человека сигару и отправился на кухню. Там он аккуратно переломил табачное изделие пополам и выбросил в ведро.

– Бросай курить.

Олесь не обиделся. Он подошел к мужчине и обнял его со спины за талию, прижавшись щекой к лопатке.

– Не брошу. Это единственное, что действительно мое, понимаешь? Единственное, что выделяет меня из толпы, что отличает от других таких же бесполезных людишек.

– Но скоро это изменится?

– Да. Скоро. Я уже договорился с клиникой Баранова. Операция через месяц.

Сеченову много хотелось сказать Олесю, но он не сумеет отговорить сумасброда от его очередной безумной затеи. Оставалось только верить, что молодой человек не разочаруется в собственном теле и найдет приличную работу. "Лучший в своем деле" – это не призвание, и на жизнь этим не заработаешь.

Евгений получал достаточно, и они жили, как короли, но если Олесь когда-нибудь захочет самостоятельности, Сеченову хотелось бы, чтобы он жил в нормальных условиях и не бедствовал.

– Я не буду тебя отговаривать, – произнес Евгений.

– А поддерживать? Будешь?

– Гм, как я могу не поддержать человека, которого люблю? – Сеченов осторожно освободился от объятий и повернулся к молодому человеку. – Только обещай мне, что когда станешь лучшим в своем деле, выбросишь к чертям эти проклятые сигары.

***

Операция по вживлению имплантата, позволяющего нарастить мышечную массу, занимала не менее шести часов. С момента, когда Олеся увезли в операционную, прошло около четырех, но Евгений нервничал. Он бродил по выложенному белым кафелем больничному коридору клиники Баранова и проклинал себя за глупость и упрямство. Он должен был взяться за это дело, должен был лично провести операцию, проконтролировать, чтобы с Олесем ничего не случилось, а сейчас ему ничего не оставалось, кроме как мерить шагами коридор, пытаясь протоптать дорожку и пробуравить взглядом безликие кафельные плитки.

Сейчас тело молодого человека уже наверняка нашпиговали чипами и опутали информационными лентами. Первое время их можно будет нащупать под кожей, но когда мышцы начнут увеличиваться в объеме, ничто, кроме внешнего вида самого Олеся, не скажет, что он имплант.

В эти минуты наверняка началась самая сложная часть операции: молодому человеку вскроют череп, чтобы нейрохирург мог "подсоединить" информационные ленты к соответствующим отделам головного мозга. Это самая рискованная стадия, малейшая ошибка врача грозит пациенту не просто деформированными мышцами и болями, но и инвалидностью, а то и смертью.

Евгений дошел до конца коридора, развернулся и увидел, как дверь в операционный блок открылась. Он ускорил шаги и почти подбежал к двери, когда из нее вышла юная медсестра в светло-зеленом операционном халате. Она сняла повязку с лица и спросила:

– Вы родственник?

Сеченов мгновенно вспотел.

– Друг. С ним… все в порядке?

– Сожалею, но у молодого человека не выдержало сердце. Мы сделали все возможное, но спасти его не смогли…

Евгению стало холодно. Он обхватил ладонями локти, поднял плечи и съежился. Казалось, белые кафельные стены стали источать холод, нагонять морозный воздух прямо в легкие, откуда он растекался по телу, грозя вот-вот заморозить сердце.

Сеченов отвернулся от медсестры, даже не дослушав ее извинений и оправданий. Не нужны ему никакие сочувственные слова. Они бесполезны и недейственны, и ни капли не успокаивают. Его ничто не сможет успокоить.

Мужчина вышел на балкон и посмотрел на небо. Серое, затянутое тучами, оно оплакивало смерть молодого мечтателя, а вот в глазах Евгения слез не было. Он находился в ступоре, будто попал в десенсибилизационную камеру, где умирают все ощущения, остаются жить лишь мысли.

Худшие предчувствия Сеченова оправдались, и теперь он винил себя. В том, что не сумел настоять на своем и отговорить Олеся от глупой затеи, в том, что сам не взялся за операцию, не проконтролировал, не сберег, не спас…

Неожиданно правая рука мужчины нащупала под пиджаком какую-то выпуклость, что-то прямоугольное и твердое. Он расстегнул пуговицы и вытащил из внутреннего кармана серебряный портсигар Олеся. Не о чем ни думая, Сеченов раскрыл его, вытащил сигару, ножницы, отрезал кончик и похлопал себя по карманам в поисках зажигалки. Чья-то волосатая рука протянула ему зажигалку, он взял ее, даже не поблагодарив стоящего за спиной человека, и закурил.

Это единственное, что осталось от Олеся. Терпкий аромат дорогих сигар и жгучее чувство в сердце. Что-то такое, чему Сеченов подберет название лишь спустя долгих три года. А именно: ненависть к себе, ненависть к своей работе, к имплантатам и людям, стремящимся быть не такими, как все.

***

Евгений Михайлович докурил сигару, разогнал рукой дым вместе с картинами прошлого и закрыл окно. Пора мыть руки. Сегодня у него две операции: вечером ему предстоит заняться пересадкой сердца, а сейчас в операционной анестезиологи давали наркоз пожилому банкиру, который на старости лет захотел научиться читать мысли. Ему, видите ли, стало интересно, что о нем думают родственники. Старик намеревался изменить завещание, но сомневался, в чью пользу его следует менять, поэтому решил пойти на крайние меры.

Банкир был очень богат и заплатил за операцию в три раза больше положенного, лишь бы не стоять в очереди. Сеченов ненавидел людей, считающих, что все в мире можно купить за деньги, но согласился. Потому что знал, чем закончится операция.

Знакомыми коридорами он прошел в операционный блок. Облачился в халат, надел бахилы и шапочку, и встал к раковине. Из небольшого зеркала на него смотрел усталый пожилой джентльмен с грустным взглядом и безжизненным лицом. Возможно, ему стоило отпустить бороду или хотя бы усы, но Олесь никогда не любил растительность на лице, и Евгений Михайлович даже спустя десять лет со смерти мужчины, не желая нарушать традицию, брился каждое утро.

Тщательно вымыв руки и подождав, пока медсестра наденет на него перчатки и повязку, закрывающую нос и рот, Сеченов вошел в операционную.

Лампы дневного света были рассредоточены по потолку и не давали теней, отчего находящиеся в помещении люди казались призраками, правда не белыми, а зелеными и вполне ощутимыми. Зеленый оказался преобладающим цветом в операционной. Зелеными были стены, одежда врачей (помощника, который по совместительству являлся еще и анестезиологом, и медсестры), простыня, которой накрыли пациента, огромный светильник над операционным столом и ящички с инструментами.

Этот цвет Евгения Михайловича успокаивал, но в то же время напоминал о другой операционной, в которой ему довелось побывать десять лет назад. Тогда на столе лежал Олесь. Голова его была обрита, как была обрита голова пожилого банкира, который сейчас лежал на операционном столе лицом вниз. На какое-то краткое мгновение перед глазами Сеченова возникло улыбающееся лицо молодого человека, но тут же исчезло.

Евгений Михайлович по привычке потянулся к внутреннему карману пиджака, где всегда лежал портсигар, но быстро опомнился и подошел к операционному столу.

– Приступим, – произнес он коротко.

Операция началась.

Пациент ничего не чувствовал и не видел: ни шланга, с помощью которого его присоединили к специальному аппарату, ни экрана над операционным столом, показывающим ход операции, ни рук, ловко орудующих электрическим лобзиком.

Нейрохирург действовал механически, не особенно задумываясь о последовательности действий. Хирургическое вмешательство было сложным, но когда на твоем счету не десятки, а сотни подобных операций, в конце концов перестаешь задумываться о том, чтобы скальпель резал ровно, чтобы лезвие пилы не задело головной мозг… Все делалось на автомате, единственное, что по-настоящему волновало Сеченова, это время. Сегодня Евгений Михайлович должен управиться быстрее обычного.

Он обернулся к своему заместителю, который сегодня присутствовал в операционной лишь для оказания помощи в экстренном случае, и мотнул головой:

– Если у тебя срочное дело, можешь идти, Анечка мне поможет.

Заместитель – высокий худощавый мужчина лет тридцати восьми – сидел на табурете в углу и, в ожидании, когда потребуется его помощь, перекладывал инструменты. Предложение явно показалось ему привлекательным, но уходить он не спешил.

– Это не по правилам.

– Я же знаю, – одними глазами улыбнулся Сеченов, – что у вас сегодня годовщина. Ступай, купи жене, гм, цветов, сделай сюрприз. Она ведь не ждет тебя раньше восьми?

– А как же сердечник?

– Об этом не беспокойся, я уже договорился о замене. И этого старикана из наркоза выведу.

Мужчина несколько минут колебался, а потом поднялся с табурета.

– Спасибо, Евгений Михайлович. За мной должок.

– Разумеется, – усмехнулся врач и обратился к медсестре, – можете отдохнуть, сейчас начнется исключительно моя работа.

Они остались в операционной вдвоем: Сеченов и медсестра. Лежащего на операционном столе банкира Михаил Евгеньевич в расчет не брал, все равно тот ничем не может ему помешать и вскоре действительно превратится в пустое место, перестанет быть человеком.

Евгений Михайлович действовал аккуратно, но решительно, лазер резал уверенно, без сомнений, хоть и не там, где положено при подобных операциях. Врач не опасался, что кто-то заметит, как он убивает больного. Знающий человек покинул операционную и теперь ехал домой праздновать годовщину собственной свадьбы, а женщина-помощница, хотя раньше и присутствовала на подобных операциях, знала не больше, чем полагается хирургической медсестре.

– Ток, – попросил Евгений Михайлович.

Женщина подала врачу небольшой черный ящичек, от которого шли два толстых провода с тупыми иглами на концах. Этот прибор в оригинале предназначался для определения функционального назначения разных отделов головного мозга путем их временного отключения. Подобным инструментом пользовались, например, при удалении опухоли головного мозга, но Сеченов приспособил его для более эффективного подсоединения имплантатов, чем заслужил признательность и уважение коллег по медицинскому цеху.

В применении аппарата не было ничего необычного, поэтому медсестра, промокнув лоб хирурга, отошла в сторону.

Осциллограф негромко пикал, в такт с ритмичными кривыми, которые рисовал на зеленом экране, в большой стеклянной трубе бесшумно опускалась и поднималась "гармошка", показывая частоту и глубину дыхания пациента. Все шло просто замечательно.

Михаил Евгеньевич сосредоточился.

"Немного вправо… чуть глубже… еще немного…"

Микроразряды поочередно отключили дыхание и сердцебиение. Осциллограф запищал. Медсестра встрепенулась и бросилась к Сеченову.

Евгений Михайлович помогал женщине реанимировать больного, хотя знал, что никакие массажи сердца и дефибрилляторы не помогут. Банкир отправился к праотцам.

– Время смерти: четырнадцать часов сорок четыре минуты, – констатировал Сеченов и снял с лица повязку.

Одним имплантом на земле стало меньше.

В ПОЛКУ ИНВАЛИДОВ ПРИБЫЛО

По официальным данным Министерства здравоохранения, с появлением имплантатов число инвалидов снизилось. Люди, получавшие ранее инвалидность в связи, сегодня ведут совершенно нормальный образ жизни. Искусственные сердца, почки, конечности функционируют порой лучше живых, для таких людей открылись новые возможности! Увы, наше общество до сих пор относится к людям с искусственными конечностями, как к инвалидам, и это обидно. Прежде всего, самим имплантам. Поэтому многие предпочитают умалчивать о своих проблемах, не рассказывают об искусственных органах друзьям и знакомым, а иногда и скрывать пребывание в клинике, лишь бы не попасть в категорию «имплант» или «инвалид», лишь бы к ним относились по-прежнему.

В четверг в клинике М.Н.Баранова произошла авария: вышел из строя сервер, оставив больничные корпуса без связи на несколько часов. После восстановления работоспособности компьютерной сети, выяснилось, что базу данных, содержащих список имплантов, взломали. В пятницу база появилась в интернете.

Злоумышленники не только вывесили списки прооперированных людей, но и указали конкретные заболевания каждого, а также виды и типы имплантатов, которые те получили. Теперь любой может выйти в сеть и посмотреть, нет ли в списке имплантов соседей и знакомых. Пусть пострадавшие люди не имеют физических отклонений, им придется столкнуться с самой большой трудностью: новой адаптацией в обществе. В полку инвалидов прибыло!

«Рабочий полдень»

N67, август 2099 г.

***

Утром Кайл проснулся раньше обычного. Объяснялось это, а также приснившийся ему плохой сон, одной простой фразой: он знал, что будет написано в карточке дневного расписания. И точно, едва Кайлу принесли завтрак, он бросился к подносу и взял в руки белый прямоугольник.

10.15 – Сеченов Е.М.; по окончании – съемки;

18.00 – посещение благотворительного аукциона;

21.00 – прямая интернет-линия с поклонниками.

Кайл швырнул карточку и отодвинул поднос с такой силой, что чашка опрокинулась, отчего терпкий аромат кофе усилился раза в три. Он ненавидел обязанность ежегодно приезжать в клинику Сеченова на обследование. Ненавидел потому, что, во-первых, ненавидел самого Сеченова, а во-вторых, терпеть не мог быть обязанным. Он сам себе хозяин, сам себе господин, а иметь над головой дамоклов меч с крупной надписью: "Раз в год тебе необходимо явиться на обследование" значит ограничить себя в свободе, подчиняясь требованию перекраивать расписание.

Личный секретарь актера знал о ненависти Кайла к клинике и ко всему с ней связанному, поэтому откладывал посещение до последнего – до конца лета, когда заканчиваются отпуска. Период, когда можно записаться на повторный прием, ограничен, дабы не мешать графику операций. В этом году Кайл хотел отложить визит к Сеченову до осени, ссылаясь на то, что "Командор" требует его постоянного присутствия, но из-за графика клиники был вынужден явиться на прием именно сейчас.

Настроение у Кайла испортилось. День не удался. Пожалуй, он отложит остальные дела, чтобы не портить своим дурным расположением духа прямую линию с поклонниками и показушный аукцион.

Кайл подумал, и разорвал карточку на две половины. Первую, с надписью "Сеченов" и "съемки", положил в карман, а вторую, с благотворительным аукционом и интернет-линией бросил в лужицу кофе. С этим он разберется завтра, а пока ему предстояло нацепить на лицо нейтральную улыбку и отправиться в клинику.

Евгений Михайлович, как всегда, принял Кайла в личном кабинете. Посещение мегазвездой клиники было строго засекречено, иначе почитатели таланта сразу догадались бы, что их любимец – имплант. Кайлу подобная "слава" претила, к тому же он всеми силами старался скрыть свое умение читать чужие мысли. Имплантат в его голове работал исправно, снабжая актера неоценимой по значимости информацией, вот и теперь пожимая теплую, но сухую руку доктора, он слышал все, что тот думает.

– Раздевайтесь.

В голове доктора Сеченова не было ничего, кроме монотонного:

ТРИСТА ТРИДЦАТЬ ДВА, ТРИСТА ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ, ТРИСТРА ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ…

Врач сам устанавливал Кайлу имплантат, поэтому предпочел скрыть мысли, вывесив на первый слой, словно на витрину магазина, большой счетчик. Судя по бесперебойности и монотонности, Евгений Михайлович отлично умел контролировать первый слой. Второй поддавался контролю хуже, но Кайл не слышал его – для этого нужно было сосредоточиться, а сейчас это было затруднительно.

Актер сел на стул рядом со специальным аппаратом. Сеченов посветил в глаза пациента специальным фонариком.

– Ничего не беспокоит? Жалобы есть?

На все вопросы доктора Кайл отрицательно промычал.

С «ЧИТАТЕЛЕМ» ПРОБЛЕМЫ БЫЛИ?

– Нет.

Кайл улыбнулся. На пару секунд он почувствовал свое превосходство над Сеченовым. Свой вопрос Евгений Михайлович задал мысленно, зная, что актер сможет его уловить, но сам услышать мысленный ответ пациента не мог. Кайл не понимал почему, но Евгений Михайлович отказывался установить себе имплантат, а ведь это могло помочь тому в работе – мысли пациента скажут больше, чем слова, не к каждому ощущению можно подобрать определение и не каждое состояние можно описать парой фраз. Но врач был ярым противником имплантатов, как бы странно это ни звучало.

ВСЕ В ПОРЯДКЕ.

– Я могу идти на компьютерную томографию?

– Медсестра проводит вас. И я хотел бы, чтобы вам провели еще и электронейромиографию.

– У меня что-то не так?

– Не волнуйтесь, это обычная мера предосторожности. Раннее предупреждение разных неприятных последствий. Вживленные имплантаты находятся слишком близко к двигательным зонам.

Кайл кивнул. Оставшиеся процедуры пройдут не так быстро, как хотелось бы, зато неприятная встреча с Сеченовым осталась позади. Как только он выйдет из его кабинета, может с чистой совестью забыть о его самодовольном лице ровно на год.

– Да, Кайл, – окликнул Евгений Михайлович актера, когда тот уже подходил к двери. – У меня к вам просьба.

Кайл не смог сдержать брезгливой гримасы, но Сеченов сделал вид, будто ничего не заметил.

– Как проходят съемки "Командора"?

– Чудесно, – звезде не терпелось покинуть ненавистный кабинет, но доктор явно что-то замыслил, уж очень подозрительно прищурил глаза.

ШЕСТЬСОТ ВОСЕМЬ, ШЕСТЬСОТ ДЕСЯТЬ, ШЕСТЬСОТ ДВЕНАДЦАТЬ…

– Какая у вас просьба? – Кайл нахмурился. Ему не понравилось, что Сеченов так хорошо скрывает первый слой. Если бы не это, актер сумел бы прочесть просьбу до того, как Евгений Михайлович озвучит ее и, следовательно, успел бы подготовить ответ.

Нейрохирург молча передал Кайлу толстый журнал регистрации.

– Посмотрите на график операций.

– Зачем?

– Я не могу допустить его срыва. От срока операций зависят жизни людей. Ведь я не просто потакаю прихотям богачей, желающих стать имплантами, но и спасаю жизни. И это, между прочим, моя основная работа.

– Что вы хотите этим сказать?

– Если вы не начнете съемки на следующей неделе и не уложитесь в десять дней, я не смогу помочь вам и предоставить в пользование съемочной группе клинику, да и сам участвовать в съемках не смогу.

"Сволочь", – это все, что мог подумать Кайл.

Участие в съемах знаменитого нейрохирурга – огромный плюс для кинокартины, ведь Сеченов при всем своем нежелании быть звездой, именно звездой и являлся. И не просто знаменитостью среди медиков, Евгения Михайловича знали и любили простые обыватели. Из-за того, что он воплощает в жизнь мечты тех, кто хочет стать имплантами, или из-за благотворительных операций, не столь важно, главное, этот человек мог диктовать, и уже диктовал, собственные условия.

Самое ужасное заключалось в том, что Кайл ничего не мог сделать. Он не мог заменить Сеченова актером, не мог упустить возможность снять фильм в настоящей клинике, не мог лишиться значительной части прибыли, которую обеспечит нейрохирург, поэтому ничего не сказал, лишь кивнул и вышел за дверь. Поводов для ненависти стало на один больше.

***

Алекс Тропинин уже бывал в «МегаСтар», но никогда еще съемочная площадка не располагалась в таком необычном и неудобном месте.

Слава клиники доктора Сеченова гремела по всей стране, однако строители не рассчитывали, что здесь когда-нибудь будут снимать фильм. В кабинете главного врача, где должен был сниматься первый эпизод, оказалось так мало места, что кроме операторов там уместились только два осветителя с приборами и режиссер. Даже личные телохранители суперзвезды вынужденно стояли в коридоре, закрывая дверь широкими плечами. Кайл был недоволен этим фактом и попросил нейрохирурга подыскать помещение попросторнее, а пока они направились в операционную.

Операционная оказалась еще меньше кабинета, но этой комнате аналогов не было, поэтому пришлось приспосабливаться. Из операционной в коридор временно вынести "лишние" шкафы и холодильник с лекарствами, оставив лишь операционный стол, огромный агрегат, контролирующий жизнедеятельность организма пациента, два металлических столика на колесах, где на стеклянной поверхности в строгом порядке разложили инструменты, и стеллаж с имплантатами на заднем плане.

Одну из камер установили в центре, чтобы в кадр попадала общая картина, вторая, мобильная, под чутким руководством оператора ездила вокруг операционного стола. Еще две мини-камеры работали в автоматическом режиме, обеспечивая дублирование и эффект 3D.

Толстячок режиссер в красной клетчатой рубашке, шортах и неизменных сандалиях на босу ногу сидел в плетеном кресле и скептически щурился. По обе стороны от него стояли помощница и сценарист Потапов. Сам Кайл уже разделся и сидел на операционном столе спиной к зрителям. Алекс и Банан стояли в дверях.

– Поехали, – скомандовала Брахман.

– Сцена восемь, дубль один, – помощница режиссера захлопнула хлопушку, и начались съемки.

Командор, которого играл Кайл, сгорбившись, сидел спиной к зрителям, Сеченов стоял рядом с ним.

– Таких операций сделали не так уж много, – негромко произнес врач. – Риск достаточно велик, чтобы не волноваться, но я все же прошу вас по возможности успокоиться.

– Я спокоен.

Прикрывая чресла зеленой простыней, Командор опустился на операционный стол. К нему тот час подошла медсестра и сделала вид, что ставит капельницу. Все это время вокруг актеров кружила камера номер два.

– Сейчас вы уснете, а когда проснетесь, станете другим человеком.

– Да, доктор, – Командор слабо улыбнулся, – отныне все будет по-другому.

– Стоп! – выкрикнул Брахман.

Алекс аж подскочил от резкого и громкого голоса режиссера.

– Кайл! Сколько раз тебе говорить: давай по тексту! Как там?..

Сценарист, которого Тропинин видел только со спины, закивал и зашелестел страницами сценария.

– Э-э-э, нашел: командор улыбается и твердо произносит: "Нет, доктор. Я не стану другим человеком, изменится лишь мое тело, а сердце останется таким же горячим".

– Вот. Давай заново!

Алекс заметил, как поморщился его наниматель, а Банан негромко фыркнул и прокомментировал:

– По-моему, вариант Кайла лучше этой сопливой ерунды. Командор действительно изменится после операции. Как я.

– Ты не понял, – прошептал Алекс, – режиссер говорит не о внешних изменениях, а о внутреннем постоянстве. Вот ты, например, как был тугодумом, так и остался. Только мускулы нарастил.

– Да я тебе!..

– Эй, охрана! А ну цыц! А то выгоню! – крикнул режиссер и снова обернулся к Кайлу и доктору Сеченову. – Готовы? Начали!

Алекс почувствовал, как Банан ударил его локтем в бок, но промолчал. Чувства Белозерцева – примитив по сравнению с происходящим на съемочной площадке.

Благодаря тренировкам и советам начальника службы безопасности Кайла Голицына, Алекс без труда читал первый слой и работал над вторым. Как говорил Борис Игнатьевич, этот слой поддается контролю лишь отчасти и если не раскрывает душу, то хотя бы приподнимает занавеску, за которой скрывается большая тайна, поэтому, чтобы узнать человека если не на сто процентов, а хотя бы на семьдесят, нужно обязательно научиться читать второй слой. И Алекс учился. За этой занавеской подчас скрывались такие картины, видения и мечтания, что представления Алекса о людях претерпевали значительные изменения.

Первый урок звучал категорично: нельзя оценивать человека по внешности и словам, которые он произносит. В девяноста процентах случаев люди оказывались полной противоположностью маске, которую надевали, выходя на улицу. Даже второму слою можно доверять лишь условно. Чтобы полностью узнать человека, чтобы узнать, какой он, нужно уметь читать третий слой. Это доступно лишь избранным, вроде Голицына, но Алекс знал, придет время, и он присоединится к этой группе. А пока ему доставляло большое удовольствие наблюдать за людьми, мысленно посмеиваясь над их маленькими секретами.

Брахман раздраженно барабанил пальцами по ручке кресла. Как и сценариста, Алекс видел режиссера только со спины, но догадался, что мужчина не слишком доволен происходящим. По мнению Алекса, Кайл играл превосходно, куда-то исчезла его привычная надменность и высокомерие, в жестах появилась жесткость и отрывистость, актер полностью перевоплотился в Командора, но режиссеру, конечно, виднее.

ЧЕРТ ТЕБЯ ПОДЕРИ, КАЙЛ, НЕУЖЕЛИ ТАК СЛОЖНО ПЕРЕНЕСТИ СЪЕМКИ? ТЕБЕ БЫ ДОКТОР НЕ ОТКАЗАЛ… ЭХ! СЕЙЧАС САМОЕ ВРЕМЯ ДЛЯ НАТУРЫ, А ПОЗЖЕ МОГУТ НАЧАТЬСЯ ДОЖДИ, И ПОЛИГОН В "ШКОЛЕ ПОДГОТОВКИ ОХРАНЫ" КАК НАЗЛО ОТКРЫТЫЙ…

Алекс прищурился, сосредотачиваясь на начинающем лысеть затылке Брахмана. Он хотел заглянуть на второй слой, узнать тайны, скрывающиеся под оболочкой строгого и напыщенного профессионала.

Второй слой режиссера частично состоял из изображений и был более смутным, чем первый. Первое, на что обратил внимание Алекс, это цвет или, как называл его Голицын, внутренний фон. Это главная составляющая второго слоя, способная дать общее представление о человеке. У добрых и отзывчивых людей внутренний фон обычно представлял собой палитру теплых тонов: желтый, коричневый, красный, палевый, у скрытных, обиженных, таящих злобу – холодных: синий, фиолетовый, серый, темно-зеленый.

Однако по внутреннему фону судить о человеке преждевременно. Даже у самого доброго из людей цвет второго слоя может оказаться синим, ведь на фон влияет не только общий жизненный настрой человека, но и сиюминутное настроение: радость, горе и даже испуг.

Внутренний фон режиссера отливал сиренево-лиловым, и Алекс понял, почему – голова толстяка была занята вовсе не съемками, точнее, не только съемками.

КАК ОНА МОГЛА… КАК МОГЛА… ПРЕДАТЕЛЬСТВА НЕ ПРОЩУ. НИ ЗА ЧТО И НИКОГДА. НЕ ПРОЩУ. ГАДИНА. СТЕРВА.

Картинки, сопровождающие эти мысли, запечатлели смутные фигуры мужчины и женщины, испуганно застывшие, застигнутые за самым интимным процессом на свете.

Тропинин порадовался, что не рассмотрел подробностей, и поспешил переключить внимание на кого-нибудь другого.

Банан отпадал, мысли силача и так были известны, Кайл тоже, по причинам уже более серьезным: Борис Игнатьевич строго-настрого запретил своему подопечному использовать нанимателя как тренировочную базу, более того, просил вообще никогда не читать мысли звезды и однажды пригрозил увольнением. Хотя Алекс за время своей работы на Кайла ни разу не проник в его мысли, догадывался, что в голове заносчивого красавца наверняка есть нечто такое, что Голицын старается скрыть. Сам начальник службы безопасности, конечно, в курсе того, что творится в мыслях его нанимателя, а вот Алексу читать Кайла не полагалось.

Алекс не расстраивался. Что бы ни скрывал Кайл, рано или поздно это выйдет наружу, к тому же, тайна звезды не может быть слишком ужасной, иначе Голицын предпринял бы какие-то меры – Борис Игнатьевич был человеком справедливым и уважал законы. И Алекс вернулся к другим людям в операционной.

Мысли операторов занимал процесс съемки. Мужчина, контролирующий неподвижную камеру, зевал и мечтал о скорейшем окончании рабочего дня, второй оператор, плавно перемещающийся по операционной, мысленно ругал режиссера за тесноту и неподходящие условия работы.

А вот мысли доктора Сеченова заставили Алекса задуматься. На первом слое шел бесконечный счет. Тропинин наверное десять минут слышал в голове приятный негромкий голос знаменитого нейрохирурга:

… ТЫСЯЧА СТО ВОСЕМНАДЦАТЬ, ТЫСЯЧА СТО ДВАДЦАТЬ, ТЫСЯЧА СТО ДВАДЦАТЬ ДВА…

С чем это связано, для Алекса осталось загадкой. Может, таким образом Сеченов успокаивал себя, ведь не каждый день тебе приходится сниматься в кино, а тем более с такой знаменитостью, как Кайл? А может, это просто особенность психики доктора. Бывают же люди, которые по дороге на работу считают ворон, трещины на асфальте, зеленые автомобили или минуты, проведенные в пробках. Наверное, у Сеченова то же самое – неконтролируемый автоматический счет секунд. Правда, существовал еще один вариант: кто-то из присутствующих имел "читатель", доктор об этом знал и скрывал первый слой намеренно.

Догадками делу не поможешь, и Алекс попытался выйти на второй слой мыслей знаменитого врача.

Голову Тропинина заполнило серо-зеленое марево без каких-либо определенных образов и внятных предложений, однако ему вдруг стало нестерпимо больно и грустно, словно он узнал о смерти близкого друга или любимого человека. Сеченов хранил внутри обиду на мир, на судьбу и даже на самого себя, оттого, что не смог спасти кого-то очень дорогого.

Алекс мысленно посочувствовал доктору и вопреки собственным неписанным правилам не вмешиваться в ход мыслей посторонних, послал доктору огромную порцию радости, столько, сколько сумел собрать внутренних сил.