Текст книги "Никотин"

Автор книги: Илья Новак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Новак Илья
Никотин

Ночь, утро, вечер, день – гул здесь не смолкал никогда и тональность его не менялась. Небоскреб картеля «Десадо Электрикум Арт», врастая фундаментом в Нижний Слой, крышей своей достигал стратосферных высот Верхнего. Под самой крышей располагался кабинет нынешнего главы картеля – Энрике Десадо Младшего. Заложив руки за спину, он неподвижно стоял возле окна.

В Западном Сотрудничестве жило слишком много людей, приезжих и местных – одни ложились спать, другие только вставали, третьи, казалось, не спали вовсе. И все же Десадо заметил, что в тот зыбкий период, длившийся от силы минуту, когда утро еще не началось, а ночь уже закончилась, в эфемерную минуту застывшего времени, вечный городской шум прерывался необъяснимой паузой. Наверное, сложные ритмы жизней тех, кто обитал здесь, входили в какой-то внутренний резонанс, запутанные волны их колебаний на минуту сходились в нижней фазе: все смолкало. Светящимся желтым пунктиром проносились кабины горизонтальных лифтов, плыли острова воздушных парков, мерцали галактики бледных огней, фосфоресцировали опутанные лентами трасс проспекты и далекие кварталы, словно за океаном – чужие континенты, которых ты никогда не увидишь; бледные светляки ночного Верхнего горели, как всегда, но гул смолкал.

Интересные мысли приходили к Младшему в эту минуту.

Он отвернулся от окна и тут же забыл странную картину двухслойного Сотрудничества, которую наблюдал уже много лет. Прекрасные детали окружающего мира не оставляли следа в его душе – Младший вернулся к столу. Над столом висел портрет основателя картеля ДЭА, Бруло Десадо Старшего. Обвислые щеки, богатая седая шевелюра, морщины, разделенный глубокой складкой подбородок. Младший не был похож на Бруло: гладкое личико, прямые скулы, острый нос и брови вразлет.

Десадо медленно провел пальцем по гладкому пластику прямоугольного листа, лежавшего на столе.

– Последние дни Пигмалион проявлял повышенную активность, – стал читать он вслух. – В Секторе Нигилистов он встречался с несколькими перебежчиками из восточной области и расспрашивал их о состоянии дел в Составляющей номер одиннадцать, Барвисто. Два раза навещал Эразма Магнита, приобрел в подпольной оружейной лавке маломощный парализатор "Бестия". Утром он на четыре часа вышел из-под контроля, а только что стало известно, что Пигмалион купил билет на межконтинентальный рейс большого сикорски до Восточного Сотрудничества. Из семи аэропортов для приземления он выбрал тот, который находится неподалеку от Составляющей номер одиннадцать. Я готов лететь за ним, но хочу напомнить о вашем обещании. Жене стало хуже. Удаление фильтров из надпочечников требуется провести немедленно.

Младший щелчком отправил лист на противоположный край стола, потянул к себе дистанционный пульт и открыл бронированную дверь в углу кабинета.

– Жене стало хуже, – повторил он нараспев и встал. – Хуже стало жене...

За дверью открылся просторный зал Выставки Души. То, что находилось здесь, в глазах Младшего имело большую ценность, чем весь Верхний Слой запада. Коллекционеры были готовы выложить за некоторые экспонаты Выставки огромные суммы, но Десадо никогда не приходило в голову увеличивать таким образом свое богатство.

Он остановился перед динамической скульптурой – в полупрозрачной емкости с гелем парили в невесомости гротескные фигуры влюбленных. Лиц не разглядеть, лишь изгибы тел. Ритм, владеющий телами, был невыразимо эротичен, он делал их живыми, приходилось напоминать себе, что это имитация: силикон и пластик, а не кожа и плоть, скрытые рычаги и сложные многоступенчатые передачи, а не мускулы и сухожилия.

Выставкой Души коллекцию назвал Бруло Десадо Старший. Здесь не было того, что считалось искусством раньше: "чистых" картин, фотографий или скульптур. Действовали электроника и механика, лазеры и оптика, сложные технологии создавали эффект погружения в голограммные ландшафты, амальгамная глубина зеркальных картин затягивала зрителя и отправляла его в путешествие по несуществующим просторам синтетических реальностей, созданных воображением гениальных творцов. Лишь несколько сотен людей во всем Сотрудничестве могли оценить ее экспонаты, лишь единицы были богаты настолько, чтобы приобретать их. Десадо встал в центре Выставки, медленно поворачиваясь, затуманенным взглядом скользя по экспонатам, напитываясь впечатлениями, чтобы хватило на несколько дней вперед, пока он будет лишен возможности видеть их.

В углу – черный пластиковый стол, рядом с которым нашли мёртвого отца. Болезнь к тому времени зашла слишком далеко. Но причиной смерти стал не рак, с мозгом отца произошло нечто странное. Врачи "Электрикум Арт", опасаясь, что это новое последствие бомбардировки, отправили тело в крематорий еще до того, как Младший возвратился из длительной поездки.

На столе лежала брошюрка, когда-то написанная и изданная Старшим. Десадо взял ее, открыл и отрешенно забормотал, читая аннотацию:

– Если в высших стадиях своего развития технологии становятся схожи с магией, то искусство – неотделимо от технологий. Они сливается в таком экстазе, что плоды их соития, произведения искусства, для профанов неотличимы от продуктов технологий.

– Многозначительная ерунда, – произнес Младший и положил брошюру. – Бессмысленный шум...

Десадо покинул Выставку Души в вновь подошел к окну. Была очень тихо; кабинет на верхнем этаже башни ДЭА словно вознесся в ледяное безмолвие стратосферы, под ним застыло в безмолвии Сотрудничество. Пятна света двигались среди других пятен, неподвижных. Звуки прекратились. Десадо стоял, не шевелясь, ссутулившись, вглядываясь в световой океан. Вместе с шумом внешним смолк внутренний шум, в его голове воцарилась тишина.

Огни внизу замерли. Тишина внутри, тишина снаружи – недолгое балансирование в верхней точки мироздания, когда нет ничего, ни внизу ни вверху, ни в прошлом ни в будущем, когда умерли все и ты остался один...... и огни вновь устремились по полосам трасс. Медленно, будто с трудом прорвавшись сквозь невидимую преграду, гул достиг кабинета. Город ожил.

А Десадо принял решение.

Он включил интерком и сказал личному секретарю:

– Я сам полечу за Пигмалионом. Мне нужен билет на большой сикорски до Восточного Сотрудничества. Немедленно. Порт посадки где-то в районе Барвисто.

Трое вдумчивых узкоглазых мужчин составляли руководящую верхушку другой заинтересованной стороны, которая называлась «Вмешательство». Они исповедовали философский взгляд на жизнь и имели в своем распоряжении отряды боевых сикорски, периодически отправлявшихся в стремительные рейды для расправы с пиратами-конкурентами. В результате этих рейдов некоторые районы Восточного Сотрудничества превратились в руины.

"Вмешательство" не следило за человеком, который в донесениях разведки картеля ДЭА именовался Пигмалионом, а в собственном оперативном отделе – Камнем Франкена. Но оно следило за любой активностью ДЭА. После того, как стало известно, что Десадо Младший, нынешний глава картеля, вылетел на восток, были произведены дополнительные изыскания. ДЭА хозяйничал на своей территории, "Вмешательство" – на своей. В Восточном Сотрудничестве, где теперь верховодило "Вмешательство", до сих пор стояла башня Восточного Филиала ДЭА, ныне пустующая. А в Верхнем Слое Составляющей Барвисто находилась полуразрушенная клиника, где лекари картеля когда-то изучали особо опасные нейро-казусы. Камень Франкена – Пигмалион – ранее обитавший в Западном Сотрудничестве, недавно прибыл в тот район, куда теперь направлялся Младший. Трое посовещались и решили, что следует держать события под контролем. Вызвав секретаря, они дали ему необходимые указания.

На следующий день человек в оранжевой тоге и плетеных из соломы шлепанцах появился в Глубоком Синем Сне. Секретарь "Вмешательства" был юн и исполнен дзэнского взгляда на жизнь. Он поговорил с хозяином Сна, и тот провел его в одну из кабинок второго подвального этажа своего заведения.

Здесь на подстилке лежал лучший исполнитель "Вмешательства" по имени Ву: обнаженное тело неподвижно, широко раскрытые глаза обращены к низкому потолку.

Запретных удовольствий давно не осталось, само понятие запретности исчезло из обихода. Все, что предлагал Глубокий Синий Сон, было нравственно потому, что не стало нравственности. Внутренние перегородки из тонкого бамбука пропускали слабые вздохи, бормотание и глухие стоны. Сладковатый запах синтетического дурмана наполнял воздух. Секретарь огляделся – лабиринт занавесок, узоры из драконов, совокупляющихся с девицами, низкий потолок, сладкий запах и красный полумрак. Он уселся, поджав под себя ноги, и долго не шевелился, лишь тонкие пальцы медленно двигались, осторожно перебирая четки – мух, кузнечиков, личинок и жуков в янтарных камерах. В сознании секретаря был уголок, устланный сухим песком и озаренный теплым оранжевым светом, где жила мысль о том, что и сам он находится внутри застывшей смоляной субстанции, а кто-то Бескрайний и Безмятежный разглядывает его, играя чередой камушков-миров.

Секретарь поразмышлял на эту тему, поднял руку с четками так, чтобы они оказались перед лицом Ву, и стал медленно перебирать янтарные звенья. Казалось, Ву не замечает присутствия секретаря. Наконец, монотонное движение четок привлекло его внимание, взгляд, устремлённый в потолок, переместился.

Секретарь произнес:

– Отправляйся в Составляющую номер одиннадцать, Барвисто... – он достал из складок тоги небольшую голографию. Положив четки, вжал большой и указательный палец в кожу "пациента" чуть выше бровей, наклонился и, держа голографию перед глазами Ву, стал вводить алгоритм высоким напевным голосом:

– Сразу не убивать... следить...

* * *

На табло выскочило яблоко, два гамбургера и та круглая ребристая штуковина, которую Чина Чичеллино Чезарио за отсутствием подходящей аналогии называл механическим апельсином. Чина дернул рычаг, сухой стрекот игрального автомата наполнил пустой зал Пропускного. Возникли четыре механических апельсина, поток жетонов звонко ссыпался в стилизованную под человеческую ладонь чашу для выигрышей. Чина развернулся и пошел к терминалу на Барвисто, надпись возле которого оповещала:

ЗДЕСЬ ЗАКАНЧИВАЮТСЯ ЗАКОНЫ СОТРУДНИЧЕСТВА.

В СОСТАВЛЯЮЩЕЙ БАРВИСТО ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬ

ВАШЕЙ ЖИЗНИ ЗАВИСИТ ТОЛЬКО ОТ ВАС.

Тут его прихватило. С мукой на лице Чина совершил последовательность нервных действий: вернулся, сгреб жетоны, сунул их в карман, пошел к терминалу, вновь вернулся, постоял возле автомата, собирая прилипшие к нему остатки своего "я", наконец собрал их и вновь направился к терминалу.

У терминала безвредный казус-дежурный, получив плату за вход, окинул любопытным взглядом единственного за сегодня посетителя Составляющей. Почти два метра, худой, руки и ноги длинные, лицо бледное, вытянутое, кожа нежная, двигается, словно девочка-подросток. На плече – небольшой рюкзак, левый карман приталенной кожаной куртки оттопыривается... Но ограничение на пронос в Барвисто оружия уже снято, сенсорная подкова над терминалами отключена.

Казус видел это лицо по видео до гало-бомбардировки. Посетитель был исключительно богат. Казуса не интересовал изящно-бесполый внешний вид вошедшего. Не интересовало его и то, что этот человек создал новый вид искусства, что это – гений, произведения которого может понять от силы пара сотен человек в обоих Сотрудничествах. Казуса волновали лишь деньги, и он не опускал руку, пока в нее не перекочевали все жетоны из кармана Чина.

Дверь открылась и Чина Чичеллино Чезарио вступил в Барвисто.

На берегу реки лежала старая яхта. Трепетный утренний свет сочился сквозь облака и проломленные перекрытия Верхнего Слоя. Этот свет мягко обтекал руины, остовы энергоподстанций и смятые тарелки радаров, раньше контролировавших подступы к Составляющей. Он озарял фигуры детей, которые что-то делали неподалеку от берега.

Первый мчался так, что в коленках щелкало. Под мышкой у него болталась запаянная в металлопленку тушка водяной курочки, пленка жалобно скрипела, когда он перескакивал через очередное препятствие. Первый звался Цепом, он был мордат, коренаст и кривоног, одет в большой, не по росту, рваный комбинезон, обут в стоптанные ботинки на неработающих магнитных подошвах.

Цеп бежал тяжело и упрямо, а за ним гнался грузчик-казус из "Большой Жрачки ЛТД". Грузчик поймал бы его в самом начале экспроприации курочки, но второй, Манок, засевший в накрененной чаше радара, вовремя заметил погоню и дал Цепу знать.

Третий, Снули, выглядывал из-за корпуса яхты. Удерживал там приподнятый люк.

Их половины пока не видно.

Казус попался какой-то совсем глючный. Переклинило его всерьез – обычно они, обучившись чему-то одному, например, грузить и разгружать, на другие действия уже не годились. Цеп думал, что грузчик потеряет к нему интерес и вскоре отстанет, но тот бежал и бежал, что-то яростно взрыкивая, потрясая рукояткой домкрата, которую отломал, погнавшись за Цепом.

– Манок, чаль вниз! – хрипло пробасил Цеп между вдохом и выдохом. – Снуль, открывай!

– Открыто уже... – это Снули, дежурящий у яхты.

Изломанная тарелка радара над Цепом скрыла полнеба. С края свесились тощие ноги, и Манок прыгнул. Грузчик засипел, заохал и захныкал, выражая набором невнятных междометий обуревающие его эмоции. Снули, самый маленький из всех, дождался, когда Цеп нырнет в проем, оглянулся, увидел подбегавшего Манка и прыгнул следом.

Все бы ничего, да Манок зацепился за что-то торчащими из кармана проводами, и Цеп не смог захлопнуть люк. Если бы они сразу задвинули засов, пришлось бы казусу возвращаться к фургону "Жрачки", где его поджидал разъяренный бригадир.

А так он успел протиснуться следом, и погоня продолжалась.

От люка короткий ход вел к бетонной лесенке. Взбежав по ней, они увидели Ену, сидевшую посреди пустыря, скрытого с одной стороны разрушенным домом, а с другой – основанием моста. Уходя на дело, они замотали ее в старое пальто, так что теперь наружу торчала только макушка. Губы Ены шевелились. Она напевала монотонную бесконечную песенку, и, завороженная ею, как всегда, плохо реагировала на окружающую действительность. Птицы её не боялись – рядом сидела потрепанная ворона.

Топоча босыми пятками по бетону, на пустырь вылетел казус. Цеп, успевший перебросить курицу Манку, на ходу подхватил Ену и помчался дальше, к Кораблю. Манок и Снули бежали за ним.

Ворона взлетела, тяжело взмахивая крыльями. Описывая широкие медленные круги, она с тупой горделивостью осматривала то, что лежало внизу. По мере того, как высота увеличивалась, в черных бусинах ее глаз расширялась выпуклая, перевернутая картина. На картине был пологий левый берег, холмы на правом, цивилизованные кварталы и развалины, неровная полоса пограничных буйков с натянутой между ними сигнальной проволокой. Полоса отделяла Составляющую Барвисто от Восточного Сотрудничества; от холмов к пологому берегу через всю реку протянулось толстое щупальце Пропускного с миниатюрной подковой терминала, через который Чина Чичеллино Чезарио как раз входил в Барвисто.

Чичеллино остановился, оглядываясь. Новый день разгорался, тени бледнели. Впереди – постройки Нижнего Слоя, сзади – ширь реки и могучая кишка Пропускного, а слева, за металлической сеткой, береговая ферма. Землю в Барвисто раздавали бесплатно, и "Жрачка", крутая контора, одна из немногих, обеспечивающих жителей Восточного Сотрудничества натуральной пищей, выращивала здесь водяных курочек, здесь же их умерщвляла и упаковывала. Речной грузовичок покачивался на волнах рядом с берегом, по трапу к нему шли трое грузчиков с ящиками на плечах. Доносился приглушенный голос их бригадира. Он почему-то торчал возле оградительной сетки и, приставив ладонь ко лбу, всматривался в руины.

Чичеллино поправил лямку рюкзака и пошел дальше. Опоры Верхнего Слоя возвышались над руинами Нижнего, с перекрытий свисали кабели и какие-то спутанные сети, виднелись лесенки и клети элеваторов. Все это покрывал слой мха и дивно зеленой, сочной травы, с одинаковым усердием росшей и на горизонтальных и на вертикальных поверхностях. Тишина Составляющей была одухотворена лирической, мирной печалью.

Чина озаботился изучить местность по карте и примерно представлял, куда идти. До цели, находившейся в одном из самых заброшенных мест Верхнего Слоя, было еще далеко. Элеваторы, конечно же, не работали, но какую-нибудь не совсем разрушенную лестницу можно было отыскать. Он рассчитывал подняться по одной из опор.

Из-за ближайшей кучи обломков высунулась голова. Чина шел, придерживая одной рукой лямку на плече, а другую опустив в карман куртки.

Голова исчезла. "Шур-бур-мур" – донеслось до Чичеллино, и он пошел быстрее, по широкой дуге огибая кучу.

Показалась пятерка казусов.

Казусность не всегда можно было определить с первого взгляда, но он ведь находился здесь, в Барвисто, в резервации для пострадавших от гало-бомбардировки...

Все пятеро – оборванцы, грязные и вшивые, в каких-то обносках, босые, патлатые черти. Один остановился, поскрёб грудь.

– Дашьпожрать? – спросил он.

Чина мотнул головой и ускорил шаги. Пальцы в кармане сжались на рукояти.

– Дайпожратьдайдай! – засипел казус. Наверное, его речь когда-то контролировал чип. Ошибка не была фатальной и поддавалась лечению, но это требовало немалых затрат. Ни "Десадо Электрикум Арт", ни "Вмешательство" не стали бы заниматься лечением бесплатно. Впрочем, несущественность сбоев речи могла быть лишь кажущейся – мало ли на что способен прошедший через огонь гало-бомбардировки процессор речевого импланта, какие команды он теперь выдает, и как они влияют на нервную систему. Последствия, в том числе и экстрасенсорные, могли быть непредсказуемыми. Чичеллино забеспокоился. Он не рассчитывал наткнуться на казусов вот так, сразу.

Возле широкой пенометаллической опоры он оглянулся. Казусы бежали следом. У основания опоры возвышалась насыпь из щебня, выше тянулась узкая металлическая лестница, не достигавшая земли. Если залезть на насыпь, то до нижней перекладины можно дотянуться.

Казус – обрубок без рук и ног – торчащий на закорках у тощего детины, громко загудел. Чина, оскальзываясь и по-женски растопырив руки, полез вверх.

Все стремительно уменьшилось в размерах, с гудением замелькали предметы, словно двигаясь прочь вдоль полупрозрачных стенок узкой трубы. Сверкнули волны реки в лучах солнца, ускорение увеличилось, замелькали внизу кроны деревьев, затем склон холма; дернулись, извиваясь, улицы, головы прохожих, пластиковая рама окна, стекло – отраженные солнечные лучи исказились в мощной линзе оптического прибора – и наблюдатель, сидящий в комнате на двадцатом этаже небоскреба правого берега, оторвался от окуляра. Картинка, которая казалась такой близкой, руку протяни – и сможешь схватить человечка, убегающего от пятерых других между игрушечных колонн-опор, тут же превратилась в пятнышко. Множество таких пятнышек бледной зелено-желтой патиной усеивали противоположный берег, с высоты холмов и двадцатого этажа похожий на заплесневевший блин.

Десадо Младший наблюдал за развитием событий через видеокамеру с усилителем и электронной фиксацией на объекте. Ее тренога была прикреплена липкой лентой к подоконнику одного из кабинетов заброшенного Восточного Филиала.

– Позвольте...

Он приник к окуляру – пятнышко увеличилось и превратилось в объемную картинку. Объект, на который была нацелена камера, лежал среди щебенки, пятеро казусных фигурок подступали к нему.

И еще одна фигурка, небольшая в сравнении с остальными, пряталась позади другой кучи щебня.

– Удмурт! – констатировал Десадо. – Они послали Ву... – он выпрямился, почесал нос, еще раз глянул в окуляр.

– Надо идти туда. Обязательно.

Гудение стало невыносимым. На вершине кучи Чичеллино оглянулся. Обрубок-наездник разинул рот. Воздух заструился, будто Чина мимолетно взглянул на солнце – лучи полыхнули, вокруг задрожали слепящие световые кольца. Затрещало, щебенка под ногами Чичеллино осыпалась в тот момент, когда он протянул руки к нижней перекладине лестницы.

Он упал на спину и съехал вниз. Казусы, один из которых, скорее всего, был телекинетиком, ковыляли к нему. Чина окончательно перетрусил, достал пистолет и поднял его дрожащей рукой. Чезарио не знал, как действует пистолет, он не любил, даже боялся оружия. Казусы приближались, Чина хорошо видел их лица, слышал вопли:

– Жратьхочужратьдайпожрать!

Пистолет выстрелил бесшумно, размытые полосы, расходясь веером, протянулись над головами казусов.

Наездник снова загудел, и тогда из-за другой опоры прилетела стрелка и пронзила его шею.

В кабинете заброшенного филиала Десадо отпрянул от окуляра.

– Ву следит за Пигмалионом, – прокомментировал он. – Не дает казусам Барвисто его поймать. Что это значит? – Он сморщился. – "Вмешательство" ведет свою игру. Они не знают точно, за чем пришел Пигмалион, но хотят узнать. Ву будет следить за ним, пока Пигмалион не найдет Никотин, потом свяжется с руководством и получит инструкции. А в инструкциях будет сказано: убить, забрать и доставить к ним. Этого допустить нельзя? Да.

Чина встал, удивленно моргая. Казусы растеряно топтались на одном месте, детина, на плечах которого раньше сидел наездник, стонал, ощупывая мертвое тело у своих ног и, кажется, даже плакал.

Кто это здесь помогает попавшим в беду путникам? Чичеллино еще раз огляделся и, пока казусы не опомнились, побежал вокруг опоры – щебень осыпался, теперь он не мог дотянуться до лестницы. Он слишком долго пробыл на одном месте. Мучительно хотелось вернуться, чтобы собрать оставленные частички своей личности, но Чина бежал, не оглядываясь.

Ву выбрался из-за укрытия и подошел к казусам, растерянно мычащим над мертвым наездником. Самый разговорчивый из них оглянулся и увидел невысокого человека с длинной раздвижной трубкой в руках. На плече Ву висел рюкзак, почти такой же, как у Чина.

– Ктоубилмалыша? – с тоской спросил Разговорчивый. Наездник был единственным в их компании, которому гало-бомбардировка подарила способность сбивать взглядом ворон и двигать небольшие предметы на расстоянии. Остальные заполучили букет патологических отклонений.

Ву молча глядел на него. Необычно работающий мозг удмурта наполняла череда слепящих образов, сквозь сумбур которых льдисто сверкал заложенный секретарем "Вмешательства" алгоритм: следить за объектом, убить объект, доставить в главный офис "Вмешательства" то, что найдет объект.

– Дашьпожрать? – спросил Разговорчивый.

Ву раскрыл рюкзак и бросил на землю пакет с сухарями. В его мозгу вспыхнула жгучая, немилосердно яркая картина жизни: прерии, стадо крупных животных, он сам, с птичьими перьями в волосах, сидящий на другом, более изящном и послушном животном, с луком в руках... Глаза будто перевернулись, зрачки смотрели внутрь головы, туда, где под черепными сводами над иссеченной трещинами равниной его мозга выкатывался шар солнца, а Вонтесума продолжал гнать стадо... Нить-алгоритм изогнулась и прожгла картину, которая тут же потеряла объем, стала плоской и рассыпалась клочьями. Ву с трудом возвратился к реальности Барвисто и проблеме с казусами. От нити уже отстреливались мерцающие дорожки, каждая заканчивалась паутинкой, сцепившейся с другой паутинкой, они распространялись, то сходясь в мерцающие озерца мыслей, то разбегаясь никуда не ведущими ассоциациями, тупиковые веточки гасли или возвращались обратно к дорожке-алгоритму, и сквозь тихий шелест, как от дождя, связные мысли оформлялись словами: помощники не помешают... они глупы... подкупить...

Разговоры давались Ву с трудом, интонационные паузы он вообще не воспринимал. Удмурт долго соображал, прежде чем сказать:

– Еды еще хочешь?.. – Он обращался к Разговорчивому, признав в нем старшего.

Казусы уже рвали пакет и хрустели сухарями, позабыв о мертвом наезднике.

– Едыдайхочу, – невнятно откликнулся Разговорчивый, разгрызая сухарь.

– Надо отработать, – заявил Ву.

– Работатьнетдайеды... многодай.

– Работать – да еда после работы слушай внимательно слушаешь? – я сейчас уйду вы останетесь здесь дождетесь меня я вернусь скажу вам что делать когда сделаете получите много еды это ясно?

Разговорчивый замер с открытым ртом, обдумывая предложение.

– Питьчто? – спросил он и ткнул пальцем в разорванный пакет на своей ладони. – Здесьждатьсухопитьчто?

У голове Ву очередная дорожка расплескалась кляксой деполяризации, тускло высветив картинку-образ: он сидит возле костра, замотанный в меха, рядом юрта и рогатые животные... Картинка утвердилась и вытеснила мысли, которые было так трудно превращать в слова. Ву достал из рюкзака фляжку с минеральной водой и швырнул ее под ноги Разговорчивому.

– Ждать тут, – произнес он, чтобы утвердить в бедном умишке казуса последовательность действий. – Я вернусь тогда делать что скажу. После этого – еда много еды. Если вернусь а вас нет – найду и убью как его... – носком изящной, плетеной из тонких кожаных полосок туфли, он ткнул под ребра мертвого наездника и пошел за объектом. Где-то впереди приглушённо лаяли собаки.

Казусы, урча и обмениваясь тумаками, стали делить остатки сухарей. Когда Ву скрылся за опорой, к ним подошли еще трое.

Три с половиной подбежали к Кораблю. Манок догадывался, для чего тот раньше предназначался. От пограничной реки отходил канал с покатыми бетонными берегами. У одного берега пришвартовалась посудина, палубу которой украшала металлическая дуга с буквами: RIVЕR PALAS. Когда-то эти буквы светились разноцветными огнями. На палубе, кроме надстроек и круглой огороженной площадки, был еще шар на подставке, состоящий из множества пятиугольных зеркальных граней. Однажды Манок что-то повернул в трюме Корабля, шар начал вращаться с громким скрипом и посылать во все стороны лучи света. Ена испугалась и даже прекратила петь, Снули, обычно тихий, стал кричать на Манка, Цеп недовольно щурился. Манок разрешил ему сломать это «что-то» в трюме, после чего шар утих.

Цеп, хоть и с Еной на руках, добежал первым. Корабль соединяла с берегом лишь пара длинных узких досок, на палубе Цеп, бросив Ену, повернулся. Грузчик-казус как раз достиг бетонного причала, а Манок и Снули уже мчались по самодельному трапу. Они перескочили на палубу, Цеп ухватился за край трапа. Казус, все еще размахивающий обломком домкрата, зашлепал по доскам. Цеп напрягся, сцепив зубы, рывком провернул доски, развел их в стороны. Взмахнув руками, казус провалился вниз и с головой ушел под воду, чтобы больше не показываться.

Когда Цеп втянул трап на палубу, Снули уже собирал дерево для костра, а Манок зубами срывал клапан с пакета. Цеп помог Снули дотащить самую длинную доску, сломал ее о колено и посмотрел на Ену. Она сидела чуть покачиваясь, губы шевелились. Над палубой звучала тихая песенка без слов. Цеп постоял, прислушиваясь – в песенке было что-то завораживающее – Манок окликнул его:

– Чего встал?

Цеп мотнул головой и принялся разжигать костер.

Манок, отложив раскрытый пакет, достал из-за пазухи электронную библиотечку. Ныряя в люк, он зацепился за что-то панелью, теперь пьезо-элемент отскочил и висел на двух проводках. Манок вернул батарейку на место, проверил, работает ли библиотечка, и громко выругался.

– Разряжается, – пояснил он, когда Снули с легким испугом взглянул на него. – Скоро отключится. Надо другую батарейку искать...

Снули вздохнул. В Корабле, где хватало всякой всячины, батареек они не нашли. За ними надо подниматься в Верхний, чего он делать не любил, в отличие от Манка, движимого естественнонаучным любопытством, и Цепа, которому было безразлично, где добывать хлеб насущный. В Корабле было много соленых орешков и пустых стеклянных бутылок, которые иногда удавалось сменять у казусов на что-нибудь ценное. Попадались и полные бутылки, но если употребить их содержимое, станет так плохо, что Манок запретил пить из них.

Курицу делил Манок. Ему и Цепу достались самые большие куски, а Ене – самая нежная часть грудинки. Снули довольствовался атрофированными крылышками. Он с хрустом разгрызал их, бездумно уставившись на очки Манка с тонкими дужками. Линзы золотыми кругами поблескивали в лучах солнца. Под бортами Корабля воды канала рябили желтым, синим и зеленым.

Манок, привалившийся спиной к ограждению палубы, приказал Цепу:

– Принеси штуку. Может, в этот раз получится?

Цеп с хрустом перекусил косточку, встал и скрылся в палубном люке.

Манок пригладил свои длинные темные волосы.

– Эта штука должна работать. Я что-то неправильно делаю.

– Мне от нее страшно, – заявил Снули.

Манок взглянул на Снули, потом на Ену, очень похожих друг на друга – оба почти лысые, с белесым пушком на круглых, гладких головах. Цеп тоже не отличался волосатостью, но голову имел шишкастую, с мощным затылком и низким лбом. У Цепа уши маленькие, прижатые к черепу, а Снули – совсем лопоухий. Манок, втайне гордившийся своей шевелюрой, поплевал на ладонь и еще раз пригладил волосы.

– Трус, – сказал он. – Ничего в ней страшного. Этих штук там много. Я хочу узнать, что с ними можно делать.

Цеп спустился под палубу. Внутри корабля было несколько помещений разных размеров и просторный зал с потрескавшимся зеркальным полом. Здесь находились возвышение-сцена, стойка и открытый шкаф у стены. На полках еще оставалось несколько полных бутылок, пить из которых нельзя. Цеп сошел ниже, в трюм. Канал неглубокий, массивный Корабль днищем почти достигает дна и стоит ровно, не качаясь. Это как-то связано с широким задраенным люком, через который Цеп предпочел перешагнуть. За люком штабель со штуками. Цеп взял одну, поднялся наверх и передал ее Манку. Тот, уже в который раз, стал щелкать какими-то рычажками. Цеп настроился было поспать, но Манок позвал его, наткнувшись на очень тугой рычаг. Когда Цеп толстыми короткими пальцами потянул за него, Снули опасливо отодвинулся подальше.

– ... ... ... ... ... ... – пела Ена. Она сидела, поджав под себя ноги, замотанная в пальто, с поднятым воротником, торчал только маленький нос, да пушок на голове чуть шевелился от ветра.

– Пить хочешь? – спросил Снули, не ожидая ответа. Если бы хотела, сама бы стала теребить его за ухо и щекотать. Манок вроде бы ее старший брат – Снули с трудом осознавал значение слова "брат" – но он заботился о Ене больше из соображений долга, чем из родственных чувств.

Цеп присел на корточки, открыл рот и стал ритмично постукивать ногтями по зубам. Это всегда раздражало Манка, но отучить Цепа не получалось. Манок уже потерял интерес к штуке и достал свою библиотечку. Когда-то через радиомодем она подключалась к сети, теперь же могла черпать сведения только из автономной, впрочем, довольно обширной, базы данных. Файл, который Манок изучал последним, раскрылся на небольшом экране. Оперативная память библиотечки была совсем куцей, процессор слабый, так что урона ей гало-бомбардировка не нанесла – только некоторые программы иногда зависали. Манок овладел искусством чтения по детской обучающей программе библиотечки, чью заднюю панель украшала надпись: "Все, Что Ты Хотел Спросить О Мире". Снули тоже научился читать, но гораздо хуже, чем Манок. А Цепу чтение не давалось. Одно время он старательно изучал найденную в Верхнем Слое книжку со странными историями: про семерых маленьких казусов в шапках-колпаках, рыжего зверя-"лису", которая хвостом ловила других зверей-"рыб" в проруби, про дикую собаку – волка – с семью козлятами. Цеп одолел большинство букв, но, пытаясь осознать сакральный смысл "и краткого", так рассвирепел, что сломал ярко раскрашенную картонную обложку книги о голову подвернувшегося Снули. Манок еле его успокоил, как следует приложив палкой по спине.