Текст книги "Отзовись!"

Автор книги: Илья Миксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Дом у моста

Поезд был пассажирский, обычный, не экспресс, не курьерский, даже не скорый. Но мне казалось, что я ещё никогда не мчался с такой головокружительной быстротой – три года в сутки. Вязьма, Смоленск, Минск… 1942, 43, 44… Три года пробивались мы с боями по пути, который теперь поезд запросто преодолел за ночь и день.

На рассвете посыпал дождь. Косые трассы захлестнули широкое вагонное стекло. За мутной завесой терялись позади поникшие деревья. Потом отстал и дождь, но я всё равно ничего не узнавал. Очевидно, следовало повесить через плечо планшетку с фронтовыми картами и вновь пройти по этим дорогам пешком, как тогда.

Я досадовал, что так быстро сменяются холмы и перелески, деревни и овраги – немые свидетели былого, и одновременно не терпелось скорее добраться до Н – цели моей поездки.

Это было не просто желанием. Надо мной семнадцать лет довлел неисполненный долг. Я был обязан вновь прийти туда, в город, где сражался пять дней и шесть ночей.

Мы ворвались в него ночью, штурмом. Когда захватили дом у моста, в нашей группе оставалось ещё шестеро: Сашок Иванов, Гусев Николай, Кадыров, сержант Ерёмкин, Швецов и я. Обратно меня вынесли на руках, вывезли на санитарной повозке. Но этого я уже не видел и не мог помнить. Только дом у моста. И мост, по которому не смел пройти ни один фашист.

Мы стояли пять дней и шесть ночей, пока не подошли наши.

Я ехал, чтобы найти тот дом у моста. Дорогой я был спокоен. Далее в Вязьме, где наш эшелон когда-то зверски бомбили «юнкерсы», далее в конце пути, когда проводница возвратила билет: «Путешествие окончено». Но едва лишь поезд стал замедлять ход, волнение охватило меня, и я бросился в тамбур. Я хотел первым из пассажиров ступить на землю этого города, непременно первым, как тогда, в сорок четвёртом, семнадцать лет назад.

Я шёл по городу, шёл, ничего не узнавая, будто попал сюда впервые. Тогда, семнадцать лет назад, я не знал названий улиц, не запоминал номера домов. Мост через овраг, по которому протекала ржавая река, мутный поток. И дом у моста, где мы бились в окружении. Я искал его, дом у моста, но никто не знал, где он. Все были поглощены своими делами, своими радостями, своими заботами: мужчина, парень в спортивном костюме, стайка ребятишек с удочками, молодая женщина с тонким красивым лицом. И другая женщина, с ворохом покупок. Она даже не дослушала меня – «ничего не знаю, приезжая я». Я тоже ничего не знал, был приезжим и чужим, хотя здесь погибли мои верные товарищи, пролилась и моя кровь.

Я спрашивал офицера, строгого лейтенанта с красной повязкой патруля, и влюблённых, что встретились у фонтана в круглом сквере. Им, наверное, показался странным человек, приехавший за тысячу километров с единственной целью взглянуть на какой-то трёхэтажный дом у моста.

В городе было много трёхэтажных домов, целые улицы и прекрасные мосты через реку. Об этом поведали мне другие, и я сам видел их. Но ни один человек, к кому я обращался с расспросами, ничего не мог припомнить об овраге в городе, о доме напротив моста через овраг. Я уже стал терять надежду найти этот дом, и обида проникла в сердце.

Кому я нужен здесь, неизвестный приезжий, со своими воспоминаниями и домом у моста? Семнадцать лет, как окончилась война. Люди думают о будущем, а не о прошедшем. Нет, каждый искренне хотел помочь, но с большей охотой все говорили о настоящем. Я узнал, что здесь самая широкая площадь в Европе, самый красивый сквер в Советском Союзе и даже есть улица – самая короткая в мире. И обо всём этом сообщалось с чисто детской хвастливостью. А город и в самом деле был своеобразен и прекрасен. Порою я забывал о цели своего приезда и любопытствовал, как турист. В один из таких моментов здоровяк лет тридцати – тридцати пяти с открытым улыбчивым лицом вызвался быть моим гидом. У него был «отгул после запарки», и он с явным удовольствием водил меня по городу, показывая достопримечательности: новый кинотеатр из стекла и стали, уютный ботанический сад, огромный универмаг с эскалатором. Мой спутник, вероятно, знал город лучше всякого штатного экскурсовода. Он обладал своеобразной памятью: какой и когда построен дом или восстановлен прежний, как родился новый сквер, казённый он или самодельный. Под самодельным подразумевалось – на общественных началах.

Он любил и знал город, который считал родным, хотя вырос где-то на Волге и приехал сюда после ремесленного училища в сорок шестом году. Он знал всё, что произошло в городе после сорок шестого. И когда у могилы Неизвестного солдата, где у подножия обелиска в бронзовой чаше горел Вечный огонь, я спросил его о доме у моста, он впервые не сумел ответить. Он оглянулся вокруг в поисках помощи. Старик пенсионер читал на скамье газету. Мы присели рядом, и мой спутник начал разговор:

– Видать, старожил, папаша?

Старик опустил газету и, взглянув поверх очков, уклончиво согласился:

– Допустим, а что?

– Вот, товарищ дом ищет, трёхэтажный, напротив моста.

– А в каком районе?

– В каком районе? – будто переводчик, передал мне вопрос мой спутник.

Что я мог ответить?

– Чем же я могу вам помочь? В городе пять мостов через реку. Кстати, товарищ видел наш новый кинотеатр? А железнодорожный мост?

– Я ищу дом у моста через овраг, – уныло повторил я.

– Овраг… – Старик задумался. – Вы знаете, я что-то вспоминаю. Это, скорее всего, в районе заводского жилмассива. Товарищ не видел там новую школу?

– Её построили за пятьдесят шесть дней, – оживился мой спутник. – Крупноблочная.

– Садитесь на автобус, – посоветовал старик. – Нет, лучше троллейбусом.

– Пятнадцатым, до конца, – подхватил мой спутник и оказал мне ещё одну услугу: проводил до остановки.

Мы расстались. Потом, покачиваясь в троллейбусе, я пожалел, что так и не спросил его имени. Неизвестный прохожий. Два часа бродил он со мной, рассказывал, объяснял, а я так и не узнал, кто он и что. Впрочем, и я для него остался неизвестным, неизвестным приезжим.

Неизвестным… А сколько их, неизвестных, под вечным огнём на холме?

Неизвестный солдат. Для кого неизвестный? Ведь этот неизвестный и Сашок Иванов, и Гусев, Кадыров, Ерёмкин, Швецов, и наш гвардии лейтенант. Он был холостым, но и у него и у троих из нас оставались матери, у Сашка – только невеста, родителей расстреляли фашисты в Одессе; сержанта Ерёмкнна ждали три сына, и у Швецова в Кургане росли девочки-близнецы. Я тоже едва не стал неизвестным солдатом.

Когда нас оставалось двое, я и смертельно раненный Сашок Иванов, пришлось отступить на чердак. Сашка я устроил у дымохода, а сам, перебегая от одного слухового окна к другому, продолжал вести огонь.

Приближалась шестая ночь боя. Дом был отрезан вторые сутки. Вышли патроны. Три гранаты и финки – вот и всё.

Сашок бредил, ему чудились море и порт, где он работал на буксире «Балаклава».

Временами Сашок, вдруг широко раскрыв невидящие глаза, тяжело придыхая, напевал. Может быть, он пел громко, не знаю: в ушах стоял нестерпимый звон. Наверное, от бессонных ночей и беспрерывной пальбы или просто от контузии.

Немцы ещё раз попытались проникнуть на чердак, и у меня осталась только одна граната, последняя. Внезапно наступила тишина, потом заурчали моторы. К дому приближались два танка. Пять танков уже несколько дней мёртво чернели перед домом. Один из них подорвал сержант Ерёмкин. Сверху видно было его распластанное могучее тело в трёх шагах от обгорелой громадины с покосившейся башней.

Сашок запел о море и резко, без перехода, закончил словами из другой песни:

 
И никто не узнает, где могилка моя…
 

А её и не будет, а, Чалый?

Последнюю фразу он сказал ясно, отчётливо.

– Будет, Сашок! Узнают! – закричал я, чтобы самому услышать свои слова.

И тут мне пришла мысль оставить письмо, записку, рассказать, что здесь произошло. Но бумага могла попасть в руки врагов и погибнуть. Немцы должны были нагрянуть с минуты на минуту, а у нас на двоих оставалась одна граната.

Я подполз к Сашку и стал ждать, выглядывая из-за трубы. Финка лежала рядом, подле руки. И я стал выцарапывать остриём ножа на кирпичной кладке прощальные слова. Первым я вырезал фамилию «Иванов». Я начал высекать «Сашок», имя, которое знала вся дивизия, но времени было мало, возможно его не осталось уже вовсе.

Последней я начал свою фамилию, но за спиной ярко вспыхнул багровый всплеск, и сразу наступила ночь…

– Жилмассив. Конечная остановка! – звонко объявила курносая девушка с кожаной сумкой на груди.

Я был где-то рядом. Но куда идти, в какую сторону?

Очень молодой и очень серьёзный милиционер в белом кителе и щегольских сапожках после короткого раздумья бодро посоветовал:

– В справочное бюро надо, товарищ. Фамилия, имя, отчество, год и место рождения родственника, которого ищете. И получите адрес. В нашем городе это быстро. Порядочек полный.

– У меня нет здесь родственников, – устало объяснил я. – И знакомых нет.

Милиционер подозрительно окинул меня взглядом и, официально козырнув, сухо отрубил:

– Тогда ничем помочь не могу, гражданин.

Никто ничего не мог, никто ничего не знал.

Разбитый долгим блужданием, брёл я по улице с гордым названием: «Улица Шести Гвардейцев». Обелиск на могиле Неизвестного солдата. Улица шести неизвестных гвардейцев – вот всё, что напоминало о прошедшей войне. Нет, не усталость – горькая, невысказанная обида согнула плечи. Я присел на садовую скамью в открытом просторном дворе белого пятиэтажного дома.

На площадке шумно играли в волейбол. Матери катали в нарядных колясках нарядных малышей. Удары по мячу, свистки судейской сирены, гомон, смех, шелест троллейбуса, музыка из открытого окна – тысячи звуков окружали меня, но в голове стоял монотонный звенящий гул. Я прикрыл глаза.

– Не помешаем?

Не глядя, молча сдвинулся в сторону.

Кто-то уселся рядом и заговорил, неприятно громко, хрипло:

– Стало быть, не знаешь, брат, кто строил этот дом?

– Не-е, – отозвался мальчишеский голос.

– И давно он тут стоит? – допытывался хрипач.

– Всегда, – уверенно прозвучало в ответ.

– И ты в нём всегда живёшь?

Мальчик сказал веско и твёрдо:

– Всю жизнь.

– Всю жизнь, – повторил дрогнувшим голосом хрипач. – Так вот, брат, твой дом я строил. Вот этими руками из пепла возрождал, как ту птицу финик!

Он сказал это гордо и торжественно. Даже хвастливо.

Меня покоробило его бахвальство. Я открыл глаза. Рядом сидел мужчина в парусиновом костюме и белых текстильных туфлях, какие обычно носят южане. В двух шагах стоял мальчик лет шести и с достоинством и любопытством поддерживал беседу:

– Краном?

– Какие там краны в сорок пятом! – взмахнул короткими крепкими руками строитель. – Тут кругом знаешь что творилось, брат!

– Сашо-ок! – позвал девичий голосок.

Я невольно вздрогнул.

– Сашо-ок!

От дома шла девушка с острыми плечиками.

– Я здесь! – отозвался мальчик.

Девушка приблизилась к нам, сказала недовольно, с напускной строгостью.

– Ищи тебя по всему двору! Обедать пора.

Она взяла мальчика за руку, потом, почувствовав себя неловко, кивнула нам:

– Здрасте.

– Здравствуйте, – шумно отозвался строитель. – Сестрёнка, видать. А вот мы и её спросим: давно стоит ваш дом?

– Всегда.

– А вы сколько в нём живёте? – не хотел сдаваться строитель.

Девушка пожала острыми плечиками и, будто заранее сговорившись с братом, ответила:

– Всю жизнь.

Она сочла разговор исчерпанным и. извинившись, пошла, ещё раз передёрнув плечиками. Сашок, выдернув руку убежал вперёд.

– «Всю жизнь», – с горькой усмешкой повторил строитель. – Слыхали? Всю жизнь!..

Он замотал головой, как пьяный. Его разговорчивость раздражала меня.

– «Всю жизнь»! И никакого им дела, кто этот дом строил, из пепла возрождал, как ту птицу финик!

– Феникс, – не сдержавшись, поправил я, но он не обратил на это внимания.

– Коробка, разбитая коробка стояла. Шутка сказать: двадцать суток шёл бой, сражение за этот дом. Шестеро обороняли, а фашистов – видимо-невидимо! Напротив овраг был и мостик через него, так…

– Где… мост?

У меня перехватило дыхание.

– Давно нету, – равнодушно ответил строитель, продолжая горестно мотать головой. – Овраг ещё при мне засыпать начали. Вот, в командировку еду. И не утерпел. Сошёл с поезда. Захотелось посмотреть свой первый дом. Сколько я их понастроил за эти шестнадцать лет – видимо невидимо! И здесь, и в Минске, и в Сибири. Но этот!..

От него пахло вином или пивом, но он не был пьян, лишь разговорчив и чувствителен.

– Но этот дом… – повторил он хриплым шёпотом. – Приехал, а никому дела до меня нет.

В нём говорило уязвлённое самолюбие безвестного созидателя, неутолённая жажда признания былых заслуг. И я поймал себя на мысли, что он изливает мою собственную боль.

– Я понимаю, оркестр тут ни при чём и митинги разные. А вот, – он прижал к груди сильные руки, – хотелось, чтоб люди знали, хотя бы те, что в этом доме живут, знали, кто для них потрудился. А тут – нате пожалуйста: «Всегда стоял», «Всю жизнь».

Губы его дрогнули, и он умолк.

– А что, брат! – Он вдруг поднял голову, встрепенулся и заглянул мне в лицо светлыми прояснившимися глазами. – А может, в том и есть самое главное? Вот я строил дом, не для себя ведь, не ради самоличной славы. Чтоб люди жили, детишек на свет рожали. Чтоб вот они, Сашок этот и сестрёнка его, и другие всегда тут бегали, всю жизнь! – Он и теперь обращался ко мне, но говорил для себя самого: – Вот оно – смысл в чём! Не памятник же мне у каждого дома ставить. Да я только на этой улице Шести Гвардейцев пять домов воздвиг! Что ж мне, доски мраморные везде привинчивать? – Он неожиданно крепко ухватил меня за руку и строго потребовал: – Но, брат, солдата, что кровь свою проливал, жизнь отдал, того не смей забывать! Когда строили этот дом, возрождали его, наткнулись на чердаке на надпись одну. Так мы те слова куском вырубили и заново в стену вмуровали. Навечно!

«Улица Шести Гвардейцев»… Да, нас было шестеро… Но почему двадцать суток? Мы бились пять дней и шесть ночей… Народная молва сработала. Что ж, то были не простые дни и ночи…

Надпись на чердаке… Овраг… Мост…

– Где? Где это? – Я вскочил на ноги и закричал: – Где?

Строитель невольно затих и показал рукой на торец дома.

Я пошёл, побежал к дому.

Над высоким фундаментом был вмурован, составляя часть оцементированного серого, как гранит, цоколя, вырубок кирпичной кладки со словами, вырезанными остриём финского ножа:

ЗДЕСЬ СТОЯЛИ НАСМЕРТЬ ГВАРДЕЙЦЫ:

ИВАНОВ С. А.

ГУСЕВ Н.

КАДЫРОВ X.

ЕРЕМКИН

ШВЕЦОВ

ЧАЛ

Бережно, едва касаясь, водил я пальцами по слабым бороздкам в красной обожжённой глине. Пальцы мелко дрожали, и я ничего не мог с этим поделать. В ушах стоял гул. И мне почудилось, что я услышал голос Сашка Иванова:

«И никто не узнает, где могилка моя»… А её и не будет, а, Чалый?»

И свой ответ: «Будет, Сашок! Узнают!»

Почему я был так уверен в этом? Потому, что тяжело умирать неизвестным, даже неизвестным солдатом! Это так, конечно. Но не в этом главное.

За тысячу километров приехал я сюда, чтобы найти дом у моста, разбитый, иссечённый, продырявленный дом. Но разве я действительно хотел увидеть его разбитым? Зачем же тогда всё это было?

Нет-нет! Я и сам не признавался себе, что хочу видеть возрождённый дом, жилой, живой. И маленького Сашка, и его сестрёнку с острыми плечиками, и это «Всегда, всю жизнь!».