Текст книги "Причал"

Автор книги: Илья Френкель

Илья Френкель
Причал

Стихи

УТРО

 
Кто проснулся раньше —
Утро или ты?
Все впадинки вчерашние
Светом налиты.
 
 
Спросонья птица звякнула, —
Слыхать, невелика.
Электричка вякнула
Из тьмы, издалека.
 
 
Ручьенок всхлипнул робко,
Слабей, чем всплеск весла, —
Это, выбив пробку,
Полилась весна.
 
 
И вот уж солнце дразнит,
Прикрыто пеленой.
Потягаться разве
С медлительной весной?
 

МЕНЯ НЕТ ДОМА

 
Я не спешу, не тороплюсь —
Я просто еду.
Передвижение мой плюс:
Трублю победу.
Бьют над парадом майских рощ
Литавры грома.
Темнеет день. Да хлынет дождь!
Меня нет дома.
А поезд мчится на восток —
К моей Сибири.
Как пах́нул дым, шипел свисток,
Уж мы забыли.
И как восход зарей моргал
Сквозь занавески…
Все ближе мой исток – Курган —
В весеннем блеске.
 
 
И дружбе и вражде – прости,
Прощай – соседству.
Меня нет дома – я в пути
Навстречу детству.
 

НАВСТРЕЧУ ДЕТСТВУ

 
Возвращение. Обратно,
В мой Курган, я взял билет, —
Ко всему, что так приятно
В странном мире детских лет;
В поле чувств, не погребенных
Трезвым плугом бытия.
 
 
Иль к тому, чем жил ребенок,
Равнодушен нынче я?
Неужели я не воин,
А ничтожных нужд пастух?
Как бывало перед боем,
Воспари мой гордый дух!
Выходи из окруженья.
Выходи на вольный свет.
Вдохновенье и движенье —
Только тем и жив поэт.
Достаю двухверстку-карту, —
Что положено, при нас, —
Ворон памяти, не каркай.
Отдаю себе приказ;
Где ползком, где перебежкой, —
Там прилег, а тут и в рост,
Но не медли. Но не мешкай.
Брод ищи, коль взорван мост…
Из котла потерь и бедствий,
Чистый мыслью и душой, —
Марш вперед!
                    Навстречу детству,
Пусть ты взрослый, пусть большой.
 

МАЙСКИЙ ЦВЕТ

 
Черемуха, черемушка – медовая волна.
Уральская сторонушка, родная сторона.
Цветет на улицах ранет, веселый майский цвет:
Увидеть мой Курган в цвету мечтал я много лет.
И вот Курган вокруг цветет, я горд, что в нем рожден.
И, словно благовест, плывет над ним пчелиный звон…
 

В НАЧАЛЕ ВЕКА

 
Мое в природе появленье —
Почти такое, как у всех.
Пишу о том стихотворенье,
Как будто искупаю грех.
 
 
В семье отнюдь не генеральской
Я родился-произошел,
В Кургане, за грядой уральской,
На берегу реки Тобол.
 
 
Как очень многие дитяти,
Я родился совсем некстати:
Отцу и матери моей
Не надо бы иметь детей.
 
 
Самодержавный строй России
Загнал в Сибирь отца и мать —
Их, надо думать, не спросили,
Где б им хотелось проживать.
 
 
Не страшно, а скорее странно,
Что помню столь далекий миг.
Знакомый, хоть и первозданный,
Тобольский берег, пыльный вихрь.
 
 
Я видел чуть не под ногами
Громадный белый пароход,
Братишку на руках у мамы
И мамин крепкий сжатый рот.
 
 
И стан ее девичье тонкий,
И пароходную трубу,
И платья ткань в моей ручонке,
И собственную худобу,
И у трубы у пароходной
Усы и бороду отца,
И ветер жаркий, и холодный,
И рядом с папой – без лица,
С большим ружьем солдат безмолвный,
Как будто вовсе неживой,
А все вокруг живет: и волны,
И пыль летит над головой.
 
 
Вдруг пар стрельнул, и эхо взвыло
И покатилось по реке,
И я забыл, что дальше было,
Лишь платье мамино застыло
В сиротской худенькой руке…
 

«Однажды смерть за мной придет…»

 
Однажды смерть за мной придет
Нагнется над страдальцем.
А может, издали проткнет
Своим чугунным пальцем.
Я не взмолюсь, не возропщу —
Ведь это не поможет, —
Я просто
Смерти возмещу
За каждый день, что прожит.
Я уплачу за все, что взял
(А взял я очень много!),
За все, что можно,
Что нельзя,
За все пусть взыщет строго.
Во-первых, за мои стихи —
Там смерти доставалось.
Была там пропасть чепухи,
Но и веселья малость.
И во-вторых, за все пути,
Исхоженные мною:
Когда б не смерть,
Я мог нести
И тяжесть за спиною.
И нес. И если тот мешок
Не так давил на плечи,
И грудь не резал ремешок,
И шел я многих легче, —
То это значит: смерть моя
Ко мне благоволила,
Иначе б втрое на меня
Старуха навалила…
Пошел я правильным путем
И о расплате помнил,
И смерть мою
Мужским чутьем,
Как женщину, я понял.
 

УЛИЦЫ МОЕЙ СТОЛИЦЫ

 
Улицы моей столицы,
Я ваш давний пешеход.
Мы глядим друг другу в лица
Далеко не первый год.
 
 
Вы как будто удивились:
Разве это ты, Илья?..
Изменились, изменились,
Изменились вы и я.
 
 
Да, само собой, конечно,
Перемены налицо:
Очень скучно – если вечно
Все одно и то ж лицо.
 
 
На дощечке, на эмали
Имя улицы видно,
А едва ли, а едва ли
Знают люди, чье оно.
 
 
Лично мне оно дороже,
Чем кому-либо из вас…
Дождь пошел. Стоит прохожий
И с угла не сводит глаз…
 

БЕЗГОЛОСЫЙ

 
Не кто иной – я спел бы вам,
Но это невозможно:
Мой звонкий голос
Где-то там,
В теплушке промороженной.
За тридевять,
За сорок лет,
Откуда даже эха нет
Монархии низложенной.
И только хриплый голос мой,
Перебиваемый пальбой
И ею же – само собой —
На миллион помноженный,
Кричит:
«Да здравствует! Долой!»
Не кто, а я иду Москвой,
Притихшей и встревоженной.
При мне винтовка «витерли»
Калибра несусветного.
А я иду.
И все так шли —
Шагали наши патрули
До часу предрассветного.
 
 
А снег Москву одолевал —
Глухой, слепой, безмолвный,
Он глох, он слеп, он колдовал —
Всесильный и безвольный,
А мы входили на вокзал,
Мы строились повзводно.
Товарный поезд подползал —
Так было нам угодно.
Грузились мы.
Шипел свисток.
Нас дергало, качало…
И приставал сосед:
– Браток,
Запел бы для начала…
 
 
Двадцатый год.
Двадцатый год.
И голый лед.
И белый сброд.
Осьмушка хлеба – весь паек.
Патрон пяток.
И все, браток.
 
 
Но я все песни начинал —
Ведь я был запевала…
Прокочевал, проночевал,
Пропел я звонкий голос мой:
Его как не бывало.
Он там – в снегу, во тьме, в огне,
В теплушке промороженной.
 
 
Он и сейчас поет во мне,
Высокий
И восторженный.
 

ПОРА ОСЕННЯЯ

1

 
На дворе пора осенняя —
Вся Москва готовится к зиме.
Без истерики, без потрясения
Вся листва слетается к земле.
Свежее, чуть горькое, чуть грустное
Вольно разливается в груди, —
Детское, простое, безыскусное,
Словно все светлеет впереди
И зовет:
           – Гляди! Дыши! Иди!
 

2

 
С отечеством живу в едином ритме:
Нас разомкнуть – и вовсе нет меня.
Вот льется дождь и внятно говорит мне:
«Иди со мной, ведь я тебе родня.
И ты и я – состав одной природы, —
Ты ею чувствуешь и мыслишь с нею в лад,
Перемогаешь все ее невзгоды.
Она щедра, и, значит, ты богат.
Ступи под мокрый занавес погоды, —
Тебе ковры раскинул листопад».
 

3

 
Жаль тех, с кем дождь не говорит,
Кому не светят свечки листопада,
Чей выход в мир ненастьями закрыт, —
Им никого, кроме себя, не надо.
Чью кровь смирил-заговорил застой,
Движенье мысли запер самомнением.
Как жаль больных: смертелен их покой,
Не нарушаемый смятеньем.
А осень в зиму перейдет —
Снег празднично и смело засверкает.
Мне по душе мороз, сугробы, лед —
Все, что к движению толкает.
 
 
Больных мне жаль: их добровольный плен
Живительных не примет перемен…
 

«Из земли – хоть в стужу да наружу…»

 
Из земли – хоть в стужу да наружу —
Так и лезет новая трава.
Вот и я молчание нарушу:
Может быть, не вымерзнут слова.
 
 
Слово за слово – посеешь строчку,
И не как-нибудь, не вкривь, не вкось, —
Радуешься первому росточку,
Может, и не вымерзнет. Авось…
 
 
Примутся. Потом укоренятся,
Побегут меж ними муравьи,
И разведчицы крылатой нации
Понесут корзиночки свои.
 
 
С Танганьики до реки Таруски
Журавли потянут в вышине,
В рифму, по-зулусски иль по-русски —
Иль еще как – подкурлыкнут мне.
 

«Сейчас на западе – вчера…»

 
Сейчас на западе – вчера.
На улицах безлюдно.
Воображения игра,
И к ней привыкнуть трудно.
Москва, и вдруг – Владивосток,
И, очевидец дива,
Я вижу парус-лепесток
На синеве залива…
 
 
Еще ты спишь. Еще Москва
Пустынна, безмашинна.
Здесь полный полдень – даль морская
Блестит крылами джинна.
Не верю, сам себя щиплю
И слышу крики чаек.
Где б ни был, я тебя люблю
И по тебе скучаю.
 

«Люблю тебя!»

 
Люблю тебя! Не преграждай мне путь
Колючей проволокой – перелезу.
Штыку и выстрелу моя открыта грудь —
Придется отступить железу.
Я преисполнен силы колдовской.
Я весь под током – нет сильней заряда.
Утрою страсть – не выдержит преграда
Между тобою и моей тоской,
Перед немым тараном взгляда.
Всю кровь, всю жизнь за счастье отдаю,
И пусть мы оба станем горстью праха.
Что может плазменную сбить струю?
Она прожгла границы страха…
 

СЕРЕНАДА

 
В ночном мерцанье цвета вишенного
Мне чудится скопленье звезд.
Но что земному до возвышенного?
Я – тут. Я заступил на пост.
В домах спят женщины и дети.
В саду струится лунный дождь.
Приходят мысли о планете,
Когда впервые на рассвете
Пробился самый первый хвощ.
И, словно в первый день творенья,
Стихотворенье-часовой
Хранит от гибели растенья
И заслоняет их собой…
 
 
Вкруг часового тьма таинственная,
И люди спят средь темноты,
А рядом дышишь ты, единственная,
И молча тень моя воинственная
Стоит на страже красоты.
 

«За Третьяковской галереей…»

 
За Третьяковской галереей
Сегодня я слыхал скворца —
Он самкам волновал сердца,
Качаясь, как матрос на рее,
На ветке тополя.
                           И мне
Так стало вольно, так беспечно —
Пускай на миг, пусть не навечно,
Поскольку май идет к концу…
Через неделю будет лето.
 
 
Поэт всегда поймет поэта —
Я помахал рукой скворцу.
 

«Четыре года как-никак…»

 
Четыре года как-никак
Война была его соседом:
Они считались в двойниках,
А смерть, как тень, тащилась следом.
Когда ж настал победный день,
В его ушах еще гудело,
В глазах не пропадала тень
И отдохнуть боялось тело.
Но вот – покончили с пальбой —
Остыли пушечные дула,
И не осколок над собой
Он слышит – птица щебетнула.
Он принял это как сигнал,
И, словно луч, из тучи вышел,
И дым войны с земли согнал,
Чтоб каждый видел, каждый слышал.
Так возвратил он миру цвет
И гул разъединил на звуки…
 
 
А вы-то знаете ли, внуки,
Что завещал вам щедрый дед?
 

НА ПОПУТНОЙ МАШИНЕ

 
Водитель поплотней уселся.
Визжит коробка передач.
Кардан взревел и завертелся,
И грузовик понесся вскачь.
Здесь ветер мягче, солнце жгучей,
Здесь птица радостней поет
И люди говорят певучей,
Здесь начинался мой поход.
Здесь все дороги фронтовые,
И разве дело только в том,
Что тут я еду не впервые?
Гляди: со взорванным мостом
Соседствуют простые доски —
Мост в ширину одной повозки.
Он под машиной грузовой
Кряхтит и ходит, как живой,
Касаясь глади голубой.
Привет, дружище фронтовой.
 

МИРНЫЙ МИР

 
Мир войны совсем не прост —
Мир солдат и командиров…
Железнодорожный мост
Был в числе ориентиров.
Но ведь с яблонь цвет летел,
Скипидаром пахли сосны.
Жег июль. Октябрь желтел.
Выли зимы. Грели весны.
И отдельные высотки,
И часовня, и погост,
И базар грачиных гнезд
Не укладывались в сводки,
Где природа – лишь детали
Уточненной обстановки.
Но какая, к черту, даль
Без березки, без коровки?
У природы смысл иной:
Штык штыком, мундир мундиром.
Пусть война: война войной,
Но и мир остался миром.
 

СНЕГ

 
Снег летает,
Струится поземкой зигзагообразной,
Заметает,
Переметает,
Фиолетовый, розовый, разный,
Полный морозного шороха,
Грозный и грязный от пороха…
Снег военный.
Графленный осколками минными,
Клейменный бурыми и карминными
Лужицами,
Снег, овеянный ужасами.
Снег военный,
Незабвенный,
Кровавый и кровный,
Подмосковный,
Курский и тульский,
Невский и нарвский,
Яркий и тусклый…
Снег витает,
Прядает,
Ниспадает и падает.
Снег глаза мои радует.
 
 
Снег за сердце хватает.
Снег спокойно лежит
И, когда надлежит, —
Просто тает.
 

«Светает раньше…»

 
Светает раньше. Вечереет позже.
Снег почернел. С крыш капает весна.
Воюет Первый Украинский в Польше:
Теперь на нас работает война.
 
 
А местность – в терриконах, как Донбасс,
И города друг в друга переходят.
Все как у нас! И все не как у нас:
Вот воробьи – на наших не походят.
 
 
Похмурый Краков с Вавелем-кремлем
И с Ягеллонским университетом
Вокруг меня, а я не чуждый в нем,
Майорским опоясанный ремнем,
При пистолете, с сумкой и планшетом.
Я, приглашенный в бесстекольный дом,
Сижу между жолнежей. А на сцене
То скрипка, то рояль вздыхают о Шопене,
И краковяк плывет под мутным потолком.
 
 
А мы, чтоб лучше слышать, скинули ушанки,
Опьянены мелодией двойной…
Все окна в зале выбиты войной,
И Вислу переходят наши танки.
 

СНИМОК

Другу, фронтовому репортеру

Анатолию Егорову

 
Как будто дымится громада рейхстага:
Подходит Победы торжественный час,
И в кадре – полотнище нашего флага.
Фотограф, спасибо, уважил ты нас.
 
 
Но снимок другой у меня сохранился, —
Сюжет на любителя, на знатока:
Потрепанный газик в кювет завалился.
И два седока. И такая тоска.
 
 
И эта война в неприкрашенном виде.
Дорога. Снега. Ни кола ни двора.
И хочешь не хочешь, а надо, а выйди,
А где-то, за кадром, визжат мессера…
 
 
Кто, третий, снимал их? И кто эти двое?
Откуда куда их несло-занесло?..
Смотрю из сегодня, гляжу на былое,
И так мне легко,
И так тяжело.
 

СПАЯН КРОВЬЮ

 
Что творится!
Все двоится!
Ночью снится Приднестровье.
Я, жилец Москвы-столицы,
С Кишиневом спаян
Кровью.
Не с того ли так дурманит,
В даль холмистую маня, —
Не с того ль магнитом
                                тянет,
Голос флуера маня?..
Ох, и манит!
Ох, и тянет!
Сквозь туннели, тучи,
                               степи,
Лист зеленый – не бумаги —
Все равно как долг присяги,
Или это просто память
И несешься на прицепе
У своей солдатской тяги?
 
 
Асы Гитлера бомбили
Переправы на Днестре, —
 
 
В грузовом автомобиле
Ехал я. О той поре
Не забуду,
Помнить буду
Ночи зарев и громов!
Почему я верил в чудо
И остался жив-здоров?
 
 
На краю могилы братской
Клялся клятвою солдатской:
Мол, еще сюда вернусь,
В рай зеленый,
В край молдавский, —
Двух кровей во мне избыток,
Словно двух металлов
                                 слиток:
И Молдавия,
И Русь!
 

АРТЕМ

(Матросский разговор)

1

 
Бросил бомбу,
Кинул дьявол,
Черный мессер-самолет.
Отработался,
Отплавал —
Кончил службу мотобот.
Черный дьявол разбомбил,
Мы поплыли
Кто как был:
Кто в бушлате —
Вот некстати! —
Кто в стальной,
Тяжелой каске;
Кто, израненный, в повязке.
Плыл с трехрядкой
Музыкант —
Без гармошки
Не десант!
Нам везло еще,
Славяне!
Хорошо, что бомба,
А не
Пулеметный:
 
 
В дополненье ко всему —
Загорай тогда в Крыму!
Хорошо, что день был летный,
Тихая волна, —
А не то бы всем
Хана…
 

2

 
Это врут, что неудобно
Моряку
На берегу.
Я ответил бы подробно,
Только время берегу —
Отвлекаться не могу:
Моряку
Не все ж купаться,
Надо спешно
Окопаться, —
Враз бандит
Разбомбит, —
По песку не уплывешь.
Пропадешь
Ни за грош…
Люди к берегу прибились,
Зацепились,
Укрепились:
Не стать
Привыкать
Хоть где
Под огнем высыхать,
На воде
Промокать.
 
 
Нет, нельзя сказать,
Что худо
Моряку на берегу.
Не ударил бой покуда,
Наш десант, назло врагу,
Просыхает,
Отдыхает,
Жизнь матросскую не хает:
Раньше сушится махорка,
Автомат,
Пять гранат,
А потом уж гимнастерка,
Ну, а после —
Бушлат…
Закурили. Меж народа
Разговор о сем о том:
Мол, дела такого рода —
Налицо у нас три взвода,
Утонул один – Артем.
– Кто сказал, что Артем?
– Как такое – Артем?
– Объясни, друг, путем.
– Мы не басню плетем:
Очень просто – Артем.
– Да ты знаешь ли Артема?
– Имя вроде как знакомо…
– Ишь, заладил: вроде, вроде.
Да Артем один в природе:
Руки – во!
Ноги – во!
Нам куда до него:
Он, брат, в самой ледяной
Только ржет, как водяной.
У него, брат, как в рыбе
– Пузырь!
– Здешний, что ли?
– Да нет, брат, – Сибирь!
– Да, уж если Сибирь —
Богатырь…
– Поглядел бы на грудь —
Жуть!
Ширь!..
Говорят, что просился на танки
Не взяли – велик:
На торпедный такого
Нельзя ли? Велик!
Святогор!
– Ну, а кем был в гражданке?
– Шахтер.
– Ну, тогда, значит,
 
 
Да…
– То-то, брат;
Мало что говорят,
А не всякому верь!..
– Я-то что ж…
– То-то, друг.
Понимаешь теперь:
Семью семь раз отмерь,
А не то соврешь,
Да еще за двух.
Не узнал бы Артем,
Что болтают о нем…
– Повидать бы его,
Артема!
– Он небось давно уж дома,
То есть тут
Где-нибудь:
У него известный путь —
Впереди всего десанта.
Да спроси у лейтенанта…
– Вы, товарищи, о чем?
– Тут сбрехнули, что Артем…
– Эх, товарищи, нет, не брехня:
Он давно бы уж был у меня.
Жаль расстаться с героем таким.
Что ж – война. Не у тещи гостим.
Но, товарищи, имейте в виду:
Нет Артема, а я его жду!
– Может, ранен?
– Может, помощь нужна?
– Очень просто…
– Не у тещи…
– Война…
 

3

 
И пошел по взвода́м пересуд:
Мол, Артем не пропал – где-то тут.
Будто ранен: нога иль рука.
Мол, беда уж не так велика.
– Что ж, поправится – явится. Да.
– А еще ему деться куда?
– Уж Артем – он придет завсегда.
– Без десанта – орел без гнезда…
Пущен слух от соседа к соседу,
По взводам провернули беседу,
Посвятили собрание вроде
На переднем краю, в третьем взводе.
 
 
Выступали там три краснофлотца.
Выступает один и клянется:
– Пусть волна черноморская знает,
Балаклавская чайка услышит
Моряка нерушимое слово.
Краснофлотец, он честь не роняет:
Он воюет, покудова дышит,
Мстит за друга свово дорогого…—
И второй поднимается следом:
– Говорю перед всем белым светом,
Что своей, этой самой рукою
Я фашизм навсегда успокою.
Пусть товарищ Артем это знает,
Пусть он рану свою заживляет…—
Третий друг на язык был не боек,
А сказал хлеще первых обоих:
– Мне бы только дойти до Берлину,
Я, мол, душу из Гитлера выну!..—
Ну, конечно, об этой беседе
Прописали во флотской газете.
А волна, говорить мастерица,
Обо всем рассказала сестрицам,
Да и чайка на всю Балаклаву
Раззвонила Артемову славу.
И братва, что с Артемом дружила,
Про товарища песню сложила
На старинный мотив черноморский
И на новый манер комсомольский:
 
 
«Матрос-черноморец, широкая кость,
В донецкой степи воевал,
И немец узнал краснофлотскую злость
И черною смертью прозвал.
С тех пор как закрылся знакомый маяк
Суровой донецкой грядой,
Никто не слыхал, как смеется моряк,
И молча кидался он в бой.
Он писем домой не писал никогда,
Как будто забыл о былом, —
Во сне ему снилась морская вода
И чайка махала крылом…»
 

4

 
Вот и выстоял
Советский
Сталинград, в конце концов:
Костью выстелил немецкой
Степь меж Волгой и Донцом.
Что касаемо суши —
Били немца катюши,
С неба действовали ИЛы —
Не давали рыть могилы.
А с Азовского и Черного морей
Фрица выжили еще того скорей…
Растянул свою трехрядку
Бородатый музыкант
На днепровском берегу, —
Далеко зашел десант.
И давай, назло врагу,
Отчеканивать вприсядку
Морячок третьева взвода,
Что тому назад полгода
Выступал хоть и не пышно, —
Что ж такого?
Зато коротко, и слышно,
И толково:
– Мол, дойти бы мне только до Берлину,
Я всю душу из Гитлера выну…—
А пока
Ноги ловко отбивают гопака.
Он еще разок притопнул,
Ползунком прошел в кругу
Да ладошкой в землю хлопнул:
Дескать, вишь, как я могу.
Бескозырочкой утерся и – шабаш.
– Бумажки дашь?..—
Оторвал клочок газеты,
Да размял, да свернул,
Еще глазом подмигнул,
И со всех сторон кисеты
Потянулись с табаком:
– Мастер топать каблуком!
– Молодец плясать Иван!
– Что ж ты хочешь? Ветеран!..—
А Иван сказал лениво:
– Это, хлопцы, что за диво?
Вот Артема бы сюда,
Это – да…
– Что, силен?
– Ох, силен!
Скажем прямо —
Чемпиён!
Впереди всего десанта…
Да спроси у музыканта…
– Вы, товарищи, о чем?
Об Артеме, наверно?
– О нем.
Расскажи нам, какой он, Артем.
Где он есть?..
– Да уж где-нибудь есть.
Дайте срок…
– Будет здесь?
– А то где ж?
Хоть на части его режь,
А не должен пропасть…
Надо думать, подлечился —
Догоняет нашу часть…
– Хорошо бы к нам включился!
– Ох, и зол на немца! Страсть…
– А пловец!
– А певец!.. – И, хоть в этой части мало
Оставалось стариков,
Про героя вспоминало
Племя новых моряков:
Говорили об Артеме
Даже чаще, чем о доме…
 

5

 
Не осталось у Артема
Никого. А ни-ни.
Батьки с маткой,
Сада с хаткой,
Ни жены,
Ни родни.
Это правда. В чем же дело?
Почему же то и дело
На Артема в штаб летело
То письмо,
То пакет,
То посылка,
То портрет?
Может, ветром с Черноморья
На долины и на взгорья
Занесло шум волны?
Может, в травы и дубравы
Долетел из Балаклавы
Местных чаек разговор?
Может, флотская газета
Раззвонила на пол света
Про героя-старшину?
Кто другой,
Он ли сам
Партизанил по лесам?
Чайка – птица. Что ж такое,
Птица может петь всерьез,
Если в гости звал героя
Приазовский рыбколхоз:
– Если звали, если ждут, —
Значит, скоро будет тут!
Нам, друзья, признаться честно,
Достоверно неизвестно —
Жив Артем или нет.
Если помер, отчего же
Говорят одно и то же:
Жив Артем! Всюду след.
Есть в Крыму,
На Украине,
В Бухаресте
И в Берлине.
Жив Артем! Всюду след,
А у смерти
Следу пет…
Жив, а где —
Сказать не можем,
Только скажем:
Всюду след!
Руку на сердце положим
И заявим, положив:
«Верят люди?
Значит, жив!»
 

ИЗ КУБАНСКОГО ДНЕВНИКА

 
Вот тут,
        в староказачьей мирной хате,
На ум приходят дымные бои,
И фотографии на стенах кстати
Напоминают образы мои.
 
 
Зарубцевались их сквозные раны,
Смягчился вдвое командирский бас.
Теперь у них совсем иные планы,
Хоть прежний пыл и вовсе не погас.
 
 
Теперь солдат не ходит в плащ-палатке,
Но даже в длиннополом пиджаке
Не изменил он фронтовой повадке
И остается краток в языке.
 
 
Люблю его невоинское платье
Без орденов, колодок и погон,
Не расточая зря рукопожатия,
Ладонь к виску прикладывает он.
 
 
В делах не суетлив, а скупо точен,
Уйдет в себя – ничем не отвлечешь:
Он по-иному стал сосредоточен,
Остер и тверд, как закаленный нож.
 
 
И следу нет зазнайства и бахвальства,
И петушиного задора тоже нет.
Явился юмор вместо зубоскальства —
Дурного свойства довоенных лет.
 
 
Не думайте, что ом отвык от шуток,
Остыл к веселью, разлюбил друзей,
Кто более, чем он, умен и чуток?
Кто держится достойней и трезвей?
 
 
И даже там, где родился и вырос —
В отеческом приветливом дому, —
С его приходом что-то появилось
Не ясное доселе никому.
 
 
Мне по душе небыстрая походка,
Подтянутый и ловкий поворот,
И волевая твердость подбородка,
Серьезный взгляд и молчаливый рот.
 
 
Таков он – не загадка и не тайна —
Советский современный гражданин:
Таких встречал я в шахте, у комбайна
И за рулями грузовых машин.
 
 
И на степном гиганте-самоходе,
И в штреке ленинградского метро,
На стройке, на уборке, на охоте,
На многих заседаньях партбюро…