Текст книги "Добро пожаловать или Посторонним вход воспрещен!"

Автор книги: Илья Нусинов

Соавторы: Семен Лунгин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Иди ты знаешь куда! – разозлился Марат.

– А ты что думаешь, – сказал Димка, – это как загар – до сих пор эпидемия, а зад белый?

– Ладно, не ори! – Марат медленно стянул трусы, они легли вокруг щиколоток, как кандалы.

– Тебе считать или сам прыгнешь?

– Сам, – сказал Марат и робковато заглянул в овражек.

Дул ветер, и здоровые, как лопухи, крапивные листья угрожающе шевелились и показывали бледную, противную изнанку.

Ждали долго, но Марат стоял как изваяние. Когда пауза стала невыносимой, Марат вдруг заорал:

– Ну, что вы, столкнуть, что ли, не можете?

Принялись толкать, но Марат уперся, сдвинуть его было невозможно. Брови его были нахмурены, он был напряжен, он был несчастен.

– Чего упираешься?

– Это не я, – сказал Марат.

– Это не он, – захохотал Стасик, – это его инстинкт самосохранения держит.

– Давай я тебя с ходу пихну, – предложил Димка и, разбежавшись, вперся ладошками в крестец Марата.

Марат крякнул, дрогнул, переступил левой ногой, трусы остались болтаться на правой, но удержался на краю обрыва.

– Сейчас мы вдвоем оттуда разбежимся, и порядок, – обнадежил его Димка. – Пошли!

Разбежались оттуда. Марат напрягся и врос в землю, как вратарь, когда бьют одиннадцатиметровый. И если бы не Стасик, «порядок» вряд ли был бы водворен. Но Стасик незаметно присел на корточки и, когда ребята подбежали и с гиком толкнули Марата в спину, дернул за Маратовы трусики. Правая нога оторвалась от земли, и Марат кубарем полетел в крапиву.

Он взвыл, как вепрь, и выскочил из крапивного куста, словно из проруби.

– Во дерет! – завопил он, счастливо улыбаясь, несмотря на слезы, которые текли из глаз.

Ребята сгрудились за его спиной.

– Ну как? – спросил Марат.

– Ерунда, – разочарованно сказал Стасик. – Одни царапины.

– Ничего не ерунда, – возразил Димка. – Это ж как в проявителе, не сразу проступает.

– Может, при красном свете стрекаться надо? – сострил Стасик.

– Сейчас как дам в лоб! – остервенился Марат. – Знаете, как дерет!

– Есть! – закричал Шарафутдинов. – Проявляется!

Все нагнулись и осмотрели Маратов зад.

– Порядок! – удовлетворенно сказал Димка. – Законная сыпь. Раздевайся, братва!

…В крапиву входили каждый в соответствии со своим характером. Димка – как в горячую ванну, «привыкая»: сперва ногой пощупал, потом на колени встал, потом сел, а потом, скрипя зубами, и лег. Шарафутдинов, сосчитав до трех, сжал кулаки, прыгнул, обжег пятки и тут же вскочил. Венька кинулся в упоении, даже с каким-то неистовым наслаждением: стеная от боли, он катался по крапиве.

После двух или трех неудачных попыток войти в крапиву Шарафутдинов, обмотав трусами руку, сорвал пучок крапивы, подошел к стоящему в стороне Стасику и сказал:

– Знаешь, у меня что-то героизма не хватает. Вали, похлестай меня. Только чтоб не бить. Чтоб стрекать. А сам-то ты чего не лезешь?

– Давай, давай! Не разговаривай! – строго сказал Стасик и принялся хлестать Шарафутдинова.

– Проступает? – спросил Шарафутдинов, безуспешно пытаясь увидать свою спину. Слезы текли из его глаз, но он крепился.

– Дело мастера боится! – радостно ответил Стасик.

– Погоди, – взмолился Шарафутдинов. – Я сейчас в зеркало взгляну. – И бросился к осинке.

Ни зеркала, ни обложки «Советского экрана» на траве не было.

– Братва, – хриплым голосом сказал Шарафутдинов. – Нам конец! Митрофанушка-то возвращалась. Значит, она все видела.

Все испуганно взглянули на него, подошли к осинке и принялись ногами разгребать траву. Зеркала не было.

…А за кустиками мелькнули знакомые тоненькие ножки в сандаликах.

* * *

На линейке Дынин размечал места участников завтрашнего карнавала. Гусь ходил за ним с ведерком краски и кистью.

– Здесь будут родители и гости, – указал Дынин, и Гусь отчертил на земле линию.

– А пусть они на земле сидят, – предложила Валя. – Там тень и удобнее.

– Подумаем, – сказал Дынин. – Здесь зона аттракционов, – продолжал он.

– Бег в мешках? – спросила длинноногая вожатая.

– Мхм, – подтвердил Дынин. – От той плевательницы до фонаря. Ответственная – ты.

– Давайте лучше эстафету, – сказала Валя. – Комбинированную. Первый этап на ходулях, потом с прыгалками, потом… по-лягушачьи скакать… Да мало ли!

– Комбинированную? – переспросил Дынин и похлопал себя по затылку. – Подумаем. Значит, так: здесь мячи кидаем, здесь кольца кидаем, здесь петлей на удочке кегли ловим…

* * *

Одновременно в пяти местах раздвинулись кустики, и на песок аллеи выползла четверка остреканных и Стасик. Выползли и раскинулись на земле в картинно-печальных позах: Марат – ничком, Димка – навзничь, Венька – обхватив голову руками, а Шарафутдинов сел на песочек, прислонившись к столбу с репродуктором, и бессильно уронил подбородок на грудь. Что до Стасика Никитина, то он удобно улегся на зеленый бордюр дорожки, предусмотрительно уткнув голову в кучу состриженной с клумб травы.

– Стаська, зараза, – шипел Венька, поглядывая на Стасика через длинные ресницы. – Вставай! Ты же нестреканный.

– Ничего, – ответил Стасик. – И так сойдет. За одного нестреканного двух стреканных дают.

Маленькие девочки, которые шли поливать клумбы, остановились возле поверженных и, расплескивая воду из леечек, помчались со всех ног к изолятору.

Миг – и с крыльца сбежала докторша. Высоко поднимая толстые колени, она поскакала к распростертым на земле мальчикам, подняла майку у одного, всплеснула руками, кинулась к другому – подняла майку, всплеснула… к третьему, потом к четвертому. Стасик майку задирать не дал: он не любил щекотки.

И вот из изолятора выскочили две санитарки с носилками. Как ветер, промчались они по аллейке, подхватили Шарафутдинова, кинулись обратно и снова бегут с пустыми носилками поднимать Димку, а затем Марата и Веньку.

Но когда санитарки нагнулись, чтобы забрать Веньку, Стасик встал, качающейся походкой подошел к носилкам и ничком рухнул на них. Санитарки, подтащившие Веньку к носилкам, к своему немалому удивлению обнаружили, что носилки уже заняты. Они бережно опустили мальчика на землю и, подняв носилки со Стасиком, поволокли его в изолятор. Венька поплелся следом.

* * *

На линейке шла репетиция парада-карнавала. Дынин стоял на трибуне. Валя стояла рядом, держа в руках пачку соединенных скрепкой листков папиросной бумаги, и читала вслух:

– «Методразработка костюмированного парада…»

– К делу, к делу, – нетерпеливо сказал Дынин.

Валя перевернула страницу.

– «Руководитель… – прочла она и бросила иронически ангельский взгляд на Дынина, – …объявляет…».

– Что объявляет?

– Тут стерлось, – сказала Валя.

– Давай сюда, – протянул руку Дынин.

– Инструкция старая, – сказала Валя, подавая Дынину листки.

– Старая, – согласился Дынин. – Но никем не отмененная, между прочим. «Руководитель объявляет, – прочел он: – «Внимание! Начинаем парад карнавал». – И, подняв голову, уже другим тоном торжественно произнес: – Внимание! Начинаем парад-карнавал!

Гусь, подражая духовому оркестру, запел марш.

– «Дети в карнавальных костюмах организованно выходят на площадку», – прочел Дынин и скомандовал: – Шагом марш!

Длинноногая вожатая чарльстонным шагом пошла мимо трибуны.

– А по-серьезному нельзя? – строго одернул ее Дынин.

Длинноногая обиделась и пошла по-серьезному.

Нога Дынина отбивала такт. Доски трибуны поскрипывали, на Костю, прильнувшего к щели и наблюдавшего за репетицией, сыпался песок.

* * *

Все пять кроватей изолятора заняты. Все пять больных бредят. Растерянная медсестра мечется от одной кровати к другой, подтыкает поминутно сползающие одеяла, подправляет поминутно соскальзывающие на подушки пузыри со льдом.

– Мама… Бабушка… Дедушка… – шепчет Шарафутдинов.

– Я – Восток-7, я – Восток-7, сообщаю всем, сообщаю всем… – бредит Венька под рифму.

– Я – Космос. Я – Космос, – вторит ему Димка и вдруг лает: – Гав!.. Гав!.. Гав!..

– Дедушка… Прадедушка… Прабабушка… – зовет Шарафутдинов.

– Скажи-ка, няня, – еле слышно сказал Марат, и санитарка поспешно склонилась над ним, – ведь недаром Москва, спаленная пожаром…

– Бедненькие, как мучаются, – вздохнула санитарка.

* * *

– Здесь зрители аплодируют, – говорит на трибуне Дынин. – Аплодируют, аплодируют… Кончили аплодировать. Прочертите линию, через которую нельзя заходить, – распорядился он.

Гусь прочертил на земле линию.

– А может, они по одному будут появляться, – предложила Валя. – И каждый что-нибудь такое сделает…

– Они сделают, – возразила длинноногая. – На всю жизнь закаешься.

– Давайте без отсебятины, – строго сказал Дынин. – Дальше. (Читает.) «Парад, стой», – командует руководитель, и все останавливаются». – И, скомандовав сам: – Парад, стой! – с силой топнул ногой.

Песок посыпался так, что Косте пришлось прикрыть голову газетой.

– Отменить родительский день!.. – услышал он крик докторши и прильнул к щели.

– Пять обмороков! – кричала докторша, выбегая на площадку. – Четыре с сыпью!.. Третий отряд!.. Инфекция!.. Интоксикация!.. Карантин!.. – выкрикивала она, как заклинание.

– А Митрофанова? – спросил Дынин.

– Пока здорова. Все пять случаев – мальчики.

Ноги Дынина загрохотали по ступенькам трибуны.

* * *

– Я – метеор, я – болид, у меня живот болит, – продолжал свой астральный бред Венька.

– Костя Иночкин, ты здесь? – на одной ноте произносил Стасик. – Здесь!.. А где ты?..

– Гав! Гав! – раздался предостерегающий лай Димки.

– Неподалеку!.. – продолжал Стасик. – В темноте.

– Сижу за решеткой в темнице сырой… – заглушая его, стал декламировать Марат. – В темнице!.. В темнице!.. В темнице!..

– Гав! Гав! Гав!..

Но Стасик не унимался:

– Над трибуной – флаг, под трибуной…

– Гав! Гав! Гав!..

– В темнице! В темнице! В темнице!..

– Нянечка, – растерянно сказала сестра. – Может, им что-нибудь вспрыснуть?

Ребята замолкли, со страхом ожидая ответа.

– Без укола не останутся, – обнадежила санитарка. – Доктор придут, вспрыснут.

– Гав! Гав!..

– Дедушка! Прадедушка! Праматушка! Прабабушка! Пра-пра-пра-пра!..

Дверь раскрылась, и в палату в накинутом на плечи белом халате вошел Дынин. За ним – докторша, Валя и все вожатые.

– А-а, – сказал Дынин. – Никитин, Шарафутдинов, Стабовой и вся компания.

– Разлитая сыпь с серозным наполнением, – пояснила докторша. – Очень странной конфигурации.

– Заболели, значит? – сказал Дынин. – Заболели?..

– Над трибуной… над…

– Праматушка! Прабабушка! Пра-пра-пра…

– Артисты! – восхищенно сказал Дынин. – Художественный театр! А говорили, талантов нету… – Он подошел к Шарафутдинову и решительно сдернул с него одеяло. – Лжецы! – с ласковой укоризной сказал он. – Симулянты! Самострелы!..

Бред как рукой сняло.

– А ну, марш отсюда!

* * *

Завхоз, плюясь и чертыхаясь, косил крапиву в овраге.

А на краю оврага молча стояли участники крапивной эпопеи и Валя.

– Ну, может, вы мне наконец объясните, – сказала Валя, – что это за дурацкие шутки с крапивой?

Ребята молчали.

– Мы в космонавты готовимся, – нагло сказал Стасик. – Волю воспитываем.

– Свиньи вы все! – сказала Валя. – Просто свиньи.

– Гляди! – сказал вдруг Димка. – Деревенские-то!..

Далеко за забором, сверкая в лучах солнца, двигалась по полю какая-то удивительная машина – комбайн с прицепами и ритмично вздымающимися гребенками. На машине и на всех прицепах работали деревенские ребята. Они работали так увлеченно и так весело, что от них нельзя было оторвать глаз. К комбайну подскакал кто-то на лошади, переговорил быстро и ускакал. А за комбайном шла стайка девочек и подбирала колоски.

– Митяй!.. – закричал Венька.

Парнишка, сидевший за штурвалом, поднял руку и приветливо замахал.

– Венька!.. Димка!.. – кричали деревенские.

– Вовочка!.. Андрей!.. – кричали городские.

Валя с изумлением переводила глаза с деревенских на своих, со своих – на деревенских. Она и не подозревала, что они знакомы.

– То-лик!.. То-лик!.. – восторженно кричал Венька.

– Давайте к нам!.. – кричали деревенские.

– Нам нельзя! – крикнул Венька и посмотрел на Валю.

Валя опустила глаза.

Донесся звук горна.

– Пошли строиться, – сказала Валя, и ребята понуро двинулись за ней.

* * *

Из щелей били солнечные лучи, и под трибуной было довольно светло. За это время здесь все изменилось. Посредине стоял ящик, покрытый искусно вырезанной бумажной салфеткой. На ящике в баночке из-под майонеза – букетик ромашек. Другая такая же салфетка покрывала доску, привязанную к стене, – это была книжная полка. С обеих сторон полки были прикноплены открытки: на одной – Юрий Гагарин, а на другой – гладиолусы. На гвоздике висело полотенце. Охапка сена на земле была покрыта простыней, в изголовье лежала вышитая подушка.

Костя по книжке разучивал карточный фокус. Вдруг он поднял голову и начал прислушиваться.

– Только и слышно: «Дети – хозяева лагеря, дети – хозяева лагеря», – говорила Валя. – А все важные вопросы решаем без них.

Костя прильнул к щели. Мимо трибуны шли Валя и длинноногая вожатая.

– Да что ты об этом хулигане печалишься, – говорила длинноногая. – Увидишь, тебе без Иночкина легче станет. Если б ты знала, сколько он товарищу Дынину крови попортил!..

– Караул! Караул! – раздался пронзительный крик. Это кричала докторша. Она кричала на весь лагерь: – У товарища Дынина вся кровь испорчена. Срочно нужно переливание! Кто согласен дать кровь?

– Я! Я! Я! – мчались со всех сторон ребята.

А у тебя какая группа крови?

– У меня первая!

– У меня вторая!

– У меня третья!

– А нужна тридцать третья! – сказала докторша. – Это очень редкая кровь.

Костя вышел вперед.

– У меня тридцать третья, – сказал он тихо.

– И ты пожертвуешь своей редкой кровью? – восхитилась докторша.

…На двух белых столах лежат Костя и Дынин. Стеклянные трубки идут от розовощекого Кости к Дынину, плоскому, как засушенный цветок.

Заработали насосы, завертелись колеса и погнали кровь от Кости к Дынину. Как надуваемая камера, Дынин начал приобретать трехмерность, наливаться жизненными соками и, наконец, ровно задышал.

– Иночкин… Иночкин… – зашептал он. – Ты был мне кровным врагом, а теперь стал кровным братом. Но ты купался в неположенном месте, и в лагерь я тебя все равно не верну…

– Иночкин!.. Иночкин!.. – шептали девочки.

Костя приоткрыл дверцу, и девочки заползли под трибуну.

– Сегодня кино будет, – зашептали они. – Все вместе пойдем. В темноте тебя никто не узнает.

– А то без культурных развлечений духовно расти не будешь, – сказала Митрофанова.

– А я расту, – сказал Костя, тасуя карты. – Фокусы разучиваю. Мне Шарафутдинов книжку дал. Показать летающую даму?

– Ах, вот вы где! – приоткрыл дверцу Венька. – Трепухи!

За ним вползли Шарафутдинов, Марат и Стасик Никитин.

– Никакой тайны доверить нельзя!

– Вы на нас Дынину стукнули?!.

– Сами вы стукнули! Сами вы стукнули! – кричала Митрофанова.

– Мы?!.

– А то кто же?! А то кто же?!

Возле трибуны остановились тоненькие ножки в сандаликах.

– Кто Дынину зеркало и Шагалову отнес? – кричала Митрофанова.

– Какую Шагалову?

– Людмилу! На обложке!

– Или она сама туда пришла? Да?

– А про крапиву он сам узнал? Да?

Но в этот момент дверца распахнулась, и под трибуну заглянул Дынин.

– Кто здесь? – спросил он.

Через квадрат раскрытой дверцы было видно, как по аллейке вприпрыжку удаляются тоненькие ножки в сандаликах.

– Мы, – ответила Лера.

– Девочки? – изумился Дынин. – Очень хорошо. И мальчики? Отлично! И что ж вы тут делаете?

Нелька вырвала у Кости колоду.

– В картишки дуемся, – сказала она и улыбнулась своей самой обезоруживающей улыбкой.

– В подкидного дурака, – поддержала Лера, серьезно глядя прямо в глаза Дынину.

– Стыдно, девочки, – сказал Дынин. – А ну, вылезайте. – Он забрал у Нельки карты и щелкнул колодой по руке. – Сегодня – подкидной, завтра – азартные игры, пробуждение низменных инстинктов, отвлечение от созидательного труда. Понятно говорю?

– Понятно, – сказала Неля.

А тем временем завхоз уже навешивал на дверцу трибуны нелепо большой замок.

Надпись на экране:

Так Костя Иночкин был заточен в темницу.

* * *

Выкошенный овраг казался лысым и неуютным.

На пригорке сидели Нелька и Митрофанова, и Лера училась крутить на руке гимнастическое кольцо.

Подошел скучающий парень с профилем Гоголя.

– Чего это вы делаете?

– Ступай отсюда, слышишь? – сказали ему.

Парень ушел.

– Как же он теперь будет? – задумчиво сказала Митрофанова. – Всегда в темноте сидеть?

– Ой, девочки, – сказала Лера. – Надо ему нору под трибуну прорыть.

– Точно, – обрадовалась Митрофанова. – Он и будет туда-сюда ползать. Дай-ка я покручу…

Митрофанова долго прилаживала кольцо.

– Где бы незаметно лопату достать? – сказала Лера. – Или совок?

Резким и неловким движением Митрофанова крутанула кольцо. Кольцо, не сделав и одного оборота, упало к ее ногам.

– Да никто тебе лопаты не даст, – сказала Митрофанова, перешагивая через кольцо. – В той смене одни мальчик черенок сломал. Теперь лопаты, совки, грабли – все запирают.

Нелька подняла кольцо.

Сперва она неспеша раскрутила его на талии. Потом, сцепив пальцы рук на затылке, откинула назад локти и изогнулась – обруч поднялся до подмышек и забился: по груди, по спине, по груди, по спине… Потом обруч вдруг резко скользнул вниз до коленок, еще ниже, до щиколоток. Но не упал. Несколько сильных оборотов, и он неспешной спиралью взлетел на поднятые над головой руки. Потом одна рука опустилась, и обруч завертелся на другой. Потом обруч вертелся на шее, снова на груди и снова на талии.

Вдруг Нелька подняла глаза и обомлела. Обруч упал к ее ногам.

Над забором торчали четыре взъерошенные головы – деревенские ребята.

Девчонки застыли – уж очень неожиданным было появление мальчишек. Молчание и взаимное изучение длилось долго. Нарушили молчание деревенские:

– Здравствуйте! – сказал Митяй.

– Здравствуйте! – ответили девочки.

– Здравствуйте! – хором сказали деревенские.

Опять воцарилась пауза. Все улыбались.

И вдруг раздалось хрюканье, возня, треск, и из-под забора появилась свинья.

– Вот! – воскликнула Нелька и торжествующе подняла руку.

* * *

– Костя! – шептал Марат, прижавшись губами к щели трибуны. – Сидишь?

– Сижу.

– А меня Дыня вызвал.

– Ну?

– Выпускай, говорит, к родительскому дню экстренный выпуск стенгазеты – карикатура и подпись в стихах. Изобрази, говорит, Костю Иночкина в жалком виде, как он из воды вылез. Понимаешь, куда гнет?

– Так ты что, нарисовал или не нарисовал?

– Ты не думай, что я трус. Я, когда надо было, даже в крапиву без штанов прыгал.

Костя молчал.

– А что мне было делать, – плаксиво сказал Марат. – Меня ж в редколлегию выбрали.

Костя молчал.

– Только я так непохоже нарисовал, что никто даже не подумает, что это ты… Костя!..

Костя молчал.

– Костя!.. Костя!..

Надпись на экране:

Так Костя Иночкин потерял одного друга.

* * *

«Молния» была вывешена в пионерской комнате. Кругом молча стояли ребята. Лица их были мрачны. Какая-то девочка хихикнула, за что ее тотчас дернули за косу.

Вожатая Валя подошла сзади, ребята ее сперва не заметили. Потом заметили и расступились. Но Валя не пошла по живому коридору. Она осталась стоять на месте. Зато «Молния» была видна теперь полностью и очень хорошо.

На большом листе полуватмана зигзагообразной линией, которая должна изображать дрожь, был нарисован мальчик. С ног до головы он был покрыт гусиной кожей – пупырышки были вырисованы весьма тщательно.

Отовсюду – с кончиков пальцев, с ушей, с носа – стекали огромные капли. На трусах было написано: «Костя Иночкин».

Костя вел за лапку какое-то большое насекомое, вроде белого таракана, тот – другого, поменьше, а тот – еще меньше, и так далее до самого малюсенького. На насекомых было написано: «Бациллы коклюша». Стрелка, наподобие тех, что ставят на развилках дорог, указывала, что вся эта процессия направляется в лагерь.

Внизу двустишие:

 
За купание без разрешения
Отправлен домой без промедления.
 

А наверху, словно нимб над головой, были расположены слова: «Позор нарушителю!».

Глаза ребят были устремлены на Валю. Все молчали. У Веньки дрожали губы.

И Валя не выдержала взглядов.

– Ты неправ, Веня, – сказала она. – Просто Марат дисциплинированный пионер, и интересы коллектива для него выше личных отношений.

Ребята молчали.

– Давайте не будем обсуждать, – строго сказала Валя и еще строже прикрикнула: – И вообще не толчитесь здесь! Пора на репетицию! Слышите!..

* * *

Летит песок. Свинья, словно землеройный снаряд, вонзилась в мягкий грунт под стенкой трибуны. Время от времени девчонки вместе с деревенскими оттягивают ее за задние ноги и проверяют результаты работы. Костя проталкивает в щель кусочек котлеты, котлета падает в яму, ребята отпускают свинью, и она с визгом и хрюканьем вновь устремляется к норе.

* * *

Огромные окна столовой были наглухо затянуты марлей – от мух. В столовой шла репетиция.

 
Довольно жить законом,
данным Адамом и Евой.
Клячу историю загоним.
Левой!
Левой!
Левой! —
 

вдохновенно выкрикивали ребята.

Они стояли на сцене сбитой группой в три шеренги. Они шагали на месте, глаза их сверкали, а Венька стукал в барабан.

– Не надо эту самодеятельность, – подошел к Вале Дынин.

Валя вскинула на Дынина удивленные глаза.

– Это же Маяковский, – сказала она.

– Знаю. А Маяковского в каком классе проходят? И по тематике не то: Адам, Ева. Понятно говорю?

Валя хотела что-то возразить, но Дынин уже обернулся к ребятам:

– Стих «Наш лагерь» выучили?

– Выучили… Выучили… – вразнобой ответили ребята.

– Три-четыре! – скомандовал Дынин.

 
Лагерь – наша большая семья, —
 

началась нестройная декламация.

Из раздаточного окна умильно внимали искусству чтецов поварихи, судомойки и мужчина из обслуживающего персонала.

 
Мы бодры, веселы,
Хорошо нам живется, друзья!
 

– Стоп! – скомандовал Дынин. – «Бодры» надо говорить бодрее, а «веселы» как?

– Веселее.

– Молодец, понял. Вот так и продолжайте, – сказал Дынин и направился к выходу.

 
Лагерь – наша большая семья,
Мы бодры, веселы,
Хорошо нам живется, друзья!..
 

– Марат идет! – шепнул Венька.

Марат подошел и, не глядя на ребят, нерешительно остановился возле вожатой.

– Стань на свое место, – приказала она.

Марат стал.

– Иуда, – прошептал ему Шарафутдинов. – Продал свой талант за тридцать сребреников.

– Врешь! Ничего я не получал!

 
В соответствии с распорядком
Начинаем мы утро с зарядки.
 

Все развели руки в стороны, а Димка и Шарафутдинов сжали при этом кулаки и с обеих сторон тиснули Марата под ребра. Марат крякнул и перешел на другое место.

– Двурушник! – шепнул ему Венька. – Сам в крапиву прыгал, а сам…

 
Угощают нас вкусным обедом,
Суп и щи мы едим всегда с хлебом…
 

За раздаточным окном, прикрывая рты, одобрительно хохотали поварихи.

– «Кто не ест – мы стыдим» – продекламировал маленький мальчик.

– «По-ху-деешь – ему говорим!»

На последней строчке все показали на Марата, а Шарафутдинов развернулся и звезданул ему по шее. Марат съежился и принял удар как справедливое возмездие.

* * *

Свинья перестала копать и улеглась в вырытой яме. Улеглась, поджав под себя ноги, смежила белесые ресницы и ровно засопела.

– Эта свинья готова, – сказала Нелька. – Давайте другую.

Но свинья ни за что не хотела уступать место. Она, как пробка в горлышко бутылки, плотно вошла в яму и заполнила ее всю.

Девочки и деревенские ребята пытались выковырять свинью, но пальцы скользили по щетинистому боку. Свинья подрагивала кожей и довольно похрюкивала – ей было приятно.

Костя через щель проталкивал на нее маленькие черепки от валявшихся под трибуной битых цветочных горшков и даже – «тьфу, тьфу!» – плевал на нее. Но ленивая тварь не шевелилась.

– Сейчас я ее!.. – пригрозил один из деревенских и набрал пригоршню гравия.

– Не смей бить животное! – строго прикрикнула на него Митрофанова. – Ее надо лаской! – и, присев перед свиньей на корточки, нежно захрюкала.

Все присели вокруг свиньи и тоже захрюкали. Свинья положила морду на рыхлую землю, закрыла глаза и снова засопела.

Подошел скучающий парень с профилем Гоголя.

– Чего это вы делаете?

– Сыпь отсюда, – сказали ему.

Парень ушел.

– По упрямству, – сказала Лера, – это какой-то осел, а не свинья.

– Да, – согласилась Нелька и, поднявшись, отряхнула коленки. – Со свиньей по-хорошему нельзя. Бей! – приказала она.

Деревенский размахнулся и влепил всю пригоршню гравия свинье в бок. Свинья выпорхнула из ямы, как вспугнутая куропатка, и, пронзительно вереща, бросилась по аллейке. Девчонки – за ней. Деревенские бежали по кустам – выходить на открытое место им было небезопасно.

– Чунька, чунька!.. – звали они вполголоса, но ошалевшая скотина и ухом не вела.

* * *

– «Лагерь – наша большая семья» – выкрикивали мальчишки третьего отряда, доводя декламацию до предельной выразительности.

– «Мы бодры, веселы…» – На «бодры» они вздрагивали, как под холодным душем, на «веселы», широко улыбаясь, отбивали чечетку.

И вдруг в комнату что-то влетело.

– Кабан! Дикий кабан! – завопил Шарафутдинов.

Обезумев от страха и резко изменив курс, свинья рванулась назад. За ней – толпа преследователей. Свинья шарахнулась было влево – там завизжали девчонки, вправо – наткнулась на деревенских. А сзади в два пальца свистел Шарафутдинов.

Путь был один – к трибуне. Свинья рванулась туда со скоростью мотоцикла, на вертикальной стене. Подбежав к вырытой яме, она юркнула в нее, напряглась, закопошилась, заерзала задними ногами и, пронзительно хрюкнув, проскочила под трибуну.

– Тихо, тихо ты, – шепотом увещевал ее Иночкин.

Запыхавшиеся преследователи столпились вокруг ямы.

– Шарафутдинов, – сказала подошедшая Валя. – Сбегай к завхозу, пусть придет с ключом.

Шарафутдинов не двинулся с места.

– Ты слышал, что я сказала?

Все взгляды были обращены на Шарафутдинова.

– Я не пойду, – сказал Шарафутдинов.

– Почему?

Мальчишки из-за Валиной спины грозили девчонкам кулаками, девчонки зло смотрели на мальчишек.

– Я… я ногу подвернул, – нескладно нашелся Шарафутдинов.

– Вот новости, – сказала Валя. – Тогда ты сходи, Веня.

– Не могу.

– Почему?

– Не могу, и все.

– У него гланды, – сказал Стасик Никитин.

– Ой, ребятки, – покачала головой Валя, – что-то мне это все не нравится.

– Валя, – решилась Лера. – Дайте честное комсомольское, что никому не скажете…

* * *

Дынин стоял на табурете возле висевшего на стене большого разграфленного листа: «Движение привеса по отрядам». Слева – надпись «С чем приехали?», справа – «С чем уехали?» Слева изображен костистый мальчик с изможденным печальным лицом, справа – румяный, улыбающийся бутуз с пухлыми, как у младенца, щеками и с бицепсами гиревика.

От левой графы к правой струились цветные нити: «1-й отряд», «2-й отряд» – и так далее. Нити дружно шли вверх.

Дынин заглядывал в какую-то ведомость и переставлял булавки, отмечая результат последнего взвешивания.

– Можно к вам? – спросила Валя, входя в кабинет начальника лагеря.

– Мхм, – промычал Дынин, у него в зубах были зажаты булавки с цветными стеклянными шариками вместо головок.

– Товарищ Дынин, – сказала Валя, – у меня к вам серьезный разговор.

Она была собрана, напряжена и решительна.

– Давно пора. Ты смотри, что делается. Ай-яй-яй!..

– Товарищ Дынин…

– Сиди, сиди, сейчас разберемся, – Дынин скорбно поцокал языком и сказал: – Придется завтра перед родителями ответ держать. Ай-яй-яй!.. У всех привес, а третий отряд на месте топчется. С чем приехали, с тем и уедут… А в других-то отрядах что ни день – сто грамм, что ни день – сто грамм, а то и сто пятьдесят! – Он показал на высоко задравшуюся нитку.

– Товарищ Дынин!..

Текст отсутствует

Она слезла со стремянки и стояла теперь рядом с Гусем. Запрокинув голову, глядела она вверх, на деревянную девушку. Гусь снова вскочил на ящик.

– И не надо, – басил он, ударяя киянкой по резцу. – Не надо, не надо…

Костя оторвался от окна, подошел к двери мастерской и решительно взялся за ручку.

Надпись на экране:

Так Костя Иночкин сменил квартиру.

* * *

Родители приехали на трех грузовиках и привезли с собой духовой оркестр. Музыканты долго вытряхивали слюну из труб и вдруг заиграли: «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет мама…» А родители сразу же начали развязывать узелки, растащили детей по кустам и принялись втихую кормить их пирожками, яблоками и конфетами. Только бабка Иночкина металась в поисках внука от одного куста к другому, от одной группы к другой.

А групп этих было великое множество.

Одну худенькую девочку наперебой угощали мама, папа и тетя. Девочка мотала головой, и огорченные родители вынуждены были кормить друг друга.

Натянув между елками веревку, родители Димы Стабового увлеченно играли в бадминтон. Димка сидел на траве, разворачивал конфеты, откладывал их в сторону, а из оберток делал фантики.

Двое близнецов из одной банки ели варенье, а их папа, воровато оглядываясь, наливал нечто из термоса в складной стаканчик и выпивал, не обжигаясь. Рядом валялся переносный радиоприемник и передавал «С добрым утром».

А по соседству несколько семей, скооперировавшись, устроили настоящий пикник. На траве была расстелена скатерть, играл патефон, а какая-то пара даже танцевала. Из-за кустов вдруг высунулись две руки со свежепо-даренными пистолетами (коробочки от них валялись на траве), и грянул залп.

– Костя!.. Костя!.. – жалобно звала бабушка.

Она прошла мимо медпункта, где на ступеньках с медсумкой наготове сидела докторша. У докторши было каменное лицо, ее невидящие глаза были устремлены вдаль.

Бабушка миновала площадку, где папы и дяди в майках увлеченно резались в волейбол; прошла мимо турника, на котором качалась, пронзительно взвизгивая при каждом махе, чья-то мама; ее чуть было не ушибла четырехлопастная карусель, которую с восторгом раскручивали несколько малышей – на каждой лопасти примостились парочками папы и мамы и млели на солнышке.

Кости не было.

* * *

А в столовой начался концерт.

 
Лагерь – наша большая семья…
 

– старательно декламировали на сцене мальчики третьего отряда.

По усеянной бумажками и другими остатками пиршеств обезлюдевшей зеленой лужайке бродила одинокая бабка Иночкина. Над кустами то и дело взвивался волан, бабка заглянула туда. Папа и мама Стабовые все играли в бадминтон.

Вдруг раздался истошный лай. Космос, с остервенением бросался на дерево и царапал кору ствола.

Ветки шевелились, листва трепетала – там явно кто-то сидел.

Бабка опасливо обошла собаку.

* * *

На сцене стояло большое вырезанное из фанеры и раскрашенное «под объем» изображение ракеты. Из дырок-иллюминаторов выглядывали две мальчишечьи головы в скафандрах. Мальчики старательно пели «Караваны ракет».

Вокруг ракеты хороводом бегали звездочки в остроугольных шапочках и кометы с хвостиками, медленно двигались планеты – Сатурн с кольцом, Марс в воинственном шлеме, а между ними, покачиваясь, Месяц с острым клоунским носом.

В зале аплодировали родители.

– Эту песню, товарищ Митрофанов, – наклонился Дынин к сидевшему рядом с ним в первом ряду немолодому человеку в белой рубашке с засученными рукавами, – Гагарин пел в космосе.