Текст книги "Искатель. 1974. Выпуск №4"

Автор книги: Илья Варшавский

Соавторы: Николай Коротеев,Примо Леви,Николас Монсаррат
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Вы все думаете, что это дело рук банды туземцев?

– Да, – незамедлительно ответил он. – Если бы мне дали волю, я бы пересажал их всех в тюрьму и держал бы там, пока не обнаружат преступника. Чертовы голландцы! Они и гриппа в холодную погоду не поймают, – проворчал Форсит.

Я с ним никак не мог согласиться, но вряд ли разумным было вступать в спор в такое время. Это принесло бы лишь очередной приступ глухоты моему тестю.

– Боже мой, а ведь мы провели такой прекрасный день! – вздохнула Хелен.

– У нас их еще много будет впереди, дорогая.

– Кто знает…

Вечером я отправился в полицейский участок.

Проходя мимо гаража Мартина Убийцы, я заметил его жену, обслуживающую чью-то машину. Помахал ей рукой и крикнул:

– Ваш муж дома?

– Спит, – хмуро ответила она, не подняв глаза.

Я пожал плечами и прошел мимо. Если он спал в шесть вечера, то и бог с ним.

В полицейском участке меня приветливо встретил Ван Виллинген. Он был значительно спокойнее, чем утром. Наверняка за день он успел многое сделать и вот теперь, к вечеру, решил дать себе отдых.

– У меня наготове двадцать пять человек. Три офицера и двадцать два местных полицейских, – пояснил он. – Некоторым я велел переодеться в гражданское платье. За каждым магазином и более или менее крупным домом наблюдают мои люди, – улыбнулся он. – Мне, например, известно, что вы шли сюда ровно одиннадцать минут.

– Я не в форме, – пошутил я, но впечатления это на него не произвело. – Вы что же, за каждым так следите?

– Конечно, нет, – ответил он, – не за каждым человеком, а за каждым домом. Но выходящие из таких домов тоже могут представлять для нас некоторый интерес.

– Вы все еще подозреваете какую-то банду туземцев?

– Возможно… Возможно, это чьи-то слуги или прислуга отеля. Но вполне вероятно, что…

– Задушить человека. Это же ужасное дело.

– С чего вы взяли, что Клоофа задушили? – Он посмотрел на меня из-под прикрытых век, слегка двинув челюстью.

– Слухи такие ходят… Кажется, об этом говорила миссис Боэрзма.

– Миссис Боэрзма сказала неправду, – угрюмо сообщил Ван Виллинген. – Его не задушили, хотя нам так поначалу и показалось. С ним сделали такое, чего я ни разу не видывал. Старый Клооф убит каким-то борцовским приемом. Запрещенным, конечно. У него оказалось разбитым горло.

– Разбитым? – переспросил я, чувствуя подступающую тошноту. – Что это значит?

– Вот здесь… – Ван Виллинген дотронулся до своей могучей шеи под самым подбородком. – Здесь у него все было вмято внутрь. Ударом доски. Или даже кулака… У нас есть врачебное заключение… По-медицински это называется «ларинкс».

Ларинкс… В глубине сознания настойчиво и четко зазвонил колокольчик тревоги. Я пытался не обращать на это внимания, но он все продолжал будить мою память, пока я сидел напротив Baн Виллингена в полупустом беленом помещении полицейского участка и беседовал с ним о способах убийства человека.

Мне вспомнились далекие военные годы и один способ, который особенно годился для темной ночи и свободных рук. Для меня это был лишь военный прием, грубо называвшийся «снятие часового».

Прием этот был таков: жертву хватали сзади за волосы, запрокидывали голову назад и били ребром ладони по горлу с размаху. Такой удар мгновенно раскалывал ларинкс и душил жертву. Удар лишал противника способности сопротивляться. Опыт войны показывал, что таким способом убивать легче именно пожилых людей.

Все это было мне хорошо знакомо по той причине, что я учил убивать таким способом солдат из своей группы «коммандос».

В следующие четыре дня ничего страшного не происходило на улицах Плеттенберга, если, конечно, не считать неожиданных полицейских рейдов, строгого комендантского часа, нашествия корреспондентов и целой лавины слухов. Приходилось мириться с тем, что деревушка неожиданно приобрела дурную славу. Но какая деревня может надеяться на спокойную жизнь, если в ней за неделю произошли такие страшные вещи? Итак, деревушка оказалась в центре отнюдь не лестного внимания. Такого не мог вспомнить ни один старожил. Эти четыре дня были настоящим испытанием для деревенской общины.

И еще большим испытанием для меня. Мне приходилось жить со своей памятью и совестью. Память заставляла подозревать почти наверняка Мартина. Ведь Клооф убит способом, хорошо знакомым «коммандос», а Мартин-то был «коммандос». Совпадение слишком яркое, чтобы его не заметить.

Совесть изводила меня с двух сторон. Если убийство совершил Мартин, то ответственность за него нес я, ибо был его учителем. Моей обязанностью было передать его в руки властей и закона даже по одному такому подозрению. Конечно, нужно было сообщить об этом не только полиции, но и Хелен. Она бы помогла мне, разделила бы со мной тяжкое бремя, направила бы меня на путь истинный… Но целых четыре дня я молчал. Больше всего я желал, чтобы подозрения мои не подтвердились, и потому не мог заставить себя действовать.

Мне хотелось стереть из памяти прошлое. Хотелось, чтобы Мартин Убийца оказался честным гражданином, позабывшим о тех методах убийства, которым когда-то я его обучил. Так хотелось, чтобы оба мы оказались в этом деле невинными, сторонними наблюдателями. Так хотелось быть простым заштатным бухгалтером, проводящим в Южной Африке счастливый медовый месяц.

И конечно же, я оказался не прав. Трус всегда не прав. Я знал это всегда. Пятый день как ветром сдул все мои терзания. Ибо на пятый день случилось еще одно убийство в Плеттенберге. Теперь у меня не оставалось сомнений, что убийца Мартин.

Теперь было совершено по-настоящему бессмысленное убийство. Жертвой оказался бедный цветной рыбак, у которого в кармане никогда не водилось и пенни. Он погиб точно так же, как Клооф. Тело нашли на рассвете у берега моря сразу после отмены комендантского часа, вернувшего людям свободу передвижения.

Полиции, конечно, не следовало бы ослаблять внимания, но жители деревни требовали отмены комендантского часа, и, к сожалению, Ван Виллинген пошел на это по той же причине, по которой молчал я, – под давлением разных случайных факторов. В результате – найденное всего в полусотне ярдах от дома Форсита одетое в лохмотья тело. Напряжение в деревне и ее окрестностях возросло до крайности. Едва я услышал об этом убийстве, мне все стало предельно ясно. Это сделал Мартин. И я знал почему, словно он был управляемой мной марионеткой. Он поступил так не для забавы, хотя война и я вместе с ней и этому его научили. Он мстил таким образом миру, враждебному для него. Миру, который целых двенадцать лет пытался доказать его ничтожество. И вот он демонстрировал собственную силу и хитрость.

Мартин мог развернуться только в военное время, а в мирную пору он совсем завял. И вот теперь его охватили воспоминания о дозволенном, узаконенном убийстве. Теперь он вновь был на войне. Именно об этом говорила Хелен несколько дней назад в рыбачьей хижине на Робберг-пойнт. Мартин был жертвой давней, жестокой битвы и не сумел избавиться от прошлого.

Значит, в любом случае он не совсем нормален. Но это нисколько не уменьшало бремени, особенно моего.

За дверями нашего дома, запиравшимися теперь не позже пяти вечера, все горячо обсуждали происходящее. Я время от времени бросал односложную реплику, а мой тесть, рассерженный старик, поносил закон, допускающий убийства, преступления и падение нравов. Хелен наблюдала за нами, и особенно за мной, с явным беспокойством. Она ощущала в моем молчании тревогу, причина которой была значительно глубже, нежели испорченный медовый месяц. Улучив момент, когда ее отец был особенно увлечен сравнением добрых старых времен с нынешними непутевыми, она попыталась разрушить стену моего молчания.

– Милый…

– Да?

– О чем ты сейчас думаешь?

– Да так… все о том же деле.

– Это так неприятно, я знаю. Пускай только это нам ничего не испортит.

– Все уже и так испорчено.

– Я знаю… Но нас-то ведь это по-настоящему не касается.

– Это всех касается! – заявил мой тесть, услышав на этот раз ее тихий шепот. – Это же вызов всему обществу. Вот что это такое!

В дверь постучали, и вошел Тиммоти.

– Хозяин, тут полицейский, – с поклоном сообщил он.

Появился Ван Виллинген со своим еженедельным визитом.

Пожимая его руку, я с удивлением вспомнил, как много изменилось со времени нашей последней встречи. Мой тесть налил ему обычную порцию виски с содовой, но на этот раз без своей обычной иронии, словно признавая, что Ван Виллинген это заслужил.

– Пока ничего нового, сэр, – ответил полицейский на вопрос Форсита. – Вчерашнее убийство – настоящая идиотская выходка… Мы уж подумываем, не сумасшедший ли этим занимается.

– Сумасшедший или нет, но его надо поймать, – нахмурился Форсит.

– К этому мы и стремимся, сэр.

Глядя на жесткое выражение его лица, я подумал о том множестве людей с властью и без оной, которые предъявляли к нему такие же требования, как и мой тесть. Радио сообщало, что царивший в Плеттенберге страх проник в парламент. Впервые за весь вечер я решился поддержать разговор, но для меня это было чрезвычайно трудным делом.

– Если это маньяк, то убийство может повториться в любое время, даже сегодня!

– Могу гарантировать, что сегодня этого не произойдет, – угрюмо возразил Ван Виллинген. – Мы как следует опутали всю деревню. Так все время продолжаться не может. В конце концов все войдет в норму. Вот тогда-то наш неизвестный приятель снова возьмется за свое, кто бы он там ни был.

НАШ ПРИЯТЕЛЬ, сказал он… Я находился в нервозном состоянии, и слова эти ударили меня как плетью. Я бросил быстрый взгляд на Ван Виллингена. И хотя в выражении его лица не было ничего особенного, нетрудно было мне вообразить, что слова им были произнесены неспроста, а чтобы прощупать меня.

И вот уже мне казалось, что все трое во все глаза глядят на меня – тесть, Хелен, Ван Виллинген.

– Вот почему так важно, чтобы наши усилия поддерживало все население, – заговорил полицейский снова. – Происшествий слишком много для одной только полиции. Если КТО-НИБУДЬ ЗНАЕТ ЧТО-ТО, или ПОДОЗРЕВАЕТ КОГО-ТО, или замечает что-либо подозрительное, кажущееся необычным, тот должен прийти к нам на холм и сообщить об этом.

И пока он все это произносил, я потел под его прямым взглядом и настойчивыми взглядами остальных. В тот момент они мне казались именно настойчивыми и требовательными.

Я поднялся на холм ранним утром следующего дня, но сделал это вовсе не для того, чтобы рассказать полиции о своих подозрениях. Я пошел туда, чтобы увидеть человека, дважды спасшего мне жизнь, того, который теперь был на моей совести.

И я не собирался ни о чем его предупреждать, а просто хотел поговорить с ним, увидеть, что с ним произошло. Так, по крайней мере, я убеждал себя и клялся в этом.

Ярким ранним утром, когда Хелен еще спала, я отправился к Мартину Убийце. Освещенный солнцем его гараж был все так же запущен, как и в первый мой визит сюда. Бензоколонки старого образца стояли перед ним словно ржавые часовые, охраняющие нечто, не имеющее никакой реальной ценности. Возле приткнулись два древних автомобиля да помятый «джип» со спущенной шиной. За стеклом, засиженным мухами, выставлены батареи, приводные ремни и сальники с прокладками. Негр лениво подметал площадку перед гаражом, насвистывая скорбный монотонный мотив. Входная дверь наверняка совсем не закрывалась. Она и сейчас была открытой. Едва я вошел, навстречу мне поднялась миссис Мартин. То же самое застиранное платье, то же подавленное выражение лица… Ну и вид для невесты героя!..

– Доброе утро, – сказала она.

– Ваш муж дома?

– Спит, – ответила она прежним сварливым тоном.

– Хочу поговорить с ним.

– Зайдите попозже.

– Мне нужно видеть его сейчас же! – повысил я голос.

– Он спит!.. В чем дело? – наконец-то она взглянула на меня.

– Кто там? – раздался изнутри голос Мартина.

– Никто.

Что-то заставило меня шагнуть вперед и рявкнуть, как когда-то на плацу:

– МАРТИН!!

– Сэр! – рявкнул он в ответ и рысью выбежал из дома еще до того, как замерло эхо. Увидев меня, он остановился, мигая от яркого света солнца. Наверное, мы оба были ошарашены: я – отвратительным настоящим, он – грубым окриком, врезавшимся ему в память с военной поры. Меня обескуражил его облик. Он выглядел дикарем. Лицо покрывала многодневная щетина, одежда грязная, мятая, вся в пятнах. Но за внешностью его ощущались собранные в комок нервы.

Дотронься я до него, показалось мне, и меня убьет ток высокого напряжения. Я шагнул ему навстречу. Когда нас разделяло всего два шага, он весело улыбнулся:

– Привет, Шкипер!

– Вот решил зайти, поболтать, – сказал я.

– Поболтать? – Он повернулся к жене и мотнул головой, та тут же зашаркала в дом. – О чем поболтать?

– Да так, о старых временах.

– А, об этом… – он достал из кармана рубашки хаки сигарету, с трудом зажег ее несколькими нервными движениями. Напряжение не проходило. Достаточно искры… – Не много о них скажешь, верно?

– Пожалуй, что не много… А как сейчас идут дела?

Он взглянул мне прямо в глаза и с совершенным удовлетворением сказал так, что мне стало противно:

– Думаю, что мне живется совсем неплохо.

Кто-нибудь посмелее меня бросил бы оценивающий взгляд на его гараж, на его жалкое «дело», но я себя не мог заставить сделать это. Я сказал:

– Что ж, хорошо… А мне нравится у вас в Плеттенберге. Только сейчас немного неспокойно…

– Да, неспокойно. Смешно, правда?

– Смешно?!

– Конечно. Все эти фараоны бегают, бегают, а толку мало.

– В убийствах нет ничего смешного.

– О, конечно… А как их убили?

– Кто-то устроил им шлагбаум.

Он замер на месте, а я, увидев это, готов был проглотить собственный язык. Я назвал удар ребром ладони по горлу, которым убили двух жителей деревни, тем жаргонным словом, каким мы его называли в военное время. И мы хорошо помнили его. «Шлагбаум» – так назывался у нас этот прием. Потея на солнце, я все раздумывал, действительно ли словечко это вырвалось у меня случайно, или же я желал произнести его в глубине души… Мы глядели друг на друга в упор. Мы оба знали, что произошло.

– Надо же такое сотворить, – произнес он наконец самым непринужденным тоном, а потом, поворачиваясь ко мне спиной, добавил: – Знаешь, мне кое-что нужно сделать… Пока, Шкипер.

Через минуту я стоял перед гаражом в одиночестве.

– Ты должен сообщить им об этом! – горячо убеждала меня Хелен. – Ты должен сказать им об этом сейчас же! – никогда еще я не видел у нее таких решительных глаз. – Что же, ты не видишь разве: ведь и ты сам, кроме всего прочего, находишься в страшной опасности?!

Я всего несколько минут назад возвратился от Мартина Убийцы и теперь сидел на ее кровати в доме моего тестя. Хелен была прекрасна. При других обстоятельствах я ни о чем другом и не думал бы. В доме царил обычный утренний покой. Над головой раздавались величественные шаги старого Форсита, расхаживающего по веранде. Стоило мне рассказать о встрече с Мартином, как ее возбуждение и страх выросли больше моих собственных. Она настаивала, требовала, чтобы я немедленно шел в полицию!

– Но ведь это только догадка, – не очень уверенно возразил я.

– Ты же и сам отлично знаешь, что это совершенно точно… Если ты не пойдешь, то пойду я, – она сокрушенно покачала головой, волосы растрепались, глаза блестели, и вся она подалась вперед.

– Он спас мне жизнь.

– Ну, теперь-то он этого уже не сделает… Ну неужели же ты не понимаешь?! – яростно воскликнула она. – Кем бы он ни оказался, нормальным или ненормальным, теперь он прекрасно понимает, что из всех живущих в Плеттенберге тебя нужно убить в первую очередь!

– Мне почему-то кажется до сих пор, что это моя вина.

– Милый, – она положила свою теплую руку на мой локоть, – если имеется твоя вина, то существует единственный способ искупить ее.

Да, я знал, это была чистейшая правда. Понимал, что Хелен сумела добраться до самого главного, отбросить все мелочи. Так бывало уже не раз. Да, я должен сообщить полиции о своих подозрениях, точно так же, как после всех дней нерешительности все-таки признался Хелен. Я должен твердо знать: с кем я. Иначе я погиб.

Я вспомнил о том, как выдал свои подозрения человеку, которого подозревал. Это было крупной ошибкой, и повинен в ней был только я. Только одним способом можно теперь очистить себя. Я поцеловал Хелен, встал с постели и еще раз взглянул на нее.

– Хорошо. Я пойду прямо сейчас.

– Иди, дорогой, и никуда больше не заходи, – велела она. – Береги себя. Я тебя люблю.

А полиция вот меня явно не любила. В лице Ван Виллингена она любила меня меньше любого другого на белом свете. Я рассказывал ему свою историю, и лицо полицейского сержанта становилось все холоднее и холоднее. Под конец он глядел на меня так, словно я и был убийцей, словно я и перевернул всю деревню вверх дном. Судя по всему, он никогда не испытывал особой любви к англичанам, и вот его сдержанность полностью оправдалась.

– Почему вы сразу не пришли к нам? – спросил он, едва я закончил рассказ. – Я же ведь еще вчера говорил, что нам нужна любая помощь. Помните?

– Помню, – запинаясь, ответил я. – Но ведь это всего-навсего догадки. – Я чувствовал, что смогу сказать наверняка, убийца ли он, только если поговорю с ним.

– Вы говорили как-то, что он ваш старый приятель, – Ван Виллинген постукивал карандашом по столу.

– Да.

– А вы уверены, что не предупредили его нарочно?

– Уверен. Это была просто ошибка с моей стороны.

– Вы чертовски правы. Это действительно ошибка, – полицейский поднялся и, возвышаясь надо мной как скала, протянул руку к лежавшему позади поясу с кобурой. Рукоятка револьвера сверкнула на солнце, когда он застегивал ее на талии. – Вам лучше сейчас быть с нами, – с тяжелой иронией сказал он. – На случай, если будут другие ошибки.

Гараж оставался таким же, как час назад, когда я ушел отсюда. Заброшенный, обшарпанный, неухоженный. В такое место возвращаться каждый вечер, год за годом… На стук сержанта ответила миссис Мартин.

– Миссис Мартин?

– Да, что там еще?

– Хотелось бы увидеть вашего мужа.

– Вы опоздали всего на несколько минут, – мне показалось, что в ее унылых глазах мелькнула искорка торжества. – Ему пришлось уехать. Он сказал, по срочному делу. Некоторое время его не будет дома…

– Что еще за срочное дело? – недоверчиво в пятый или шестой раз спрашивал полицейский. – Что могло заставить вашего мужа уехать так поспешно? Должен же он сказать вам хоть что-то. Куда, например?

Миссис Мартин сидела напротив сержанта за столом в пыльной конторке гаража. После часа активного допроса она оставалась трогательно и неподкупно верной мужу. Ван Виллинген испробовал все: угрозы, уговоры, обращение к здравому смыслу, к ее любви к попавшему в беду человеку. Ничего не возымело эффекта. Или она совершенно ничего не знала, или была обстоятельно обучена Мартином.

Вот уже несколько раз подряд она отвечала одной и той же фразой:

– Он мне не все говорит… Зачем мне все знать?.. Это его дела… Он сказал, что по срочному делу…

– Но он ведь не взял «джип»?

– Нет… Я же вам сказала… он взял свою машину.

– Что же это было за срочное дело?

– Я не знаю, – она нервно погладила рукой щеку.

– Ему кто-нибудь звонил по телефону? Вы же знаете, мы можем это и проверить.

– Тогда я вам больше не нужна, – с отчаянным нахальством возразила она.

Полицейский оставил ее реплику без внимания и спросил:

– В каком направлении он уехал?

– Я за ним не следила.

– Значит, вам безразлично, куда он ездит?

– Конечно, нет.

– А что тогда он мог делать по срочному вызову?

Мне показалось, что она вот-вот сдастся, но, когда этот миг наступил, ее поведение меня ошарашило. Она с ненавистью посмотрела в глаза полицейскому и закричала неожиданно:

– Почему вы не оставите его в покое? Он стоит сотню таких, как вы!

– Возможно, – согласился Ван Виллинген, неожиданно успокоившись. – Просто я хотел бы с ним поговорить. Вот и все. – Он говорил так, словно узнал уже все, что нужно, и собрался уходить. Поэтому, когда он поднялся из-за стола, я ничуть не удивился. – Так вы не хотите нам помочь, а?

– Я же вам говорю, что не знаю, куда он уехал, – ответила миссис Мартин.

– Тогда мы сами вам об этом сообщим, – жестко сказал полицейский. – Сразу сообщим, как только узнаем.

Мы шли обратно вместе. Огромный светловолосый полицейский вышагивал рядом со мной по главной улице Плеттенберга и делился своими мыслями.

– Она знает, – угрюмо бормотал он. – Все она знает… Заметили, как она сказала: «Он стоит сотни таких, как вы»? Это его мысль. Это он ей внушил. Он мог сказать ей так, хвастаясь своими убийствами. Тем, что ему все сходит с рук.

– Быть может, она имела в виду, что он хороший человек, несмотря на бедность и неудачу с гаражом, – с сомнением возразил я. – Что он хороший человек по отношению к ней.

– Нет, она имела в виду совсем иное… – покачал головой сержант. – Это его мысли. Он против полиции… Я даже слышу, как он произносит эти слова. – Он остановился у перекрестка, где расходились наши пути, засунул руки за пояс и, прищурившись, уставился на море. – Свинья! – с удивительной злобой вдруг сказал он. – Проклятая бесполезная белая свинья!

В слове «белая» звучала бесконечная ненависть. Для Ван Вилливгена совершенное Мартином преступление было крайностью даже для преступника. Полицейский считал, что белый вообще не может совершить преступления. Что белый просто не может совершить преступления только потому, что он белый. Что он всегда должен держаться буквы закона. Такова местная традиция. Все преступления сваливать на негров, на цветных. Единственным настоящим врагом для полицейского был негр. Белый правонарушитель подводил всех белых, непростительно нарушал традицию, сложившуюся схему.

Я почувствовал, что он смотрит на меня застывшим взглядом.

– Ваш друг может сейчас быть где угодно, – сказал он с той же злобой в голосе. – В его распоряжении вся Южная Африка… Где он сейчас, по-вашему?

– Он еще может появиться, – неуверенно ответил я.

– Вы-то знаете, как у него работает голова, – сказал Ван Виллинген, словно не слыша моих слов. – Если у вас появятся какие-нибудь новые соображения о его местонахождении, приходите ко мне. Только СНАЧАЛА, а не потом.

Я целый день думал о его словах и теперь точно знал, что делать. Нужно помочь полиции, чем могу. Нужно назначить себя главным палачом. Но прежде чем сделать это, мне предстояло выдержать домашний скандал. Хелен, упорно настаивавшая на моем признании в полиции, теперь дико протестовала. Она не хотела, чтобы я присоединился к «полевым» действиям полиции.

– Неужели тебе недостаточно всего, что ты натворил? – горько спрашивала она.

Это мне показалось несправедливым, и я сказал об этом.

– Несправедливо? – передразнила она. Это была первая наша серьезная ссора, и мы понимали, какой невероятный случай был ее поводом. – Несправедливо? Ты, наверное, думаешь, что это игра в прятки. Убийца на свободе. Из-за тебя в основном… И ты еще хочешь поиграть с ним в бойскаутов… А чем ты, собственно, можешь помочь полиции?

– Мне известно, в каком направлении работает голова у Убийцы, – я начинал злиться, но мое отношение ко всему происходящему было самым серьезным. – Этим вот я и могу помочь им.

– Так ты просто хочешь устроить на него охоту… Хочешь позабавиться?

– Какая тут забава… Ты сама сказала, что все произошло по моей вине. Я с этим не собираюсь спорить. Но здесь имеется и более давняя моя вина.

– О, ради бога! Не будь таким романтичным! – взорвалась она.

– Будет даже лучше, если его поймаю именно я.

– Как это лучше?

– Лучше, чем кто-то другой.

– Но ведь он сумасшедший!

– Именно это я и имею в виду.

Я не мог объяснить Хелен своих чувств, да и сам в них не мог разобраться. Хелен все еще пылала от злости, когда я уходил. Однако, откровенно говоря, я действительно не хотел, чтобы Мартина поймал кто-нибудь другой. Сначала, по крайней мере. Все-таки убивать его научил я.

В полицейском участке, стоя спиной к двери, Ван Виллинген изучал карту района. Мартин исчез уже сутки назад, и охота за ним шла полным ходом.

– Ну, что вы можете нам сказать? – резко спросил он через плечо.

Я сглотнул подступивший к горлу комок. В наших отношениях чувствовалась напряженность. Очевидно, он обвинял меня в том, что я спутал ему все карты. Он даже, возможно, подозревал меня в предательстве. Да, много было причин, чтобы я предложил свои услуги.

– Я много думал обо всем, – медленно начал я. – Думал о том, что он будет делать… Видите ли, я учил его не только убивать. Я также учил его и способности исчезать после подобных штуковин. У нас были специальные тренировки, на которых мы обучали «коммандос» уходить от погони.

– Что это за тренировки? – Сержант резко повернулся ко мне.

– Разные… В основном они сводились к одному правилу: не прячься, а растворяйся. Это значит, делай только то, что делают все. Найди самую обыденную обстановку и окунись в нее. К примеру, никогда нельзя прятаться в стог. Нужно просто встать рядом с ним и разыграть работника фермы. Нельзя прятаться под кровать – нужно лезть в нее.

– И разыгрывать мужа, да? – улыбнулся полицейский.

– Именно… Никогда не беги – иди шагом. Не ходи в одиночку – смешайся с толпой. И все в таком роде.

– Ну и?..

– Мартин все это помнит, память у него, как видно, хорошая… Но ведь он будет учитывать и то, что я вам буду помогать. А ведь мне все эти приемы хорошо известны. Я же сам его обучал этим приемам. Ему придется решать: следовать ли правилам или же блефовать.

– Ну? – снова поторопил меня сержант, все еще хмурясь.

– По всем правилам, нашим правилам, он сейчас должен податься в какой-нибудь большой город. Кейптаун или Порт-Элизабет. Затеряться там в толпе. Самым худшим для него сейчас, с точки зрения «коммандос», было бы прятаться где-нибудь здесь, поблизости.

– Значит, придется гадать?

– Да, придется гадать… Моя догадка такова. Чтобы обмануть меня, он полезет в самое опасное место, в самое безнадежное. Он направится в самую настоящую мышеловку, куда не полез бы ни один тренированный человек.

– И где же такое место?

– Это Робберг, – я указал на висевшую позади него карту.

– Робберг… – повторил полицейский, когда я замолчал, бросил беглый взгляд на карту и сел к столу. Потом поглядел на меня снизу вверх прямым испытующим взглядом из-под мохнатых бровей. – Значит, Робберг, да? А как он надеется оттуда выбраться? Вы же сами сказали, что это ловушка.

– В том-то все и дело… В такой ловушке никому и в голову не придет искать его.

– И все же он в ловушке.

– За такой ловушкой никто и следить не будет. Он там может целый год проваляться, если потребуется. А потом охота будет закончена, все забудут, кого искали.

– Я этого не забуду, – резко ответил Ван Виллинген.

– Вы не можете прочесать всю Африку. Там Мартин может просидеть сколько захочет, а потом наконец скроется.

– Его кто-нибудь обязательно заметит. Или он просто умрет с голоду.

– Вовсе не обязательно, чтобы он попадался кому-то на глаза, – убежденный в своей правоте, я отчаянно старался доказать это полицейскому. – Вспомните, сколько там пещер… Мы его там можем искать целых полгода и не найти, в какой из них он прячется. Ночью Мартин может рыбачить. Может ловить дасси. Может воровать консервы из рыбачьей хижины. Их там оставляют и никогда не делают список того, что именно оставлено. Там много дров и воды. Если его и заметит какой-нибудь рыбак, то подумает, что и он ловит рыбу.

Я говорил достаточно долго, и полицейскому потребовалось много времени, чтобы усвоить все эти аргументы. Он отвел от меня глаза и стал смотреть в окно. Там, за окном, было полно тепла и света, море искрилось на солнце. Какой контраст между прекрасным пейзажем и делом об убийстве!

– Все это вполне возможно, но я в такое просто не верю, – после длительной паузы сказал сержант.

И снова воцарилось долгое томительное молчание. Я почувствовал и облегчение и разочарование сразу. Познакомив со своей версией полицию, я исполнил долг, а примет она ее на вооружение или нет – дело второе. Я, конечно, желал, чтобы мои предположения оказались верными, но, судя но всему, предоставить возможность для ее проверки полиция не собиралась. Вряд ли обо всем можно было говорить более безразличным тоном, чем это сделал полицейский сержант.

– Не верю я в такое, – вновь повторил он. – Не такой дурак Мартин, чтобы закупорить себя на этом Робберге. До сих пор он не сделал ни одной ошибки и вряд ли начнет их делать теперь.

– Но следить-то за Роббергом стоит, конечно?

– Это мы сделаем, – кивнул Ван Виллинген, – Но прочесать весь полуостров невозможно, Для такой операции придется сюда согнать всю полицию от нашей деревни и до Иоганнесбурга. А полиции, вы знаете, в нашей стране хватает работы. Да, и штаб за такое мероприятие с меня шкуру спустит.

– Ну, до свидания… – оказал я, собираясь уходить. – И все-таки я считаю, что он там.

– Сообщу своим людям, чтобы они держали ухо востро, когда будут заглядывать на Робберг. Вот и все, что я могу сделать сейчас. – Голос его был далеко не приветливым. Наверное, я тогда все принимал чересчур близко к сердцу, но мне казалось, что он просто обрадовался, что я пришел к нему с такими глупыми предположениями.

Атмосфера в полицейском участке не внушала энтузиазма. В доме же она была накалена до предела. Хелен ни капли не остыла в своем гневе за то, что я собрался непосредственно вмешаться в охоту на Мартина. В мое отсутствие она наверняка воздействовала на Форсита. Никогда я не видел его еще таким хмурым и глухим. Обед в этот вечер прошел в подавленном молчании. Случайно взглянув в сторону кухни, я заметил печальное лицо Тиммоти, доброго малого. Негр, казалось, разделял мои сомнения, что все происходящее не очень-то похоже на медовый месяц.

Именно, об этом я и заговорил с Хелен после обеда, едва мы остались одни. Но и это ни к чему не привело.

– Лично у меня сейчас медовый месяц. А у тебя что-то другое. Охота на человека или нечто подобное… – холодно ответила она. – Раз ты хочешь этого, продолжай в том же духе. Но не думай, пожалуйста, что я разделяю твой энтузиазм.

– Но, дорогая, ведь я здесь…

– Что за польза от того, что ты только и знаешь бегать в полицейский участок? – Она глядела на меня холодно. – Что тебе сказал Ван Виллинген?

– Мы говорили о том, что предпримет сейчас Мартин, куда он может поехать, где спрятаться.

– И?

– Все, больше ни о чем разговора не было.

– Ты собираешься им помогать?

– Надеюсь, да. Мне бы очень хотелось.

– Что ж, если тебе это доставляет удовольствие… – Она пожала плечами.

– Но ведь сейчас-то я здесь, – повторил я.

– Очень мило с твоей стороны.

Она не остыла ни в этот вечер, ни в последующие двое суток. Полиция это время сохраняла все то же холодное отчуждение, хотя несколько в ином духе. Но потом события приняли другой оборот.