Текст книги "Трест Д.Е. История гибели Европы"
Автор книги: Илья Эренбург
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
5 благодарю, я не танцую (о роли личности в истории)
В вульгарном представлении многих американцев или афри канцев главной виновницей гибели Европы является коварная и бездушная мадемуазель Люси Фламенго. Стоит ли опровер гать подобные заблуждения? Каковы бы ни были умственные и душевные способности названной особы, не они, конечно, обратили огромный материк в пустыню. До встречи с ней Енс Боот, испытав в течение двадцати одного года своей бурной жизни многое, успел возненавидеть европейскую цивилизацию.
Более того, не будь Енса Боота, Европа все равно погибла бы.
Война 1914-1918 годов, экономический и духовный развал последующего десятилетия являются яркими показателями ка тастрофического состояния, в котором она находилась еще до создания знаменитого треста. Но, конечно, деятельность Енса Боота ускорила события на несколько столетий, а встреча с мадемуазель Люси Фламенго, в свою очередь, привела великого авантюриста к важнейшим решениям.; Встреча эта состоялась, как было уже сказано, 14 января 1914 года в 5 часов 30 минут пополудни, в Париже, в учреж дении, именовавшемся «Ти стар». Енс Боот, как всегда, танце вал с одиннадцатью дамами синдиката. Но в указанный час он заметил молодую женщину необычайной красоты с рыжей чел кой на матовом лице. Пренебрегая расчетом и традицией, Енс Боот подошел к красавице, которая, окончив танцевать с моло дым дипломатом, пила чай, и церемонно поклонился.
– Благодарю, я не танцую, – ответила презрительно не знакомка, чуть взмахнув рыжей челкой, и откусила острыми зубками миндальное пирожное.
Енс Боот, проделав еще раз церемонный поклон, отошел.
А красавица, оказавшаяся семнадцатилетней дочерью владель ца тридцати устричных парков и шести шелкопрядильных фабрик, уже танцевала с другим. Дамы из синдиката, навалившись на Енса одиннадцатью животами, бранили его за нарушение контракта. Енс вышел. Он знал, что он влюблен. Знал также, что мадемуазель Люси Фламепго но захотела танцевать с нищим, наемным танцором.
Остановившись у витрины пароходной компании «Кунэр Лайн», он взглянул на карту Европы. Окруженная многими морями, дочь финикийского царя все еще нежилась.
«Великолепный континент! – подумал Енс Боот. Но все здесь так устроено, что нельзя жить… Может быть, уехать в Африку?.. Там песок и небо…» Он уже был готов приоткрыть дверь пароходной компании, но, обернувшись, машинально купил вечернюю газету и стал спокойно читать ее.
Великие идеи, чтобы созреть, нуждаются во времени.
6 европа или мадемуазель люси фламенго?
Этот факт, то есть чтение вечерней газеты, не являлся исключительным. Напротив, Енс Боот ежедневно покупал «Энтрансижан». Купив ее однажды, а именно 2 августа 1914 года, он узнал, что различные европейские государства объявили друг другу войну, Надо сказать, что Енс Боот был человеком без национала ности. Он полагал, что паспорт надо менять, переезжая из од ной страны в другую, как костюм. Быть голландцем в Италии ему казалось столь же нелепым, как ходить по улицам Неапо ля в меховой куртке. Наряду с коллекцией галстуков он возил с собой в изящном футляре из светлой свиной кожи полный комплект паспортов. Говорил он изумительно на восьми язы ках, а в интимных беседах, когда его спрашивали, какой он национальности, отвечал без всякой иронии – «европеец». Так как объявление войны застало его в Париже, он оказался фран цузом и был тотчас мобилизован. В течение трех лет жизнь Енса Боота носила скучный и монотонный характер, ничем не отличаясь от жизни миллионов других европейцев того вре мени. Приставленный к батарее 305-миллиметровых орудий, он уничтожал незримых врагов и глотал холодный суп, порос ший коркой жира.
Только раз достаточно банальное зрелище взволновало его.
С верхушки холмика Енс Боот взглянул на долину реки Сом мы. Перед ним была голая, обезображенная земля. Енс вздрогнул, как вздрагивают любовники, увидав лицо молодой женщины, в минуту усталости принявшее старческий характер. Итак как Енс когда-то в среднеучебном заведении изучал мифологию, он с неподдельной горечью сказал своему соседу, капралу Мишо:
– Бедная финикийская царевна!..
Но Мишо не понял Енса и неопределенно хмыкнул.
Три года Енс Боот делал то же, что делали и другие, но, зная его последующие героические поступки, можно легко до пустить, что голова его была заполнена далеко не банальными мыслями.
Весной 1917 года, спрятавшись в трюме транспорта, Енс Боот переплыл в Архангельск. В октябре того же года мы видим его в Москве, наводящим орудия на Кремль. Высчитывая прицел, Енс бормотал:
– Попробуем! Может быть, это еще поправимо…
Енс Боот честно и стойко пытался многое исправить. Он руководил операциями по ликвидации различных консульств в Москве, дрался с французами под Одессой, и в течение четырех лет его сердце при биении ударялось о твердую книжицу, которая была не чем иным, как партийным билетом РКП, Но в 1921 году, узнав о начале нэпа, Енс Боот, который был не политиком, а всего-навсего честным авантюристом, освободил свое сердце, отослав билет секретарю райкома, застрелил на прощанье трех председателей трестов, четырех председателей биржевых комитетов и одного директора банка, вынул из кожаного футляра нужный документ и уехал в буржуазные страны. Енс Боот предпочел вместо новой экономической политики заняться древней спекуляцией. Он покупал и продавал различные товары; акции рудников, доллары, караты красавиц, сердца министров и даже некоторые спорные города, как-то:
Фиуме, Мемель, Черновицы, Вильно и другие.
К 1925 году он невероятно разбогател, оставив далеко позади себя Ротшильдов, Стинеса, Лушера и других владетелей как индустриального, так и банковского капиталов Европы. Но богатство мало развлекало Енса Боота, обладавшего скромными привычками мелкого приказчика.
Единственным утешением меланхоличного миллиардера являлись путешествия. Руководимый неким тайным инстинктом, он но покидал Европы, но целыми месяцами колесил по ней в различпых экспрессах. Он ездил от моря до моря, от яблонь Нормандии до жасмина Золотого Рога, от низкорослых елей Лапландии до апельсиновых рощ Мессины.
Сквозь запотевшее стекло спального вагона над прозрачной долиной горел закат. Да, рыжая челка была прекрасна на матовом лице похищенной финикиянки! И когда ночь покрывала мир, когда в коробке купе, пролетавшей от моря до моря, одиноко бился электрический месяц, Енс Боот, бывший гастролер цирка Медрано, бывший красноармеец армии Буденного, ныне миллиардер в лиловой пижаме, любил страстно и дико Европу.
Да, не родину, не вселенную, но часть света, нежную беглянку, вожделенную мадемуазель Люси Фламенго! (Следует добавить, что ночью Енс Боот никогда не глядел в зеркало сам на себя.) Днем же он видел все: рабов в своих шахтах, депутатов, профессоров, проституток и многое иное. Видел также в зерка ле одутловатое, заспанное лицо. И днем Енс Боот Европу не навидел, вынашивая ненависть, как младенца, глубоко под фланелью жилета. На любом вокзале мира, будь то Торнео или Налермо, высовываясь из окна, он слышал мерзкий запах гни ли, как будто на него дышала старуха с черными гнилыми зубами. Это пахла Европа, И Енс Боот понимал, что Европа стара, мерзка, что ее можно любить лишь в темноте, не рас крыт»! глаз и ие дотрагиваясь пальцами до ее шершавой кожи.
Енс Боот не был ни философом, ни политиком. Поэтому он не писал книг о закате старого мира и не заседал на копгрессах Коминтерна. Вероятно, этот человек был рожден для перво бытной жизни. Его мать, несмотря на крахмальный чепчик, была мало приобщена к сокровищнице европейской культуры.
На пустынном острове она собирала яйца диких птиц. От отца Енс воспринял, как уже было указано, только страсть к азартным играм. Если бы Енс Боот уехал девятнадцати лет в Африку, он нашел бы там применение своим наклонностям: собирал бы яйца страусов, которые, вопреки молве, весь ма питательны, и охотился бы на царей пустыни – львов, что в общем мало чем отличается от рулетки. Но в Европе 20-х годов XX века, дряхлой и блудливой, ему нечего было делать.
Проезжая как-то мимо Эдинбурга, он вздумал жениться.
Это было в мае 1926 года.
7 честь рода лордов хэгов оскорблена!
Старый лорд Чарльз Хэг никогда не посещал палату лордов:
он считал, что законы выдуманы для жалких проходимцев из палаты общин, лордов же могут интересовать лишь традиции рода. Презирая билли, лорд Чарльз Хэг уважал скачки. На гербе лордов Хэгов имелся конский хвост: это предопределяло жизненное назначение каждого первенца в семье Хэгов.
У лорда Чарльза Хэга были великолепные конюшни. Но в 1924 году его постигли многие несчастья, напоминающие рассказ о библейском Иове: его надежда – жеребец Джимми не взял приза дерби, кобыла Виктория сломала себе ногу, ее пришлось пристрелить, Маршал и Рио погибли от сапа. Лорд Чарльз Хэг поседел, помрачнел и, ввиду соображений финан сового порядка, отказался от пасхального путешествия в Севилью.
Тогда его супруга (кроме жеребцов и кобыл, у лорда Чарльза Хэга имелась супруга), сидя у камина, перебирая старинными щипцами угасающие угли и нюхая вянущий цветок гелиотропа, прошептала:
– Но у нас есть Мери! (Это вполне соответствовало действительности, – кроме жеребцов, кобыл и супруги, у лорда Чарльза Хэга была дочь, которую звали Мери.) Разумеется, упомянув о дочери, благородная леди отнюдь не думала, что красавица Мери может заменить па ближайших скачках усопшую кобылу Викторию. Нет, она глядела глубже в таинственную книгу судеб. На левой странице значились долги лорда Хэга, на правой – капиталы богатого иностранца, который вчера у сэра Эдуарда Карсейля танцевал с Мери кау-трот, в течение трех минут глядя прекрасными глазами истукана на восковую дочь лорда. Правая страница книги судеб столь взволновала леди, что она решилась произнести свою историческую фразу.
– Дорогая, вы забываете о чести рода Хэгов, – негодующе ответил лорд и стал преданно глядеть на потолок, где красовался герб с конским хвостом.
Впрочем, негодование лорда длилось недолго: три дня спустя, глядя, как дочь Мери танцует фавстеп с далеко не знатным женихом, он лишь кротко вздыхал про себя:
– Чарльз, вы начинаете забывать о хвосте!..
Нам трудно разобраться в причинах, побудивших Енса Боота сделать предложение дочери лорда Хэга, с которой он лишь раз в течение трех минут танцевал кау-трот, не обмолвившись при этом ни единым словом. Вероятно, коснувшись ее теплой, беззащитной руки, он почувствовал нечто, всегда глубоко волновавшее его. Это было родственным печальной матовости мадемуазель Люси Фламенго, теплоте римских фонтанов и конфузливой нежности шведских шхер, согретых северным солнцем. Европейские поэты склонны были называть подобные состояния «любовью», мы же определим их скорее как «чувство Европы».
Енс Боот сделал предложение и получил благосклонный ответ. Венчание было назначено на 12 июня и должно было состояться в родовом поместье лордов Хэгов, находившемся в двадцати милях от Эдинбурга.
В торжественный день старый замок блистал сотнями родо вых хвостов. Они глядели со стен и с потолков, с тяжелых го беленов и с тончайших стекол. В огромном зале леденели хрустальные бокалы, на которых инеем были выведены все те же хвосты. Благородная леди лично руководила приготовле нием брачного ложа для молодых, и услужливо прикрытые по душки ласково мигали геральдическими хвостами. А на конюш не особый конский парикмахер Джим расчесывал хвосты же ребцов и кобыл.
Все были в сборе, не было только Енса Боота. Его ждали к одиннадцати часам утра. Часы и на башне, и на браслетке прекрасной Мери уже показывали четыре пополудни. Пастор, как нетерпеливый рысак, фыркал и переступал с ноги на ногу.
Прошло еще шесть часов, наступила ночь. Но, увы, она не стала для Мери первой ночью. Леди прикрыла наспех подушки, чтобы они не издевались над нею. Слуги убрали хрусталь, и он погребально звенел. Умело переделав свои лица из сва дебных на похоронные, гости разъехались, причем сэр Эдуард Карсейль тихо сказал своей супруге:
– Не только время – деньги, но и деньги – время.
Супруга, не поняв подобного глубокомыслия, упыло вздохнула.
Замок опустел. По бледному лицу Мери пробежала длинная слезинка. В огромном зале, глядя на сотни хвостов, лорд Чарльз Хэг сказал:
– Честь рода Хэгов оскорблена! В общем он был прав.
8 тяжелое расставанье
В тот же день, часов в одиннадцать утра, перед вывеской кабачка «Улыбка кафра» остановился высокий человек в макинтоше. Так как дело было в Глазгове, на зазевавшегося прохо жего падал сверху извечный серый дождик, смешанный с копотью. Человек вошел в кабачок и спросил стакан виски.
Уронив голову на руки, он долго сидел в крайне неопределенном состоянии. Кабачок «Улыбка кафра» находился в порту, и заходившие матросы, грузчики, девки с любопытством оглядывали молчаливого гостя.
Наконец чудаковатый клиент зевнул. Сделал он это столь неожиданно и громко, что хозяйка вздрогнула как от слишком пронзительной сирены. Зевок, очевидно, являлся внешним вы явлением какого-то решения, потому что посетитель сразу ожи вился и крикнул служанке:
– Еще виски! Два листа почтовой бумаги! Одну открытку с цветами! Затем он приступил к работе.
УПРАВЛЯЮЩЕМУ ДЕЛАМИ ЕНСА БООТА
господину Альфреду Ногейну в Амстердам.
Глазгов, 12 июня 1926 года.
Дорогой господин Ногейн!
Настоящим извещаю Вас, что я решил ликвидировать все свои дела и стать кафром.
Так как для собирания страусовых яиц и пр. не требуется никаких капиталов, я высылаю Вам одновременно с этим письмом нотариальное завещание, вскрыв которое Вы увидите, что я делаю Вас наследником всего моего состояния, включая незабвенную лиловую пижаму.
Будьте здоровы.
Искренне Вам проданный Енс Боот.
Очень рекомендую Вам жениться на мисс Хэг, адрес на обороте.
ЛОРДУ ЧАРЛЬЗУ ХЭГУ Замок Айэи, близ Эдинбурга.
Достопочтенный лорд! Я прошу Вас простить меня, что я опоздал к часу торжественной церемонии. Я прошу Вас такяже передать Вашим высокоуважаемым супруге и дочери мои искренние извинения и соболезнования по поводу причиненных хлопот и пр. В свое оправдание скажу лишь, что с сегодняшнего числа я утратил всякие права на мое имущество как движимое, так и недвижимое, и поэтому не мог осмелиться сделать Вашу дочь подругой жизни злосчастного горемыки.
Надеюсь, что Вы не откажетесь передать моей исчезающей мечте, то есть Вашей остающейся при Вас дочери, что три минуты, когда я танцевал с нею кау-трот, будут мне памятны до последнего вздоха.
Примите, дорогой лорд Хэг, мои уверения в совершенном к Вам почтении.
Е. Боот.
На открытку с анютиными глазками, которую служанка после долгих колебаний купила в соседней лавчонке, Енс Боот прежде всего поставил кляксу от слишком тщательного обдумывания краткого текста.
12. 6. 1926.
Я покидаю Европу. Это примерно все, что я Вам хочу сказать.
Прекрасная финикиянка, я не сумел быть ни Юпитером, ни быком.
Я в мрачном настроении и пью виски.
Желаю Вам и Вашему уважаемому супругу хорошей погоды и т. п.
Кабачок «Улыбка кафра».
Енс Боот.
Мадам Люси Бланкафар (урожд. Фламенго) 26, рю де Шерш-Миди Париж.
Закончив эти литературные упражнения, Енс Боот отпра вился осматривать пароход. Он легко разыскал «Романик», ко торый отбывал в Восточную Африку, Он готов был сесть на него.
Но принц Монакский, находясь в доме гостеприимной голландки, думал о крупной игре. Несмотря на тридцать два года действенной жизни и на достаточно выразительный зевок в кабачке «Улыбка кафра», Енс Боот был преисполнен сил и порывов. Причем мы уже говорили, что великие идеи броди ли в нем.
«Может быть, попробовать стать Юпитером или бы ком?» – подумал он, улыбнулся и отошел от сходней «Романик».
Это, однако, но означало намерения поехать к мадам Люси Бланкафар на улице Шерш-Миди и произвести в ее квартире некоторый переполох. Нет, для другой игры и для другого переполоха был рожден Енс Боот! Час спустя он уже находился среди палубных пассажиров роскошного парохода «Мавритания», который шел в Нью-Йорк.
В 10 часов вечера, когда лорд Чарльз Хэг был в огромном зале, «Мавритания» отчалила от берегов'Европы.
Енс Боот стоял на корме. Среди туманов поздних июльских сумерек еще горели рыжие волосы Европы. Енс вспомнил все – и запах подмосковных лугов, и вековой лак парижской площади Конкорд.
Ему было невыносимо тяжело, и, расставаясь со своей истинной любовницей, с Европой, великий авантюрист сначала послал ей воздушный поцелуй, а потом сел на куль с перцем, поднял воротник пальто, зарылся в темноту и, но всей вероятности, заплакал.
9 превосходная бритва за двадцать центов!
Плакал или не плакал Енс Боот, сидя в темноте на куле с перцем, установить невозможно. Во всяком случае, если он и пролил на навощенную палубу несколько горьких слез, то этим ограничилось его сентиментальное отчаяние, – изо всех человеческих занятий оплакивание было наименее свойственным Енсу Бооту.
Хорошо выспавшись, утром он восстановил в памяти события вчерашнего дня и освидетельствовал себя. Выяснилось, что он едет в Америку с билетом третьего класса, со ста со рока долларами, без багажа и без воспоминаний. Это развесе лило Енса Боота, и он не стал раздумывать, зачем он променял жизнь миллиардера на мытарства безработного эмигранта в трущобах Нью-Йорка или Чикаго и что он будет делать в Новом Свете. Енс Боот крепко верил, что философствовать могут лишь монахи, изготовляющие ликер бенедиктин, или российские интеллигенты, на привилегии которых профаны не должны посягать.
Енс Боот ел бутерброд с ростбифом и ни о чем не думал.
По заезженному древнему пути неслась огромная рыба, густо нафаршированная людьми. Кругом была, разумеется, вода. Все располагало к поэзии. Но здоровая любознательность проснулась в Енсе Бооте, и он, с отменной ловкостью умеющего складываться в шестнадцать раз, обследовал «Мавританию», Три четверти парохода занимали почтенные американцы с семьями, ездившие в дряхлую Европу для полезной желудку меланхолии, как ездили, по преданию, европейцы XIX столе тия в мертвые города, в Венецию или в Брюгге. Богатых было немного, но они любили простор, и поэтому сто сорок восемь пассажиров, обладавших капиталом в 12 000 000 000 долларов, занимали три четверти парохода. На четырех палубах они танцевали кау-трот, катались, сидя в корзиночках с пару сами, аплодировали дамскому боксу и стреляли в прирученных колибри. Нижняя палуба была обращена в каток, и, несмотря на зной июльского солнца, дочери и сыновья миллионеров, в пурпуровых и изумрудных штанах, лихо носились по звон кому льду. На верхней палубе цвели сицилийские апельсины и бразильские орхидеи. В каютах играли оркестры малайцев, яванцев, либерийских негров и нижегородских балалаечников.
Дипломатические лакеи разносили утренние коктейли.
Глотая ледяные смеси, миллионеры поглядывали на восток и ухмылялись. Они вспоминали некоторые аттракционы умирающей Европы: расторопность француженок, чувствительность семейных немок и мистический темперамент русских аристократок, всех равно готовых к услугам за несколько дол ларов, завалявшихся в жилетном кармане.
Туда же, то есть на восток, взирали с благодарностью супруги миллионеров: они везли в поместительных кофрах смиренную дань Европы – платья, обдуманные консилиумами лучших парижских художников, фарфоровые сервизы различ ных низложенных династий, тяжелые ожерелья и кольца князей, графинь и баронесс, кротко проводящих дни в очередях всех европейских ломбардов.
И, наконец, мечтательные дочери миллионеров, с шеями жирафов и со ступнями слонов, обращали студни своих глаз к исчезнувшим берегам, где имеются Венеры Милосские, римские ладзарони и прочие достопримечательности, тщательно зарисованные па страницах великолепных замшевых альбомов.
Сто сорок восемь пассажиров первого класса, нежась на утреннем солнце, невольно поворачивались к умирающей Европе.
На другом конце парохода находились пять тысяч шестьсот семьдесят пассажиров третьего класса. Им было, конечно, тесно, но ведь у пяти тысяч шестисот семидесяти человек, взятых вместе, не было и ста тысяч долларов, а один пассажир первого класса, стальной король, мистер Джебс, заплатил за проезд в каюте, отделанной в мавританском стиле, сто пятьдесят тысяч долларов. Пять тысяч шестьсот семьдесят чело век могли легко потесниться. Ото были далее не граждане США, а презренные эмигранты: ирландцы, польские евреи, итальянцы, немцы, убегавшие куда глаза глядят от десяти лет голода и войны. Они давно разучились роптать или надеяться.
Пароходная компания «Синяя звезда» заботилась обо всех пассажирах, даже об этом сброде. Пять тысяч шестьсот семьдесят человек сидели чинно на чисто выкрашенных скамьях и ели питательный суп из алюминиевых чашек, цепочками при крепленных к столам. Время от времени специальные сани тары обрызгивали их из гигантских пульверизаторов карболкой и йодоформом. Пять тысяч шестьсот семьдесят человек тупо глядели на запад, где должна была родиться в зеленом мареве моря новая земля, трудная и злая, как все земли Земли.
Только грудные младенцы, не понимая 116 параграфа правил, изредка начинали кричать, но им быстро зажимали рты механическими ротодержателями.
Между первым и третьим классами находилась граница – столб с надписью:
ВХОД ПАССАЖИРАМ ТРЕТЬЕГО КЛАССА ВОСПРЕЩАЕТСЯ
За исполнением приказа следили четыре негра в оранжевых мундирах. Но Енс Боот, гордость цирка Медрано, легко прополз ужом мимо четырех негров. Очутившись в просторных помещениях первого класса, он не испытал никакого желания вернуться на скамью, где и без него обретались пять тысяч шестьсот шестьдесят девять человек. Дружески поговорив с заведующим ваннами и парикмахерскими, он вспомнил одно из своих былых ремесел и час спустя стал главным массажи стом «Мавритании».
В 10 часов утра в нижних помещениях началась необыкновенная суматоха: стальной король, мистер Джебс, принимал ванну. Мистер Джебс ценил свое время, и поэтому в большую ванную комнату, примыкавшую к мавританской каюте, собра лось пять мастеров. Мистер Джебс гордо лег на циновку.
Одновременно парикмахер начал брить его, маникюрщик обрезать ногти на руках, педикюрщик – на ногах, второй парикмахер обливать голову хинной настойкой, а Енс Боот растирать круглый, тугой живот. Мистер Джебс, предоставив свое тело людям, в эти четверть часа душой, свободной от всяких житейских дел, беседовал с богом.
Позади стояли подмастерья с духами, притираньями, щипчиками, мазями, лаком и прочими материалами. Сверкали серебром десятки кранов. Нежно булькала розовая вода в мраморе ванны, и не менее розовая, не менее благоуханная душа мистера Джебса парила высоко в небесах.
Это было как бы четырехэтажным зданием. Внизу голый, густо фиолетовый мистер Джебс. Над ним лакеи, готовящие ему плотный завтрак, и скрипачи, репетирующие для него любимое попурри из «Травиаты». Еще выше радиостанция «Мавритании», отправляющая телеграмму в Питтсбург супруге мистера Джебса:
«Спал хорошо. Аппетит прекрасный. Европа вздор. Приеду в среду 12 часов 47 минут».
А надо всем розовая бабочка – освобожденная от плоти душа.
Мастера и подмастерья, понимая величие этого здания, богомольно молчали. Вдруг раздался скрипучий голос самого мистера Джебса:
– Милейший, а это ведь превосходная бритва? – Все, что есть лучшего, сэр! – А сколько она стоит? – Куплена в Гамбурге. Если перевести на наши деньги – двадцать центов, включая пошлину и пересылку.
Здесь произошло нечто невероятное. Живот, находившийся под пальцами Енса Боота, сразу неслыханно раздулся. Весь мистер Джебс окончательно побагровел, – Содовой! – прохрипел он.
Выпив стакан воды, мистер Джебс несколько оправился и приказал перенести его в ванну. Енс Боот взял бедного короля стали и ласково окунул его в розовую водицу.
– Двадцать центов! – шептал мистер Джебс. – А у нас четыре доллара. Ну да, попятно…
В 1920 году девяносто центов.
В 1923 году пятьдесят центов.
Теперь двадцать центов. А покупать они ничего не покупают. Сифилитики из «Травиаты»! Нет, единственный выход – уничтожить Европу!..
Да, разворачивая свиток истории человечества, мы можем воскликнуть: сколько случайностей!
1. Енс Боот легко мог бы остаться с пятью тысячами шестьюстами шестьюдесятью девятью пассажирами третьего класса и не массировать 19 июля 1926 года живота мистера Джебса.
2. Парикмахер мог бы брить мистера Джебса американской бритвой.
3. Мистер Джебс, беседуя с богом, мог бы не удостоить беседой парикмахера.
И т. д.
По непоправимое случилось. Енс Боот теперь твердо знал, зачем он едет в Америку.
