Текст книги "Лев на площади"

Автор книги: Илья Эренбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Лоу. В этом вопросе я никогда не ошибаюсь. У меня большой опыт. Главное – ногти. У него лиловые ногти мулата. В Джексоне жил один адвокат, рыжий, бледный, с веснушками. Десять лет он занимался практикой, женился на белой. Никто не подозревал… А я поглядел и сразу увидел ногти… Знаете, кем он был? Стопроцентным мулатом. Его повесили на дереве, потому что этот негодяй осмелился жениться на белой женщине. Угу.

Входит секретарь мэра Гастон, тощий и белесый. Весь его облик выражает одно – глубокое почтение к начальству.

Гастон. Господин мэр, простите, что я вас потревожил. В мэрию явилась делегация от муниципальных рабочих. Они требуют повышения ставок. Они угрожают забастовкой.

Мэр. Могли бы подождать с такими приятными новостями. И потом я занят общегосударственным делом. Можете итти.

Гастон уходит.

Лоу. Я теперь у вас никому не верю. Вы заинтересовались ногтями этого субъекта'? Может, он тоже черный?

Дело. Он хуже, чем черный, – он красный. Я видел его позавчера с одной коммунисткой, они вместе ели мороженое. (Мэру.) Вы распустили служащих мэрии. Вы распустили весь город. Если у вас начнется забастовка, она сейчас же перекинется ко мне на завод. Это катастрофа. Вы ведь знаете, что в городе Мари-Лу – значит, господа коммунисты не сегодня-завтра выступят.

Мэр. Положение бесспорно угрожающее, но не нужно сгущать краски.

Дело. Вы всегда боитесь называть вещи их именами. В булочных третий день нет хлеба. Интересно, что вы скажете вашим рабочим?

Мэр. Я им скажу о великодушных намерениях господина Лоу. Да, если наш дорогой гость согласен притти нам на помощь, мы спасем город от ужасной катастрофы. Я не говорю о помощи в государственном масштабе – этим занято правительство. Но почему бы прекрасному Джексону не притти на помощь нашему городу? Мы дали вам Лафайета. Мы будем покупать исключительно американские товары. Мы вам отплатим… Вы молчите, господин Лоу?

Лоу. Угу. Я вам уже сказал, о делах мы поговорим потом. Вы здорово умеете трепать языком, это метафизика. Мы, американцы, говорим о деле без лишних слов и с глазу на глаз. Понятно?

Мэр. Вы правы, как всегда. Мы закончим этот разговор у меня после обеда. Вы, наверное, успели проголодаться, а моя жена вас ждет к обеду. Моя дочь сгорает от нетерпения…

Дело. Госпожа Дело просила вам передать, что она будет счастлива, если вы примете приглашение.

Ришар. Боже, сколько у меня соперников! Но я все-таки надеюсь, что господин Лоу согласится посетить мою скромную хижину…

Мэр. Это нечестно – я вас известил о приезде господина Лоу, а вы хотите все сорвать. Дело идет о спасении города. Я мэр или не мэр?

Дело. Я думаю, господин Лоу, вам лучше договориться со мной. Конечно, я не мэр, я только первый заместитель мэра. Но у нас в муниципальном совете большинство. Подтвердите, господин Ришар…

Ришар. Подтверждаю. Благодаря богу и провидению абсолютное большинство.

Дело. Мы – это партия порядка. А мэр – социалист. Вы сами знаете, что на социалистов нельзя положиться. Я с восхищением слушал, как вы приперли к стенке нашего друга. Мы его сделали мэром из уважения к его сединам, но мы можем хоть завтра его сместить. Поскребите социалиста, и вы всегда найдете нечто коммунистическое.

Мэр. Во мне «нечто коммунистическое»? Ну, знаете, это чересчур! Вы забываетесь! Господину Лоу неважно, к какой фракции я примыкаю. Для него я мэр города. А вы кто? Мой заместитель – и только.

Ришар. Я осмелюсь предложить господину Лоу компромисс. Не нужно итти ни к мэру, ни к заместителю мэра. Это крайности. Я могу предложить свои скромные услуги как председатель Торговой палаты. Провидение приведет вас ко мне, дорогой мистер Лоу…

Мэр. Не слушайте их! Вы знаете, кто господин Ришар? До войны у него была крохотная лавчонка. Это несерьезная фигура.

Дело. Интересно, что вы скажете обо мне? Нет в городе человека солиднее. Моей фирме сто одиннадцать лет. Я здесь представляю самого генерала…

Мэр. Хорошо, я объясню господину Лоу, почему вы не мэр, а только заместитель мэра: вы были мэром при Петэне.

Дело. Когда вы любезничали с фон Шаубергером…

Общий шум. Мэр, вынув из кармана трехцветный шарф, опоясывается им.

Мэр. Именем республики я приглашаю представителя города Джексона к себе на обед.

Лоу. Угу. Я согласен. Господин Дело, я еще как-нибудь загляну к вам. И в вашу «хижину», господин… Забыл, как вас зовут, – одним словом, «провидение»… Я повлияю насчет апельсиновых корок, будьте спокойны. Мы, американцы, стоим над всеми партиями. Но сейчас я занят делом. Как представитель города Джексона должен, поговорить с хозяином этого города, убежден, что мы договоримся. (Берет мэра под руку.) Мы, американцы, умеем брать и умеем давать.

Редактор. Господин Лоу, могу ли я сообщить читателям моей газеты, что есть надежда на помощь города Джексона нашему многострадальному городу?

Лоу. Угу. А о деталях я договорюсь с мэром.

Мэр. Воистину историческая минута! Вы можете также сообщить читателям вашей газеты, что социалистическая фракция муниципального совета вносит предложение о переименовании Сталинградской площади в площадь Джемса Лоу.

Все аплодируют.

Лоу. Дело не в площади. Дело в пуделе.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Гостиная в доме мэра. Окно-дверь. Жалюзи опущены. Комната загромождена мебелью, вазами, статуэтками. На стенах фотографии в рамках. Лоу пьет кофе, положив ноги на столик, и беседует с мэром.

Лоу. Какого века это кресло?

Мэр. Вы надо мной смеетесь, господин Лоу. Конечно, у нас во Франции много пережитков, но лично я новатор, между нами говоря, я обожаю все новое. Хоть я старый социалист, мне нравятся дерзания, взлет ввысь – небоскребы, генерал де Голль… А это кресло жена купила перед самой войной, оно почти модное.

Лоу (встает, берет статуэтку). Это случайно не древнегреческая?

Мэр. Что вы! Это из магазина «Дам дю миди» – я продал девяносто таких девчонок. Посмотрите – довольно пикантная. Здесь есть одна девчонка в таком стиле. (Шопотом.) Бубуль, настоящий чертенок…

Лоу. Глупо и безнравственно. Почему у вас нет старинных картин, например Рафаэля?..

Мэр. Я вас уверяю, господин Лоу, я стараюсь итти в ногу с веком. У меня на стенах фотографии великих современников.

Лоу (показывает на одну из фотографий). Племянник?

Мэр. Нет, семейные у меня в спальне. Здесь только столпы республики. (Снимает одну из фотографий, под ней видна другая.) Это Поль Рейно.

Лоу. Угу. А под ним у вас кто-то другой…

Мэр (снимает второй портрет, под ним третий). Так удобнее: все под рукой. Рейно уже висел. А до него висел Шотан, потом Лаваль, потом Петэн, теперь снова Рейно. Вон там Рамадье. а под Рамадье Деладье. Раньше был Деладье, а под ним Рамадье. Шотан, наверно, снова выскочит. А вот Лаваля, я думаю, можно выкинуть: раз его казнили, он уж не составит кабинет. Петэн – дело другое. Петэн еще может стать премьером. Не знаю, кого теперь повесить под зеркалом, – это, так сказать, центральное место: президента или генерала?

Лоу. Президента, но настоящего – Соединенных Штатов. Угу.

Мэр. Я хочу попросить ваш портрет, мы его повесим в мэрии. Сегодня вечером у нас торжество. Мы вручим вам грамоту: Джемс Лоу – почетный гражданин нашего города.

Лоу подымает жалюзи. Видна площадь, памятник – старинный геральдический лев, который поддерживает щит.

Лоу. Скажите лучше, зачем здесь этот пудель? Не понимаете? Ну, лев, если вы называете это львом…

Мэр. Мы хотели отдать его в музей, а вместо него поставить настоящий памятник. Один скульптор из Гренобля представил проект: республика, то есть молодая женщина с красивым бюстом, держит фонарь. Но у города нехватило средств.

Лоу. А что написано на гербе?

Мэр. «Нон лицет» – «Не подобает». Это я еще учил в школе… Когда враги осаждали наш город, начались голод, чума, они предложили капитулировать, а горожане собрались на этой площади и ответили: «Нон лицет» – «Не подобает».

Лоу. Глупо и безнравственно. Когда человек в пиковом положении, он не должен ломаться – «подобает» или «не подобает». А вы убеждены, по крайней мере, что этот пудель действительно пятнадцатого века? Может быть, он тоже из вашего магазина?

Мэр. Что вы, господин Лоу! Это достопримечательность города. К нам приезжал из Парижа специалист, он написал про этого льва в «Ревю де дёй монд». Если вы хотите, я вас познакомлю с нашим архивистом…

Лоу. У меня нет времени для таких дурацких разговоров. Если бы у меня был герб, как у этого пуделя, я написал бы на нем: «Тайм из монэй» – «Время – деньги». Я у вас уже три часа, и мы еще ни о чем не договорились…

Мэр. Но ведь мы обедали. Моя жена, моя дочка были так восхищены вашим обществом… Теперь мы можем поговорить. Франция когда-то послала Лафайета. У Вердена мы сражались за идеалы демократии. Да и недавно вокруг этого города отважные партизаны…

Лоу. Слушайте, за кого вы меня принимаете? Я не писатель. Меня не интересуют ни собачий хвост, ни Лафайет. Сто тонн пшеницы – это вас устроит? Двенадцать тонн сахара? Двести тысяч банок с тушонкой? Ну? Почему вы молчите?

Мэр. Я не знаю, что сказать… Я подавлен вашей щедростью. Я потрясен вашим благородством. Вы…

Лоу. Я не при чем. Благодарите граждан Джексона.

Мэр. Я думаю, что мы переименуем авеню Эмиля Золя в авеню Джексона. Это– лучшая улица города, на ней мой магазин «Дам дю миди», и она выходит прямо на площадь Джемса Лоу.

Лоу. Оставьте ваши улицы. Не так уж их много. А вам, наверно, придется еще много переименовывать. Вы думаете, что жителям Джексона интересно, как называется улица, на которой вы торгуете дамским бельем? Мы, американцы, не честолюбивы. Мы любим дарить анонимно. У нас даже была в Джексоне «неделя сюрпризов»: все подносили друг другу электрические бритвы, кофейники, галстуки, и нельзя было догадаться, от кого подарок. Угу.

Мэр. Может быть, послать муниципалитету Джексона красивую художественную чернильницу?

Лоу. Бросьте! Джексон – это не ваша дыра. Джексон действительно культурный город. У нас люди вообще не пишут, а чеки они подписывают вечной ручкой с твердыми чернилами. Угу.

Мэр. Мы можем подыскать серебряную вазу.

Лоу. При чем тут серебро? Америка – это не тетушка, и такое событие – не именины.

Мэр. Что-же нам подарить? Может быть, вы мне подскажете?

Лоу. Угу. Мы, американцы, помним, что наши предки когда-то прозябали в Европе. У каждого американца где-то глубоко в сердце скрыта нежность к паршивой европейской рухляди. Пошлите им этого льва. Вы сразу убьете двух зайцев: освободитесь от уродства и растрогаете граждан Джексона.

Мэр. Но я не знаю… Это ведь памятник старины…

Лоу. Что из того? Львы от возраста не дорожают, это не наполеоновский коньяк. В общем, мне наплевать на этого пуделя. Но теперь я вижу, что я напрасно с вами разговариваю. Вы старый социалист и мямля. Тот господин с ликерами производит куда более выгодное впечатление…

Мэр. Что вы, господин Лоу! Дело – только заместитель, он ничего не может решить. А я мэр, на мне лежит вся ответственность… Вы сказали – сто тонн пшеницы?

Лоу. Угу. Двенадцать сахара. Двести тысяч банок. Ни на одну больше, ни на одну меньше. Можете упаковать этого пуделя – я еду сегодня ночью, и я возьму его с собой. Я это сделаю только ради вас.

Мэр (жмет руку Лоу). Спасибо, дорогой друг! Вы не подозреваете, как трудно быть мэром! Да еще в такое страшное время… Все говорят, что сегодня начнется забастовка. Будто бы в городе Мари-Лу. Я сейчас попытаюсь успокоить людей. Сто тонн пшеницы – это веский довод. Беда, что они больше никому не верят. Мы стоим над бездной. Кружится голова…

Лоу. Угу. Это от шампанского. (Зевает.) Сколько до вашей проклятой церемонии?

Мэр. У вас еще три часа. Можете отдохнуть. (Опускает жалюзи.)

Лоу спит, положив ноги на стол. Мэр на цыпочках уходит. Входят жена мэра, почтенная дама в черном шелковом платье, и дочь мэра Марго, хорошенькая хохотушка. Увидев спящего Лоу, Марго прыскает, мать пытается ее унять.

Жена мэра (шопотом Марго). Тише, он, кажется, задремал. Все зависит от тебя: он может составить твое счастье. Он мне оказал, что он не женат. Холостой американец, ты понимаешь, что это значит? Нет, ты понимаешь, что значит Америка? Масло без карточек, огни Бродвея, манто из бобров, полудлинные платья… Сразу видно, что это человек с положением: посмотри, как он ставит ноги…

Марго. Посади свинью за стол, а она, бедняжка, и ноги на стол.

Жена мэра. Что ты мелешь? Почему «бедняжка»?

Марго. Понятно: свинья не сидит за столом, а если посадить, она, бедненькая, и кладет ноги не туда…

Жена мэра. Ты такое несешь, что тошно… Слушай, Марго, мне нужно переодеться, а папа готовится к торжественной церемонии. Посиди здесь. Когда он проснется, займи его разговорами. Помни: от этого часа зависит твоя судьба. Постарайся его расшевелить и не глупи – теперь добродетель ни к чему, теперь нужны доллары… (Уходит.)

Входит писатель.

Писатель(Марго шопотом). Спит?

Марго. Можете говорить громко – напился и дрыхнет. Что нового в городе?

Писатель. Отвратительно. Ходят по улицам, кричат. Я стараюсь не слушать. С тех пор, как Сартр установил, что пути народа и пути свободы разошлись, я избегаю всех проявлений общественной жизни. Вчера я попал в потасовку: полиция разгоняла рабочих, кто-то кого-то бил, случайно и меня оскорбили действием, но я не обратил внимания, я даже не спросил, почему они беснуются. Я твердо решил уйти от злободневности. Марго, ночью я написал замечательные страницы, я показываю все превосходство душевной гнили…

Марго. Кстати, вы снова мне продали гнилые чулки. Третья пара сразу расползается…

Писатель. Я вас прошу, когда с вами говорит писатель, забыть о чулках. У меня, как у Януса, два лица. Я сам знаю, что чулки гнилые: мои американцы страшные жулики. А ноги у вас, как у лесной нимфы Маллармэ. Знаете что, Марго, я не могу жить без вас. (Целует ее. Она спокойно отвешивает пощечину.) Почему вы упрямитесь? Лучше согрешить со мной, чем с этим примитивом: у меня и американские чулки и французская сложность. Я могу вас воспитать – эстетически и эротически. Я сделаю из вас опытную сюрреалистку. Я вам это говорю, как тончайший фрейдианец нашего времени. Знаете что, Марго: вы не можете жить без меня. (Целует ее. Она снова отвешивает пощечину.)

Марго. Это по второму лицу Януса.

Лоу (просыпается). Уже началось?

Марго. Что?

Лоу. Мне показалось, что кто-то выстрелил.

Писатель. В сновидениях всегда проступает реальность. Вам снилась война? Значит, вас сегодня поцелует красивая женщина.

Лоу. Угу. Дайте мне еще пять пачек на дорогу. (Берет сигареты.) Что у вас там? Чулки? Пенициллин? Шоколад? Нет, больше ничего не нужно. Как собачий хвост? Не понимаете? Как поживают ваши греки?

Писатель. О греках лучше спросить вас. А мне нужно перед церемонией побриться. (Уходит.)

Лоу. Ну?

Марго. Что «ну»?

Лоу. Этот поэт мне сказал, что сегодня меня поцелует красивая женщина. Ясно, что это не относится к вашей мамаше. Я жду. Можете проявить инициативу. Ну? Вы что – стесняетесь? Я вас понимаю: с одной стороны, личный представитель Джексона, с другой – молоденькая французская провинциалка. Но мы, американцы, простые люди, мы не стоим за церемонии. Валяйте… Я даже согласен вам помочь… (Хочет ее обнять.)

Марго (убегает в сторону). Я сейчас уже отпустила две пощечины, у меня болит рука. Потом вы американец, «личный представитель Джексона», простой пощечиной вас не проймешь, а боксировать я не умею. Сядьте в это кресло. Предположим, что между нами Атлантический океан. Хорошо? Мама просила вас занять до вечера, но я не знаю, чем можно занять господина из Джексона. У меня ведь нет ни биржевых бюллетеней, ни виски, ни жевательной резинки. Вы всегда жуете эту жвачку?

Лоу. Угу, Но вы действительно бесцеремонны. Мне это даже нравится. Вообще вы того… Что вы скажете, если я вам сейчас предложу руку?

Марго. Я скажу, чтобы вы убрали ногу, – у вас удивительно противная нога.

Лоу. Вы знаете, кто вы? Дочка мелкого галантерейщика в разоренной стране. Вы должны ликовать при одной мысли о Джексоне. Здесь вы ходите на базар и стираете сами свои рубашки. А там у вас будет собственный дом, пылесос, холодильник, стиральная машина.

Марго. Уберите ноги, бедняжка!

Лоу. Жалеть меня нечего, у меня блестящие перспективы. Представляю, что станет с Джимом, когда он увидит пуделя!.. Впрочем, зачем говорить о пустяках? Время – деньги. Вы принимаете мое предложение?

Марго. Какой вы смешной! Я думала, что такие бывают только на экране.

Лоу. Вы еще пожалеете, что не стали госпожей Лоу.

Марго. Вот уж нет. Сейчас мне смешно, но больше десяти минут вас нельзя вынести. Скажите, в Америке много таких?

Лоу. Не понимаю. Каких?

Марго. Ну, таких… Одним словом, бедняжек.

Лоу. Вы слишком много себе позволяете. Каждый американский бедняк богаче ваших попрошаек. У нас в Джексоне…

Марго. Слушайте, перестаньте жевать вашу резину!

Лоу. Нахалка, я тебя потащу в комиссию по антиамериканской деятельности!

Марго. Хам!..

Входит жена мэра.

Жена мэра. Молодые воркуют?.. Молодость, утро любви, пора счастья… Я, кажется, пришла не во-время – спугнула голубков. Разговаривайте, разговаривайте, я не буду вам мешать. (Уходит.)

Марго. Поздравляю вас с новым званием: вспугнутый голубок, он же жвачная свинья.

Входит писатель.

Лоу (писателю). Нечего сказать – Франция, культура, Бальзак, Лафайет, Фоли-Бержер! A дочка мэра ведет себя, как трактирная служанка.

Писатель. Они все такие. Мещане. Здесь негде развернуться ни поэту, ни коммерсанту. Господин Лоу…

Лоу. Я взял у вас сигареты. А чулок мне не нужно. Хотел подарить этой барышне, теперь дудки.

Писатель. Я к вам обращаюсь не как коммерсант…

Лоу. Как поэт? Ни в коем случае, у меня и так болит голова.

Писатель. Как человек. Я вас умоляю, возьмите меня с собою в Америку. Во-первых, здесь толпа врывается в мою кумирню. Во-вторых, мне надоело нищенствовать. В-третьих, я боюсь – не сегодня-завтра здесь начнется резня. Мне сказали, что вы увозите с собою льва, его сейчас заколачивают. Чем я хуже? Я поэт, значит я тоже памятник старины. Если нужно, я буду писать в стиле XV века. Я согласен абсолютно на все. Я вас умоляю, запакуйте меня в ящик – не нужно ни виз, ни паспорта. Я буду писать рекламы, я буду вашим оруженосцем, вашим грумом, вашим негром…

Марго (подымает жалюзи). Что же это такое?.. Льва нет… Это правда, что вы его забираете?

Лоу. Угу.

Марго. Какая низость! Вы не смеете!.. Зачем вам наш лев? Ему нечего делать в Америке. Послушайте, оставьте льва! Возьмите лучше его. (Показывает на писателя.) Он мне только что доказывал, что мы не можем обойтись друг без друга. Но если бы вы знали, до чего он мне осточертел! Почти как вы… Он продает гнилые чулки, пишет пакостные книжки, и ко всему не дает мне прохода. Заберите его! Вы увидите, такой у вас не пропадет. Он еще станет личным представителем великого Джексона. Правда, он не жует резинку и не кладет ноги на стол, но я вам даю слово – он научится. Он тоже бедняжка, только он не жил в Америке и еще не показал себя. Положите его в ящик…

Писатель. Положите меня в ящик!

Лоу. Это невозможно. Есть квота. Процент баварцев, французов, порториканцев… Америка не гостиница, как ваша Франция, – это рай, а в рай пускают только по квоте. Отправляйтесь к вашим грекам.

Писатель (уходит. В дверях). Подумаешь, «Яйцо и я»!

Входит консул Чили.

Консул (Марго). Если я не ошибаюсь, этот господин американский наблюдатель?

Марго. Он самый. Личный представитель и так далее. (Убегает.)

Консул. Разрешите засвидетельствовать мое почтение. Почетный консул Чили.

Лоу. Чили?

Консул. Чили. Ваш союзник. Я слышал, что. у вас здесь дела, не правда ли? Я могу быть вам полезен. Мы можем работать, так сказать, вместе. Доходы пополам.

Лоу. Скажите лучше, почему вы залезли в эту дыру? Здесь, что же, имеются чилийцы?

Консул. О, нет. Но здесь восхитительный климат.

Лоу. Понимаю. Вы фиктивный консул с настоящим дипломатическим паспортом.

Консул. О, нет. Я настоящий почетный консул и я вообще не люблю фиктивных представителей.

Лоу. У вас плохой слух, господин почетный консул. Вы взяли не тот тон.

Консул. Я никогда не отличался музыкальностью. Я предпочитаю комедии. Вы посещаете театры, господин Лоу?

Лоу. Только в периоды экономических кризисов – у меня нет времени для таких глупостей.

Консул. Жаль. Попадаются смешные комедии. Я видел в Париже комедию Мольера «Лекарь поневоле». Там один лесоруб выдает себя за ученого медика. Смешно?

Лоу. Нет.

Консул. Я видел еще одну комедию – русского автора. Можно сказать, вечная тема. Один проходимец выдает себя за царского наблюдателя. Как вам нравится такая ситуация, господин Лоу?

Лоу. Мне прежде всего не нравится, что консул Чили ходит на большевистские спектакли. Я об этом расскажу в Вашингтоне. А если вы так любите комедии, я знаю одну, действительно сенсационную. Последняя новинка сезона. Один фальшивомонетчик выдает себя за дипломата. Почему вы не смеетесь, господин почетный консул?

Консул. Простите, но я не понимаю…

Лоу. Спросите Бубуль – она вам объяснит. Вы плохо работаете, господин почетный консул. Вам нравится здешний климат? Вам придется его переменить. Угу.

Консул уходят. Входит мэр во фраке, с трехцветной лентой.

Мэр. Вот я и в полной форме. И левушка готов. И в мэрии все приготовили. Исторический вечер! Как вы отдыхали, дорогой господин Лоу?

Лоу. Отвратительно. Мне все у вас отвратительно: социалисты, клопы, ваша дочка, консулы, шампанское, шалопаи. Никто не смеет во мне сомневаться…

Мэр. Но разве кто-нибудь в вас сомневается?

Лоу. Замолчите. Утром я сказал, что нужно открыть Европу. Теперь я думаю, что лучше ее закрыть. Навсегда.

Мэр. Знаете, от чего это? От гусиного паштета. У меня это всегда бывает, когда я съем гусиный паштет, – тяжелое пищеварение и мысли… Вы можете еще отдохнуть до церемонии. Где же мамочка?

Вбегает редактор. Он чрезвычайно возбужден.

(Редактору.) Что случилось?

Редактор. Ужас!.. Я хотел успокоить, но где тут!.. Еле выбрался… Говоря откровенно, я даже не понимаю, как я остался жив…

Мэр (шопотом редактору). Неужели госпожа Пике узнала про Бубуль?

Редактор. Вы с ума сошли! Как вы можете сейчас думать о таких глупостях? Я вам говорю, что они чуть меня не убили. Они хотели разгромить газету. Желино подбили второй глаз. Хорошо, что подоспела полиция… Зачем вы придумали эту историю с переименованием площади?.. Они и без того разъярены, а это последняя капля… Вы знаете, где они сейчас? На авеню Эмиль Золя!

Мэр. Возле «Дам дю миди»?

Редактор. Нет, на углу Гранд-рю, дальше их не пускает полиция. Вы думаете только о вашем магазине. А нам всем конец!.. У меня еще стоит в ушах рев. Они кричат, что нет хлеба, «к чорту наблюдателей», про Сталинград… Теперь расхлебывайте. Ведь это ваша идиотская идея… Я считаю, что глупо умереть из-за такой ерунды, как название площади… Говорят, что через час начнется всеобщая забастовка…

Лоу. Никаких забастовок! Есть закон Тафта. Вы, кажется, забываете, что я должен сегодня ехать. Нужно вызвать солдат! Где пожарные с насосами? Я вас спрашиваю, где газы? Нельзя трусить, господин редактор! Умеете писать, умейте и отчитываться. (Мэру.) Когда отходит мой поезд?

Мэр. В час сорок. Вы сможете немного отдохнуть после церемонии.

Лоу. Может быть, отменить ваш балаган?

Мэр. Слишком поздно – все предупреждены. Приехал журналист из Марселя. Если мы отменим, это будет капитуляцией перед разбойниками. А я, как старый социалист, всегда готов принять бой.

Входит жена мэра.

Жена мэра. Папочка, что ты говоришь? Какой бой? Неужели они уже сбросили?..

Мэр. Что сбросили?

Жена мэра. Я не знаю… Ну, эту… атомную…

Мэр. Мамочка, не путай. (Лоу.) Не сердитесь – женщины ничего не понимают в политике.

Редактор (у окна). Мне кажется, что я от всего спятил… Где лев?

Мэр. В ящике.

Редактор. В каком ящике?

Мэр. В обыкновенном. Но я сказал, чтобы его хорошо упаковали… Я не успел вас предупредить: муниципальный совет решил поднести льва городу Джексону. В знак признательности. Ведь это не шутка – сто тонн пшеницы! И еще тушонка… Я согласовал по телефону с Дело. Он горячо поддерживает. (Лоу.) Он, кстати, спрашивает, не забыли ли вы про апельсиновые корки?

Редактор. Ну, знаете!.. Здесь не до корок!.. Они и без этого озверели, а если они увидят, что сняли льва… Вы ведь знаете, что для них это реликвия… Я не отвечаю за исход… Конечно, полицейских достаточно… Но если здесь Мари-Лу…

Мэр. Зачем вы меня морочите? Утром вы мне прямо сказали, что Мари-Лу расстреляли немцы и что вы придумали всю эту историю для давления на Америку. Но господин Лоу дает сто тонн без всякого давления. Зачем же вы нас пугаете? Когда вы меня обманывали – утром или теперь? Я не Ришар, я сторонник разума, Декарта. Я не хочу впадать в мистицизм.

Редактор. Я вас не обманывал и не обманываю. Мари-Лу действительно расстреляли. Есть немецкий акт, есть свидетели. Я придумал, что она жива, это правда. Но самое ужасное, что она, кажется, действительно жива. Все только и говорят, что об этом. Я слышал, как на авеню Эмиль Золя эти сумасшедшие кричали: «Идет Мари-Лу!»

Лоу. Теперь я вижу, до чего вы выродились. Сначала. вы даже меня заразили своими страхами. А теперь я вижу, что вы трусите, потому что вы трусы. Разве можно бояться мертвой женщины? Это жалкое суеверие. Я вам покажу отвагу Америки. Мы не остановились перед Дарланом. Мы не остановились перед Хирошимой, мы не остановились перед Бикини. Мы умеем рисковать всем. Мы не признали Албании. Мы разоблачили Чарли Чаплина. Штурмом мы выбили советских дипломатов из Чили. Мы показали миру, на что мы способны. А вы неврастеники, маркизы, мулаты! Я пришлю вам из Джексона целую бочку валерьянки. Перестаньте хныкать! Мы, американцы, еще не изобрели бессмертия, значит никакой Мари-Лу нет. Есть я, Джемс Лоу, сын великой Америки. Есть вы, благодарные по гроб должники. И есть дурацкий пудель в ящике. Всё. Теперь, так называемая «мамочка», дайте мне руку, и мы можем проследовать на вашу поганую церемонию.