Текст книги "Лев на площади"

Автор книги: Илья Эренбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Редакция газеты «Фламбо дю миди». Кабинет редактора. Большой стол завален газетами, гранками, письмами. Бутылка ликера, две рюмки. Цветы. Женская перчатка. На стенах фотографии актрис и лошадей. Маленький столик с пишущей машинкой. В кресле редактор, он просматривает газету. Перед ним репортер Пьер Желино, бедно одетый, с подбитым глазом.

Редактор (не глядя на Желино). Ну, собрали материал?

Желино. Кое-что есть. Вчера вечером было собрание. Забастовка должна начаться послезавтра или в четверг. Шено выступил с пространной речью. Я записал самое важное… (Вынимает блокнот.)

Редактор. Неинтересно. Значит, в среду или в четверг? Что вы узнали о Мари-Лу? (Смотрит на Желино.) Кто вас разукрасил? Бегаете к девочкам?

Желино. Что вы, господин Пике! У меня трое детей, мне не до этого. Это на собрании… Вдруг подымается на трибуну какой-то подлец, кричит: «Здесь присутствует журналист, который прославлял убийц Мари-Лу». Я вижу, что другого выхода нет – толпа разъярена, – говорю, что я здесь как представитель «Фламбо дю миди», а при немцах выходила «Фламбо дю жур», а они прерывают: «Это одно и то же». Я заверяю, что писал только о мелких кражах, что мой дядюшка был в сопротивлении, что немцы меня чуть было не послали на работы – ничего не действует. Один – совершенно озверелый – подбежал ко мне и спрашивает: «А кто писал про Мари-Лу?» Я отвечаю, что это мне неизвестно. Тогда…

Редактор (усмехается). А действительно, кто писал про Мари-Лу?

Пауза.

Желино. Господин Пике, вы это знаете лучше меня.

Редактор. Ладно. Что ж они с вами сделали?

Желино. Один ударил. В общем выбрался…

Редактор. Больше шума, чем беды. Что же вы узнали про Мари-Лу?

Желино. Вивьен уверяет, что ее действительно расстреляли.

Редактор. Я вас об этом не спрашиваю, это дело редактора, а не репортера. Я поручил вам собрать детали об ее прошлом.

Желино (смотрит в блокнот.) Двадцать два года, родилась здесь, дом восемь на улице Тьера, отец был механиком на заводе Дело, после школы поступила в мастерскую госпожи Мальбранш…

Редактор. Вы, может быть, собираетесь писать ее биографию? Мне нужны живописные детали. Понятно?

Желино (смотрит в блокнот). Немецкий протокол об обыске. У нее нашли револьвер немецкого происхождения, книгу Горького «Мать», триста шестнадцать франков и записку какого-то Поля, который называл ее «звездочкой». Есть данные о самой казни, перед смертью она крикнула: «Нас много»…

Редактор. Понимаю – вы собираетесь написать статейку для коммунистической газеты: «Мари-Лу или красная Жанна д’Арк». Хватит! Жалко, что я поручил такое ответственное дело вам. Вы действительно годитесь только для мелких краж. Ну? Почему вы молчите? Вы не журналист, вы пескарь. Можете итти.

Желино идет к двери.

Погодите! До вечера извольте выяснить, когда начнется забастовка – в среду или в четверг. В общем вы мало чем рискуете: если вам подобьют другой глаз, у вас будет вполне пристойный вид. Можете итти.

Желино идет к двери.

Стойте! Пришлите сюда Мими, я продиктую передовую.

Желино уходит.

Редактор выпивает рюмку, нюхает цветы. Входит Мими, нарядная, с локонами, лицо куклы. Она садится за пишущую машинку.

Мими. Ну?

Редактор. Ну?

Мими. Я жду, что вы продиктуете.

Редактор. А я жду, что ты скажешь. Я прождал вчера полтора часа. Я, кажется, редактор большой газеты, а не приготовишка.

Мими. Но я вам сказала, что я…

Редактор. Ты мне сказала, что придешь. Довольно разыгрывать неприступную весталку! Устарело. После Анатоля Франса, после Фрейда, после двадцати веков прогресса это попросту неприлично. (Подходит, хочет поцеловать Мими. Она уклоняется от поцелуя, вертясь на вращающемся табурете.) Ну, чего ты ждешь? Может быть, американца с долларами?

Мими. Я жду, когда вы начнете диктовать.

Редактор. Ты придешь сегодня вечером?

Мими. Сегодня вечером вы как будто заняты с мадемуазель Бубуль.

Редактор. Ах, вот что…. Мы ужасно ревнивы. Брось глупости! Бубуль – это девушка Ришара, а Ришар – мой лучший друг. Да и вообще как ты могла подумать? У меня слишком хороший вкус. После тебя – и вдруг Бубуль! Нет! (Целует ее.) Придешь?

Мими кивает головой.

А теперь за работу. «Тучи сгущаются. Американские наблюдатели, которые приехали в нашу страну, увидят…» (Шагает по кабинету, подыскивая слово.)

Мими, оглянувшись, заметила на столе перчатку. Она вскрикивает, берет перчатку.

Мими. Чья это? Бубуль?

Редактор. «Увидят зловещую картину»… Зачем ты это взяла? Отдай.

Мими. Чья это перчатка?

Редактор (отбирает перчатку). Не твое дело. Мало ли что может быть в редакции! И потом я не выношу тирании. Прошу оставить этот тоталитарный тон. Я француз, мне ненавистна всякая диктатура.

Мими. Можете диктовать.

Редактор (подбегает к ней, хочет поцеловать, она вертится на табурете). Ну, брось глупости! Как тебе не стыдно! Это перчатка моей жены. Нельзя быть такой подозрительной. (Целует ее.) Пиши. «Как черные воды потопа, забастовки хотят уничтожить прекрасную Францию. Во главе местных коммунистов стоит некая Мари-Лу. Пора сорвать с нее маску! Коммунисты утверждают, что она расстреляна немцами. На самом деле гестаповцы ее отпустили, и Мари-Лу сейчас находится в нашем городе».

Мими. Это правда?

Редактор. Не твое дело. Сейчас ты машинистка – и только. Понятно? Пиши. «Мари-Лу вовсе не Мари-Лу, а Мария Львовна, русская из Смоленска. Нам удалось установить, что она переправляла в наш город огромные суммы и пулеметы русского происхождения. В кругах, близких к заговорщикам, ее называют „Красной звездой“. Заговорщики намечают в среду или в четверг…»

Стучат. Входит секретарь редакции, старичок в черной ермолке.

Секретарь (шопотом). К вам пришла дама, господин Пике.

Редактор. Вы, кажется, видите, что я занят.

Секретарь. Я ей так сказал, но она настаивает. Она говорит, что у нее дело государственной важности.

Редактор. Но кто это? Приезжая?

Секретарь (еще тише). Мадемуазель Бубуль.

Редактор. Скажите, чтобы подождала.

Секретарь уходит.

Мими. Вечером можете не ждать. И вообще все кончено. Вы будете диктовать или я могу итти?

Редактор. Перестань глупить. Ты же понимаешь, что если она пришла в редакцию, то это по делу. Наверно, что-нибудь с Ришаром. Комиссия по чистке… Раскопали документы… Не сходи с ума! (Подходит, хочет поцеловать, она вертится на табурете.) Я ее сейчас выпровожу. Между нами ничего нет, даю тебе слово. Ты у меня одна. Я даже согласен на диктатуру. (Целует ее.) А теперь уходи. Это ровно пять минут…

Мими уходит.

(Кричит в дверь.) Позовите ту даму.

Входит Бубуль.

Ты что, с ума спятила? Среди белого дня да еще в редакцию?

Бубуль. Милый, мы не вчера познакомились. Можешь понять, если я пришла в редакцию, то не затем, чтобы целоваться.

Редактор. Но это скандал! Ты понимаешь, что ты наделала? Тебя все знают.

Бубуль. Ты еще будешь меня благодарить. Это такая сенсация…

Редактор. Догадываюсь: раскопали счета Ришара…

Бубуль. Вот и не догадался. Да ты и не можешь догадаться. Я сама себе не верю. Это такая сенсация… Ты знаешь, кто к нам приехал?

Редактор. Министр восстановления?

Бубуль. Стала бы я бегать из-за какого-то министра. Американский наблюдатель. Инкогнито. Теперь ты понимаешь, что я должна была прибежать? Имей в виду – не к мэру и не к Ришару, а к тебе. Ценишь?

Редактор. Погоди, это может быть утка. У меня серьезная газета – я даю только проверенные факты. Кто тебе сказал?

Бубуль. Он.

Редактор. Кто он?

Бубуль. Я тебе говорю, что он. Ну, он сам… Американский наблюдатель. Не веришь? Он приехал вчера утром. Наверно, весь день наблюдал, а вечером пошел в кафе «О лион». Я туда заглянула на минуту. Франсуа мне сказал, что вы только что ушли. Он начал на меня глядеть, потом не выдержал и подошел. Он такой вежливый, такой деликатный!.. Сначала он не хотел сказать, зачем приехал, полное инкогнито, даже нарочно сбивал с толку, говорил, что его интересуют древности, – словом, заметал следы. Потом он немного выпил, а главное – он безумно увлекся мною. Я помнила о тебе и старалась вытянуть из него как можно больше. Ты знаешь, кто он? Личный представитель Джима, фамилию он не сказал, да я и не настаивала, ты знаешь, что я не могу запомнить ни одной американской фамилии. Но этот Джим играет всестороннюю роль, он важнее всех сенаторов. А мой американец хорошо знаком с президентом, бывает запросто в Белом доме. Словом, он такой важный, что я боялась с ним разговаривать. Он ругал наш город, вообще французов, говорил «хлам», люди здесь не заняты делом, выродились. Я думаю, что мэру не поздоровится… А со мной он был такой нежный. И щедрый… У них, оказывается, нет времени, чтобы считать каждый франк, как ты. Я никогда не думала, что стану героиней замечательного фильма. Американцы – настоящие демократы, подумай, такой государственный человек просто подошел ко мне, говорил: «Бубуль, Бубуль».

Редактор. И ты его привела в свою трущобу?

Бубуль. Ну да, я тебе говорю, он здесь инкогнито.

Редактор. Где он остановился?

Бубуль. В гостинице «Люкс».

Редактор. Кошмар! Это настоящая дыра. Там клопы…

Бубуль. Я думаю, что он нарочно выбрал: его ведь послали проверить, как мы живем. А денег у него уйма – он мне даже подарил… Впрочем, это неважно…

Редактор. Пожалуй, лучше, что он увидел нашу бедность. Но нужно скорее предупредить мэра, чтобы правильно все осветить. Это действительно сенсация. Здесь нельзя терять времени.

Бубуль (берет перчатку). Ты, кстати, не теряешь времени. Чья это перчатка?

Редактор. Брось глупости, это забыла моя машинистка Мими.

Бубуль. Ты, может быть, решил, что я для тебя слишком простенькая? Этот американец видел побольше, чем ты, с ним жили актрисы из Голливуда, и все-таки он побежал за мной. А ты, видно, ищешь «приличную дамочку»? (Швыряет перчатку.)

Редактор. Что ты придумываешь? Я приду, как всегда, в четверг. Если только не будет забастовки… Скажи лучше, как зовут этого американца? Или ты не смогла даже этого запомнить?

Бубуль. Нет, это я запомнила. У него очень легкая фамилия.

Редактор. Ну?

Бубуль. Слушай, милый, дай мне восемь тысяч. Мне нужно заплатить модистке, а у меня только чек.

Редактор (достает кредитки из бумажника). Держи – пять, больше у меня нет. Как его зовут?

Бубуль. Джемс Лоу. Сейчас он у себя в гостинице…

Стучат. Показывается голова секретаря редакции.

Секретарь (шопотом.) Господин Пике…

Редактор. Вы не видите, что я занят?

Секретарь. Но это госпожа Пике. Она ничего не хочет слушать…

Голос госпожи Пике. То есть как это занят? Я его жена или нет?

Отталкивая секретаря, в кабинет врывается госпожа Пике, чрезвычайно полная женщина в крохотной фиолетовой шляпе с зонтиком.

Госпожа Пике. Ах, вот как!.. Что здесь делает эта тварь?

Редактор. Крошка, успокойся. Это чисто деловой разговор – она мне сообщила, как редактору, нечто исключительное…

Госпожа Пике. Ты еще смеешь врать? Нет, вы послушайте – он выдает публичную девку за газетного информатора! Вот тебе «чисто деловой разговор»! (Ударяет его зонтиком.)

Воспользовавшись суматохой, Бубуль убегает.

Редактор. Крошка, я тебе еще раз говорю – успокойся. Отложим этот разговор до вечера. У меня очень важное дело. От этого зависит судьба родины, судьба газеты, судьба наших детей. Я могу стать первым журналистом Франции. (Кричит в дверь.) Мадемуазель Мими.

Входит Мими. Она изумленно оглядывает госпожу Пике, которая все еще потрясает зонтиком, и садится к машинке.

Редактор. Пишите.

Мими. Мы остановились на словах: «Заговорщики намечают в среду или в четверг».

Редактор. Это потом. Прежде всего на первую полосу: «В нашем городе произошло сенсационное событие»…

Госпожа Пике. Я тебя спрашиваю, что здесь делала эта тварь?

Редактор. Крошка, не перебивай. «К нам приехал американский наблюдатель, личный представитель президента великой союзной республики. В следующем выпуске мы дадим интервью с господином Джемсом Лоу».

Госпожа Пике. Не заговаривай мне зубы. Эта тварь забыла здесь перчатку. (Кидает перчатку на пол, топчет ее.)

Мими. Ах, так!.. Господин Пике, я сегодня вечером занята, вам придется пригласить другую машинистку.

Редактор. Да ну вас всех к чорту с вашими бабскими историями! Разве вы можете понять, какая это сенсация? Нужно прежде всего предупредить мэра, потом взять интервью, передать в Париж. Здесь делается мировая история, а вы с вашей поганой перчаткой! Самое смешное, что я сам не знаю, чья она… (Убегает.)

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Комната в третьеразрядной гостинице «Люкс». Темно. Грязные обои. Огромная кровать посредине комнаты. В нише раковина умывальника, возле нее стоит Лоу и яростно вертит кран. Перед ним заспанный коридорный.

Лоу. Вы сказали, что у вас проточная вода во всех комнатах…

Коридорный. Да, сударь. Можете сами проверить. Вот кран с горячей водой.

Лоу. Но она не течет.

Коридорный. Она текла до войны, сударь.

Лоу. Вы хотите, чтобы я мылся довоенной водой?

Коридорный. Я ничего не хочу, сударь.

Лоу. Где холодная вода?

Коридорный. Холодная иногда течет. Господин из восемнадцатого номера говорил, что она всегда течет в четыре часа утра. Может быть, вы подождете?.. Ничего не поделаешь – все пришло в упадок. Дело, сударь, за американцами.

Лоу. Стоп! Вы не на собрании Объединенных наций. Дело за водой! Принесите кувшин воды и портативную ванну.

Коридорный уходит. Лоу вертит кран. Стучат. Входит мэр, позади редактор.

Мэр. Если вы разрешите…

Лоу. Где вода? Столько бездельников и ничего нельзя добиться! Вас нужно разогнать!

Мэр. Но, господин Лоу…

Лоу. Никаких «но»! Мне надоело разговаривать с олухами. Где вода?

Входит коридорный с крохотным тазиком и чайником.

Вот ваша Франция! Античный свинюшник! Коллекция средневековых лодырей! (Хватает мэра за воротник.) Что вы здесь крутитесь? Займитесь лучше водопроводом.

Мэр. Господин Лоу, мы работаем с утра до ночи… Мы приняли все меры… Это послевоенная разруха… Вы сами видите, как мы разорены… Именно поэтому мы так рады вашему приезду…

Лоу. Вы еще смеете издеваться? Вы рады? Но я, черт побери, не рад! Я хочу мыться, понятно? По-вашему, я могу влезть в эту мисочку? Мы, американцы, не метафизики, мы моемся, а не занимаемся любовными интрижками.

Мэр. Господин Лоу, мы делаем все от нас зависящее. Но без американской помощи…

Лоу. Это я уже слышал. Вы не на конференции шестнадцати наций. Вы думаете, что Америка пришлет вам клопоморов?

Мэр. Я вас уверяю, как мэр города, что мы приняли срочные меры…

Лоу. Вы мэр города? Удивительно!.. Я вас принял за хозяина этого клоповника. Будем знакомы. (Протягивает руку.) В общем, я люблю мэров. Мэр Джексона славный парень, только он слишком любит виски и потому голосовал за сухой закон. Садитесь прямо на кровать: я не выношу этикета. А кто же этот господин?

Редактор. Разрешите представиться: ответственный редактор единственной местной газеты «Фламбо дю миди».

Лоу. Газетчик? Что же, и это дело. В общем, я люблю прессу. Хороший журналист делает доллары и не мешает другим. Так или не так? Но почему у вас только одна газета? У нас в Джексоне две газеты: конкуренция – это двигатель жизни. Должны быть две газеты, два универмага, две партии. Но одна жена, одна монетная единица, один бог. Так или не так? Сколько у вас в городе партий?

Редактор. Не считая мелких – шесть.

Лоу. Чересчур много. Знаете что, закройте четыре. Нужно экономить, особенно теперь, когда вы в пиковом положении. В Америке много долларов и всего две партии – республиканцы и демократы. Вы можете их называть по-своему, – мы уважаем чужие обычаи. Подумайте, шесть партий и ни одной ванны! Я не хочу вас обидеть, я знаю, что французы исторический народ. У нас в Джексоне есть бар с джазом, там замечательные коктейли, и вы знаете, как он называется? «Старая Франция». Мы умеем ценить чужие достоинства. В общем, вы мне нравитесь, поэтому я скажу прямо – вам нужно учиться. Я здесь второй день и вижу вашу слабость – никакой инициативы. Я спрашиваю: «Почему нет воды?» А мне говорят про американскую помощь. Глупо и безнравственно. Конечно, мы вам поможем. Джим говорил, что это на мази. Но мало получить доллары, нужно уметь с ними обращаться. Доллары дают деловым людям, не шелопаям. Вы отстали на сто лет. Когда-то европейцы открыли Америку, построили города, построили мой Джексон. Мы перед Европой в долгу, а мы, американцы, отдаем наши долги, мы теперь должны открыть Европу, построить здесь нечто порядочное – как Джексон. Без клопов. Без метафизиков. И без коммунистов.

Редактор (он все время что-то записывает). Господин Лоу, это настолько мудрые слова, что мне хочется довести их до сведения наших читателей. Я знаю, что вы здесь инкогнито, вы мне потом скажете, что я могу дать от вашего имени и что мне придется выдать за свои мысли.

Лоу. Можете все выдать за свои мысли. Реклама – великое дело, но, верьте мне, я сейчас меньше всего нуждаюсь в рекламе. У судьбы свои шутки: меня теперь интересует ваше старье.

Мэр. Дорогой мистер Лоу, почему же старье? Я понимаю, что мы сильно отстали, но у нас тоже есть кое-что новое: дансинг, два американских бара, молодежь. Я вас познакомлю с писателем Рене Вивьеном, это восходящее светило. Я познакомлю вас с моей дочкой, ей восемнадцать лет, она не выносит ничего старого. Она не выносит даже меня… Напрасно вы остановились в этой допотопной гостинице. Почему нас не предупредили?

Лоу. А почему я должен был вас предупреждать?

Мэр. Я понимаю, вы соблюдаете инкогнито, хотите войти в самую толщу жизни. Я сам люблю соприкасаться с народом. Но все-таки здесь вы не можете оставаться. Мы приготовили для вас апартаменты в «Отель д'Англетер».

Лоу. Не выйдет. У меня нет ваших паршивых франков. Чековая книжка и перспективы…

Мэр. Что вы, что вы!.. Нельзя быть таким скромным. Вы наш гость. Не сердитесь, если мы вас бедно принимаем: мы очень разорены войной. Для нашего города такая честь ваш приезд… (Встает.) Как мэр, я хочу вас приветствовать в этих древних и славных стенах. В городском архиве хранится приветственный адрес жителей нашего города бессмертному Лафайету. У истории есть своя мораль: к вам, в Америку, приехал Лафайет, а к нам из Америки приехал Джемс Лоу, посол дружбы и благоденствия. (Жмет руку Лоу.)

Лоу. В общем, я согласен. Я даже тронут… О деловой стороне поговорим потом. Мы, американцы, умеем брать и умеем давать. А вы неплохой парень. Вы могли бы быть американцем, мэром Джексона. Угу.

Мэр. Ужасно, что вы провели в этой трущобе бессонную ночь. Но скажу эгоистично, как мэр города: я рад, что американский наблюдатель увидел нашу нищету.

Лоу. У нас в Америке не любят нищих. Когда у человека нет долларов, он должен говорить, что у него есть доллары. Доллар приходит в гости к доллару, доллар не любит пустые карманы.

Мэр. Я могу сказать одно в наше оправдание: мы разорены войной. В нашем городе не было крупных боев, но нас восемнадцать раз бомбили – сначала немцы, а потом союзники.

Лоу. Это объяснение, но не оправдание. Воевать нужно далеко, тогда война оправдана морально и материально. Мы воевали в Нормандии, сейчас мы воюем в Китае, завтра мы будем воевать где-нибудь на Северном полюсе. Это в порядке вещей. А воевать у себя дома глупо и безнравственно.

Редактор. Удивительно метко! Если разрешите, я напишу об этом в нашей газете.

Лоу. Пишите. Кстати, мне столько приходится говорить, что у меня пересохло в горле. (Звонит.) Я не думал, когда приехал сюда, что мне придется заняться воспитанием французов, но мы, американцы, умеем мгновенно менять профессию…

Стучат. Входит Дело.

Послушайте, дайте нам коньяку. Ну? Что же вы стоите, как истукан? Вы, может быть, ждете американской помощи, прежде чем подать нам бутылку?..

Дело. Я хотел засвидетельствовать мое почтение… К сожалению, мой завод не выделывает коньяка, наша специальность – кюрасо…

Мэр. Разрешите вам представить: член муниципального совета, директор прославленной фирмы «Дело и сын».

Лоу. В таком случае садитесь. Я вообще люблю директоров.

Входит коридорный.

Мэр. Принесите бутылку кюрасо, конечно, «Дело и сын».

Лоу. Это хорошо, что в вашем муниципальном совете такие солидные люди. Когда человек изготовляет ликеры, он трезво смотрит на жизнь. Угу.

Коридорный приносит бутылку, рюмки. Дело разливает.

Мэр. Выпьем за достойного представителя великой плодоносной Америки!

Лоу (Дело). А вы почему не пьете?

Дело. Доктор запретил мне даже нюхать спиртное. Я пил и много. Но господа коммунисты довели меня до хронического воспаления печени.

Лоу. Мэр Джексона тянет виски, а других заставляет пить молоко. По-моему, вы куда благородней. (Пьет.) В первый раз пью такой коктейль. Вы знаете, что это? Смесь бензина с одеколоном.

Дело. Наша фирма сто одиннадцать лет поддерживает престиж французской культуры. Мы не виноваты, что господа коммунисты мешают нам получать апельсиновые корки из Испании. Если вам удастся, господин Лоу, повлиять на наших министров, я вас угощу настоящим довоенным кюрасо.

Лоу (задумывается, кладет ноги на спинку кровати). Хорошо, при случае повлияю.

Стучат. Входит Ришар.

Мэр (поспешно). Разрешите представить: господин Ришар, член муниципального совета, председатель Торговой палаты и крупный домовладелец.

Лоу. Присаживайтесь. Я теперь понимаю, почему здесь такая поместительная кровать. Можно открыть заседание муниципального совета. Это хорошо, что у вас дома. Человек, у которого недвижимость, всегда движется вперед. Вы как: покупаете или строите?

Ришар. Откровенно говоря, я не покупал и не строил, мне помогло провидение.

Мэр. Не удивляйтесь, господин Лоу, наш друг Ришар убежденный католик, он даже говорит, что верит в бога.

Лоу. Это хорошо, это помогает делать доллары. Но я не понимаю, какая связь между провидением и недвижимостью? У нас в Джексоне люди строят дома богу, это понятно, а вот чтобы бог построил дома человеку, этого я еще не видал.

Ришар. Провидение потому и провидение, что его нельзя предвидеть. До войны я был скромным тружеником. Спросите любого человека в нашем городе, все вам скажут, что я честнейший человек. Потом пришли черные дни оккупации. Я жил одним – надеждой на десант. Немцы не считались ни с какими законами, они отняли дома… у полуфранцузов неарийского происхождения. Мой долг был взять эти дома, сохранить их для Франции и для моих малолетних детей. Да, самому провидению было угодно, чтобы я стал первым домовладельцем города.

Лоу. Вы знаете, я недооценивал французов, я думал, что вы все метафизики, а среди вас имеются деловые люди. Угу. Такое провидение может пригодиться и в Джексоне. Это хорошо, что у вас в муниципальном совете не разбойники, а цвет города.

Мэр. У нас сидели в муниципальном совете настоящие разбойники. Вы знаете, как называется площадь, где находится мэрия? Сталинградская площадь. Разве это не скандал? Я до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что живу на Сталинградской площади! Прежде она называлась площадью Тьера, но эти разбойники, то есть коммунисты, назвали главную площадь города большевистским именем. На новых выборах пять партий, не считая мелких, объединились. У нас оказалось пятьдесят пять процентов голосов. Тогда мы постановили исключить разбойников из муниципального совета. Я вам говорю, это настоящий роман…

Стучат. Входит писатель Рене Вивьен – молодой человек с огромным портфелем.

Это наша знаменитость, молодой писатель Рене Вивьен, он получил за свой роман премию «Этуаль де миди».

Лоу. Вы, значит, пишете романы? И как – приносит? У вас портфель больше, чем у министра, сразу чувствуется, что там пяток самых новых романов. Что же, и это дело! Я лично никогда не читаю – у меня для этого нет времени, но моя сестра в Джексоне буквально проглатывает романы. Она мне иногда рассказывает. Бывают смешные… (Смеется.) Но зачем говорить о пустяках? Сколько экземпляров вы продали, молодой человек?

Писатель. Восемьсот.

Лоу. Маловато. У вас теперь действительно разруха. Ну, ничего, мы вам поможем. Я повлияю. У нас одна писательница написала роман, называется «Яйцо и я». Она продала восемь миллионов. Угу. Там молодожены устраивают птицеферму, целуются и продают яйца. Феноменальный успех! А как называется ваш роман?

Писатель. «Хвост собаки Алкивиада».

Лоу. Глупо и безнравственно. Я хочу вам помочь, но вы все-таки выродились. Собачий хвост – это не название, это пакость. А кто он, этот? Вы сказали фамилию…

Писатель. Алкивиад? Это древний грек. Желая потрясти воображение своих сограждан, он отрубил хвост у собаки, которая стоила семь тысяч драхм.

Лоу. Вы что-то путаете. Наверно, вы любите эту смесь бензина с одеколоном. Мы дали грекам не какие-то жалкие драхмы, а миллионы долларов. Угу. Ваш грек ничего не понимал в рекламе. Рекламу, молодой человек, делают иначе. У нас в Джексоне представитель страхового общества купил дом и сжег его, он нанял негра, чтобы тот кричал среди огня: «Я не застрахован!» – и он уплатил вдове этого негра три тысячи долларов. Угу. А о чем ваш роман? О собаках?

Писатель (обиженно). Я изображаю подсознательный мир раздвоенного мечтателя, который находит подлинную свободу воли в башне из слоновой кости. Мой роман показывает все превосходство психоанализа над мнимой реальностью мира.

Лоу. Удивляюсь, что вы продали восемьсот экземпляров. Из слоновой кости изготовляют несессеры, а не башни. Когда люди попадают в пиковое положение, как вы, нельзя заниматься такими глупостями. Нужно делать ванны, а не писать про собачий хвост. Угу.

Мэр. Наш друг еще очень молод, он не знает жизни. Я ему часто говорю: ближе к народу, к толще, к реальности. Я, как старый социалист…

Лоу. Как? Вы социалист? Но это чорт знает что! Это хуже, чем его собачий хвост! Как вы хотите, чтобы Америка пришла к вам на помощь, когда мэр города чуть ли не коммунист? Глупо и безнравственно.

Дело (мэру). Вы теперь видите, дорогой друг, что нельзя сидеть между двух стульев. Вопрос поставлен прямо: с кем вы – с Америкой или с господами коммунистами? Никакой «третьей силы» нет. Генерал говорит…

Мэр. Погодите, господин Дело! Нельзя из-за партийных страстей срывать план американской помощи. Я хочу объяснить нашему дорогому гостю, что мы все за Америку. Конечно, на свете есть отвратительные социалисты. Я сам читал, как один социалист в Польше публично обнял коммуниста. Но ведь это на востоке, там дикость, тирания, а у нас живут глубоко цивилизованные социалисты. Я первый предложил исключить коммунистов из муниципального совета. Спросите господина Дело: кто удерживает рабочих от забастовки?

Лоу. Но если вы социалист, значит вы покушаетесь на частную собственность?

Мэр. Что вы, господин Лоу! Посмотрите – разве я похож на разбойника? У меня магазин «Дам дю миди»: конфекция, белье, галантерея. Неужели я стану покушаться на самого себя?

Лоу. Почему же вы социалист, если вы порядочный человек?

Мэр. Вы сами сказали, что нам нужны две партии. Господин Дело и господин Ришар стоят за Америку и за генерала. А мы, старые социалисты, мы стоим только за Америку. За ваш факел свободы. За вашу демократию. За ваши доллары. Конечно, генерал рассуждает вполне правильно. Но зачем нам генерал, если мы сами можем сделать все, о чем он говорит? У нас своя старина, свои традиции. Наш народ привык к слову «социализм». Нужно кое-что дать и народу. О чем мы спорим? Только о названии…

Лоу. Название – это мелочь. Мы не хотим вмешиваться в чужие дела. А насчет старины мы с вами еще потолкуем. Здесь у вас имеется лев, откровенно говоря, это уродство, это не лев, а пудель… Впрочем, о делах поговорим потом… Вы правы – дело не в названиях. Молодой человек мог бы назвать свой роман даже «Собачий хвост», но если бы он написал, как молодожены торгуют яйцами, он продал бы в Америке восемь миллионов. Угу. Называйте себя социалистом, если это вам нравится, в общем, вы неплохой мэр. Я расскажу об этом в Джексоне. А поскольку вы тоже за частную инициативу, мы можем выпить еще по одной.

Мэр. Я хочу предложить ответственный тост. Мы знаем, что вся Америка спешит на помощь всей Франции. Но вот великий сын далекого Джексона благодаря счастливой игре судьбы попал именно к нам, и я пью за великодушную руку, которую далекий Джексон завтра протянет нашему древнему городу.

Все чокаются.

Лоу. Где бы достать американские сигареты?

Писатель (высыпает из портфеля не менее двадцати пачек сигарет). Какую марку вы предпочитаете? «Кемел», «Честерфильд», «Лаки-страйк», «Морисон»?

Лоу. Вы что же, такой страстный курильщик?

Писатель. Нет. я вообще не курю. Но. вы сами понимаете, литература не приносит… Премия – это только название: они выдают вместо денег диплом на плохой бумаге. Я творю исключительно ночью. А днем я работаю. В моих руках «черный рынок».

Лоу. Где он помещается, ваш «черный рынок»? На площади?

Писатель. Нет, в этом портфеле. Чулки, сигареты, шоколад, пенициллин – словом, дары вашей пышной Америки. Я покупаю в Марселе у ваших военных.

Лоу. Оказывается, вы не так глупы, как это кажется. Я вам скажу откровенно: лучше продавать дамские чулки, чем писать про какого-то древнего грека. Всякая торговля заслуживает уважения, наш президент сказал, что торговля – это залог прогресса. Угу.

Входит маркиз де Шампиньи. Это тучный, смуглый брюнет, похожий на Дюма-отиа.

Маркиз (умирающим голосом). Здравствуйте. Здравствуйте. Я хотел вас пригласить на охоту в мой замок, но, к сожалению, маркиза де Шампиньи плохо себя чувствует… В связи с политическими событиями у нее приступ наследственной подагры… Я устал, я пришел пешком, мой жеребец захромал, а я не выношу ни поезда, ни автобуса…

Мэр (маркизу). Как хорошо, что вы пришли, господин маркиз! Мы стараемся познакомить нашего гостя с достопримечательностями города, но только вы можете открыть перед господином Лоу двери высшего общества. (Лоу.) Я – старый социалист, но я первый преклоняю голову перед величием рода де Шампиньи. Маркиз был настолько любезен, что согласился войти в наш муниципальный совет.

Лоу (внимательно рассматривает маркиза). А ну-ка, покажите вашу руку!

Маркиз. Это наследственный перстень, мой дед получил его от короля Людовика-Филиппа…

Лоу. Перстень не при чем. Меня интересуют ногти…

Маркиз. Моими ногтями занимается лучшая маникюрша в городе.

Лоу. Маникюр не при чем. И маникюр вам не поможет…

Маркиз. Простите, я не понимаю, о чем выговорите?

Лоу. О том. Где проживала ваша бабушка? На Антильских островах?

Маркиз. Нет, в нашем родовом имении.

Лоу. Тем хуже для вашего дедушки…

Маркиз. Я вас не понимаю… Вы, кажется, сомневаетесь в моей особе? Я маркиз де Шампиньи…

Мэр и другие. Он – маркиз де Шампиньи.

Лоу. У нас такие маркизы чистят ботинки. Угу. А ну-ка, убирайтесь! (Выталкивает маркиза.) Я не выношу присутствия цветных.

Мэр. Господин Лоу, вы ошибаетесь. Мы все давно знаем маркиза…