Текст книги "Foot’Больные люди. Маленькие истории большого спорта"

Автор книги: Илья Казаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Лобановский

Сережа Юран часто вспоминал Лобановского, и всегда с почтительным восторгом:

– Васильич ценил хороший коньяк. Но мы никогда, ни разу не видели его пьяным. Всегда невозмутим, уверен, молчалив.

– Боялись его?

– Конечно, боялись. Такая глыбища, от него сила такая шла. Сила личности. Однажды мы на базе сидели, перед отбоем. Тихо, наговорившись вдоволь, в каком-то углу. И тут он идет. Мы совсем затихли, он нас не увидел. По походке стало понятно, что он выпил. Но это нам понятно было, кто каждый день его видел. Он по лестнице поднимался, в сланцах, и у него с ноги тапка слетела. Он остановился. Стоит на ступеньке и ногой в одном носке медленно нащупывает позади себя слетевший шлепанец. Не сходя с места! Нашел, надел и так же невозмутимо дальше пошел. Мы как прибитые сидели от этой сцены.

О Лобановском от тех, кому довелось у него поиграть, можно услышать только слова уважения. Рассказывают и байки, но и они тоже пропитаны запредельным почтением к гению. Про любого другого тренера хватает анекдотов, но только не про него.

Если в нашем футболе и был когда-нибудь футбольный бог, так это он. Грозный и милосердный – к тем, кто совершал что-то по слабости, а не противился его воле.

Бородюк вспоминал, как перед чемпионатом мира 1990-го он приехал на сбор. Посмотрел, стоят он, Юрий Савичев, Черенков и Алейников. А все остальные – киевляне. Были игроки и из других команд, по одному, но все равно возникало ощущение, что их просто нет.

Шла двусторонка, мяч летал длинными передачами над полем. Мощные рывки, постоянный прессинг, глаза навыкат от нагрузки.

В одну из редких пауз Черенков сказал:

– Саша, зачем такой футбол? Давай мяч чуть подержим. В стеночку, на третьего. Одна беготня.

Лобановский свистнул. Защитник поставил мяч на своей половине, разбежался.

– Беги, Федя! – сказал Бородюк. Уже на бегу.

Каждому на обед выдавали горсть таблеток. Если кто спрашивал у доктора, что это, ответ был одним и тем же – витамины. Все пили. Ну или почти все.

Черенков не выпил. Доктор увидел, подошел. Спросил, почему не пьет.

– Я не хочу.

Лобановский услышал. Подозвал администратора и говорит:

– Возьмите ему билет до Москвы.

«Всевидящее око» – на самом деле это про него. И «всеслышащее ухо» – тоже.

Лобановский ценил игроков, у которых бутсы были в полном порядке. Начищены, отполированы. Хорошие бутсы в те годы были дефицитом. Новые не любили, разнашивали-разбивали, чтобы они стали мягче. Многие надевали на игру обувь на размер меньше, чтобы нога лучше чувствовала мяч. Потом это аукалось, конечно. При каждой серьезной команде был штатный сапожник. У Лобановского, разумеется, тоже.

У сапожника на базе была комнатка. В комнатке – шкаф. В шкафу – полка. На полке – бутылка. Возможно, что не одна. Замученные тренировочным процессом игроки однажды решили собраться там. Немногие и ненадолго.

Сели. Налили по первой. И тут дверь открылась. На пороге стоял Лобановский. Он сфотографировал глазами сцену и молча вышел.

Не знаю, сказал ли кто-то из игроков «мама», но это было бы уместно. Сапожник молчал, как и все. Через какое-то время народ понял, что Лобановский знал, что они соберутся, и знал, когда зайти. Но тогда был только ужас, ничем не подавляемый. Ночь без сна. Ожидание, что тебя сейчас вызовут и выкинут.

Но не вызвали.

Утром была тренировка. Команда построилась и смотрела, как Лобановский вышел из корпуса базы и шел к полю. Медленно шел. Возможно, у виновников дрожали ноги. Возможно, нет. Но воздух, как принято говорить, был пронизан электричеством.

Тренер подошел, поднял на игроков глаза. И тут один из футболистов упал на колени. Вырвал зубами кусок дерна и начал его жевать.

Лобановский смотрел на него. Команда смотрела на них обоих.

– Отец родной! – сказал игрок черным от земли ртом. – Прости!

Он проглотил и продолжил:

– Бес попутал! Землю за тебя жрать будем!

Говорят, это был Горлукович. Я в эту версию верю, потому что через день был матч с голландцами. Горлукович вышел в стартовом составе, на правый край. У чемпионов Европы дебютировал за сборную Пеенар, левый хав из «Твенте». Восходящая звезда с горящими предложениями из Италии.

Он дважды неплохо обострил в дебюте, а на 25-й минуте Горлукович выбил мяч в аут, вместе с Пеенаром. Того увезли на «Скорой» с двойным открытым переломом голени. Он восстанавливался долго и за сборную больше так и не сыграл.

Моя любимая байка о Горлуковиче все же не эта. И это не о фразе «какой номер?» – первые слова, которые тот сказал в одном из матчей за «Спартак», когда его жестко сбили и он не сразу смог подняться. И не о его жуткой веселой улыбке перед первой тренировкой после межсезонья.

– Сергей, ты чего улыбаешься?

– Да вот, посчитал – тридцать человек здесь. А мест в заявке восемнадцать. Конкуренция. Надо поработать.

И хлопнул на всю раздевалку бутсами. С шипами угрожающего вида.

Однажды, перед чемпионатом мира 1994 года, когда Садырин передумал и вернул в команду тех, кто бунтовал против него, Горлукович пошел на полдник и закрылся в столовой. Титулованные уже люди – Карпин, Онопко, Ледяхов – стояли в коридоре и дергали ручку, барабанили по стеклу:

Горлукович допил чай, подошел, высунул голову.

– Чего барабаните, не видите – з. м.с. и олимпийский чемпион отдыхает?

Он понял, что идеальной атмосферы после такого решения тренера уже не будет. И решил, что за результат переживать не стоит. Потому что в такой обстановке хорошего результата ждать не стоит.

Перед матчем с «Интером» он тоже сидел в раздевалке и улыбался.

Его снова спросили:

– Чего ты, Сергей, улыбаешься?

– Да я уже ветеран. Думаю, чем после карьеры заняться.

Ему говорят:

– Как, с твоим-то опытом и заслугами? Тебе прямая дорога в тренеры.

Он покачал головой:

– Не, думаю в Голливуд двинуть.

Народ бы хохотнул, если бы осмелился. Хватило сил только спросить:

– Почему в Голливуд-то?

– Ну как же, – сказал он, продолжая улыбаться своим мыслям. – Вот сейчас играть мне с Рональдо, лучшим игроком мира. А минуте на десятой я ему шипами в колено. Открытый перелом. Конец карьере. Скандал на весь мир. Как после этого меня в Голливуд-то не возьмут?

Он шутил, конечно. Чувство юмора у него было отменным, хоть и специфическим.

Однажды я позвал его на программу. Он пришел без галстука, в джемпере. Его загримировали, он поднялся, освобождая кресло, и дружески сжал мое плечо. Улыбнулся.

Мне стало страшно. Особенно когда я попытался сделать шаг и сесть, а он меня продолжал держать.

– Я хотел спросить, какие вопросы будут? – сказал он, чуть картавя.

– Вам ли каких-то вопросов бояться! – ответил я и с усилием все-таки сел. Закрыл глаза, как всегда делал на гриме.

И почувствовал, как он снова сжал мое плечо. На этот раз ближе к шее.

– А я и не боюсь, – сказал он почти ласково.

Я сидел и думал: «Был ли в его жизни хоть один человек, кого он боялся?»

Кроме Лобановского, разумеется.

Хиддинк и свадьба

Жена опаздывала. Примерно на полчаса. На нашу с ней свадьбу.

Меньше всего я хотел с ней ругаться в этот день. Но все равно послал эсэмэску. Хотел написать что-то воздушное, а на выходе все равно получилось: «Ты где?» Ну, может быть, «Ты где, дорогая?»

А она ответила: «Начинайте без меня».

Я повернулся к гостям. Гус поманил меня пальцем, я подошел. Он наклонился ко мне, сочувственно приобнял.

– Ты понимешь, что она уже сейчас показывает, кто у вас в семье главный?

Я с ним вообще не спорил. Никогда. Но тут был такой случай, что я возразил:

– Да нет же. Во-первых, ее красят – свадебный макияж. Уже накрасили, ей не понравилось, вот и переделывают. А во‑вторых, она же женщина. Как женщина может не опоздать?

Он улыбнулся, приподнял бокал с красным вином, и мы чокнулись.

Это была вторая наша свадьба. То есть первая.

Мы расписались во Владикавказе, потому что никак не могли решить – идти в подмосковный или столичный загс, чтобы всем было удобно. Сомневались. Точнее, я сомневался. Жена сказала:

– Ты в семье главный, дорогой. Ты же мужчина. Как скажешь, так и будет.

Я думал-думал, а потом позвонил Сережке Таболову. Как пишет Википедия, «российскому государственному деятелю». Моему другу.

– Ты меня давно в гости звал, могу на майские праздники приехать.

– Конечно!

– Я с невестой приеду.

Он обрадовался, хотя и понимал, чем ему это грозит. Сережа был не женат. И все постоянно хотели его женить.

Так и вышло. Каждый человек во Владикавказе, поздравлявший меня, говорил ему:

– Ну а ты когда?

У него хватало сил отстреливаться…

Я подумал немного и перезвонил:

– Слушай, а ты сможешь договориться, чтобы нас без очереди расписали? Чтобы месяц не ждать?

– Ха! – воскликнул он, точно всемогущий джинн. – Ха-ха-ха!

Когда мы вернулись домой, я еще раз посмотрел в наши паспорта с разными датами бракосочетания и сказал:

– Надо бы и в Москве тогда отметить.

– Как скажешь, дорогой, – ответила жена.

За свадебным столом в Фиагдоне она, вопреки традициям, сидела рядом со мной. Вела себя так, что старший в итоге меня спросил:

– Она точно у тебя не осетинка? Ведет себя как кавказская женщина: не говорит раньше мужчины, не говорит после мужчины и не говорит вместо мужчины.

За семь лет многое изменилось, конечно.

Жена опаздывала уже на час. Гости собрались к полудню, потому что в три часа тренерам надо было ехать на финал Кубка. Семнадцатое мая 2008-го. День накануне первого сбора перед Евро.

Гус теперь подошел сам. Обнял и даже не спросил: «И где же она?» Просто сказал:

– Послушай старшего друга. Заведи себе собаку. Лучше – прямо сегодня.

– Зачем? – не понял я.

– Даже если ты придешь домой в три ночи, собака все равно будет тебе рада.

Если бы я не знал его, то подумал бы, что он шутит.

Но тут я услышал голосок жены, сказавшей «спасибо» гардеробщику. Она шла по лестнице, я подошел к ней и повел здороваться с гостями.

– Эй, – сказал ей Гус, – теперь я понимаю, почему, когда я вижу Илью, то слышу, как птицы поют.

И потом повторил это в тосте, изобразив щебетание птиц.

Было весело. Особенно моему старому подмосковному другу. Он отказался ехать на такси, и в вагон метро его грузили три слабые женщины. Они уходили со свадьбы последними, и официанты с интересом наблюдали, как он и дамы по очереди садились на шпагат у рояля.

В итоговом счете была позиция: двадцать шесть порций виски. Кроме него, виски пила только одна девушка. Официанты клялись, что приписок не было. Я и сегодня им не верю.

А мы поехали домой около пяти, оставив часть гостей веселиться. Слуцкий малодушно сбежал за час до нас. Два медленных танца с Фатей Гамми подряд под любопытствующими взглядами зала – я его понимаю.

Мы с Машей заскочили домой, переоделись и побежали вниз в поджидавшее такси. Надо было ехать в «Президент отель» на юбилей Петракова. Мы поднялись на лифте, чуть пьяные и счастливые, вошли. Ведущим торжества был Нобель, тогда совсем еще юный. Застолье шло часа полтора, и всем было уже совсем хорошо.

Валера посадил нас за стол с Газзаевыми, Шевчуком и Обориными. Поближе к себе. Газзаевых Маша знала, Шевчук ее сразу обаял своим юмором, но Оборин почему-то понравился ей больше остальных. Он был сух, сдержан, и ей стало казаться, что он очень похож на Бунина. Настолько, что она даже порывалась называть его Иваном. Я какое-то время поправлял.

– Вот вы стихи любите? – допытывалась она. – Поэзию?

Жена Оборина сидела рядом, слушала и говорила, что она поэзию не любит. Очень веселая, яркая женщина, но совершенно иного склада, чем муж.

– Как же они не подходят другу другу! – шептала мне жена. – Посмотри! Они совсем разные. Они ведь даже не общаются, сидя рядом. Он ни слова ей не сказал за вечер, даже не прикоснулся.

Жена Оборина действительно больше говорила с Шевчуком, кокетничала с ним напропалую. Сергей в итоге отвернулся от нее, сел боком.

– Поэзию люблю, – сказал он медленно. – Но давно не читал.

Жена обрадовалась:

– Кого?

– Есенина, – сказал он.

– Тогда прочтите!

Оборин удивился. Посмотрел в зал. Там танцевали, и лучше всех – супруга Гаджиева. Мне бы читать стихи тут точно не захотелось.

– Здесь?

– Не хотите здесь, пойдемте на балкон, – сказала Маша, окончательно его сконфузив.

На балконе дул ветер. Как-никак, девятый этаж. Я смотрел на Якиманку и наслаждался происходящим.

– Ну, читайте же!

Он спросил:

– Вы серьезно?

– Конечно. Ведь стихи – это возможность сказать что-то очень эмоциональное человеку. Подействовать на него. Вот если ваш футболист сделает что-то очень плохое во время матча, что вы ему скажете?

Оборин внимательно посмотрел на нее и ответил:

– Я скажу ему, что он мудак.

Жена почему-то обрадовалась.

– Вот видите! А если прочтете стихи, то он, может быть, изменится к лучшему.

– Лучше прочтите, – сказал я. – У нас сегодня свадьба. Пусть это будет вашим подарком.

Он прочел. Хорошо прочел, между прочим.

Мы вернулись за стол. Жена Оборина сидела, уже обнимая Шевчука. Оборин остался курить на балконе. Я подумал: хорошо, что он этого не видит.

Жена Оборина посмотрела на нас и сказала:

– Какие же вы молодые, сколько у вас впереди! Смотрю на вас и вспоминаю, как мы с Володькой расписались…

И при этом звучно чмокнула Шевчука в щеку. К неописуемой радости моей жены. На следующее утро мы так и не могли вспомнить, почему поначалу решили, что сидим рядом с четой Обориных.

Петраков пошел провожать нас к лифту. Дымя сигарой, в роскошном костюме.

Когда лифт закрывался, он нам помахал на прощанье, и жена вдруг крикнула ему:

– Вы такой интересный мужчина!

Он подавился дымом. И я понял, какой ее любимый фильм.

«Сколько у вас впереди».

Скоро семь лет, как мы женаты. Я женился на ней седьмого мая, а она вышла за меня восьмого. Свадьбу мы отмечали семнадцатого.

Это вранье, что, женившись в мае, будешь маяться всю жизнь! Это мои лучшие семь лет. Я и к бронзе Евро отнесся как к продолжению чудес в моей жизни.

«Сколько у вас впереди»…

Рабинер рассказывал, как однажды он с женой оказался в одной компании с Александром Львовым и его супругой. Львович посмотрел на Игорька с Олесей и спросил:

– Давно женаты?

Те ответили, что нет, недавно.

Для Львовича это был третий брак, для Тани – второй.

– Смотрю я на вас, ребята, и думаю: сколько же у вас впереди! – сказал он…

Бесков

Было жарко. Адски жарко, я бы сказал. Плюс тридцать пять, июнь, Альпы. Второй сбор перед Евро.

А у меня не было бейсболки.

Была белая, потрепанно-винтажная, с Че Геварой. Я ее купил в Хорватии, и она мне безумно бы нравилась, если бы не воспоминания о том отдыхе. Надо было бы сдать путевку, но я решил поехать, и это был худший отпуск в моей жизни.

Когда яхта, на которой мы решили поплавать вдоль побережья, внезапно попала в шторм и, раскачиваясь, практически ложилась на воду, я решил не изображать супергероя и пошел за спасательным жилетом. Надел его на себя, вызвав цепную реакцию у других туристов. Небо было черное, со всполохами молний. Берег был метрах в ста, но скалистый. Капитан наотрез отказывался подходить ближе. Я выжал бейсболку, посмотрел на Че Гевару и вдруг успокоился. А потом и волны стихли.

Я сидел на борту и думал: «Экскурсия эта, яхта, волны. Летучие мыши по ночам. Девушки, загорающие топлес. А я один».

Это сейчас для меня и день наедине с собой – немыслимая роскошь. А тогда таких дней было слишком много.

Бейсболку, не входящую в комплект официальной одежды сборной, я надеть не мог. Спрятаться в тень было негде. А пекло так, что я проверял волосы – не дымятся ли? И в итоге я снял поло и накинул его себе на голову. Потом посмотрел на приятеля из коммерческого отдела и повторил его финт, закатав штаны до колен.

– Эй! – крикнул Гус. – Здесь тренировка, а не пляж.

Я понял, насколько был не прав. Извинился. Привел себя в привычный вид и продолжил жариться под солнцем.

Ко мне подошел Витя Вотоловский, администратор. Сказал с ехидцей:

– Константин Иваныч тебя бы выгнал.

Я даже не спросил, откуда – из сборной или только с тренировки?

Тридцать пять градусов. И это только в тени.

Когда с восторгом называют штаб Аленичева в Туле, забывают произнести одну важную для меня фамилию. Олег Саматов, тренер по физподготовке. Мой землячок. Обладатель Кубка России-95 с бесковским «Динамо».

В моей подмосковной юности было два героя спорта. Могло быть три, но Тихонов летал слишком высоко, был небожителем и шел совсем по высшему разряду. Да и мы с ним никак не пересекались в тех дворах моих девяностых.

Первый – Леха Чугунов, приглашавшийся в сборную по хоккею с мячом и постоянно ездивший в Швецию. Однажды, когда мы закончили играть в футбол и шли по очереди в душ спортзала, Леха достал из адидасовской сумки шампунь «Видал сасун» и сказал:

– Угощаю!

Мы выдавливали его в ладони как драгоценность, чтобы хватило всем. Детство мое, счастливое и босоногое…

Вторым был Саматов. Когда Бесков пришел в «Динамо» и оставил его в команде, мы балдели. За «Динамо» теперь болели все. Когда Олег появлялся в нашем дворе, мы расспрашивали его о «Динамо», о Бескове. Уже не помню, что он рассказывал. Помню наш восторг. Особенно когда он сказал как-то по весне:

– Последний сбор был на Кипре. Константин Иваныч взял жену. Мы идем как-то с тренировки, а она лежит у бассейна и загорает. Топлес.

Естественно, мы оживились. Спросили: «Ну и как?»

– В полном порядке, – ответил Олежка.

Валерии Николаевне тогда было шестьдесят шесть…

Бесков любил открывать миру неизвестных игроков. Ярцев, конечно, пример хрестоматийный, но и до, и после аналогичных случаев было в избытке. Могло быть одним больше, если бы Толя играл в футбол хотя бы чуть-чуть лучше.

Сейчас Толя больше всего напоминает мне Портоса. Может быть, именно в исполнении Смирнитского. Преподает в «Плешке», РМА. Директор по развитию «Футбола». Консультант много кого и чего. А тогда он был не так величествен, носил одежду иного размера и служил в бухгалтерии «Динамо».

У него была «Волга», что для человека его роста и ширины в плечах – абсолютно естественный выбор. Летом, в обеденный перерыв, он мыл ее у третьего подъезда динамовского стадиона. Голый по пояс.

Как-то из подъезда вышел Бесков. Увидел Толю, прищурился:

– Из спортроты? Как фамилия?

Человек, идущий следом, Константина Иваныча поправил:

– Это бухгалтерия.

Бесков досадливо поморщился:

– Такая фактура пропадает.

В старости он казался иным, чем раньше. Более мягким. Хотя… Что мы понимали тогда в жизни – ребята, кому было чуть за двадцать?

Интервью Бесков давал редко. Мало было придумать повод, надо было потом уговорить.

Еще до «Плюса» в спортивной редакции НТВ работал Ваня Швец. Обстоятельный серьезный парень. Когда я стал работать в сборной, Ваня уже трудился на Первом канале. Когда звонил, был вежлив и неспешен. Мне вообще кажется сейчас, что серьезнее Вани ни одного человека на нашем телевидении не было.

После какого-то матча Ваня поймал Бескова при выходе с пресс-конференции. Никаких микст-зон не было тогда и в помине, журналисты ловили игроков где могли. Попросил об интервью. Бесков отказывался, Ваня умолял. Может быть, даже дал понять, что без интервью его могут уволить. Уломал-таки.

Оператор ставил камеру, Швец молчал. Бесков тоже. Когда оператор кивнул, Ваня задал вопрос:

– Как вы думаете, стал ли пропущенный мяч следствием ошибки обороны?

Бесков величественно кивнул:

– Да.

– Большое спасибо! – поблагодарил Ваня и повернулся к оператору: – Все, закончили.

Бесков офонарел. Вероятно, примерно так же, как в свое время Анна Дмитриева.

Анна Владимировна – по духу аристократка. Когда Ваня пришел к ней отпрашиваться во внеочередной отпуск, ей это не понравилось. Конец августа, людей мало, событий много.

– Мне очень надо в деревню, – настойчиво сказал Ваня. – Копать картошку.

Дмитриева отпустила. Она вообще никогда не старалась переучить людей, была выше этого. Ваня уехал и пропал.

Мобильных телефонов тогда не было, как и Интернета. Домашний телефон не отвечал. Через две недели судьба Вани начала волновать редакцию. Уже собрались звонить в милицию, как пришла телеграмма. От Вани. Из деревни.

«В связи с невиданным урожаем картошки прошу продлить отпуск».

Я общался с Бесковым лишь однажды. Когда мы делали на 7ТВ ток-шоу в дни чемпионата мира—2002, пригласили его на эфир в день финала. Помню, как кинул нас Дмитрий Смирнов, тот, что тоже сейчас играет за «Арсенал». Тогда он был игроком молодежки. Я позвонил Тишкову, его агенту, и сказал Юрке, что есть такая идея – перекинуть невидимый мостик от великого поколения Бескова к завтрашнему дню. Юра обрадовался, договорился, а Смирнов не пришел. Просто отключил телефон за два часа до эфира.

Наверное, были дела. Я не понимал, как футболист может отказаться от возможности побывать на программе вместе с Бесковым. Не понимаю и сейчас.

Константин Иваныч приехал в «Останкино». Добродушно поздоровался со мной и Димой Федоровым и вдруг просиял. Оставил нас и пошел к Жене Солодунову, нашему режиссеру. Лысому и худому бабнику. Сорокалетнему весельчаку. Стал трясти тому руку, к нашему удивлению.

– Я ни одной вашей программы не пропускаю! – сказал Константин Иваныч.

Женя растерялся, но потом отбросил комплексы и купался в лучах славы. Саида Медведева, наш режиссер-постановщик, ставившая на Первом «Старые песни о главном» и не только, смотрела на Солодунова с изумлением. Было видно, как она корит себя, что недооценивала коллегу.

– Я всегда всем говорю, что лучше Гордона ведущего нет! – сказал довольный Бесков.

Я помню, что чувствовал, когда держал его руку в своей руке. Наверное, с таким почтением католики относятся к папе римскому.