Текст книги "Гильотина для госпитальера"

Автор книги: Илья Стальнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Привал, – сказал Динозавр.

Они расположились на обочине грунтовой дороги. Только что пропылил грузовик с досками, и стояла пыль столбом.

– Отвратный мир. Отвратные ничтожества. И вообще все отвратно, – скучающе произнесла Пенелопа, раскладывая на куске материи, который они украли в лавке, припасы – помидоры, курицу и бутыль вина. – Как можно есть это кошачье дерьмо и пить эту бычью…

– Не надо, – поднял руку Динозавр, зная, какое сравнение последует дальше.

Поужинав, пару часов потратили на заучивание наиболее важных цитат, так что, учитывая феноменальную память у обоих, вскоре могли достаточно бодро лопотать на этом языке.

– В жизни не видела большей галиматьи, – покачала головой Пенелопа, со злостью отбрасывая требник.

– Это высказывания великих мыслителей.

– Они были импотентами.

– Почему? – поразился Динозавр.

– Только импотенты могут тратить время на подобную чепуху. Ты послушай. «Пользуйтесь, но не злоупотребляйте – таково правило мудрости. Ни воздержание, ни излишества не дают счастья». Это исповедь импотента. Твой Вольтер был импотентом!

– Я бы не был столь категоричен, хотя, возможно, в этом есть доля истины, – усмехнулся Динозавр…

– Ладно, положим, мы вживемся в этот мир. Что дальше?

– Работа. Найти Магистра. Выяснить, что за туз он припас в рукаве. Повернуть ситуацию в свою сторону. Этого мы должны достигнуть.

– Должны – да. А сможем?

– Должны.

– Как мы умотаем с этой поганой планеты. Как бишь там ее?

– Гасконь.

– Вот именно. С этой поганой, треклятой, долбанной, дерьмовой, уродской и вонючей Гаскони.

– Пока не знаю.

– Из того, что мы узнали, надеяться на привычный образ действий – попытаться проникнуть в космопорт, проникнуть на корабль или взять его – не может идти и речи, – зло произнесла Пенелопа.

– Правильно.

– Здесь просто нет кораблей! Здесь нет космопортов. Спутников на орбите. Здесь есть паровозы и бензиновые монстры, которым место в пыточных камерах.

– Я не думаю, что Магистр рассчитывал здесь остаться навсегда. У него есть какой-то путь назад. И мы должны найти его.

***

Сомов стоял на возвышении перед тремя судьями. Длинные их мантии доставали до пят, лица были припудрены, парики хоть и белы, но достаточно потерты. Да и само помещение дышало ветхостью и старомодностью. Но в нем все равно ощущалось какое-то противоестественное величие.

– Я вручаю судьбу этого обвиняемого в ереси в ваши руки, Граждане, – скучающе произнес Главный районный инквизитор.

Он был похож на бухгалтера на пенсии, возможно, и являлся таковым. Его лицо было отечным и свидетельствовало о каком-то внутреннем недуге. Было заметно, что ему неохота высиживать на заседании, заниматься пустопорожними разговорами и выносить решения. Ему хотелось лежать у себя дома и поглаживать кошку (или собаку), пилить жену и нравоучительно нудить что-то детям.

Зал был битком набит разношерстной публикой, она собралась на развлечение и желала получить всю массу ощущений. Судебные заседания напоминали Главному районному инквизитору театральные пьесы, и ему не нравилось в них играть, как человеку скромному. Но ему нравилось судить и миловать. Ему нравилось исполнять долг Гражданина.

– Гражданин Джулиан, доложите обстоятельства.

– Докладываю обвинения недогражданину, именующему себя Никитой Сомовым, – начал излагать суть огромный краснорожий субъект, которого только что, похоже, выдернули из таверны. Красный нос достаточно ясно говорил об излюбленном времяпрепровождении хозяина. Красномордый все время дергал себя за усы, откашливался и старался не дышать на окружающих. Ему тоже сейчас хотелось быть подальше отсюда. Таверны он любил больше, чем залы заседаний, но это не значило, что ему совсем не нравилось карать, миловать и выполнять долг Гражданина. – Он бродяжничал.

– Та-ак, – произнес негромко широкоплечий, бесстрастный, худой, как щепка, и высокий, как фонарный столб, член трибунала, являвшийся одновременно и секретарем. Он лучше всех знал закон и не хотел находиться сейчас нигде, кроме этого зала. Ему не просто нравилось сулить, выполнять долг Гражданина. Он обожал сам процесс. Он трепетал перед каждым заседанием. Для него они были так же сладостны, как ночь, проведенная с красивой женщиной, для отпетого сластолюбца. Он что-то бесстрастно чертил на бумаге, лежащей перед ним. – Согласно уложению Совета Справедливых это заслуживает общественного порицания…

– Его задержали без документов, дающих право на жизнь, – произнес, зевнув, красномордый.

– Плюс неделя исправительных работ на выгребных городских ямах, – сделал очередную отметку секретарь.

– Торговец говорил, что этот еретик посмел обращаться к нему на «вы», – красномордый рыгнул и закашлялся, огляделся затравленно и продолжил: – А это является нарушением принципа равенства граждан. Подобное обращение, как унижающее человеческое достоинство, отменено Советом Справедливых на Пленарном Заседании 25 термидора семьдесят седьмого года.

– Плюс год каторжных работ…

– И самое главное: обвиняемый посмел креститься, поминал, как я уже говорил, Бога и… Молился вслух.

Секретарь поставил на бумаге жирный крест и протянул ее председательствующему.

Сомов хотел возмутиться. Молитву ему явно навесили ни за что. Он не припомнил, чтобы произнес хоть слово молитвы на виду у кого-то, но, похоже, спорить здесь было не принято – и не столько из-за правил этикета, сколько из-за того, что возражения не принимались.

– Итак, я выслушал мнение трибунала, – скучающе произнес Председательствующий, разглядывая бумажку, которую пододвинул секретарь. – Несомненно, преступления недогражданина Сомова тяжелы. Но мы, исходя из принципа гуманности, позволяющего нам прощать даже самых отпетых негодяев, убийц, скотокрадов, даруем тебе, недогражданин Сомов, прощение.

Сомов облегченно вздохнул, как будто с его плеч сняли тяжелую ношу.

А Главный районный инквизитор продолжал:

– Трибунал освобождает тебя от наказания за содеянное. Мы уполномочены освободить тебя также и от дурных мыслей. К сожалению, дурные мысли слишком глубоко укоренились в тебе. Удалить их возможно только вместе с их источником.

– Как это? – не понял Сомов. Сердце тревожно кольнуло. Где-то он читал о подобной шутке.

– Источник – твоя голова. Она будет отсечена через два дня.

***

– Еретик приговорен к милосердному лечению! – кричал малец, пытавшийся всучить прохожим газету. – Завтра состоится лечение! Покупайте газету с подробностями! Только в «Сен-Марских новостях»! Фотографии с процесса! Главный общественный инквизитор города подтверждает прозвище железного!

– Допрыгался, – вздохнул Филатов, ознакомившись со статьей.

В Сен-Маре совершенно не ощущалось присутствия рядом Парижа. Захолустный городишко со старинными домиками.

За те три часа, которые Филатов здесь находился, он сумел несколько вещей. Он пополнил запасы наличности – ему стоило разок проехаться в конке, туго набитой народом, и несколько Граждан лишились своих кошельков. Разведчик достиг больших высот не только в мордобое и в выживании в сельве и лесу. Он умел выживать и в городах, в том числе оставшись без средств к существованию. Карманы он чистил не хуже, чем самые высококвалифицированные карманники и даже профессиональные фокусники. Он мог бы в принципе с таким же успехом завладеть и карманными часами, и подтяжками, и даже, может быть, бабочками пассажиров, но ему это было не нужно. Ему нужны были деньги. Судя по улову, на первое время их должно было хватить. А нет – пополнит запас снова. Попасться он не боялся – вряд ли кому под силу высмотреть, как его легкие и ловкие пальцы выметают содержимое карманов.

Пообедал он в уличном кафе. Достоинством местных населенных пунктов было огромное количество питейных заведений, таверн, ресторанов, кафе, забегаловок. Пища имела немножко странный вкус и уступала искусственной, приготовленной стандартным пищесинтезатором. Но Филатова это не волновало. По необходимости он мог питаться змеями, улитками, травой, всем, что давало какие-то силы и возможность не помереть с голоду.

На разведчике теперь был длинный черный плащ, который он купил в магазине и который выглядел куда лучше, чем одежда, позаимствованная у «лесоруба». Массивные серебряные карманные часы показывали восемь. Скоро начнет темнеть.

– Пора! – хлопнул ладонью Филатов по столику и встал, бросив на стол монеты, которые тут же сгреб подскочивший официант.

– Спасибо, гражданин.

– Пожалуйста, гражданин. Мы все равны, – Филатов положил руку на плечо официанту.

– Равны, – воодушевленно кивнул официант, при этом не постеснявшись прикарманить всю сдачу.

До места разведчик добрался на извозчике. Поднялся по мраморным ступеням большого жилого дома, прошел на второй этаж, потянул за шнурок звонка.

Из-за дверей послышалось шуршание и женский голос осведомился:

– Кто там?

– Серж Конте, – произнес Филатов.

Дверь открылась. Женщине было лет двадцать пять. Она была не особенно красива, но достаточно симпатична и фигуриста, в ней имелась какая-то изюминка, но несмываемый отпечаток на лице ясно говорил о роде ее занятий.

Жозефина была проституткой. Филатов познакомился с ней на улице. Она тогда сказала:

– Гражданин пусть не думает, что я падшая женщина. У меня есть свой угол, и я принимаю клиентов только там. Ты мне нравишься, и я сделаю тебе скидку.

Судя по названной сумме, если скидка и была, то настолько мизерная, что для ее рассмотрения потребовался бы микроскоп.

Филатов взял ее мягко за талию и прошептал:

– Крошка моя, ты живешь одна?

– Да.

– Тогда я плачу тебе впятеро больше, лишь бы провести эти сутки с тобой. Ты будешь принадлежать только мне. Мы упьемся любовью на нашем ложе, и над постелью будут кружить ангелы любви.

– Ангелов нет, охальник! – воскликнула проститутка, холодно отстраняясь, но потом вспомнила о предложенной сумме и переспросила: – Впятеро больше?

Да.

– Я тебя уже люблю! – она впилась губами ему в губы. И вот теперь он стоял на пороге ее дома.

– Заходи, любовь моя, – она кинулась ему на шею и снова профессионально поцеловала в губы.

Филатов читал, что в прошлые века поцелуи в губы между клиентом и дамой казались предосудительными. Но когда это было? На каких планетах? Жозефина целоваться умела. Они стояли на пороге, а ее руки уже искали то, что ей необходимо по профессиональным обязанностям.

Стол уже был накрыт на врученный заранее задаток. Огромная плетеная бутыль вина, дымящееся мясо, фрукты. Филатов подумал, что, может быть, зря заходил в ресторан. С другой стороны, он намеревался провести в этом помещении достаточно продолжительное время.

– За стол, милый! – воскликнула Жозефина.

Красное вино заструилось в высокие хрустальные бокалы. Филатов не забывал подносить к еде индикатор слежки, в который был вделан и анализатор – победа миниатюризации, целая лаборатория умещается в браслете на руке. Отравы в ней не было.

Долго заниматься ненужными предисловиями Жозефина не собиралась. Увидев, что гость отставил наполовину наполненный бокал, она осведомилась:

– Все?

– Пожалуй, – кивнул Филатов.

С гиканьем она кинулась ему на шею, срывая свою кофту и обнажая соблазнительные полные груди. Она прижала голову клиента к своим формам, покрывая поцелуями его затылок. А потом потащила к высоченной, шириной чуть ли не во всю комнату, деревянной кровати с толстой пуховой периной. Разведчик отказываться не собирался.

Кровать скрипела немилосердно – жалобно, будто с обидой. Но Филатов отключился от этого – он умел отключаться от ненужных раздражителей, – и сосредоточился на самом процессе. Похоже, Жозефина была неплохой специалисткой своего дела. Она была жарка, желанна, ее тело было прекрасно само по себе. Она жила в мире, где не было пластохирургических комплексов и мышечной подгонки, где не ведали, что, имея достаточные средства, можно менять черты лица по своему желанию, равно как и фигуру. На Гаскони старость проходила плугом по лицам и делала дряблой и отвратительной некогда прекрасную оливковую кожу. Жозефине было отведено не так много лет, в которые она могла заколачивать деньги своим женским очарованием. И она использовала эти годы вовсю. Она дарила удовольствие, иногда получала его сама и зарабатывала на безбедную жизнь. Она была довольна собой, искренна и развратна.

Впрочем, это ей казалось, что она донельзя развратна. Она выкидывала в постели такие фортели, о которых боялись и помыслить гасконские обыватели. Она ласкала все тело клиента губами, она ласкала себя, извиваясь в порыве страсти и покрикивая – впрочем, умеренно, чтобы не переполошить соседей. Она делала для мужчины все, особенно для такого мужчины, как Филатов – сильного, красивого и богатого. Она бы сделала и больше, но не знала, что.

Она доставляла Филатову удовольствие даже не столько своими ласками, сколько какой-то наивной неискушенностью и искренностью. Ему было с чем сравнить. Например, с сексуальными забавами на той же Аризоне или других мирах первой линии. Там правил культ сексуального кайфа, доведенный до предела. Помимо того, что там жрица любви работает своим телом, она, фактически, является оператором достаточно сложного оборудования – сенсорусилителей, центров удовольствия, магнитных эректоров, умеет докапываться до самых сокровенных глубин психики и извлекать чистые зерна кайфа, погружая сознание человека в пучину, из которой некоторые и не собирались возвращаться. Так что по тем меркам усилия Жозефины можно было расценить просто как пуританские.

– Тебе доставлял кто-нибудь такое удовольствие, милый? – проворковала она ему в ушко, наваливаясь мягкой грудью на его живот.

– Никогда, – неискренне произнес он. Забавы продолжались уже третий час. И Филатов начинал скучать.

– Ты не хочешь немного перекусить? – зевнув, осведомился он.

– Пожалуй, – согласилась Жозефина.

Филатов набросил на себя тонкий халат и подошел к столу, уселся на стул. Напротив, не утруждая себя облачением хоть в какое-нибудь подобие одежды, устроилась Жозефина. Она налила из бутыли красного вина. Жадно осушила стакан. Потом еще один. Вино будто проступило на ее щеках – они стали красными, а в больших карих глазах проститутки засветилась пьяная радость.

Филатов тоже выпил вина, протянул руку к ароматному, пахнущему яблоком фрукту, напоминающему бронебойную пехотную гранату – оранжевый шарик на длинном черном стручке, и тут же застыл.

Рука становилась прозрачной, проявлялись очертания сосудов, было видно, как пульсирует кровь. Филатов отдернул руку. Заозирался. В окно бил бледно-фиолетовый луч.

Разведчик поднялся, подошел к окну. В центре площади перед домом висел фиолетовый шар, из него топорщились острые спицы лучей, они пробивали окна и стены домов.

Индикатор на запястье показал отсутствие вредных излучений. Техника отказывалась реагировать на этот чертов шар, но шару от этого было ни тепло, ни холодно. Он висел, как морской еж, ощетинившись иголками лучей. И никуда не собирался пропадать.

– Что это? – осведомился Филатов.

– Это? – Жозефина встала, пьяно качнулась – хмель быстро ударил в ее голову, посмотрела в окно и пожала плечами. Ничего.

– Как ничего? Ты ничего не видишь?

– Ну, практически ничего.

– Жозефина, не нервируй меня.

– Ты видел галлюцинацию.

– А ты? Ты видела то же, что и я?

– Нет, я видела совсем другую галлюцинацию. У каждого своя галлюцинация.

– Что ты плетешь?

– Иногда мне кажется, что ты свалился с неба, – пожала плечами Жозефина, касаясь Филатова обнаженной грудью и обвивая шею руками. – Уж не хочешь ли ты сказать, что это призрак? Уж не из еретиков ли ты?

– Нет, – покачал наученный горьким опытом Филатов. – Ненависть к еретикам жжет меня не меньше твоего.

– Согласно Постановлению Совета Справедливых от восемьдесят седьмого года призраков не существует. «Считать подобные явления галлюцинациями».

– Это мудрое решение, – кивнул Филатов. Он понял, что нащупал какую-то тайну, возможно, ключ к тому бедламу, который царит на Гаскони. Но сейчас было не время докапываться до истины. Жозефина смотрела на него с подозрением и настороженностью. Поэтому он протянул ей еще один бокал, а после затянул в постель.

– Но я – то не галлюцинация, милая, – прошелестел он ей в ухо, лаская мягкую грудь.

– Если ты и галлюцинация, то прекрасная…

***

– Я тоже чувствую зов, – прошептал Черный шаман, положив руку на семиконечную звезду.

– А я как раз потерял его, – поморщился Магистр Домен.

– Я устал. Мне нужен отдых. Талисман Демона Пта отнимает много сил.

Они стояли на развилке дорог, ведущих прочь от Парижа. Время от времени мимо громыхали кареты и массивные автомобили. Брели куда-то нагруженные поклажами крестьяне, цыгане и монахи. Но место было довольно пустынное. Жители Гаскони не были склонны к передвижениям. Они приросли к своим полям, лавкам, огородам. Они были домоседы и выбирались из дома только по делам, если не считать Неохваченных Монахов.

– Я знаю, куда нам идти, – возбужденно воскликнул Черный шаман.

– Ты ощущаешь притяжение второго Талисмана? – удивился Магистр.

– Я знаю, где свили гнездо Темные Демоны. Я приду к ним!

Магистр задумался. Он стоял, всматриваясь вдаль и положив руку на Талисман. Усталость, какой-то надлом не позволяли ему воспользоваться заложенными в нем силами. А может, что-то начало мешать ему? Такое возможно. Но теперь Черный шаман ощущает зов. Колдун силен. Он может помочь. И Магистр возблагодарил Господа за то, что тот послал ему Черного шамана, и попросил, чтобы, когда придет час, он смог бы оборвать жизнь колдуна быстро и безболезненно. Домен не любил боли и насилия.

– Веди! – приказал Магистр.

– Я поведу. Я найду. Мы получим власть над Черными Погонщиками! Но…

– Что но?

– Мне нужна сила! Я хочу упиться кровью! Я не смогу ничего без нее! – Черный шаман жадно заозирался и хлопнул себя по мясистой черной груди.

– Мне не нравится это, – Домен поджал брезгливо губы.

– Тебе не нравится найти путь к Темным Демонам? – удивился Черный шаман. – Власть твоя! Скажи, и мы оставим это.

Магистр задумался. А потом принял решение…

***

Ремонтники трудились вовсю. Они работали кистями и валиками, краски не жалели. Но все равно на стене проступала ярко-красная надпись «ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ».

Пенелопа и Динозавр спустились утром в долину и к полудню были под мощными стенами небольшого городка, хорошо укрепленного, похожего на крепость. Здесь жило около десятка тысяч жителей. Из них человек сто толпилось перед городской стеной рядом с массивными деревянными воротами. Люди галдели, показывали пальцами на надпись, веселились или ругались, сыпали проклятиями или посмеивались в кулак – в общем, развлекались кто как мог.

Перед аризонцами все расступались – похоже, их наряды производили впечатление. Лиц священного сана здесь не то, чтобы уважали, но боялись – это факт. И аризонцев это вполне устраивало.

Бригадой маляров руководил низенький носатый седоволосый француз с острой бородкой, богато одетый. На его груди сверкал золотой знак. Что было изображено на знаке, Динозавру удалось рассмотреть чуть позже, когда он и его спутница подошли поближе.

– Это, несомненно, местный бонза, – сказала Пенелопа, кивая на седоволосого. – Видишь, у него на груди знак бургомистра.

– Почему ты так решила? – спросил Динозавр.

– Догадаться не трудно. На знаке изображен герб города – лев в короне, стоящий на задних лапах.

Тем временем маляр провел еще раз краской по надписи и зычно выругался, когда она снова стала выступать прямо на глазах.

– Чтоб вам пусто было! – чуть не подпрыгнул на месте бургомистр, вырывая кисть на длинной палке из рук маляра. – Ну разве так красят?! Так красила моя бабка свои щеки румянами, когда ей исполнилось девяносто лет! Мужчины красят вот так! – он нажал на кисть. – Вот так! – он зачерпнул побольше краски и надавил на стену. – Вот так красят Монеяки!

Он работал минуты три под сдержанные смешки публики, перепачкав свой богатый камзол. Гордый своей работой, отставил кисть и встал перед стеной… Надпись стала проявляться снова.

– Поганые жабоеды! Смола им кипящая в рот! Чтоб их отымел собственный конь!

Бургомистр сыпал ругательствами минуты три, когда выдохся, протянул маляру кисть и воскликнул:

– Лучше три, Жак! Лучше, иначе я отправлю тебя чистить городскую конюшню! А ее чистили, еще когда ты сидел на горшке!

На маляра угроза произвела впечатление, и он начал усердно тереть щеткой стену, ему помогал его напарник. Публика продолжала веселиться.

– Эй, граждане! Вы чего глазеете на святотатство?! – раскричался бургомистр на толпу зевак. – Здесь нельзя стоять! Вон отсюда! Или вы соскучились по обществу инквизиторов?!

Толпа с неохотой начала рассасываться. Инквизиция – это слово было здесь волшебным.

– Гражданин, приветствую тебя у стен твоего славного города! – произнес Динозавр, подойдя поближе к местному сановнику.

– Вы кто такие? – опасливо покосившись на монаха и его спутницу, спросил бургомистр.

– Мы странствующие монахи.

– Что, неохваченные?

– Почему же? Церковь Благотворного электричества.

– А, – с уважением произнес бургомистр. – Ходят слухи, что электричество заменит гильотину.

– Не более, чем слухи, – возмущенно воскликнула Пенелопа. – Кто заменит великое изобретение? Гильотина – это не орудие казни, а символ республики!

На миг бургомистр досадливо поморщился, но тут же овладел собой, положил Пенелопе руку на плечо с наигранным воодушевлением воскликнул:

– Это и мои слова, гражданка!

– Чем это, позволь узнать, занимаются твои люди? – спросил Динозавр.

– Проклятые еретики совсем обнаглели, – пожаловался бургомистр. – Они пишут непристойные надписи и вносят разлад в умы Граждан. И краски у них с каждым разом все лучше и лучше. Где они их только, нечестивцы, достают?

– Еретиков надо лечить, – важно кивнул Динозавр. – Нет лучше лекарства, чем гильотина.

– Так лечим… И откуда они только сваливаются на мою бедную голову?

Динозавр подошел к надписи, пальцем соскреб слой краски на ней. Соскреб и краску надписи. Попробовал ее на язык. Так и есть – надпись была исполнена сложным полимерным красителем. Чтобы произвести его, нужно иметь достаточно высокий уровень технологии. Похоже, еретики были не так просты.

– Ты говоришь, их все больше и больше? – произнес Динозавр.

– Да. Как мух в жаркий день у выгребной ямы, – вздохнул бургомистр.

– Но где-то должно быть их змеиное гнездо.

– Должно. Инквизиторы ищут его давно. Но еретики неуловимы. Они хитры и коварны. Они безжалостны Они… – бургомистр мог распинаться еще долго, хотя, судя по наигранному пафосу, сам не слишком верил в свои слова, но очень хотел, чтобы в них поверили гости.

– Мы найдем в вашем городе, столь подверженном еретическим настроениям, приют? – осведомился Динозавр. Бургомистр проглотил комок.

– Но… – бургомистр прокашлялся. – У вас сложилось превратное представление о нашем городе. Если вы согласитесь погостить в моем доме несколько дней, я постараюсь вас убедить в обратном.

– Постарайся, гражданин, – с угрозой произнесла Пенелопа, наслаждаясь страхом, который бледным огнем заметался в глазах собеседника…

***

Тюремщик был пьяный и благодушный. Он не испытывал к Сомову никакой неприязни.

– Не хочешь? – удивился он, глядя, как пленник отодвинул от себя большую плетеную бутылку с вином. – Это тебе полагается, как последняя милость.

Тюремщик взял бутылку, подержал ее, со вздохом выдернул пробку и сделал богатырский глоток.

– И еда тоже полагается, – он кивнул на корзинку с курицей, яйцами, помидорами и солонкой с солью.

Посмотрев на выражение лица пленника, он недоуменно спросил:

– Что, тоже не хочешь? Может ты и прав, – он одним махом обглодал ножку. – Я думаю, что тебе оно там не понадобится…

– Где там? – спросил госпитальер.

– На том свете. Хотя его и нет… Но мы так говорим, понимаешь. Тюремщик-то может сказать такое, за что другим вырвут язык. Потому что он тюремщик. Лицо важное. Гражданин с большой буквы!

Еще несколько глотков привели тюремщика в совершенно благостное состояние.

– Это какое-то безумие, – вздохнул Сомов.

– А вот это ты зря… Чего, и яйца не будешь? Ну тогда я сам, – он двумя движениями очистил яйцо и проглотил его. – Ты прав. Оно лучше на пустой желудок.

Госпитальер со злостью вырвал бутылку и сам сделал глоток. Вино было противно-кислым.

Тюремщик пожал плечами, прошелся по камере. Критически осмотрел пленника, с сожалением покачал головой.

– Да и вообще – соберись. Раскис ты как-то. Подумай, на казни будет много людей. В том числе женщины и дети. На тебя будут смотреть все. А ты такой раскисший. Имей совесть.

Тюремщик подвел госпитальера к решетке.

– Ты посмотри. Я вчера гильотину сам начистил. Блестит, как новенькая. А тебе глотка вина мне жалко? Эх ты…

Сомов ничего не ответил, а тюремщик продолжал свой треп:

– Большое дело – голову ему снесут! Без головы-то, может, оно спокойнее. Дурные мысли не беспокоят. Между прочим, это мне сказал самый уважаемый Гражданин Парижа – городской палач Шарль Генрих Сансон-девятнадцатый.

– Девятнадцатый, – кивнул госпитальер.

– А что? Вся его родня по мужской линии служит в палачах во всей Гаскони. А он девятнадцатый – самый среди них известный, не считая, конечно, далекого предка, который во времена Великой Французской революции лично казнил короля Людовика XVI, а потом стащил с обезглавленного тела вещички и бросил их в толпу. Ну народ тут же принялся рвать их на мелкие кусочки, а потом продавать друг другу за сумасшедшие деньги. Сансон-девятнадцатый будет казнить и тебя. Большая честь, скажу я тебе, еретик.

– Польщен.

– А то прошлую казнь свершал какой-то практикант. Парень старательный, но не то…

– Сколько мне осталось? – осведомился Сомов.

– А вот к полудню и соберутся все… А что, давно еретиков не казнили… Ты мне скажи, как ты такой глупый уродился, что еретиком стал?

– Нет, это вы уродились дураками.

– Ну вот, а я к тебе, как к человеку… – обиженно протянул тюремщик.

Сомов протянул ему бутылку. Тюремщик выхлебал последние глотки.

– На, порадуйся, – вернул он почти пустую бутылку, – там еще немного осталось…

***

В небольшом доме, мало чем отличавшемся от точно таких же неказистых домишек вокруг, в одном из парижских предместий в поте лица трудился маленький человек невзрачного вида. Единственно, что могло бы привлечь к нему чужой взгляд, так это большой высокий лоб мыслителя, на который ниспадала жиденькая грязная прядь седых волос. О том, что этот человек был единственным в своем роде специалистом, знали только наиболее выдающиеся представители святой инквизиции. Его звали Пьер Блишон, и он являлся инквизитором-аналитиком. Он орудовал такими понятиями и писал такие заключения, за одну строчку из которых, выйди она из-под пера другого человека, тотчас прибавилось бы работы городскому палачу. К Блишону стекались все доносы об аномальных явлениях, какие только происходили на планете Гасконь.

Блишон не любил выходить из своего дома. Все, что ему было необходимо, доставляли многочисленные слуги – они назывались товарищами, поскольку в обществе равных слуг быть не может, но сути это не меняло. Инквизитора-аналитика раздражала необходимость называть вещи не своими именами, но он знал, что такова суть и фундамент системы, а нет ничего страшнее, чем расшатать систему. Это грозит бесчисленными бедами. Поэтому он называл дворецкого, охранника, повара товарищами, клал им, как положено, руки на плечо, но при этом отличался требовательностью, которой не могли похвастаться и мифические древние представители аристократии.

На стол Блишону ежедневно ложились отчеты младших аналитиков, основанные на донесениях тысяч и тысяч шпионов, полицейских агентов, инквизиторов, жандармов, членов трибунала и обычных добропорядочных Граждан. Слухи, сплетни, истории, которые подслушивали в городе или на его окраинах.

На столе стояло несколько телефонных аппаратов. Один из них, в полированном деревянном корпусе, городской – по нему он мог дозвониться любому из двадцати тысяч городских абонентов. Зеленый металлический аппарат имел сто восемнадцать абонентов – членов Совета Справедливых, инквизиторов и высших чиновников.

Отделанный серебром и золотом, со сложным орнаментом, напоминающим каббалистические знаки, третий телефонный аппарат был очень редкой вещью. Такой Блишон видел только у Главы Совета. И у этого аппарата был единственный абонент. На том конце провода готов был в любое время ответить один из трех Святых Материалистов. Мало кто имел доступ к Великим Гражданам Гаскони, которые стояли куда выше самого Равного из Равных. А инквизитор-аналитик такое право имел, и это очень льстило его самолюбию. Но надо отдать должное его скромности, поскольку он никогда не позволял себе злоупотреблять этой телефонной связью и пользовался ею в редчайших случаях, когда того требовали обстоятельства.

В тот день Блишон как обычно позавтракал и сразу же уселся за свою конторку, заваленную не разобранными еще со вчерашнего вечера отчетами, доносами и докладами. Закончил с ними он перед самым обедом. Но на слова лакея: «Кушать подано, Гражданин!» никак не отреагировал. Обычно утренней порцией доносов он занимался только в послеобеденное время, но тут нетерпение, свойственное истинно пытливому уму, занятому разрешением некой новой загадки, не позволило отложить эту работу на потом. И он сразу же взялся перелопачивать и эту гору бумаг. Наконец он завершил свою работу, потом уселся за расчеты.

Инквизитор-аналитик пользовался достаточно примитивным электронным калькулятором. Судя по формулам, которые покрывали чистые листы бумаги, этот человек был большим знатоком математических наук. Закончив с работой, Блишон почесал нос, покачал головой и, не сказав ни слова лакею, застывшему у дверей в подчеркнуто независимой позе, но готовому словить любое приказание на лету и мигом исполнить его, потянулся к зеленому телефонному аппарату, сделал несколько звонков. Последний звонок вывел его из равновесия.

– Что? – завопил он. – Как вы могли?

На том конце провода что-то беспомощно лопотали в свое оправдание.

Инквизитор-аналитик остался крайне неудовлетворенным результатами бесед. Просидев с четверть часа в задумчивости, он потянулся к серебряному телефону.

– Великий Гражданин? Я опечален, что вынужден нарушить покой и твои высокие размышления о сути Великой Материи, – подобострастно произнес инквизитор-аналитик в трубку, ощущая, как предательски дрожит голос.

– Чего тебе надо, инквизитор? – прозвучал довольно грубый, но вместе с тем вкрадчивый голос Святого Материалиста. Возможно, когда-то у этих людей и были имена, может быть, имелись они и сейчас, но для посторонних они были просто Материалист-Один, Материалист-Два и Материалист-Зеро.