Текст книги "Грачевский крокодил. Вторая редакция"
Автор книги: Илья Салов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
XVIII
Приехав к отцу Ивану, становой уже не мог говорить, а только хрипел как-то.
– Вот, слышишь, слышишь, – хрипел он: – видишь, вот она служба-то наша какая, хуже протодьяконской! Тот хоть в известные часы орет, а становой ежеминутно… Только глоткой и берешь. Есть у тебя глотка здоровая – служи, а нет, бери шапку в охапку и переселяйся в более вежливое ведомство. Только в ведомство это нашему брату, божьей родне, попасть трудно, потому что в нем правды больше.
Но отцу Ивану было не до правоведов, ему хотелось узнать поскорее, по какому именно делу приехал становой, и потому, как только ввел он его в залу, в которой и стол был уже накрыт и стояла закуска и водка, он спросил:
– По какому же это ты делу приехал?
Становой даже оскорбился.
– Господи боже мой! – крикнул он: – да позволь же хоть отдохнуть-то немного!
– Ну ладно, ладно, – поспешил успокоить его отец Иван: – и точно отдохнуть надо.
И затем, подведя его к столу с закуской, он прибавил:
– Ну-ка, дружище, выпей-ка водочки-то! Может, тогда и хрипота пройдет.
– Надолго ли пройдет-то, – проговорил становой, с какой-то досадой швырнул на стул портфель с бумагами: – за ночь пройдет, а утром опять захрипишь, как запаленная лошадь, потому утром опять оранье предстоит. Сегодня в Рычах, завтра в Ростошах, потом в Дубовой… Плохо дело!
– Чем?
– А тем, что все без толку орешь…
– Так-ты не ори!
– Пойди-ка, попробуй лаской-то!.. Орешь, орешь, а поощрения все-таки никакого!.. Хоть бы нигилиста поймать какого!..
– Зачем он тебе?
– Как же, толкуй!.. Вон Ломпетов-то изловил одного, так сначала денежную награду получил, потом благодарность от губернатора, затем орденок повесили, а наконец из становых-то в помощники перевели… Вот это так!.. На грех ведь ни одного социалиста в моем стане нет… Только одни паршивые отставные солдатики ругаются, да хромой Фетошинский речи на обедах либеральные говорит… А поймать его все-таки нельзя!
– А хотелось бы?
– Еще бы!
И, затем, подойдя к столу с закуской, становой прибавил: – Эге! да ты, я вижу, совсем порядки-то забыл!
– Что такое?
– Рюмок-то наставил, а стакана нет ни одного. Я, друг любезный, из этой мелкой посуды не балуюсь. У меня положено: утром стакан, перед обедом два и перед ужином один. Долбану – и конец.
– Можно и стакан поставить.
– Сделай милость.
Становой «долбанул» два стакана, закусил, и затем приятели принялись обедать.
– Ну, – проговорил становой, когда обед был покончен: – теперь можно и о деле потолковать.
– Потолкуем, потолкуем! только пойдем ко мне в кабинет, чтобы никто нас не подслушал. Откровенно сказать, я чую, по какому ты делу-то приехал.
– Чуешь?
– Чую.
– И прекрасно! меньше разговоров будет…
Они перешли в небольшую комнату с одним окошечком, выходившим на двор. Возле окна стоял письменный стол, вдоль правой стены помещался громадных размеров диван, а вдоль левой – комод, два, три стула и сундук, окованный железом.
– Так вот он, твой кабинетец-то! – проговорил становой, поглядывая на сундук.
– Этот самый.
– Проповеди-то здесь сочиняешь?
– Чего их сочинять, коли никто слушать не хочет.
– А в сундуке что? деньги небось! – И, развалясь на диване, становой подложил под бок подушку, набил трубку, закурил ее и принялся дымить на всю комнату.
Но отец Иван не слушал шуток станового и, подсев к нему, вынул из кармана знакомое уже читателю письмо и, подавая его становому, спросил:
– Уж не по этому ли делу ты приехал-то?
– Вишь как засалил! – проворчал становой, развертывая лениво письмо: – словно блины в него завертывал.
– Еще бы. Третий день читаю. Ну что, по этому?
– Верно! Отгадал!
Отец Иван даже руками всплеснул.
– Ах, – вскрикнул он: – ах!.. Что же делать-то?
– Что делать-то? – переспросил становой и выпустил изо рта такое густое кольцо из дыма, что отец Иван не вытерпел и поймал его на палец.
– Да, что делать?
– А вот то же самое, что ты сейчас с кольцом проделал! – проговорил становой и на этот раз выпустил уже несколько колечек, одно другого меньше.
– Я что-то тебя не понимаю.
– Потрафь в центр дела, как ты потрафил в центр кольца, вот тебе и все. Понял?
– Понял… Только-то там иное.
И, немного помолчав, он спросил:
– Какую же ты грамотку-то привез?
– Грамотка хорошая, печатная…
– Неужто повестку? – чуть не вскрикнул отец Иван,
– Повестку.
– Так, стало быть, дело-то началось уж?!
– Стало быть, началось, коли в суд вызывают.
– Покажи-ка…
– Можно. Только портфель мой в той комнате, и идти лень… наелся очень…
И становой выпучил на отца Ивана сонные глаза свои.
– Принести?
– Сделай божескую милость… лень…
Отец Иван поспешно вскочил с дивана, бросился вон из комнаты и немного погодя воротился с портфелем в руках. Становой проговорил: «спасибо», кряхтя достал из кармана брюк вязку ключей, разыскал тот, который требовался, щелкнул замочком и, пошарив в бумагах, вытащил повестку.
– На-ка, почитай! – проговорил он.
Отец Иван взял бумажку и прочел повестку, которой столичный мировой судья вызывал Асклипиодота Психологова в камеру, по делу об обвинении его в краже у коллежского регистратора Скворцова из незапертого стола двухсот рублей.
– Что, ловко? – спросил становой.
– Ах, мерзавец! ах, мерзавец!.. – горячился отец Иван, хлопая себя по бедрам: – ах, расточитель…
– Ну уж и расточитель! – проворчал становой. – Что же теперь делать! Как быть…
– А вот позови сына, и я вручу ему повестку.
– Да не про то говорю я, – перебил с досадой отец Иван, продолжая метаться по комнате, как белка в клетке. – Я спрашиваю у тебя совета, как поправить дело!..
– Да ведь в письме-то тебе пишут, как поправить. Так и сделай… Отопри вот этот сундук, вынь приличную пачку денег, поезжай в Москву и постарайся замять дело. Вот и все! – проговорил становой, продолжая преспокойно полеживать на диване.
Отец Иван даже испугался.
– Что, не любишь?
– Легко сказать!
– А коли трудно сделать, – перебил его становой, переворачиваясь на другой бок: – так не езди,
– А тогда что будет?
– В острог запрячут.
Отец Иван опять замолчал.
– Главная причина, – говорил он: – этот самый Скворцов в полиции, говорят, кварташкой служит, следовательно, пощады не жди… Оберет так, что шкуры не оставит…
– Ну, брат, в этом случае я даже затрудняюсь решить, – кто жаднее, попы или полиция?..
– Сказал тоже! – вскрикнул отец Иван.
– Не правда разве? – проворчал становой и, вздохнув, прибавил: – полагаю, что ни у одного квартального не найдется такого сундука, какой у тебя имеется. Однако вот что! Позови-ка сына-то.
Но Асклипиодота нигде не могли найти.
Давно уже стемнело, а отец Иван все еще беседовал со становым, сидя за бутылкой коньяку, все в том же кабинете. Но о чем говорили они, никто не слышал, только старуха нянька, вошедшая в кабинет доложить, что Асклипиодота нигде не нашли, видела, что отец Иван ходил по комнате, а становой писал какую-то бумагу. Наконец часов в двенадцать ночи становому были поданы лошади.
– Ну, – проговорил он: – видно, его не дождешься.
– Подожди, придет…
– Нет, ждать некогда.
– Ты бы переночевал, – упрашивал отец Иван. – Ночь темная, как раз в овраг влетишь…
– Нельзя, надо в Ростоши ехать… Тоже податей не платят, скоты. Опять орать придется…
– Как же с повесткой-то быть?
– Очень просто, тебе передам, а ты распишешься, что для передачи получил. На-ка, распишись-ка…
Отец Иван расписался.
– Так ехать советуешь? – спросил он, передавая становому подписанную повестку.
– Известно, – проговорил становой, кладя повестку в портфель: – коли сынок накуролесил, так батюшке зевать нечего! Ступай-ка, ступай-ка; ты в Москве-то был, что ли, когда?..
– Нет, не был…
– Так вот и увидишь; город богатеющий!.. Смотри, не забудь мне гостинчик привезти.
И, посмеявшись над растерявшимся отцом Иваном, становой сел в тарантас и поехал «орать» в село Ростоши.
XIX
Между тем в Грачевке, в саду Анфисы Ивановны, происходила иная сцена. Там Асклипиодот и Мелитина Петровна, лежа на траве и покуривая папиросы, вели следующую беседу.
– Черт знает, – говорил Асклипиодот, – теперь не придумаю, что мне и делать! Последняя надежда лопнула…
– Мне и самой досадно! – заметила Мелитина Петровна,
– Неужели же у старухи и двухсот рублей не нашлось!..
– Божилась и клялась, что нет…
– Не поверю я ей…
– А я – так верю…
– Куда же она деньги девает?
– Так, зря уходят… На монастыри, на попов, на нищих. Если бы у нее деньги были, она бы мне не отказала, потому что после знаменитого тришкинского процесса я в милостях у нее нахожусь.
– Ты вечно шутишь, – перебил ее Асклипиодот с досадой, – а мне, право, не до шуток. Опять-таки повторяю, что никогда не поверю, чтобы у старухи не было денег. А просто ты не настойчиво просила… Не своя беда, а чужая!
– Ах ты, бессовестный… Битых два часа упрашивала! В сочинения даже пустилась… Сочинила, что деньги эти мужу необходимы, что он болен, что он умирает, что при Бабиной главе ему ногу оторвало. Что же еще? Кажется, чувствительно,
– Что же делать теперь! – как-то отчаянно вскрикнул он.
– К отцу пристань.
– Приставал уж…
– Почему же ты раньше не позаботился… Дело-то ведь не шуточное…
– Раньше, раньше! – перебил ее Асклипиодот. – В том-то и дело, что не хватило духа заговорить! Все сегодня, да завтра!.. Какой-то доброй минуты ждал… Вот и дождался!..
– Бедненький! – подшутила Мелитина Петровна.
– Сверх того не ожидал я, чтобы Скворцов отказал мне в отсрочке… Ведь я сам же открыл ему истину!.. Не напиши я, он и до сих пор не знал бы, кем именно были взяты деньги. Ведь я рассказывал тебе, как было дело. Была пирушка, все мы были более чем пьяны, ящик у стола был выдвинутая увидал пачку денег и взял двести рублей… Наконец, ведь он приятель мой… наконец, я ведь писал же ему, что деньги возвращу, чтобы он не беспокоился об них…
– Почему же не возвратил?
– А потому и не возвратил, что ждал все доброй минуты.
И вдруг, переменив тон, он спросил:
– А что будет за это?
– Известно что…
– А именно?
– Одно наказание за кражу… тюрьма.
– Да разве это кража!
– А что же, по-твоему?
– Но если женщине нечего было есть, если у нее ребенок умирал! Если не на что было дров купить, чтобы протопить и согреть холодную квартиру. Не крал я, а просто взял деньги и отдал их той, которой они были необходимы…
– Целый роман! – перебила его Мелитина Петровна: – все есть: и угнетенная невинность, и голод, и холод, и больной, умирающий ребенок, и даже кража!..
– Тебе смешно, а меня ждет позор!
– Что же! И развязка романа не дурная… Но почему же позор?
– Да ведь я вор.
– В глазах одних вор, а в глазах других – рыцарь. Помилуй! Ради спасения своей Дульцинеи даже перед кражей не остановился. А ребенок-то этот твой был?
– Перестань, ради бога… Право, мне не до шуток!
– Я и не подозревала, чтобы ты мог быть таким нежным, таким ловеласом…
Но Асклипиодот не слушал ее.
– любопытно было бы знать, – говорил он как будто сам с собою: – зачем это становой к отцу поехал?..
– Разве он у него?
– Да.
– Ты почем знаешь, – ведь ты целый день здесь скрываешься…
– Письмоводитель приезжал сюда, и вот он-то говорил мне… Этот косолапый черт даже как будто намекает, что дело касается меня…
– Ага! знает, видно, кошка, чье мясо съела!..
– Поэтому-то я и домой не пошел… и не пойду…
– Где же ты ночь-то проведешь?
– Мир не тесен!
И, немного помолчав, он добавил:
– Уж не начал, ли Скворцов дела!.. В Москву не требуют ли!
– И отлично! В Москве тебя никто не знает, отсидишь там свой срок и вернешься сюда как ни в чем не бывало…
– Чист, как трубочист! – перебил ее Асклипиодот.
– Умоемся, причешемся и ничего, сойдет! Люди нашего времени не особенно брезгливы, а воров, поверь мне, несравненно больше, чем честных людей, и если бы воры пошли войной на честных, то последние, конечно, были бы побиты жестоко! Успокойся, общество у тебя будет большое…
– Как не стыдно смеяться…
– Над несчастием ближнего, хочешь ты сказать? – перебила его Мелитина Петровна.
– Именно над несчастием.
– Кто же виноват… Я тебе предлагала… Сам отказался… А деньги были бы… Только бы телеграмму послать…
– Нет уж, спасибо. На такую сделку не пойду…
– Почему?
– Уж я раз двадцать говорил тебе, почему…
– К довольным принадлежишь, значит…
– Не к довольным, а просто к робким…
– Значит, весь мир гори в огне, лишь бы мой пирог испекся.
– Храбрости не хватает…
– Жалкий человек!.. Уж не службой ли земству думаешь принести пользу?
– Думаю.
– Слышала я, что тебе «место секретаря обещано»… Только в земство-то веру потеряла я, а в здешнее особенно…
– Это почему?
– Уж очень земцы-то хороши!.. Хлопотали о возобновлении смертной казни…
– Кто же это?
– Все ваш премьер, что с ключом-то ходит!.. Мужики обозлились на него и подожгли какой-то омет соломы… Вот он и хлопотал на земском собрании, чтобы ходатайствовать о наказании поджигателей смертной казнью… А прежде, когда мировой посредник был, говорят, либеральничал, всех крепостников восстановил против себя, общее их негодование возбудил!.. Даже стихи про него писали…
И, проговорив это, Мелитина Петровна начала декламировать:
Вам нужен не такой посредник мировой.
Вам нужен, чтобы он, как прежний становой,
С помещиком крестьян отнюдь не разбирал…
А просто-напросто их драл бы, драл бы, драл…
– А теперь этот либерал о смертной казни хлопочет. Вот как люди-то меняются. Итак, видишь ли! Ваше земство казнить собирается, а соседнее хлопотало, чтобы разрешили рабочих пороть… Ты запиши это в земскую хронику, будущий земец…
– Теперь, пожалуй, и в земство-то не попадешь… Узнают про это поганое дело, и места не дадут…
– Не дадут секретаря – ступай в адвокаты.
– Хорош адвокат… из острога-то!
– Зато на самом себе законы изучишь… Недаром же в какой-то французской книжонке, описывая познания одного адвоката, автор выразился про него так: «il connut le code, comme un voleur». [2]2
Он знал свод законов не хуже вора (франц.).
[Закрыть]
– Остроумно…
И, помолчав немного, он прибавил;
– Неужели же ты не можешь достать мне денег?..
– Согласись на мои условия – и деньги будут высланы немедленно.
– А без этого? – спросил Асклипиодот.
– Без этого не будет ничего.
– Но ведь это жестоко!
– Зато справедливо… разве ты заслужил….
Но в это время в кустах что-то хрустнуло, раздались чьи-то шаги, и Асклипиодот быстро вскочил на ноги.
XX
Немного погодя он бежал уже по дороге, ведущей в село Рычи. Бежал, поминутно оглядываясь, как бы боясь погони, – бежал, не разбирая дороги и к чему-то прислушиваясь. Так добежал он до моста, о починке которого хлопотал становой, как вдруг чуть слышный звук колокольчика остановил его. Асклипиодот замер и стал прислушиваться. Все было тихо, только колокольчик продолжал звенеть где-то. Наконец Асклипиодот сообразил, что колокольчик раздавался в стороне Рычей и что он приближался! «Уж не становой ли!» – мелькнуло вдруг в голове Асклипиодота, и первой его мыслью было скрыться под мост… Но не сделал он и двух шагов, как позади его выросла чья-то длинная фигура и подошла к нему. ~
– Ах, это вы! – проговорила фигура.
Асклипиодот обернулся и увидал перед собою Знаменского.
– Откуда это? – Из Грачевки?
– С чего это вы взяли?
– Мне показалось… Вы так бежали… Уж не случилось ли чего?
– Ничего решительно…
– А я все здесь по камышам шатался…
– Уж не крокодила ли искали? – спросил немного оправившийся от испуга Асклипиодот.
– Именно!.. Подите же! не удается подсмотреть, и только!.. Утром ходил… наконец думаю: дай, ночью пойду!.. И все-таки нет ничего! Вы счастливее меня…
– Однако знаете ли что! – перебил его Асклипиодот, прислушиваясь к приближавшемуся колокольчику: – пойдемте-ка под мост скорее.
– Это зачем?
– Да что вы, оглохли что ли! – вскрикнул Асклипиодот сердито: – не слышите разве колокольчика..-
– По всей вероятности, это становой… Он у вашего батюшки был… И, знаете ли, вас зачем-то искали… По крайней мере ко мне приходила Видинвина узнать, не у меня ли вы сидите…
– Пойдемте же, пойдемте же!.. – чуть не кричал Асклипиодот.
– Зачем же?
«Да ведь я вор!» – хотел было сказать Асклипиодот, но опомнился.
– Встретиться не хочу с ним, – проговорил он.
И крепко, судорожно схватив Знаменского за руку, он потащил его под мост. В это самое время подъехал и тарантас.
– Стой! – крикнул становой. – Сотский, слезай, осмотри.
Послышался прыжок и чьи-то торопливые шаги на мосту.
– Ну, что? – кричал становой.
– Ничего, вашескородие, – проехать можно еще. Только правее держаться надо, а то налево дыра…
– Большая?
– Большущая, вашескородие; лошадь пролетит – не зацепит!
– Погоди, слезу.
И Асклипиодот слышал, как становой, пыхтя и сопя и вместе с тем ругаясь, прошел по мосту, поддерживаемый сотским,
– Ну, с богом! трогай!..
Тарантас въехал на мост, и в ту же минуту мост заскрипел, заколыхался, застонал… Послышалось фырканье лошадей, крики сотского: «правей! левей!», понуканья ямщика, ругань стоявшего на берегу станового, и, наконец, осыпав спрятавшихся землей, соломой и навозом, тарантас проехал мост и, выбравшись на дорогу, остановился.
– Благополучно-с! – доложил сотский становому и поспешил подсадить его в тарантас…
– Трогай!
И тарантас загремел, покатившись по гладкой, укатанной дороге, а Асклипиодот с Знаменским, осыпанные сором и мусором, вышли из-под моста и направились к Рычам.
XXI
Между тем отец Иван, проводив станового, заглянул было в комнату Асклипиодота, но, увидав, что комната была пуста, а постель не тронута, воротился в кабинет, приказал постлать себе постель и лег спать. Сына отец Иван не видал со вчерашнего дня, а именно, с той минуты, когда тот бросился ему в ноги и просил «выручить». Читателю известно уже, что просьбы эти не особенно тронули отца Ивана. И действительно, мольбы сына не разжалобили его, а только раздражили, и, не будь он в душе добрым и любящим, он, под влиянием раздражения этого; не задумался бы даже проклясть сына. Но отец Иван только накричал, нашумел и прогнал сына с глаз долой. Однако по мере того, как дело принимало все более и более серьезный оборот, когда в руках его имелась повестка, вызывавшая Асклипиодота в суд, отец Иван невольно вспомнил эти слезы, и сердце его снова начало болезненно ныть и сжиматься. Ему стало жаль сына, хотя он и чувствовал, что если бы сын этот подвернулся ему теперь, в настоящую минуту, то он опять бы нашумел и накричал на него. Тем не менее необходимость ехать в Москву и как можно скорее повидаться с Скворцовым представлялась отцу Ивану все яснее и яснее, и он, наконец, порешил, что завтра же утром отправится в путь.
Нечего говорить, что ночь провел он не особенно спокойно и, проснувшись, тотчас же поспешил заглянуть в комнату Асклипиодота, но комната попрежнему была пуста. «Уж не случилось ли чего с ним!» – подумал отец Иван и пошел разыскивать Асклипиодота. Он осмотрел конюшню, сеновал, погребицу; побывал в бане, помещавшейся на огороде, думая где-нибудь найти Асклипиодота. Но Асклипиодота нигде не оказалось, и отец Иван струсил не на шутку. Бледный и запыхавшийся, прибежал он в кухню и, увидав там старуху няньку, крикнул:
– Да где же Асклипиодот?
– А я почем знаю! – проговорила старуха, все еще сердившаяся на отца Ивана за его грубое обхождение с сыном. – Я уж и сама искала его повсюду, да нет нигде…
– К дьякону, к дьячку ходила?
– Нет, не ходила.
– А к лавочнику, к фельдшеру?
– И у них не была. Вечор ходила, а нынче нет. Еще бы не убежать! От этакого страха и крика на край света убежишь!
Отец Иван, не дослушав ворчанья старухи, бросился вон из кухни и отправился на село разыскивать сына. Он побывал у дьякона, у дьячка, у лавочника, обошел трактиры, заглянул к фельдшеру, но Асклипиодот словно в воду канул. Наконец уже, зайдя к Знаменскому, он получил кое-какие сведения о сыне. Знаменский рассказал ему свою встречу с Асклипиодотом на мосту, и отец Иван немного успокоился.
– Куда же он после-то отправился? – спросил он.
– А уж этого не знаю, – ответил Знаменский: – он проводил меня вплоть до училища, я пошел домой, а он…
– А он? – перебил его отец Иван.
– А он – по направлению к вашему дому.
Отец Иван возвратился домой, снова заглянул в кухню, обошел двор и, не найдя нигде Асклипиодота, приказал кучеру запрягать лошадей.
Наконец часов в двенадцать дня возвратился и Асклипиодот. Он вошел через заднее крыльцо и, встретившись в сенях с старухой нянькой, спросил ее:
– Ну, что отец?
Старуха даже вскрикнула от радости, увидав свое детище.
– Слава тебе господи, слава тебе царица Небесная… Где это ты пропадал, батюшка… с ног мы сбились, искамши тебя…
– Что отец? – повторил Асклипиодот.
– И отец все тоже… все село обегал сегодня, все мышиные норки осмотрел…
– А теперь он какой?
– А теперь его дома нет…
– Где же он?
– А в Москву уехал.
Асклипиодот даже вздрогнул.
– Как в Москву?
– Так, в Москву.
– Он сам тебе сказал это?
– Сам.
– Зачем?
– А уж этого, батюшка, не знаю, а слышала только вечор, что становой советовал ему скорее в Москву ехать. «Поспеши, говорит, не мешкай, коли хочешь дело замять!» А уж какое дело… не знаю, батюшка…
Асклипиодот обнял старуху, расцеловал ее и бросился в свою комнату. Он, достав лист почтовой бумаги, сел за стол и написал следующую записку: «Милая Меля! Дела мои приняли благоприятный оборот. Отец уехал в Москву и, судя по нескольким словам, подслушанным нянькой во время разговора отца со становым, поехал с целью замять какое-то дело… Так как в Москве у отца не может быть иных дел кроме моего, то и выходит, что он поехал именно по моему. Теперь меня беспокоит вчерашний случай. Я ужасно боюсь, не узнали ли нас? уведомь, пожалуйста, чем все это кончилось. Я так бежал, что теперь даже вспомнить смешно! А на мосту, вообрази, встречаю Знаменского… Дуралей этот шатался всю ночь по камышам, жаждая увидеть крокодила!.. Ну, да черт с ним! Если возможно, приходи сегодня в Рычи, хоть на почту например, а я постараюсь с тобою встретиться… Приходи, пожалуйста!»
Вложив письмо это в конверт и тщательно запечатав, он бросился в кухню.
– Няня! – крикнул он, – как бы письмо это переслать барышне грачевской?..
– Отчего же не переслать? Можно! Послать батрака, и конец делу… Теперь мы хозяева в доме-то, что хотим, то и делаем!.. Наша власть!..
– Так пошли его скорее.
– Ты, батюшка, покушать не хочешь ли?
– Ты прежде письмо отправь! Да строго-настрого закажи, чтобы передал его самой барышне, Мелитине Петровне, в собственные руки… Ну, ступай, ступай.
И, повернув старуху за плечи, он чуть не вытолкнул ее из кухни.
Немного погодя Асклипиодот сидел уже за столом и с жадностью пожирал приготовленный для него обед, а старуха нянька сидела рядом с ним и любовно, с улыбкой заглядывала ему в лицо, причитывая нараспев;
– Кушай, батюшка, кушай!.. Кушай, родименький мой, ласковый!.. Уж и поплакала я за эти дни-то… Кушай, батюшка, кушай!..
Но Асклипиодот, вряд ли обращал внимание на причитания старухи. Он был слишком счастлив! Открытое лицо его, опушенное маленькой бородкой и окаймленное рассыпавшимися кудрями, дышало довольством. Он съел тарелку жирного борща, съел студня с хреном, добрый кусок жареной баранины с зелеными, свежими огурцами, выпил кружки две холодного, прямо со льда принесенного, квасу и, расцеловав старуху за хлеб за соль, пошел спать в свою комнату.
