Текст книги "Эй, Рыбка!"
Автор книги: Илга Понорницкая
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Где и на кого он собирался учиться, про это я стеснялась у него спросить, но с ним мне было все же проще сидеть за партой, чем с нашими девчонками, которые все как одна становились поразительно похожими на «бэшек».
Светлана Павловна раскрывала потрепанный учебник и говорила прочесть от сих до сих, а потом еще вот здесь и вот здесь прочесть – а это вам, так и быть, не надо.
В классе она выглядела сникшей. Ее тяготила невозможность взять в руки тяпку или лопату, или хотя бы меленькими движениями пальчиков начать просеивать семена. И при этом, конечно, чтобы все вертелись вокруг нее, чтобы задавать полуиспуганные вопросы – так или не так. А вместо этого все знали, что все идет, как надо. Узоры на ногтях делались с каждым днем все замысловатей, не только на руках, но и на ногах, в открытых босоножках – и это в разгар зимы! – и ацетоном теперь была пропитана вся наша школа, готовая вот-вот разверзнуть чрево свое гигантским бомбоубежищем.
Сидеть нос к носу с кем-то и молчать неловко. Чтобы хоть как-то поддержать разговор, я попыталась рассказать Светлане Павловне и Ване, как мы с отцом выводим новые раскраски рыб. Но тут Светлана Павловна махнула рукой и, уткнувшись в наш журнал, расплакалась. Она сказала, что ничего не понимает в генетике. И во многом другом, что мы проходим на ее уроках, тоже мало понимает. Она любит только сажать цветы. Когда в ее руки попадают новые незнакомые семена, ее руки уже сами знают, что делать с ними, а про все другое надо читать в книгах, а книг она в свое время мало прочла.
Читайте, пока не мешают, говорит она нам. Вырастете – не так-то простобудет читать книги.
В дурящем аромате ацетона она рассказывает дикие вещи.
Вроде того, что ее мама бросала книги в печку. И тетради заодно. Там были даже чужие конспекты, которые она брала на время. Вот стыдно-то было потом! Как отдавать?
А все из-за того, что когда Светлана Павловна стала без отрыва от завода учиться в институте, она перестала работать на станке. Ее перевели в другое место, где было – в одну смену. Но там платили меньше денег. И ее мама хотела, чтобы все шло, как прежде.
– Но вы же были уже взрослой! – сказала я. – Почему вы не могли делать, что сами захотите?
Светлана Павловна берет меня за руку мокрой рукой.
– Какое там! Ты слышь, она и с мужем-то меня развела, мамка… Он зашитый у меня, больше не пьет…
– Как – зашитый? – спрашиваю я.
Умный Ваня покровительственно отвечает:
– Ну, что непонятного-то? Завязать мужик решил! Вот и зашился…
– Зашился, зашился! – кивает учительница. – Приходит ко мне, плачет. И я плачу. А мамка ему: иди мол, отсюда. Нету другого у Светки, и тебя ей не надобно.
– А вы что сама говорите? – пытаюсь я прояснить ситуацию.
– А что она-то, – перебивает меня умный Ваня Корнев. – Что она скажет? Ты посмотри на нее. Только и остается плакать, когда мамка дома.
– Так она всегда дома, – вздыхает Светлана Павловна. – Лежит она у меня. Я почему так быстро на ноги встала? Нельзя так, чтобы две бабы в доме – и обе в лежку лежат. Кто за нами обеими ходить-то будет?
«Вы поправились, когда нашлись семена! – могла бы сказать я. – Те, что от английских лордов!»
И это было бы чистой правдой. Но, конечно, я ни за что не скажу это вслух!
Я спрашиваю:
– А почему вы не поедете отсюда в Англию?
Учительница теряется, и сразу видно, какая она уже старая – как будто все морщинки становятся глубже от удивления. Даже те, которых было вовсе незаметно.
– В Англию? Куда, зачем?
– Как – зачем? Выращивать цветы…
– Ты дура, что ли? – спрашивает Ваня Корнев. – Говорят тебе, мамка у нее здесь. Лежит. И муж тоже… Приходит. Значит, нужен он ей.
– Нужен? – спрашиваю я.
– Конечно, нужен! – говорит Ваня. – Организм-то требует мужика.
– Требует?
– А как по-твоему?
Вот тогда я и задумалась по-настоящему об отношениях полов. Запах ацетона приобрел новый глубокий смысл. Так же как и то, что у всех девчонок теперь танцует под кофточками, стоит только ускорить шаг. У одной меня фигура оставалась детской, но мама говорила, что всему свое время – и мое время тоже когда-нибудь придет.
Все вдруг приобрело смысл! И то, что один раз, когда я опоздала на уроки, в коридоре меня перехватил Генсаныч.
– Ты еще встречаешься с учителями? – спросил он.
Напуганная, что мне попадет за опоздание, я не поняла его:
– Встречаюсь… Каждый день… Я ведь учусь здесь еще…
– Твой папка не обрадуется, когда узнает, – сказал Генсаныч.
– О чем? – спросила я его. – Что я опоздала?
– Ну, да ты артистка! – ответил он. – Что будем делать?
Я попыталась шмыгнуть мимо него. Он крепко схватил меня за локоть.
– После уроков дождись меня за школой. Где теплица. Только в саму теплицу не заходи. Там эта ведьма старая…
Через пару дней он караулил возле пустой учительской, когда физичка на уроке послала меня за мелом.
– Что будем делать, Рыбка? – спросил он.
Я растерялась. Откуда он знает, что в классе меня называют Рыбкой? И потом – я удивилась, что должна что-то делать вместе с ним.
– Надо быть послушной девочкой, – сказал Генсаныч. – Ты смотри. А то ведь мамка с папкой не обрадуются, если к вам придут.
– Кто придет? – спросила я.
– Ну, кто? – неопределенно сказал Генсаныч. – Найдутся… Кстати, как у вас идет торговля? Я знаю, что вы продаете рыбок.
– Об этом все знают, – сказала я. – Но мы все больше для себя разводим. Ради интереса. А что-то продаем, люди берут… Но грабить нас нет смысла. У нас на самом деле одни только рыбки…
Так мама всегда говорит знакомым. А что – все правильно говорит.
Потом я слышала, как она спрашивала у отца:
– Я не понимаю, что им от нас нужно. У нас ведь только рыбки. Я не понимаю, почему людям могут помешать аквариумные рыбки.
Отец кивал на меня, и мама замолкала. Как-то я попыталась спросить, кому на самом деле мешают аквариумные рыбки. И папа сердито сказал маме:
– Я тебя предупреждал.
А еще один раз, когда она в отчаянии спросила у него, что нужно каким-то людям от нас, он со злостью посоветовал ей выйти на балкон и покричать оттуда во весь голос, что у нас только аквариумные рыбки. Авось поможет.
Я не могла понять: поможет – в чем? Про это мне все равно не скажут.
Однажды наступило воскресенье, и папа сказал, что мы не будем больше ездить на колхозный рынок.
Тайные нити, все приводившие в движение – или останавливавшие то, что хотело двигаться – стали вдруг почти видимыми мне. Все, все приобрело свой смысл! И то, что маленькая женщина Катя Павлова учится теперь с «бэшками», и что красавица Таня Семенова пикируется до сих пор с когда-то неуклюжим, мужающим прямо на глазах и превращающимся чуть ли не в героя Голливуда Генкой Минаевым:
– Ты, Джомолунгма!
– А ты пик Коммунизма!
Маленький, крепкий, как молодой боровичок и всегда знавший, что делать, Сашка Бобров должен был пережидать с кислейшим видом их перепалки. Мог ли он сам претендовать хотя бы на звание какого-нибудь холмика в окрестной степи?
Однажды на перемене Бобров подошел ко мне и спросил, много ли у меня сейчас рыбок.
И в этом тоже был особый смысл.
Его было столько, что я и слова вымолвить не могла.
Родители заглядывали в аквариумы чаще, чем в мой школьный дневник. Мама твердила, что все рыбы – и те, что дохнут в стадии зародышей, и те, что выживают, еще сыграют свою роль. Они помогут мне когда-то в будущем не стоять в цехе за станком и не торговать с утра до ночи обувью на рынке. В рыбах, без сомнения, был свой, отдельный смысл. Но Бобров спрашивал о них вовсе не затем, чтоб все это узнать. С Бобровым мы не разговаривали к тому времени уже, наверно, целый год. Или еще больше. Он вообще мало с кем говорил, с тех пор, как Катю перевели к «бэшкам». И два смысла столкнулись теперь друг с другом.
– Я только хотел спросить, – стал оправдываться Бобров. – Я ходил на базар. Мать посылала меня… за луком. Вы сперва стояли с отцом, в подвале, где животные, а после не стали там стоять. А потом гляжу – снова стоите…
– Так это, – говорю я, – это все дело в Ирке!
– Как – в Ирке? – не понимает он. – В Ирке, которая у «бэшек» учится?
– Почему у «бэшек»? – спрашиваю я.
Ничего-то он не помнит!
– Ирка, ну… Мы вместе ходили в свиньям! И в сумасшедший дом!
В субботу, открывая дверь своим ключом, я почувствовала, что в доме что-то не так. Это всегда чувствуешь. Родители еще не начали на тебя кричать, но вот-вот начнут.
Мы тогда не продавали рыб. И я знала, что мама с папой дома. И что лучше бы их сейчас не было. Потому что бывают такие часы, минуты в твоей жизни, которых вообще не надо, чтобы они были.
Снимая ботинки, я раздумывала о том, что в чем я недавно могла проштрафиться. Родителям были известны мои оценки. Знали они и то, что я вчера забыла сдачу в магазине.
Когда я вошла в комнату, оказалось, что у нас гости. Их было четыре человека, а может, пять, я не запомнила. Они сидели и молчали. И папа с мамой тоже сидели и молчали. Я знала, что все плохо, только не знала, почему.
И тут вдруг я увидела на диване Иркиного отца!
Он совсем не такой красивый, как Ирка. И он не похож на индейца. Но все равно я сразу узнала его. Сначала я подумала, что он уже старый человек. Как будто это было важно. А потом я поняла, что сейчас умру. Упаду на пол и буду, пока еще жива, изо всех сил колотить об пол ногами. Сто раз мне говорили, чтобы я так не делала. И я не делаю так, потому что я уже выросла. Поэтому я бросилась к Иркиному отцу, обняла его и уселась к нему на колени. Так делать тоже нельзя, если ты почти взрослая, но я же думала, что сейчас что-то случится. Потому что я чувствовала, что все плохо, но видела, что все хорошо. Ведь Иркин отец у нас!
– Где Ирка? – сказала я ему.
Никто не собирался отвечать мне.
Я стала трясти его и спрашивать:
– Где Ирка? Почему вы не взяли ее собой? Когда вы приведете ее к нам?
Иркин отец сидел-сидел, а потом резко поднялся, и я оказалась на полу.
– Где Ирка?! – заорала я с пола. И, понимая, что мне все равно не ответят, спросила: – Ей там хотя бы хорошо?
– Не надо тебе знать, где Ирка, – сказал ее отец. – Не будешь ты там, где моя Ирка.
Потом повернулся к моему папке:
– Мы уходим, хозяин.
И в самом деле, все встали и ушли.
Он выходил последним. В дверях он оглянулся назад и так, вполуобороте, сверкнул на меня глазом. И я подумала: «Вот что означает – сверкнуть глазом». И тут же вспомнила Кирпича. Кирпич рассказывал нам про слова, как они могут значить то одно, то другое – поди в них разберись!
– Забудь обо всем, хозяин! – сказал Иркин отец.
Потом родители ругались между собой, но мне так ничего от них и не перепало за то, что плохо себя вела. Папка говорил, что не нужна ему никакая торговля, сыт он по горло, и что он выкинет аквариумы на помойку. А мама отвечала, что они к нам больше не придут, а рыбы здорово помогут мне в жизни, не надо лишать меня такой возможности…
Как я могла рассказать обо всем Боброву? Тем более вот-вот будет звонок… Да и нужно ли Боброву все, что я могла бы рассказать? Из глаз у меня брызнули слезы, как в тот день, когда он вернулся в класс с маленькой женщиной Катей Павловой.
Я отвернулась и быстро пошла по коридору.
И тут в дальнем конце, у дверей, я увидела… Его! Нашего Кирпича! Григория Деевича!
Он стоял, озираясь по сторонам, точно не узнавал нашей школы. Еще бы! У входа громоздились кучи мусора. Мальчишки таскали его на носилках из подвала. Весь пол был в белых меловых следах. Куски цемента валялись там и здесь.
Тут прозвенел звонок. Пора было возвращаться в класс. Я испугалась, что кто-то попробует меня туда загнать, а потому помчалась к Кирпичу со всех ног. За спиной я слышала бухающие шаги. Сашка Бобров бежал вслед за мной. И Ваня Корнев, который будет учиться дальше. И еще несколько ребят были там с нами. Гена Минаев и Таня Семенова, например. Они, оказывается, не такие уж большие. Таня Семенова ростом с Кирпича, а Гена – только чуть-чуть выше.
Когда я увидела, сколько ребят в школе рады Кирпичу, я испугалась, что кто-то обгонит меня, а потому летела со всех ног. Давно я так не бегала. Теперь никто не мог сказать, что я ношусь по школе с грязными коленками. На уроках я оттирала коленки ацетоном. Но тут я растянулась в коридоре будь здоров! Платье сразу перемазалось цементом, коленки саднило. Кирпич подскочил и поднял меня вверх. Хорошо, что я не выросла, как Таня Семенова!
– Кирпич рыбку поймал! – услышала я за спиной, и несколько человек рассмеялись. Ну и пускай смеются! Я вцепилась в Кирпича двумя руками – чтоб ему труднее было поставить меня на пол и чтобы оттеснить всех остальных – и громко расспрашивала его:
– Григорий Деевич, а вам есть уже тридцать лет? А сорок лет? А деньги у вас есть? А жена у вас есть теперь? А маленький ребенок?
– Я думал, вы снова у меня будете, – отвечал Кирпич, смущенно улыбаясь.
– В наш класс? Вот это правильный номер! – оценил Сашка Бобров.
Другие радостно загудели.
– Да нет, ребята, – со вздохом сказал Кирпич. – Вы ведь уже выпускники. А мне руководство школы порекомендовало снова начать с малышей… С шестиклассников…
Мы – выпускники. Нас выпускают на все четыре стороны. Выплескивают, как рыбок из аквариума. Пусть не на грядку, в рассаду помидоров, где мы бы сразу задохнулись. Нас выплеснут в более подходящую среду. В какую-нибудь захламленную речку, куда сливаются отходы с нашего завода. Там по воде будут плыть радужные нефтяные пятна, и мы сквозь них будем смотреть на солнце. Не каждая рыбка выживет в такой реке. Но некоторые все же ухитряются там жить.
Кирпич пришел не к нам. Он будет вести уроки у шестиклассников. У этих малышей! Чтоб ему снова подкладывали в сумку ужей и тараканов! И рисовали на доске его портрет – его же так легко нарисовать.
И кто-то скажет им, как его звали мы. Это уж как пить дать! Или сами догадаются. Ведь редко кому так подходит прозвище, как ему – Кирпич. Так что будут дразнить его, еще как будут.
Эти малявки – что они в жизни понимают!