Текст книги "Дурочки кусочек"

Автор книги: Илга Понорницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Дурочки кусочек

На одной площадке с Тоськой жила девочка-даун. Она подкарауливала Тоську у дверей, бросалась к ней навстречу и тыкала ей в лицо, в шею и в живот острыми кулачками, повторяя: «Ту-ту-ту-ту!»

Девочке-дауну родители разрешали гулять во дворе. Она брала Тоську за руку, и вдвоем они спускались по ступенькам, девочка-даун не переставала щебетать.

Во дворе она любила забраться в самую гущу, в толпу играющих детей, и там стоять так, чтобы все налетали на нее. И каждому, толкнувшему ее невзначай, она заглядывала в лицо и улыбалась. Если детям случалось раскричаться сверх всякой меры, то и она кричала за компанию что-то невнятное что было сил, и хлопала в ладошки, и от полноты охватывавших ее чувств даже подпрыгивала на месте. И когда ее случайно сбивали с ног, она не плакала, а только озадаченно говорила, поднимаясь: «Ту-ту-ту-ту-ту». Больше она ничего не умела говорить.

Потом девочка-даун умерла, и все ходили посмотреть на нее, как она лежит, не шевелясь, не замечая никого. И Тоська сходила к ней за день 19 раз, и это получалось – больше всех. Ей всех удобней – только пройди через площадку.

Дверь в квартире у соседей целый день не закрывалась, и вдобавок ее еще подперли стулом. На девочке-дауне было китайское платье с воланами по подолу, у нее были чистые пальчики, и в них она осторожно держала китайскую розовую свечку в виде вазы. У Тоськи дома точно такая же китайская свеча стояла в серванте за стеклом. Может, их матери-соседки вместе покупали чудо-свечки в универмаге. Тоське не разрешали трогать свечку. Да и вообще, ей было запрещено отодвигать стекло серванта. Два или три раза она просила свечку-вазу подержать – «ну, только посмотреть», но мама говорила: «Разве тебе можно дать что-то из серванта? Хочешь посмотреть – смотри глазами. Руки-грабли».

Девочка-даун в отличие от Тоськи заполучила вазу, и эту вазу ей даже зажгли – мечтала ли она когда-нибудь об этом? Сквозь полупрозрачный воск внутри светился огонек. Тоська хотела спросить, не горячо ли ей держать, но не спросила, вспомнив, что девочка-даун все равно не сможет ничего сказать в ответ кроме своего «ту-ту-ту-ту».

Тоська протянула к вазе руку, чтобы самой узнать, не горячо ли, тут же получила от кого-то из взрослых по руке, и кто-то сказал над головой «Ишь ты, хватает! Руки-грабли…»

Тоська уже знала, что взрослые дают подержать свои вещи только тем, кого они больше всех любят. Тех, кого любят – очень мало. И девочка-даун стала теперь похожа на тех, кого все любят. На тех девочек, которые, как мама говорит, никогда не согласятся с тобой дружить, если заметят, что ты ходишь в чем-то грязном – хоть одно пятнышко на платье, это все равно считается, что – грязь. Или что ты, придя с прогулки, не помыла руки. Или они вдруг узнают, что ты забыла дома носовой платок – то уже все, тебе их дружбы не видать. Хотя для Тоськи, например, была бы большая честь, если бы среди ее приятельниц вдруг появилась такая девочка-аккуратистка. Она бы стала хорошо влиять на Тоську, и Тоська, моет, стала бы лучше, чем сейчас. Тоськина мама была бы тогда очень, очень рада. Вообще, будь у нее вместо Тоськи такая дочь, вся ее жизнь шла бы иначе. Такие девочки для своих мам – как ясное солнышко. И Тоська даже не знает, как ей далеко до них.

И в самом деле Тоська, как ни старалась, не могла представить, как ей далеко до чьих-то дочек. Повседневная их жизнь никак не рисовалась ей, как ни старалась она вообразить, что эти солнечные девочки делают с утра до вечера. У нее даже с куклами играть не получалось в хороших девочек – она не знала, что они должны говорить друг другу, и что им будет говорить их кукла-мама. И она думала, как это, когда вот ты живешь, и на тебя никто никогда не кричит, и если что, так ты сама можешь по-взрослому вдруг искривить лицо, глядя на какую-нибудь девчонку-замарашку, так что на твоем лице даже прорежутся морщины треугольничком на лбу – «Иди умойся, дурочки кусочек!»

Так говорила Люся, дочка маминой подруги тети Гали, когда ее по воскресеньям приводили к Тоське в гости.

– Как это – «кусочек?» – спрашивала Тоська.

Люся отвечала:

– Как ты. Вот скажу своей маме, что больше не хочу к вам приходить, она расскажет твоей, и тебе снова попадет. Помнишь, как твоя мама кричала на тебя, что ты не можешь принимать гостей?

– Может, тебе что-то подарить? – испуганно спрашивала Тоська.

Люся выбирала какой-нибудь подарок, и потом хвалилась перед взрослыми пищалкой-медвежонком или платьицем для куклы, и ее мама взвизгивала в коридоре: «Ой ты, господи прости, какая прелесть!». Тоськина мама, проводив гостей, говорила: «Ты что, взялась раздаривать свои игрушки? Значит, они тебе не нужны? Хорошо, больше ничего покупать не будем!» Но пока гости не ушли, она улыбалась во весь рот, глядя на дочку: «Тося хозяйка в своей комнате, ей надо уметь принимать гостей».

Как хозяйка дома Тоська должна была выходить с Люсей вместе погулять. Но Люся не хотела играть во дворе, когда здесь была девочка-даун. Она говорила Тоське:

– Это же дурочки кусочек!

– Как я? – спрашивала Тоська.

Люся отвечала:

– Ага, как ты! – хватала Тоську под руку и тащила со двора на улицу, к киоску. Там сквозь стекло глядели нарисованные в журналах девушки в купальниках, а в витрине стояла розовая, красная, коричневая и голубая губная помада.

– Какую ты хотела бы себе? – спрашивала Люся.

Тоська тыкала в какую-нибудь наугад, и Люся начинала хохотать: «Ну, дурочка! Что выбрала себе!» И Тоська не могла понять, что надо было сказать, чтоб Люся не начала смеяться.

Девочка-даун в своем китайском длинном платье стала теперь для Тоськи почти таким же непостижимым существом, как сама Люся. Тоське даже начало казаться, что девочка-даун не говорит с ней только потому, что разглядела черные полоски на ее ногах – быть может, только на секундочку открыв глаза.

Ну, кто же ходит в гости, не помывши ноги? Надо скорее вымыть их и надеть гольфы с кисточками. Тогда, быть может, и у тебя наконец-то будет настоящая хорошая подружка, и мама будет рада. Вот придет с работы – а они с девочкой-дауном уже играют вместе!

Тоська скорей помчалась к себе через площадку. Дома налила в таз воды и принялась оттирать черноту на пятках и на коленках. Мыло не брало старую грязь. Она достала стиральный порошок. Он рассыпался из коробки, и Тоська решила собрать его с пола прямо мокрыми ногами. Прошлась по белому пятну, оставляя за собой следы.

Потом порошок забрал всю воду с ног и следы не стали отпечатываться. Тоська снова намочила ноги в тазу, с них потекло, и на полу образовалась пена. Тоська стала рисовать пеной на полу – большим пальцем на ноге, и получилось то самое платье, которое сейчас на девочке-дауне. Ну просто костюм снежинки на Новый год, и можно танцевать! Тянуть носочек – больше, больше…

Вдруг нога поехала куда-то, куда Тоська не хотела ее вести. Так далеко она не собиралась рисовать, и танцевать там было уже неудобно – можно было стукнуться об тумбочку в углу.

Тоська хотела удержаться на другой ноге – но та вдруг тоже поехала по полу в другую сторону – и Тоська уселась прямо в таз. Он перевернулся и встал на бок за Тоськиной спиной. Так что спине и волосам тоже сразу стало мокро.

Тут в двери повернулся ключ, и мама сходу стала быстро-быстро спрашивать у Тоськи:

– Ну почему, ну почему я столько должна от тебя терпеть, от такой взрослой девочки! Не можешь не напакостить, пока я на работе? Ну почему, скажи, я никакой радости от тебя не вижу, только слезы у меня от тебя, только слезы?

Мама много раз повторяла «почему», и по ее лицу на самом деле текли слезы. Тоська сказала, чтобы как-нибудь утешить ее:

– Хочешь, можно сейчас пойти в гости. Там у соседей Алиса умерла. У нее такое платье – обалдеешь!

– Кто это – Алиса? – спросила мама, и сама себе ответила: – А, даунша…

Вдвоем они подтерли лужу и поставили намокшие под тумбочкой ботинки и туфли на просушку, в ванну на горячую трубу, а потом мама сняла свой красный свитер с блестками, надела серенький без блесток, а Тоське дала гольфы с кисточками, и они пошли к соседям – мама сегодня в первый раз, а Тоська в девятнадцатый.

Девочка Алиса по-прежнему не хотела даже поглядеть на Тоську, и она думала теперь, что, значит, мало того, что она оттерла ноги стиральным порошком. Все равно все знают во дворе, что она грязнуля. Ей стоит только сейчас пройти еще раз через площадку – и она запачкает свои белые гольфы сквозь подошвы сандалий аж до самых кисточек. А если уж она выйдет во двор, то через пять минут никто не догадается, какого ее гольфы были цвета.

Нет, девочке-дауну, красивой девочке Алисе, теперь можно дружить только с такими, как Люся. Тетя Галя станет теперь ходить к родителям Алисы, а не к маме Тоськи. Люся больше не станет уносить домой Тоськины игрушки, а у Алисы, считай, и никаких игрушек нет. Но Люся, кажется, не больно-то и любит играть в куклы. Вдвоем с Алисой они будут просто ходить вместе по двору, как ходили с Тоськой, и Люся никогда больше не скажет на Алису «дурочки кусочек».

– Позови тетю Галю с Люсей, поскорей, – сказала Тоська маме.

Мама вздрогнула и оглянулась на соседей.

– Зачем?

– Пусть она с Алисой теперь играет. Они могут вместе пойти выбирать губную помаду, – объяснила Тоська маме, и все, кто был в комнате, повернулись к ней.

– Это вот тут, за домом, в розовом киоске, – сказала соседям Тоська. – Совсем близко!

Мама сразу же взяла ее за руку и повела домой, а дома снова стала спрашивать:

– Ну почему, скажи, ну почему, за что мне досталась вот такая ты? Почему ты меня везде позоришь? – и сама себе ответила, точь-в-точь, как Люся говорила: «Ты у меня просто дурочки кусок!» а потом еще сказала, что сегодня Тоська очень сильно огорчила ее – сильнее, чем когда-нибудь, – и опозорила перед людьми, у них ведь горе, а она городит невесть что. И что поэтому Тоська не выйдет из дома сегодня больше никуда.

А так бы Тоська могла сходить к соседям и в двадцатый, и в двадцать первый раз. Было еще не очень поздно.

Но у нее все равно получалось, что она ходила смотреть на девочку-дауна больше всех – об этом она и объявила назавтра во дворе.

Дети сидели на железной ограде у газона, когда к подъезду подъехал грузовик. Девочку-дауна положили в кузов – она и тут ни на кого не поглядела. И когда грузовик, пыхнув, уехал прочь, Тоська вдруг почувствовала, что внизу шеи, почти что у ключиц, ей что-то мешает, да так сильно, что ни говорить не дает, ни молча сидеть вместе со всеми. Даже дышать плохо – воздух в тебя хочет пройти, а оно здесь.

Тоська соскочила с ограды и стала что есть сил прыгать на месте и кричать – просто «А-а-а!!!» – чтоб вытрясти, выкричать из себя то, что мешало, что заставляло ее все время думать о том, что вот оно здесь, внизу шеи, – что оно здесь есть и оно мешает дышать.

Она выкрикивала в окна своего дома скороговорки, какие знала – вперемешку с простым: «А-а-а!!!», вперемешку с какими-то стихами, песнями, в которых она не старалась передать мотив – и кто-то из детей стал прыгать и кричать возле забора вместе с ней. Окна раскрывались одно за другим – крики неслись уже и оттуда, изо всех окон им обещали уши надрать, и все рассказать Тоськиной маме.

Бабка с первого этажа уж совсем собралась выйти во двор, и поняв, что она не шутит, Тоська метнулась за дом, и все другие дети кинулись следом за ней. В картонных коробках, брошенных позади розового киоска, было удобно прятаться, и бабка бы не догадалась, что они здесь.

Было похоже, что они теперь какие-нибудь звери в норках. Если бы Тоська была зверьком, она бы так и жила в норе, это был бы ее домик, она бы делала здесь все, что хотела. Первым делом она бы нарисовала на стенах цветы и бабочек. Вот здесь и здесь. Жаль, красок нет, а то как было бы здесь хорошо. Среди цветов и бабочек сидеть и слушать, как в коробках по соседству дышат другие звери.

Из норы виднелось только солнечное небо – Тоська глядела на него, присев на корточки в своей коробке, и вдруг увидела на фоне неба круглое чумазое лицо – рот до ушей. Веселый голос сказал ей:

– Ага, Тоська! Сегодня тебя мать побьет!

– А спорим, не побьет, – сказала Тоська, сама слабо веря себе.

– Лучше не спорь со мной, – ответил мальчик. – Баба Зоя скажет ей, что ты кричала во дворе, когда Алису увезли, и твоя мама, точно, тебя побьет. Она тебя всегда бьет, если кто ей про тебя что скажет. А уж кричит как! Моя мамка говорит, чтобы мы включали погромче музыку. Да только твою мамку никакой музыкой не заглушить. Я через стенку от вас живу, в третьем подъезде. И ты мне еще станешь говорить, что на тебя дома никто не кричит?

– Не стану, – покорно отвечала Тоська.

Мальчик надавил на стенку ее коробки так, что она смялась. Спросил:

– Боишься своей матери?

Тоська кивнула.

– Не бойся, – сказал мальчик. – Я ее убью.

– Убьешь? – переспросила Тоська.

– Да. Убью.

И Тоська вновь почувствовала в самом низу шеи что-то, мешающее ей дышать. И тут же в голову пришло, что если, например, мальчик унесет какую-нибудь ее игрушку, ей точно больше никогда не купят новых. Да только ведь не нужно, чтобы он ее убил. И, тяжело вздохнув, она сказала мальчику:

– Я подарю тебе оранжевого зайца. Или вертолет. Что хочешь. Я покажу тебе все свои игрушки. Пока ее нет дома, выберешь. Но только не убивай ее. Пожалуйста.

– Не надо ничего дарить, – ответил мальчик. – Я уже решил. Она сегодня точно тебя побьет. А чтобы не успела побить, я ее убью. Сегодня дождусь ее у вас в подъезде…

Сквозь его кудряшки светило солнце. Оно было везде – на желтых коробках, на киоске, на траве. Даже небо было светло-желтое от солнца. Тоська посмотрела в небо и зажмурилась.

Тут же она увидела перед глазами свою маму. Мама стояла в коридоре к зеркалу спиной и перед своим лицом держала маленькое зеркальце. Так можно узнать, что у тебя за спиной. Но мама хотела разглядеть только себя сзади. В зеркальце она смотрела напряженно. Одергивала на себе жакет, одергивала юбку и опять смотрела. Лицо у нее при этом было такое, точно она вот-вот станет на тебя кричать. Но мама рассматривала свою спину молча, и Тоська пыталась угадать, чем она в этот раз свою маму рассердила.

Вечером мама придет с работы в этом пиджаке и юбке. Солнце спрячется куда-то за соседние дома. В подъезде будет совсем темно. Вот так. Тоська зажмурилась посильней, а потом сразу открыла глаза. Солнца становилось все больше, и оно уже заполняло собой все вокруг. И вместе с солнцем росло то странное, мешающее, в самом низу шеи, и уже в груди, между ключиц, не дающее говорить и дышать – то, что сегодня появилось в Тоське в первый раз, и потом, почти сразу – во второй. Сначала – оттого что Алису увезли в грузовике, и вот теперь – оттого что этот мальчик из соседнего подъезда хочет убить ее маму.

Он думал, Тоська будет рада, а она совсем не рада, – и теперь он спрашивает у нее почти как спрашивает мама, все время повторяя «почему?»: «Ну, почему ты мне сейчас не разрешаешь убить ее, ну почему, скажи, нельзя? Я подкараулил бы ее – и все дела. Она сегодня точно станет на тебя кричать, и еще знаешь как отлупит! Баба Зоя все расскажет ей, она же обещала. Она не забывает никогда. Ты, что ли, глупая совсем?»

И мама тоже говорила, что она глупая. Тоська стоит и водит пальцем по стене коробки, не зная, что сказать. Мальчик смотрит на нее, готовый зареветь. Среди коробок они сейчас одни. Все дети уже носятся вперегонки за домом, по улице – здесь такой простор, не то, что во дворе. Но кто-то еще по привычке смотрит, как бы не налететь на странную девочку, которая во время всеобщей возни любила забраться в самую гущу, и там стоять и всем улыбаться.

Но девочки не было там среди них – Тоське-то от киоска это было хорошо видно. Отсюда просматривалась вся улица – и Алиса шла по этой улице уже в самом конце, у поворота к реке, в своем длинном китайском платье, под руку с другой красивой девочкой. Неужто с Люсей? Тоська выскочила из коробки и помчалась вслед за ними по улице, оставив мальчика в недоумении смотреть ей вслед.

Девочки шли далеко, и постепенно у нее начало сдавать дыхание. Тоська пошла шагом, потом остановилась совсем – сил не было. Девочки уходили, их было не догнать. Тоська прижалась к стене дома, думая отдышаться, чтобы потом снова броситься за ними бегом. И пока она стояла, громко дыша, ее вдруг охватил страх, что девочки не станут с ней играть, что они скажут теперь ей в один голос:

– А, прибежала, дурочки кусок! – и получалось, что ей тяжело дышать от страха.

Тоська постояла еще, пока девочки не скрылись за поворотом, а потом тихонько побрела к себе во двор.