Текст книги "Дом людей и зверей (СИ)"

Автор книги: Илга Понорницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

11. Кот из мешка с Блошинки

Однажды дед идет Толика из сада забирать. Вместе с Наташей. Наташа в детском саду всё знает, а дед нет.

Идут они обратно через двор, втроем, и надо же – навстречу им старуха Андреевна. Останавливается, кивает, как своим.

– В поликлинике была, – им сообщает. – Доктор назначил процедуры. Кости болят. Хондроз замучил.

Дед тоже кивает ей в растерянности. Пожилые любят иной раз о своих хворях поговорить. Но чтобы вот так, на улице его остановили – такого с дедом еще не было.

А бабуля к Наташе поворачивается. Та растерялась, не успела отвернуться, чтоб не узнали ее.

– Что? – говорит ей бабуля. – Не плачешь больше? Как там мой котишка? Большой уже? Как, мальчик в прошлый раз мне говорил, вы его назвали?

– Какой ваш котишка? – спрашивает дед. – У нас свой котик, Мявка. Дочка с работы принесла.

– А мой где? – спрашивает бабка.

И смотрит на Наташку:

– Вы что же, выбросили тогда моего – черненького-то?

– Нет, это ваш. Тот, из мешка, – пугается Наташа. – Не выбросили!

И чувствует, как у нее ноги холодеют и коленки начинают крупно дрожать.

Дома дед гремит:

– Обманом, значит, пошли! С работы взяли, говорите?! От знакомых?! Как же – с Блошинки принесли! Вшей-то нет на нем?

– Нет, нет, – поспешно отвечает бабушка. – Я проверяла.

Дед не слушает ее, кивает на маму с Наташкой и Толиком:

– С этих-то что взять? Эта – сама непутевая, и с детей толка не будет! Но Галя, Галя, – обманывать, значит, меня взялась?

После дед сидит в кресле у телевизора. Мявка привычно запрыгивает к нему на колени. Наташка с Толиком слышат, как дед жалуется коту:

– Обманули меня, Мява. Кругом обманули. Весь дом против меня. Все вместе – сговорились обмануть…

Наташке тяжело на деда глядеть. И не глядеть – тоже тяжело. Она в детской уселась на полу с Толиком в его игрушки играть – а не играется. Сквозь стенку чует она, как дед в зале горюет. Она хотела было в ванной от дедовой обиды запереться. И тут сразу в дверь бабушка стучит:

– Ты, что ли, одна в доме? Среди бела дня ванну занимаешь!

Наташка ей открыла. Глянула бабушка в Наташкино лицо – и дальше браниться у нее охота прошла. Наоборот, принялась она Наташку утешать:

– Не выкинет дед Мявку, уж поверь мне. Сразу, как узнал правду, не выкинул – теперь и не решится. Видно, в самом деле привязался к нему так, что и не оторвешь ничем. И тот у него с рук не сходит, любит деда. Так что не бойся – останется Мявка с нами…

Наташка и сама видит: останется в доме Мявка.

А где-то внутри у Наташки – все равно тяжесть.

Два дня дед только с котом и разговаривает. И, наконец, собираясь утром в школу, Наташа слышит, как он рассказывает бабушке:

– Я говорю: «Обманули меня, мол, мои! Обманули!» А он в ответ: «Мрр! Мррр!» – точно все понимает. Что еще ждать от него станешь? Разве еще – что разговаривать начнет?

12. Помпошкин дом

– Наташка, хомяк-то у вас не сдох? – спрашивает дед.

На самом деле он вовсе и не думает, что Помпошка сдох. Просто он хочет завязать с внучкой разговор. А как завяжешь? Если спросить, как дела в школе, Наташка буркнет в ответ: «Нормально». А если спросить, почему ботинки у порога стоят как-нибудь не так, Наташка молча переставит их с места на место и постарается скорее скрыться с глаз – придирками она сыта по горло. А больше дед не знает, о чем с ней говорить. Ну, разве только – о домашней живности. О ней Наташка всегда поддержит разговор.

– Нет, почему – сдох? – пугается она. – Я своего Помпошку каждый день кормлю.

– А что я его не вижу? – спрашивает дед. – Раньше он у вас бегал в колесе. Так и гремело оно у вас, что даже телевизор мне смотреть мешало – за стеной все слышно!

А колесо вовсе не гремело. Оно только, как говорила бабушка, о прутья клетки все время – шарк да шарк! Совсем тихонько.

Только и этот звук мог кого-то в доме раздражать. А теперь колесо уже сколько дней не крутится. Но только Наташке не понять, хорошо деду или нет оттого, что оно больше не шаркает – молчит.

– Что, колесо? Наверно… – говорит Наташа, – наверно, Помпошка просто не хочет бегать в нем. Он старый уже стал.

– У него кости болят. Хандроз замучил! – объясняет деду Толик.

Из книжки они знают, что хомячий век недолог. Два-три, от силы четыре года живут хомяки, да и то при хороших условиях. Одна надежда на то, что большую клетку со свежей водой в поилке можно считать хорошими условиями. К тому же, у Помпошки что ни день – новое лакомство. Сегодня, например, дед по дороге из детсада купил Наташе с Толиком две пиццы с колбасой и кукурузой. Толик прямо на улице выковырял зёрна кукурузы в бумажную салфетку и Наташка так, вместе с салфеткой, их принесла Помпошке.

Тот сейчас же выскочил из домика на вкусный запах. Наташка говорит:

– Деда, смотри скорее. Он не сдох, не сдох!

Помпошка торопливо набивает свои хомячьи защечные мешки – всем его собратьям эти мешки служит как авоськи.

Но и салфетку он так просто не оставит. Салфетка мягкая, нежная, вдобавок, пахнет пиццей. Помпошка берёт ее зубами за уголок и направляется в свой домик. Там скрывается его голова, передние лапы. Остальное торчит снаружи. Задние лапы в нетерпении переступают на месте возле входа в домик. Помпошка старается посильнее ими оттолкнуться, чтобы протиснуться вовнутрь. Все без толку!

Смирившись с этим, Помпошка подаёт назад и весь целиком оказывается снаружи. Понятно, в домик с толстой салфеткой не пролезть. Как-то Наташка подняла пластмассовую крышу, а там… Весь домик оказался плотно забит мятой бумагой, выгрызенными из маек и носков кусками пряжи и мало ли чем еще. В этом во всём Помпошка сделал узенькую нору – так, чтобы только самому протиснуться.

Думать, думать надо, как поступить!

Помпошка оставляет салфетку возле домика и бежит в другой угол клетки. Там в куклиной кастрюльке спрятаны его запасы – кусок сыра, сухарик. Помпошка выгружает в кастрюльку зерна из-за щёк. И снова – бегом наверх!

Снова салфетку в зубы. И снова ему не пролезть с ней в узенькую нору. Помпошка вылезает назад и начинает салфетку запихивать за щеки. Всю ее там не разместишь. Вот уже щеки раздулись, а наружу торчит довольно большой кусок.

Помпошка пытается залезть в норку снова – и это ему наконец-то удается. Боком! Склонив головку набок, он втискивает-таки вовнутрь свои набитые щеки, одну вперед другой. Все остальное протиснуть уже легче.

Вместе с ним внутри исчезает и белый уголок салфетки. Слышно, как Помпошка возится в домике, пристраивая куда-то по хозяйству свою новую вещь. Казалось бы – куда там поместиться ещё одной салфетке? Ан нет, в хозяйстве все сгодится.

Наконец, он снова выбирается наружу. Поглядеть: вдруг возле домика еще что-то осталось, что ему может пригодиться.

Что Пошка постарел, конечно, сразу видно. Круглым помпончиком его давно не назовешь – он стал длинней, и его шерстка из короткой стала длинной, распушилась. Из черной она как-то незаметно стала светло-серой, точно седой. И бегать в колесе его уже не тянет.

13. Толк будет

Не только Помпошка изменился. Мявка вырос такой большой и толстый, что его Толику и не поднять. Да Мявка и не даётся в руки, царапается и даже куснуть может. Как ни старайся, не удержишь такого на руках. Хотя и Толик вырос, конечно – ему скоро в первый класс. Мама уже записала его в школу.

Дед как узнал, закивал маме:

– Так-так, совсем, видно, решила у нас обосноваться?

Они напряглись: к чему он клонит, куда после такого начала вывернет? А дед дальше ведёт:

– Вот, мол, я сама, и вот мои детки, кормите-растите их, мама с папой, оба они здесь у вас в школу будут ходить…

Мама Наташке с Толиком уже сколько говорила: молчите больше! А тут сама не выдержала:

– Да если бы я могла здесь с вами не жить, я бы ни за что на свете не жила! Я бы куда угодно уехала бы!

– Что ж не уехала? – спрашивает у мамы дед. – Что ж ты сейчас не едешь, сию секунду? Наоборот, обоих в школу здесь собираешься водить…

После они втроем сидели в детской и мама размазывала слезы по лицу. Наташка вспоминала: раньше мама плакала, только когда ей дали премию.

Мама рассказывала тогда: книжку про зверей послали куда-то на выставку. Вроде бы, в Москву. И она там победила в конкурсе. Точнее, победили те, кто эту книжку делал. И мама тоже.

Они тогда все вместе сидели за столом и ели торт. Дед маме говорил:

– Я думал, из тебя совсем толка не будет.

А тетя Галя улыбалась и тоже говорила маме:

– Поздравляю тебя, сестренка, с первым твоим успехом.

– Пусть не последний, не последний! – частила бабушка. – В школе-то хорошо училась, завидовали мне знакомые! А теперь кто спросит у меня – как дочка? – стыдно сказать. Сама всем завидую. Одна, без мужа, с пеленками-горшками, зарплаты только на семечки хватает! Дай бог, чтоб не последний-то успех был, чтобы и дальше премии такие…

Мама набрала воздуха в себя и глядела на домашних удивлённо. А потом спешно выбралась из-за стола. Наташка вскоре пошла за ней, в детскую, а мама на кровати лежит, накрыв голову подушкой, лопатки дрожат…

Наташка обхватила маму за плечи, прижалась щекой к лопатке. А за стеной всё ещё застолье идёт. И дед говорит, как будто оправдываясь:

– Да если бы она хоть один раз сказала: спасибо, мол, маме с папой, что приняли меня… Папка, мол, я тебя люблю.

Бабушка отвечала ему:

– Да к тебе и подойти-то боязно! Она же к нам по– хорошему, с тортом, в кои-то веки ей премию дали, дай бог, чтоб не в последний раз…

14. Дед и Мявка

Наташка ненавидит семейные праздники. Однажды она возвращается с продлёнки и слышит с порога оживление, и пахнет празднично: ну, значит, опять все за столом… Посуда из сервиза как-то по-другому звенит, чем та, которая на каждый день. И голоса в комнате звучат иначе…

Мама выходит встретить её к порогу. И Наташка видит, что мама смотрит виновато.

– Дочка, – говорит, – я… Мы вот…

И дальше мама не знает, что сказать. Наташка снимает кроссовки и входит в комнату. Там говорили о чём-то. Но теперь все поворачиваются и смотрят на неё. И бабушка, и дед, и тётя Галя, и… Папа, что ли?

– Папа! – ахает Наташка. – Ты приехал?

И чувствует – рядом, за спиной, мама, и у мамы от сердца отлегло. Так взрослые говорят, когда им было страшно, что будет, и оказалось – всё хорошо. Мама боялась, вдруг Наташка не рада будет, что папа приехал… Странная мама – ну прямо как маленькая!

Скоро у Наташки будет другой дом. Мама и папа собираются в дорогу. Билеты уже куплены, и мама наскоро показывает папе свой родной город и рассказывает, как они трое жили без него, и ведёт папу на свою работу. А Наташка говорит Толику:

– Мы с тобой должны собрать зверей!

Тартюшу они, точно, возьмут с собой. Черепахи и не такой путь проделывают, когда едут к нам из пустыни. А если ее посадить в уютную коробку от ботинок, то – кто знает? – может, она и не заметит переезда. Конечно, если на новом месте ее тоже будет ждать свежая капуста и будет достаточно тепло.

С Помпошкой пока не ясно. Как он станет жить без своего домика в двухэтажной клетке и с колесом, в котором он уже почти не бегает. Он, может быть, привык на него каждый день смотреть, и ему будет грустно.

Мама вчера сказала, смеясь:

– Ну, клетку-то мы точно, не потащим!

А про Мявку понятно без вопросов. Мявка – дедов любимец. Он прыгает к деду на колени, дед гладит его машинально. Спрашивает у бабушки:

– Ну, ты ей говорила?

– О чем? – не понимает бабушка.

– Чтобы детей с нами оставляла. Ей самой же легче, на новом месте… Пусть для себя поживут.

Наташка сидит над тетрадкой, и ни звука. А сама слушает и дышать боится. А вдруг и вправду мама оставит их с Толиком? У мамы теперь папа есть…

– Ну, говорила я ей, – кивает деду бабушка.

– И что она?

– Сам знаешь. Ни в какую.

Дед спрашивает с надеждой:

– Ну, хоть одного кого-то? Вот Толика бы, мужичка. Или Наташку. Она-то большая уже, помогать нам станет.

И он окликает Наташку:

– А? Как ты думаешь? Вырастешь у нас, выучим – будет из тебя толк!

Наташка теряется, немеет. Успокаивает себя: «Скоро я ничего этого слышать не буду. Совсем-совсем».

Дед спрашивает:

– Ну, что молчишь? Плохо, что ли, мы вас с мамкой поили-кормили?

И видит: с Наташкой не поговоришь.

– Плохо мы их кормили? – спрашивает у Мявки.

Мявка отзывается на дедов голос, громче мурлыкать начинает, точно подхватывает:

– Как же… Хорошо кормили! Всех, всех здесь кормят хорошо…

Дед спрашивает его:

– А что, ведь скучно нам с тобой теперь будет? Ой, скучно…

Мявка мурлычет довольно, умиротворённо. Горечи никакой он в дедовом голосе не слышит.

А Наташке слышна горечь. И вдруг ей становится деда жаль. Да так, что коленки задрожали. И ноги вот-вот понесут её через комнату вперед, чтобы она двумя руками обняла деда за шею и стала говорить:

– Дедушка, миленький, ты что, я люблю тебя! И Мявка тетя любит, тебе скучно не будет. Я буду письма тебе писать и приезжать буду!

Наташка не двигается с места.

Но она в самом деле это все говорит. Хотя и очень тихо. Так тихо, что и не слышит ее никто. У нее даже губы не шевелятся.

Только сама Наташка и знает, что она деду все это говорит. А деду – невдомек. Он, как и прежде, водит ладонью по гладкой Мявкиной спине. И жалуется Мявке – уже в который раз:

– Ладно еще, ты у нас обосновался. Молодец… Эх, скучно нам с тобой, с таким молодцом, будет…

«Я радость»

У Крыски есть большой друг, просто гора. Приткнёшься к мохнатому боку – и не страшно тебе, ну разве только чуть-чуть. Дом-то прозрачный, вот хозяевам и неспокойно. Того и гляди за стенкой появится голова – огромная, сразу от пола доверху – и маячит. Глазищи на тебя смотрят, а то и рот открывается. Тут тебе уж совсем бы в своего друга вжаться, зарыться в короткий мех, в мякоть под мехом…

Два крысиных сердечка колотятся, точно бегут наперегонки, бьются не в такт, и кажется, что это твоё сердце стучит вдвое быстрее.

Другу-то, получается, тоже страшно.

«Будь я такая большая, разве боялась бы?» – думает Крыска.

– Слышь, Крыс, – спрашивает она, когда страшная голова исчезает, – Как ты вырос такой, а?

Крыс думает, потом отвечает:

– Я ем.

А ведь и верно, соображает Крыска, ещё как ест! Сама-то она – так, пожуёт, подкрепится – и давай снова углы обнюхивать, всё-то ей интересно. А он зря время не тратит и челюстям отдыха не даёт.

Выходит, не зря старается…

Она уточняет:

– А что, если кто много ест – все такие как ты вырастают?

Крыс снова думает.

– Не знаю, – говорит. – Все – это сразу и ты, и я. Сам-то я вырос. А ты мало ешь и не выросла. А вот если б ты много ела…

Крыс путается, не знает, что дальше сказать. Если б она много ела, глядишь и выросла бы… Или не выросла бы всё равно, ешь, не ешь… Что теперь, проверять, откармливать её? Но тогда – сколько будет ему доставаться?

А Крыска про другое думает: и в самом деле, все – это она да Крыс.

Она смутно помнит: когда-то всех было много. Пушистые, с неё ростом, клубки были всюду, она пробиралась в угол по спинкам. В углу чья-то белая шерсть слабо светилась в потёмках, и все, только чуть-чуть поразмявшись, снова спешили туда…

Большая крыса не была – все. Такая она была единственная. Крыска вспоминает как сон: огромное мохнатое счастье, счастье-гора, такая, что Крысу-горе и не снилось. В мягких складках этой горы Крыска пряталась целиком, и о пропитании думать не нужно было. Одно плохо – со всех сторон тебя отпихивали от тёплого бока одинаковые, белые… Только у одного на спинке были темные пятнышки.

В доме была теснота. Точней, в обоих домах – они жили то в одном, то в другом. И в обоих домах стены не прозрачные были, и по углам темно – жить было не страшно. Вся беда в том, что вы только обустроитесь, сверху слышался голос, который каждый раз говорил одни и те же слова:

– Тьфу ты, опять у них чистить надо!

И все знали, что это значит. Сверху сейчас протянется гигантская рука, и всех по очереди – за спинку, за хвостик – перенесут в неуютный, пустой дом. Удирать бесполезно, лучше перетерпеть, чтоб это скорее кончилось. Тем более, что большую, светящуюся тоже перемещали с ними. И она спешила оглядеться на новом месте и всем по очереди ткнуть носом в бок – ты здесь? И ты здесь?

А больше всего её волновало, где пятнистый.

– Пятнаш! – звали его, и когда гора видела, что необыкновенный сынок переместился с нею, по новому дому разливалось прежнее спокойствие… Не всё ли равно, какой это дом? А уют в нём – дело времени!

Но как-то в неурочное время сверху протянулась рука. Они и обжиться-то ещё не успели… Большие пальцы оттолкнули двух-трёх белышей и нашли, наконец, пятнистого. Два пальца взяли его сзади за шейку – и Пятнаш улетел на глазах у всех.

И тут, к удивлению Крыски, гора, хотя и видела, что Пятнаша взяли наверх, принялась бегать по жилищу и звать, точно он спрятался где-то.

«А что звать-то его? – подумала сперва Крыска. – Меньше народа будет…»

Но дом заполнило вдруг такое жуткое горе! Оно шло от горы волнами и не кончалось. Повсюду темно стало, потом снова светло. Уснули-проснулись, а большая всё горевала…

Сверху тем временем донеслось непонятное:

– Да, взрослые, вполне могут без мамки жить… Нет, Пятнаша продали уже. А вот… глядите-ка, эта тоже хороша, чем вам не нравится… Ну-ка, стой-ка, ты…

Последнее относилось уже к Крыске.

Два пальца подхватили её, изо всех сил она постаралась вывернуться..

И потом какое-то время были чужие дома, то тёмные, тесные – шаг туда, шаг обратно, то огромные, с прозрачными стенами. И везде крыска была одна, точно никого никогда и не было. Она скучала уже – лучше толкаться… Теперь она только гигантские пальцы отталкивала от себя. Но пальцы, задумав поймать её, не отступали. В отчаянии Крыска кидалась на них, кусала – но пальцы были упорные, ещё ни разу не удалось ей победить.

В какой-то день она прогрызла картонную стенку и увидала с высоты целый мир! Под ней, внизу, далеко, были чьи-то дома, и вот – её собственный дом, а там и Большая Крыса, и все, все… Крыска громко ахнула по-крысиному. Оказывается, они ещё есть! И большая, и белыши-комочки… Их почему-то мало осталось, только трое-четверо. Значит, она займёт место в складках горы без труда!

«Неужто я вернулась домой?!» – думала Крыска, боясь поверить себе.

И правильно, что боялась. Знакомый, очень знакомый голос говорил:

– Мы товар обратно не принимаем! Вы видели объявление?

И другой голос, робкий, возражал:

– Но она куслючая. Вы не сказали, что она куслючая. Не приручается…

Уверенный голос отвечал на подъёме, точно взлетая по лестнице:

– Это уже ваши проблемы, ваши! Как вы с ней – так и она! Со зверем лаской надо…

– Я не… – робкий голос совсем пропадал от неожиданных обвинений.

Крыска не понимала слов, но она видела одно: её только дразнят. Вот он, твой милый дом, но тебе в него хода нет, тебя оторвали от него навсегда.

Должно быть, от этой печали второй голос едва не плачет:

– Хоть бесплатно возьмите, мне что, на улице её выкинуть?

И первый голос отвечает беззаботно:

– Совести нет – выкидывайте. Вы купили – мы теперь не отвечаем.

Тут вмешивается третий голос. Ещё кто-то из тех, огромных, что ловят тебя за хвостик, но зато и приносят еду, весело говорит:

– А что, я, пожалуй, возьму крыску к нашему крысу. А то сидит как бобыль, никто его не берёт. Пускай кукуют вдвоём!

Тут первый голос, резкий, сомневается:

– Одну не берут – зачем вторую к ней? Хозяйка-то спасибо скажет? Она же велела тебе шиншиллу заказать…

Но Крыску щёлкнули по носу, чтобы она не высовывалась в прогрызенное отверстие. Снаружи глухо, непонятно, чьим голосом, сказали:

– Вот удивляюсь, шиншиллы дорогущие, а их разбирают мигом. А эти же – копейки стоят, а кому нужны?

Скоро Крыску выпустили из коробки в каком-то совсем новом доме. И там сидел в углу… Кто это был? Тоже гора, только поменьше…

– Ты счастье? – на всякий случай спросила Крыска.

– Я Крыс, – буркнул в ответ незнакомец. – А ты что, Крыска?

– Кто я? – уточнила она. Она никогда не слышала своего имени.

Он по-крысиному плечами пожал:

– Та, что еду приносит, сказала: «Я тебе, Крыс, Крыску принесла».

Зачем нужна Крыска, Крыс не понимал. Мелкая, вертлявая, бегает всюду, спрашивает: «А счастье где? Ты счастья не видел?».

Он не понимает:

– Какое такое счастье?

Она объясняет:

– Ну, радость…

А стоит большой голове появиться за стеклом – стремглав кидается к Крысу, норовит к нему под брюхо залезть – а ему щекотно. Он и не знает – то ли от страха помирать, то ли от щекотки смеяться.

И вот ещё стала на еду налегать. А Крыс привык много есть, основательно, впрок на всякий случай – вдруг позабудут когда насыпать сухарей или ещё тех катышек из пакета… Так нет, Крыска теперь вперед кидается, протискивается под брюхом у него, высовывается между передних лап и его порцию – хвать, хвать! Он её по носу – а толку-то?

Старшая продавщица тоже не рада Крыске. Спрашивает у молодой:

– Чего ради ты её притащила?

А молодая:

– Так мне бесплатно дали…

Старшая ворчит:

– Я и бесплатно бы не взяла. Сейчас спрашивают розовых, или голубых. А белых не больно-то берут. Одна считай полгода ждёт, когда купят её…

Молодая поправляет:

– Один – ждёт. Вот я подумала, что скучно ему…

Старшая фыркает:

– Ну, пускай слопает её – развлечётся.

Молодая пожимает плечами:

– Ты будто нашего Крыса не знаешь! Такого рохлю ещё поискать…

Крыс спрашивает между тем:

– Крыска, чего это у тебя аппетит прорезался?

А она ему:

– Вырасти хочу!

Он не понимает:

– Зачем?

Она говорит:

– Ну… Я тогда буду большая радость!

Крыс фыркает по-крысиному. И по-крысиному же начинает хохотать. А если рядом окажется кто-нибудь не крысиного племени, человек, например – нипочём не поймёт, что это Крыс так смеётся.

– Ты… Ты… – выдавливает он из себя. – Ой, не могу… От тебя и от мелкой-то, пигалицы, не знаешь, куда деваться. А если с меня вырастешь – вот радость-то!

– Мама, смотри, дерутся! – кричит маленький мальчик.

Продавщицы охают, и одна думает: «Кто тут кого не знает?» А другая сыплет им прямо на спины корм из пакета – чтобы они часом не съели друг друга. Катышки застревают в шерсти.

А мальчик снова:

– Глядите, маленькая большую погнала! Маленькая побеждает!

Не сразу они замечают сразу три больших головы, и у той стенки, и у этой, и здесь… И все головы говорят что-то и глядят на вас… Что им надо-то? В страхе крысы прижимаются друг к дружке. А сверху ещё корм сыплется. Но мало ли… Может, это сейчас им корма дают, а после – невесть что будет. «Эх, проглядел, как они появились!» – в отчаяний думает Крыс и тут же опять хохотать начинает, теперь от щекотки.

«Он храбрый, что ли? – думает под брюхом у него Крыска. – Я что, просто не знала, что он храбрый?»

Корма продавщице не жалко, и Крысу, как он ни старайся, одному всё не съесть. Крыска замечает: Крыс просто на глазах становится меньше. Как он казался ей великаном? Да и всё вокруг уменьшается. Должно быть, та радость, серебристая шёрстка, тоже всё вокруг себя маленьким видела…

– Я что, теперь – радость? – спрашивает Крыска у Крыса. И он ей говорит:

– Ой ты, радость моя…

– Мама, смотри, целуются! – кричит какая-то девочка. – Как наши попугайчики!

Мама не хочет глядеть, а девочка тормошит её:

– Скоро они постоят гнездо и у них будут много-много маленьких крысят!

«Этого ещё не хватало! – думает старшая продавщица. – Куда я выводок пристраивать стану?»

Она улыбается:

– Какие крысята! Смотри, она и сама ещё маленькая, крысёнок! Она же девчонка, такая как ты!

Девочка всё же тянет маму к прозрачному дому. И мама даже не сквозь стекло смотрит – она наклоняется сверху. Вот ужас-то, длинные локоны падают в дом, жильцы уже – как в западне. Крыс тяжёлый, а Крыска бы захотела – выбралась бы по локонам вон отсюда, да только куда побежишь – там наверху лицо, оно кривится…

– Фу, – говорит женщина, – какие у них противные хвосты!

Ей обидно, что дочку сравнили с крысёнком. Или крысёнка с дочкой. Из-за одного этого она бы, подхватив дочку, уже бы вылетела отсюда стремительными шагами – и запах же здесь какой! Но дочка пищит:

– Мам, ну мам, ну пожалуйста! У нас тоже есть дырявый аквариум… Я сделаю в нём лесенки и качельки…

Продавщица находит коробку из-под чьего-то корма, Крыску хватают за хвостик – она и пикнуть не успевает, да и толку-то, пищи не пищи.

Назад её приносят в той же коробке, она успела прогрызть отверстие, и теперь видит сверху – какие-то чужие дома и мешки с кормом, и непонятные сооружения, а вот, вот – её дорогой дом, и там в нём белая спинка… Увидит ли он её?

– Крыс! Крыс! – кричит она что есть сил, он поднимает голову на этот писк и начинает карабкаться, точно если подняться на стенку дома, он сможет взлететь.

Крыска помнит, что это было уже с ней – вот так же: родной дом далеко внизу, и вернуться в него нельзя, невозможно…

– Вы не предупредили, – частит женщина с локонами, – она злобная, у дочки все руки искусаны… Корми, не корми, какой интерес держать, только ест и кусается, и чисти у неё каждый день…

Старшая продавщица пожимает плечами:

– Товар мы обратно не принимаем, – и думает: «Хорошо, я одна сейчас».

Младшая заела её накануне: «Они же семья, Крыс страдает!» Тьфу ты, для чего держат их в магазине, как не чтоб продавать. Ладно ещё, девчонка заинтересовалась, а мама поддалась на уговоры…

Так теперь эта мама стоит перед ней и просит:

– Возьмите хотя бы бесплатно!

Вечером девочка не может сосредоточиться за уроками – Крыска у себя и шуршит, и грызёт лесенку, и кормушкой стучит, как нарочно – толкает, толкает её, чтобы равномерный стук раздавался. Попугаям от этого стука не спится. Там у себя в клетке, накрытые платком, в темноте они жалобно переспрашивают:

– Что-о? Что-о?

Вот рыбкам всё равно, что кому-то не сидится спокойно. Переселили их из треснутого, расколовшегося мира сперва в банку, а потом в другой более-менее просторный мир – они и живут себе…

Дочка просила как-то:

– Мам, давай кого-нибудь новенького купим! Давай – золотую рыбку, а?

Мама в ответ:

– Им и так тесно, у нас маленький аквариум.

Дочка смотрит на гору тетрадок, на джинсы на стуле:

– У нас тоже тесно. И подумаешь!

Мама объясняет:

– Но ты же можешь выйти погулять. А они никуда не могут выйти. Это у них весь мир.

Дочке тогда страшно стало: подумать только, аквариум – весь мир.

Им безразлично, что в их прежнем мире, в том, где стекло треснуло, теперь всё смешалось. Качельки сломаны, поилка опрокинута, и из кормушки всё вывалено. Кашу Крыска в подстилку втоптала…

Девочка наклоняется к ней, тянет руку, погладить.

– Что, страшно тебе? Не бойся….

А Крыска – прыг, и в палец вцепилась зубами, повисла. Девочка рукой машет, кричит на весь дом:

– А-ай!

А Крыска только сильней зубы сцепляет.

Назавтра мама с дочкой опять появляются в магазине.

– Мы поняли, – говорит мама, – нельзя было разлучать их! Не хотите обратно взять – давайте мы купим у вас крыса…

Младшая продавщица буркает в ответ:

– Нет Крыса. Крыс умер.

Девочка ахает:

– Как, почему!

Продавщица пожимает плечами:

– Утром пришли, а он лежит кверху лапками. Застыл уже, затвердел весь.

Проходит день, когда мама хочет как обычно почистить крысиный дом, но Крыска вцепляется в её руку с такой злобой, как никогда прежде. И только теперь мама видит голых, копошащихся по дну детёнышей. Они похожи на гусениц или на червячков с лапками.

– Ой! – мама выхватывает одного, он тычет ей между пальцев тупую безглазую мордочку.

– Вы нас обманули, – говорит мама в магазине. – Вы сказали, она детёныш. А они с Крысом были – семья.

Старшая продавщица и слушать не хочет. Кидается к вошедшему парню:

– Вы что-то хотели? Витамины собаке? А какая порода?

А маме, проходя, говорит:

– Женщина, вам что-то ещё нужно?

Мама подружке жалуется, тёте Свете:

– И не почистишь теперь у них, она же не подпускает к гнезду. Кидается… Запах стоит на весь дом!

Тёть Света пожимает плечами:

– Я бы всех вместе в мусоропровод спустила…

Мама говорит:

– Ой, ты что! Она же теперь – одна с детками! Вот как я…

Тётя Света хмыкает:

– С кем себя сравнила! Пямо – дитё малое.

Крыске щекотно: комочки у неё под брюхом возятся. Она смеётся по-крысиному – девочке ни за что не понять, что это она так смеётся. «Я что, храбрая, если смеюсь?» – думает Крыска. Она чувствует, что стала теперь необыкновенно большая. На весь аквариум. Как будто комочки, детёныши, – это тоже она. Вот один в том углу, а другой – в противоположном, и Крыске кажется, что это она сама – от того угла до вот этого… Но страхи её выросли вместе с ней. Крыска всегда готова броситься вперёд – защищать малышей, зубы её всегда с ней.

Зато детёныши ничего не боятся. Они храбрые – Крыска чувствует! Им главное, место возле неё занять, спрятаться в мягких складках. Она думает: «Я что, стала – большая радость?»

И кто бы ответил ей? А вот у мамы теперь, точно, радость – наконец можно аквариум чистить, в котором живёт семейство! Малышню дочка в тазик вылавливает – раз-раз, а Крыска огрызается, как обычно, и мама её полотенцем берёт.

– Да что вы её боитесь! – говорит тёть Света и руку в таз опускает.

Мама за лицо хватается от испуга:

– С ума сошла!

Но Крыска уже взбирается по тёть Светиной руке на плечо, нюхает шею, ушко. Тёть Света хихикает: щекотно.

– Кто вам сказал, – говорит, – что она кусается?

Мама и дочка вместе переводят дыхание.

– Слушай, – говорит мама, – забирай её себе, а?

Тёть Света плечами пожимает.

– Зачем она мне нужна? Чтоб пахло у меня, как у вас?

Мама смешно двигает носом:

– Я же всё вымыла…

А тётя Света ей:

– Толку-то, мой, не мой! Вы просто принюхались. Устроили зверинец…

Девочка бормочет себе под нос:

– Ну и пусть мы принюхались… Зато у нас интересно, мы будем играть…

Она стучит пальцем в стекло. Крыска кидается на стук. И в это время за спиной у неё когда кто-нибудь улетает вверх, далеко, схваченный поперёк спинки. Она только в последний момент успевает заметить. Сердечко у неё так и ёкает – куда унесли малыша, зачем?

Девочка таскает его по всей квартире.

– Гулять, гулять надо…

Выпускает на кухне, он осторожно, петляя, направляется к двери, а дальше по коридору – в комнату, и вот уже вокруг аквариума бегает, мечется: всех видно ему, а пробраться вовнутрь – никак. Крыска изнутри на стекло карабкается, нервничает. Ух ты, думает девочка, – ну и длинная же она стала, от пола доверху.

Мама ахает:

– Вылезет, убежит!

Но куда ей из своего дома бежать, где ты – радость? И малявки, в какой угол их ни занеси, хоть в кладовку, находят дорогу к аквариуму и коготками скребут в стекло.

Мама говорит дочке:

– Они уже вполне могут без мамы жить. Выбери, кто тебе больше нравится, остальных раздадим.

Дочка теряется:

– Да они все одинаковые. Хоть бы у одного – пятнышко…

Мама достаёт пузырёк с зелёнкой, берёт одного белыша наугад.

– Будет тебе в пятнышках.

Крысята окружают своего меченого товарища и начинают вылизывать ему шерсть.