Текст книги "Открытые окна"

Автор книги: Илга Понорницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Та площадь, где народа много

Костю с тех пор стало от компьютера вообще не оторвать, особенно если Макар тоже в сети. К тому времени, как каникулы начались, их уже было водой не разлить, как папа говорит.

А летом и вообще можно – как встал с утра, сразу за компьютер. Пока мама с папой придут с работы, наиграешься – голова кругом пойдёт.

Макару, видать, только что купили компьютер. Он бурно осваивал Интернет, зарегистрировался на нескольких игровых сайтах. Правда, поиграть ему удавалось не часто. В этом плане жизнь у него была куда труднее, чем у Кости. Костю звали дома только лук чистить, или картошку, или посуду мыть, или ещё прибраться в комнате. А другу его надо было и кур, и поросят с телёнком накормить, и ещё в огороде на грядках что-то сделать. А убирать ему приходилось и двор, и тот сарай, где у них скотина – это не то, что в комнате пропылесосить.

И всё же каждый вечер Макар гулял по Сети, и чего только там не находил. Скоро он прислал Косте несколько ссылок на сайты про природу. Что-то про муравьёв, как они строят государство, и про глубины моря, где живут слепые рыбы – зрение им в темноте без надобности…

Костя открывал одну ссылку за другой, компьютер зависал рано или поздно. Он ведь у нас уже старик. Он не выдерживает, если откроешь много окон. Папа говорит, что принципиально не станет новый покупать – мы ведь и старый используем только себе во вред. Хотя почему – мы? Я-то при чём?

Костя шипит на компьютер и обзывает его металлоломом.

Я говорю:

– Ты окна позакрывай лишние…

А Костя:

– Здесь ничего лишнего нет…

Как будто ему жалко с каких-то сайтов уходить. Ему хочется сразу быть и там, и здесь…

Гляжу в монитор – а там у него морское дно. Я думала, что это новая игра такая. Но вот он закрыл всё лишнее – и одна рыба поплыла… И тут же другие стали появляться. А Костя не подгоняет их, не водит мышкой. Смотрит, как они сами двигаются, медленно, крупно извиваясь.

– Ленка! – говорит. – Сейчас вот эта подводная зверюга ещё какую-то зверюгу проглотила – и нет её! Вот-вот, она уже за этой гонится!

Я думаю: его же Рэт ждёт и все остальные!

Раньше он только за игрой время проводил. А теперь обязательно побродит там, где до него уже побывал Макар. А после и Рэту ссылки перешлёт.

Он и другим своим рассказывал про этих здоровенных рыбин и про муравьёв. Да только и Миша, и Хью оба написали одинаково: «И что?»

А Рэт, наоборот, заинтересовался. И тоже каких-то ссылок про эту рыбину прислал.

Теперь Костя в основном с Рэтом дружит и с этим новеньким, Макаром. С новеньким даже больше. Рэту ведь по-английски надо сообщения писать. А значит, думать надо, подыскивать слова. А с новеньким – слова уже есть, готовые. И Костя рад был проговорить до ночи. Это другу его всё время нужно куда-то. Он обрывает разговор, пишет, как будто извиняясь:

– Ну, что, до завтра?

И Костя вздыхает тяжело.

Мальчишки, оказывается, любят поболтать не меньше, чем девчонки. Костя на день рождения знаете что попросил? Микрофон к компьютеру. Надо же, говорит, с людьми мне разговаривать!

Папа сначала рассердился:

– Я же сказал, к компьютеру ничего покупать не буду!

А мама:

– Это же не к компьютеру, это для выхода из компьютера. Это как окно для него – сюда нам, к живым людям – в ту же Липовку…

Как будто те, кто раньше играл с Костей – не живые. Может, всё дело в том, что Австралия и Китай – где-то далеко, а Липовку мы проезжали? Поди пойми… Но папа понял, что мама хотела сказать – купил он Косте микрофон.

– Пускай болтает, – говорит, – с друзьями. Может, и играть меньше станет.

Однажды Костя с Макаром сели таки играть – вдвоём против ещё кого-то. Сразу продули – Макар виноват, он зазевался… Костя в сердцах бросает:

– Ну ты, макарон!

А после же в микрофон спрашивает:

– Слушай, а тебя как друзья зовут, не Макароном?

Вдруг осенило его, что Макара ещё как-то звать должны. Макар – взрослое имя. А дома, в школе – как?

Меня смех разбирает: ну, не Макарон же! А Макар там у себя теряется. Бормочет:

– Ёжик солёный…

И до Кости тут доходит, что он обидел человека. До меня тоже доходит. Макар отвечает с неловким смешком:

– А меня зовут дома: «Мммм!» А ещё иной раз зовут: «Миу-миу-миу!»

Сирену изображает из той игры. Похоже. А Костя и рад тему сменить. Просит его:

– Сыграем ещё в игру? Давай! Один против одного…

Макар сомневается:

– А не затянет? Лучше сходить вместе куда-нибудь…

Костя спрашивает:

– Куда пойдём? В саванну? Или на океанское дно?

Макар говорит мечтательно:

– Что-то охота мне сегодня в большой город! Чтоб там высокие дома и чтоб народа много…

И Костя предлагает:

– Что, на ту площадь, в Нью-Йорке? Помнишь – где все толкаются, ещё полицейский в прошлый раз…

И обязательно же им вместе куда-нибудь идти! Хотя бы и с разных компьютеров. Выходит, Косте и игра не так важна – важней, чтоб кто-то звал его с собой гулять? Чтобы не одному бродить по Интернету?

Мама говорит, что он за Макаром тянется. Глядишь, в сентябре учиться начнёт как следует. По другу его сразу видно, что он хорошо учится.

Костя с обидой спрашивает:

– А это откуда видно?

Как будто мама не хвалит Макара, а ругает.

Мама говорит:

– Он всё хватает на лету. Компьютер у него только появился, а он ориентируется в сети не хуже, чем та рыба в потёмках.

Знакомый космонавт

После той рыбы и после Нью-Йорка он ещё разные ссылки присылал. Свои находки. Нам больше всего понравилось – про космос.

Я только собралась на улицу, а Костя вдруг как заорёт:

– Ленка, Ленка, бегом сюда! Глянь, как загребает!

– Кто загребает? – спрашиваю.

А Костя:

– Кто-кто? Космонавт… Вот он – плывёт!

И точно, космонавт как будто плыл под водой. Тоже в глубинах, но в космических.

Так мы узнали, что на орбитальной станции есть камера. С неё изображение идёт на Землю. Если хочешь, можешь смотреть, как космонавты перемещаются по коридору, плавно загребая перед собой руками.

Мелких деталей не увидишь, и мне лично не понять, что они делают, когда подкручивают что-то или присоединяют к чему-то проводки, или разглядывают что-то на экранах своих приборов. И что они говорят друг другу – не разберёшь.

Костя с Макаром связались, Макар хвастается:

– Вчера космонавт мне кивнул!

Костя не верит:

– Ему что, на орбите делать нечего, как только тебе кивать?

– Да он, – говорит Макар, – между делами… Подплыл к самой камере, вот так вот улыбнулся мне и кивнул!

Должно быть, Макар у себя в Липовке показывает, как именно кивнул, только мы не видим. Что-то у него с веб-камерой… Но Костя бы и веб-камере не поверил.

– Откуда он тебя знает, чтобы тебе на Землю кивать? Это он нам кивнул, всем землянам!

А Макар ему:

– Ёжик солёный! Я не пойму, что – все земляне трансляцию смотрели в тот момент?

Это у него присловье такое – «ёжик солёный». Пока не привыкнешь, кажется, что это он к тебе так обращается. Точнее, к Косте.

– Ёжик солёный! – рассказывает Макар. – Может, я только один в то время и смотрел. А космонавтам легче, когда за ними следят с Земли, переживают…

Может, и верно – легче? Однажды космонавт на себя камеру прицепил так, чтобы руки были хорошо видны, и мы смотрели, как они с напарником работают в открытом космосе. Они что-то присоединяли к ракете, то есть, конечно, к станции. Пальцы у них кажутся совершенно непослушными в толстых перчатках – но нет, справились, всё прошло удачно.

Вечером в новостях слышим – на станции велись наружные плановые работы.

В другой раз мы видели, как космонавт вернулся с таких наружных работ. В белом скафандре он наплывал на камеру. Скользил на спине, головой вперёд, – неуклюжий, неповоротливый. Другой космонавт, его товарищ вёл его, как ведут надувной матрас на реке. Сам плывёшь, загребаешь одной рукой, а другой – матрас держишь.

Вот так и этот парень вёл своего друга, одетого в скафандр. Сам-то он был в каких-то шортах и в маечке. Ловкий, не уставший. То с этой стороны друга подхватит, то поднырнёт, чтоб вместе в поворот вписаться. Волосы у парня кудрявые, вокруг головы вьются во все стороны, колышутся, как водоросли в аквариуме. Понятно – невесомость. Там среди них ещё девушка есть, так у неё хвостик на макушке – не болтается, а держится вертикально, точно какой букет.

А платье на орбите вовсе не наденешь – не станет оно красиво свисать без силы тяжести, в складочки не соберётся. Торчать на тебе будет как попало.

Это мама вздыхает – про платье. Как будто в космос собралась.

Мы уже всей семьёй смотрим, как они живут там, на орбите. И папа не говорит, что мы зря теряем время. Наоборот, спросит иной раз:

– Что нового у космонавтов?

Вот такие вечера я люблю.

Мама напоминает Косте:

– Ты сказал Макару спасибо, что вывел нас на этот сайт? Что мама просила сказать спасибо?

А Косте больно-то охота спасибо говорить? Они стали – вроде как соперники. Я слышала, как Макар хвастался ему:

– У меня теперь есть знакомый космонавт! Я его всегда узнаю! У него светлые волосы, лицо такое круглое…

Костя спрашивает:

– Наш или американец?

А Макару откуда знать?

– Это всё равно, – отвечает. – Главное, он мне кивнул. Я теперь всегда за ним наблюдаю.

А Косте-то никто из космоса не кивнул. Хотя мы с ним тоже всех сможем узнать. И того, с волосами-водорослями. И девушку с хвостиком-букетом.

Очкарики

Смотрим мы однажды, как этот кудрявый космонавт вместе с девушкой коробки толкают по воздуху. А ещё кто-то к ним на помощь плывёт. Новенький, наверно.

И вдруг папа как выдохнет:

– Ёлки-палки, очкарик!

А папа и сам в очках, со второго класса. Мы с Костей в него такие – близорукие.

Папа говорил, что когда был маленьким, его дразнили очкариком. Он из-за этого даже дрался – снимет очки, чтоб не разбились, и вперёд – хотя бы и один против троих. Уж такая злость его одолевала, оттого что ему напоминали все подряд, что он в очках.

Я спрашивала:

– Ну, да, в очках. А ты что, сам не знал?

И папа отвечал, что мне его не понять. Я – из другого поколения. Это, говорит, сейчас ты выбираешь оправу, думаешь – идёт тебе, не идёт. А тогда в любом случае считалось: не идёт. Многие дети, которым очки были нужны, вообще их не носили. Разве что если кто совсем плохо видел – как наш папа. И это тогда вроде как знак был для остальных: вот этого мальчика можно дразнить!

Костя говорит:

– Как будто сейчас не дразнят никого! Лёшку Юрова у нас ещё как донимали. Хотя он и без очков…

Папа теряется:

– Ну, я не знаю… Может, у Лёши Юрова есть какой-то другой знак, что его дразнить можно?

Сам папа, когда был мальчишкой, очень старался, чтобы на нём никакого знака не было.

Кто думал, что очки – это знак, что человека можно звать очкариком, тот убегал потом с разбитым носом. А вечером чьи-то родители к нашим бабушке с дедушкой жаловаться на папу приходили.

А теперь вдруг он сам обзывает космонавта очкариком.

Мама спрашивает:

– А сам ты тогда кто?

А папа говорит:

– Я же из-за очков космонавтом не стал!

Костя даже привстал со стула.

– Кто, ты – космонавтом?

А уж как сама я удивилась…

Папа у себя в институте семенами занимается. Сидит в лаборатории, думает, как сделать, чтобы на них морозы не влияли и разные вредители. У папы с мамой лаборатории в институте – по соседству. Папа ещё нам рассказывал, сколько растений раньше в наших местах не росло. А потом люди научились их выращивать.

Можно было подумать, что он всегда мечтал работать с семенами. А он, выходит, мечтал в космосе летать?

Никогда он нам такого не говорил. А в его детстве, оказывается, многие ребята хотели стать космонавтами. И взрослые твердили им, что они станут – если постараются как следует.

Папа говорит:

– Нам объясняли, что у космонавта должно быть идеальное здоровье, абсолютно. Что, надо, например, всё время закаляться, а ещё тренировать вестибулярный аппарат…

Я не поняла:

– Что тренировать?

Папа отвечает:

– Чувство равновесия. И мы с ребятами крутились на карусели во дворе, как на центрифуге, до того, что верх и низ отличить не могли. То ли падаешь на землю, то ли взлетаешь – как бы очки не слетели, не разбились. Они у меня на резиночке держались. А после мне друг принёс газету, так в ней один парень вопрос задал: мол, у меня близорукость, минус пять – а я хочу стать космонавтом…

– И что ему ответили? – спрашиваю.

Папа машет рукой.

– Ответили – не огорчайся, есть много других профессий… А у меня зрение-то было уже – минус шесть с половиной…

Папа вздыхает:

– Я сразу не сдался. Спрашивал направо и налево у взрослых – ждал, кто бы меня обнадёжил. Мол, ерунда – про зрение. В очках-то всё видно. А они мне в один голос: какой из тебя, Сашка, космонавт!

Дед-бездельник и Грандсон

Папа с тоской смотрит в монитор, как толстенький человечек в очках, кружась, как жук, тянет за собой какие-то провода.

Тут мама спрашивает:

– Что ж ты мне никогда не рассказывал, что хотел стать космонавтом?

А папа:

– Когда я с тобой познакомился, мне уже ясно было, что это для меня закрыто. Что зря говорить?

Мама почему-то губы поджимает – на секунду. Наверно, только я и замечаю. А потом лицо у неё становится таким же, как всегда.

– Очки – это что! – изрекает Костя невпопад. – Знаешь, пап, у них там на станции вообще один лысый есть!

Папа в раздумье запускает пальцы в свои кудри. Такие же, как у Кости. Или – у Кости как у папы. Если бы папа с Костей, не подстригшись, полетели в космос, кудри у них тоже бы стояли-колыхались. Не хуже, чем у того, который своего друга буксировал по воздуху.

– Про лысину нам в детстве ничего не говорили, – вздыхает папа. – А вот если бы я знал, что когда-нибудь и очки не будут помехой…

Мама утешает его:

– Может, там какие-то специальные очки?

Мы все вглядываемся в монитор. Как будто можно разглядеть, что там за линзы – в очках. Куда там…

Мама говорит:

– Мне кажется, это не космонавт – учёный. Смотрите, какой он неспортивный. Видно, прилетел к ним опыты ставить, ненадолго…

Я думала, папа скажет: «И я бы постарался таким учёным стать».

А что? Папа ведь и так почти учёный. Научный сотрудник. А знал бы, что человечек в очках полетит, так, может, не спал бы и не ел, а только бы учился дальше, чтобы тоже летать, вместе с этим человечком. Профессором стал бы каких-нибудь наук. И мы с мамой и Костей смотрели бы сейчас на него с Земли.

Но папа не хочет фантазировать про самого себя. Он хочет фантазировать про Костю. Например, как тот прибудет на станцию и скажет: «Привет всем от папы! Мало кто с такой силой хотел космонавтом стать, как мой папа».

Папа осторожно спрашивает:

– Ты бы не хотел когда-нибудь работать в космосе?

А Костя в ответ:

– Нет, это Макар хочет – стать космонавтом-исследователем. Как этот сайт нашёл – так и всё. «Ах, космонавты, ах, там мой знакомый!» Уже и в сети не появляется. Исчез. Видать, всё тренируется…

Мама говорит:

– Вот молодец!

А Костя как не слышит её. Он глубоко вздыхает:

– И Рэт от нашей компании откололся. Написал, что пока не будет играть. Временно. К нему кто-то приехал. Какой-то Грандсон.

– Кто? – переспрашивает мама.

Костя отвечает:

– Грандсон. Наверно, имя такое. А может, это означает – друг-приятель. И что-то он ему так рад…

Мама говорит:

– Ну, ещё бы! Грандсон – это, вообще-то, внук.

– Как – внук? – не понимает Костя.

Мама отвечает:

– Внук приехал к твоему другу Рэту.

Костя обалдело смотрит то на маму, то на папу.

Это ж подумать только! Рэт написал ему, что приехал Грандсон. Ему 16 лет. (Костя ещё сказал: «Ого!»)

Грандсон учится в колледже, водит мотоцикл, не боится глубоко нырять и любит лошадей. В общем, классный такой Грандсон, Рэт прямо гордится им.

– Костя, – соображаю я, – а ведь и правда, мы в школе проходили. Грандсон – это по-английски внук.

Костя кивает:

– Конечно, проходили. Но мало ли… Как-то я не думал…

А кто бы подумал? Они же болтали, как два одноклассника! Если не считать, что в чате и только по-английски…

Рэт как-то спрашивал, есть ли у Кости Грандсон. Костя подумал: вдруг это не имя? Вдруг это значит – друг-товарищ? Ответил: ну, да, конечно, у меня их много.

Костя не хочет, чтобы знали, что у него только в компьютере – друзья.

Выходит, сам себя в дедушки записал? А Рэт, приятель его – он папе с мамой в отцы годится?

Мама говорит:

– В возрасте уже человек, а бездельник.

Костя обижается за Рэта:

– Он не бездельник, он баранов пасёт. У него порядка трёх тысяч баранов! Я думал, это его родители держат, а оказалось, что он сам!

Я тут представила огромную равнину, всю занятую стадом овечек и баранов. Кажется, я видела что-то похожее в кино. Или на каком-то сайте… Спинки баранов колышутся, как волны моря, и всё стадо течёт туда, куда надо пастуху. А чтобы море не выходило из берегов, следят большие умные собаки.

Над волнами возвышаются всадники – старый Рэт, которого Костя обзывал Рэмом и чуть не сделал покойником, и его внук Грандсон, шестнадцатилетний, почти взрослый парень, любящий лошадей.

А что маме представилось, не знаю. Но мама вдруг говорит:

– Надо бы и вас вывести на природу. Баранов не обещаю, но свежий воздух, парное молочко…

Папа перебивает:

– Мы же им только на август путёвки взяли. Забыла? И потом, в лагере нет парного молока. Это же целое стадо нужно, чтобы всех напоить.

Мама в ответ:

– Да я не про лагерь. Мне тут небольшая командировка предстоит, дня на четыре. В Собакино, в опытное хозяйство. Хочу сама проверить автоматическую линию.

Папа уточняет:

– Так ты, что, едешь в командировку?

Мама кивает:

– Ну да… – как виноватая. – Их, – говорит, – наверно, тоже с собой возьму. Сам говоришь, я ими не занимаюсь…

Папа бы предпочёл, чтобы мама занималась нами дома. И чтобы он тоже нами занимался. Чтобы никто никуда не уезжал.

Он спрашивает – как будто с надеждой:

– Кто вас троих там ждёт? Кто их поселит в общежитие с тобой?

Их – это нас, понятно. Они говорят о нас так, точно нас здесь нет. Так бывает – особенно когда они сердятся друг на друга.

Мама доказывает ему:

– Так мы не в общежитие пойдём! Снимем угол у какой-нибудь бабули, в том же Собакине…

Ясно, что мама поедет в командировку в любом случае. С нами или без нас.

Она часто говорит, что прежний начальник отдела, тот, который был до неё, работу запустил. И ей теперь приходится самой всё разгребать. На неё всё навалилось. Сколько мы слышали от неё:

– Думаете, мне интересно – с бумагами? Я лучше бы, как Костя, гуляла по Интернету!

Зачем было становиться начальником, если на тебя при этом всё наваливается?

Я спрашиваю:

– Мама, а мы с тобой всё разгребать поедем?

Мама кивает:

– Ну, да, именно…

Тут папа улыбается мне.

И мама тогда – папе:

– Как думаешь, ведь ничего, если я съезжу вместе с ними?

Папа снова хмурится. Но говорит:

– Наверно, ничего. Они ведь ещё не были в деревне.

Мама радуется, что он согласился. И начинает зачем-то снова доказывать ему, что это – и вправду ничего.

– Всего-то, – говорит, – четыре дня! Я на работе буду, а они станут гулять, воздухом дышать… Может, с ребятишками там познакомятся, увидят, как люди живут в других местах, не в городе…

И нам кивает:

– Хватит торчать дома. Июнь, считай, пролетел, а вы ещё нигде не были!

Мы были не против, только жалко было, что папа с нами не поедет. Его не отправляют в командировки. Он уже давно – начальник отдела, и ему ничего не надо разгребать. И отпуск у него ещё не скоро.

Но он повздыхал, подумал и сказал, что это – хорошая идея.

– Всё правильно. Хотя бы от компьютера Костя оторвётся, – говорит.

И верно, компьютер ведь не потащишь с собой. Костя бы и готов, да знает – ему не разрешат!

Молчал, молчал он. Видно, представлял, что станет делать без компьютера четыре дня. И вдруг спрашивает:

– А почему мы будем жить в Собакино? Давайте лучше в Липовке, где Макар…

Я подумала: охота же маме будет каждый день ходить в Собакино, за шесть километров!

А мама вдруг согласилась:

– Ладно, давайте попробуем устроиться в Липовке.

Кто никогда не спал на сеновале

Папа ещё сказал:

– Как будто это проще простого – устроиться!

Но оказалось и впрямь – проще простого.

Мама назавтра приходит и говорит: кто-то в институте познакомил её с какой-то тётей Наташей. Так она – родом из той самой Липовки! А её мама и сейчас там живёт. Маму зовут Анной Ивановной.

И наша мама вместе с тётей Наташей уже звонили ей. Спрашивали, не знает ли она, кто может на квартиру нас принять.

А та ответила, что и сама нас примет с удовольствием. Всё, говорит, будет веселее! И молока парного у неё дома сколько хочешь. А в саду ягода осыпается, руки не доходят до неё. Так что вся наша будет, если приедем.

Мы обрадовались, что всё так легко решилось. Костя уточняет у мамы:

– А сеновал есть у нее? У этой Анны Ивановны? А то я хочу ночевать на сеновале!

Я тоже слышала, как хорошо спать в деревне на сеновале, в душистом сене.

Даже стихи такие есть:

 
Кто никогда не спал на сеновале,
Вы тра-та та-та что-то потеряли…
 

Не помню точно…

Мама говорит:

– Насчёт сеновала не знаю, есть ли он там… Но в любом случае – пиши своему другу, что приедешь в Липовку. Вот он удивится!

В понедельник мы сели в автобус на вокзале. Мама сказала, от её работы в Собакино завтра пойдёт машина. Но в ней вряд ли всем хватит места. И потом, лучше приехать в Липовку заранее, устроиться. Тогда маме спокойней будет работать в опытном хозяйстве.

Папа, наоборот, предлагал отложить поездку до среды. Тогда он смог бы взять отгул и сам отвезти нас на машине. А раньше никак нельзя: его отдел делает важное задание. И если папа, начальник, сейчас оставит всех своих, то это будет неправильно.

Мама сказала:

– Ну и работай спокойно! Ездят ведь люди на автобусе. И мы доедем.

Ездить я люблю.

Мама рядом со мной сидит, детектив читает.

Костя – через проход, в наушниках, музыку слушает.

А я бы только в окно глядела, ждала бы той минуты, когда город кончится. Все новостройки, заборы, вывески останутся позади. И будут только холмы, холмы. Они зелёные, круглые – как на рисунке.

Где-то на холме увидишь одинокое дерево – вётлы это, чаще всего. Где-то по холму домики разбросаны и коровки ходят. Или неотличимые отсюда, маленькие совсем козы или овцы.

Картина всё время меняется. А я сижу и думаю: подольше бы вот так ехать!

Я и в прошлом году, когда мы в лагерь ехали, думала: подольше бы не приезжать, чтоб можно было глядеть в окно. А мы – раз и оказались в этом Кувакине, как-то незаметно.

А Липовка – она ведь гораздо ближе, чем Кувакино. Кто бы сомневался, что я и дорогу-то не успею как следует почувствовать?

Но всё вышло иначе.

Одного я не учла. В лагерь нас вёз специальный автобус. А теперь мы ехали в обычном, пассажирском.

Шофёр остановил на шоссе, крикнул:

– Кому в Липовку?

Гляжу, с краю дороги на колышке табличка прибита – «Липовка». А кругом поле, деревья – и никакой Липовки не видать.

Спрыгнули мы на дорогу вместе с сумками. А самую большую, с колесиками, какой-то дяденька нам вынес. Водитель из кабины высунулся, показывает:

– Вон по тому просёлку ступайте. А мы поедем дальше.

Дяденька скорей обратно в автобус полез. И говорит оттуда:

– Вы всё прямо, прямо идите, до пруда. А у пруда налево повернёте. Это если вам в Липовку. А если в Собакино – направо.

Костя радуется:

– Ну, двинули вперёд!

Мама напоминает:

– Имейте в виду, в деревне положено здороваться со всеми! Так что, если встретим кого, чтоб сразу – «здравствуйте!» Иначе – как выглядеть мы будем?

Мы с Костей в ответ:

– Помним, помним!

Нам это и папа на вокзале говорил!

Но на дороге нам никто не встретился. Хотя до пруда оказалось идти и идти.

Сумка с колёсиками прыгала на ухабах, буксовала в пыли, и сами мы покрылись пылью до самых макушек.

Очки приходилось протирать краем футболки, потому что салфетки были где-то в сумке, глубоко. Но очки снова быстро становились грязными.

По лицам у нас тёк пот. От него щёки и лоб щипало. Оправы очков натирали нам переносицу и щёки. То и дело Костя снимал очки и начинал тереть лицо кулаками – с силой, размазывая грязь.

И я, наверно, была не лучше.

Одна мама не трогала лицо, и на нём от пота оставались ровные, узкие дорожки.

– Макар всё время так ходит, и ничего, – как будто в утешение нам сказал Костя.

Но мама ответила:

– Зачем ему всё время здесь ходить? Он там, в своём мире живёт… – и рукой махнула неопределённо куда-то вперёд. – Всё у него там есть – и школа, и…

Мама запнулась. Может, не придумала, что ещё у Макара есть. Я шла и думала: что это за мир такой, до которого так трудно добираться?

Но ещё хуже стало, когда дорога стала спускаться к пруду. Теперь большая сумка норовила вперёд нас убежать. Мы еле удерживали её.

А дальше пришлось подниматься наверх. Мама сказала, что уже скоро. Костя промолчал, у меня тоже не было охоты разговаривать.

Я и глазам не поверила, когда мы, наконец-то, взобрались на холм, и перед нами оказались деревенские домики.

Мама выдохнула чуть слышно:

– Нам нужен четвёртый с края. Надеюсь, с этого края, а не с того?

У чётвёртого домика стояла бабушка, уж до чего худенькая и маленькая, в больших толстых очках. Лицо у неё было загорелое. Морщины теснились на нём густо-густо. Оправа была коричневой, и это выглядело тоже как линии морщин. Ещё по одной толстой, закруглённой морщине вокруг глаз.

Мама сказала:

– Здравствуйте, Анна Ивановна!

И тогда бабушка заулыбалась, заворошила все свои морщины.

– Я, – говорит, – жду-жду! И пироги уже испекла, и комнату вам приготовила…

Тут Костя говорит:

– Какую комнату? Я хочу на сеновал!

Анна Ивановна удивилась:

– Зачем на сеновал? Дом большой, места всем хватит.

Но Костя, видать, с самого начала решил определиться: на сеновал, и точка!

– Когда ещё, – спрашивает, – придётся ночевать на сеновале?

Во дворе у Анны Ивановны собака оказалась. Здоровенная, чёрная. И она зарычала-зарокотала, когда мы вошли в калитку. Мы трое – скорей назад, на улицу. И Костя, отступая, пробормотал – как будто в укор себе и нам:

– А она привязанная…

Маленькая Анна Ивановна подошла к собаке и что-то сказала ей. Мы не слыхали, что. Потом она попросила подойти всех нас, по очереди. Сначала маму, потом Костю и меня. Собака всех нас по очереди обнюхала. Мне было страшно, когда она трогала меня своей огромной мордой, будто раздумывая: укусить? Не укусить?

– Свои, Пальма, свои, – повторяла Анна Ивановна.

И мне говорила:

– Ну, не молчи. Скажи ей: «Пальма». Пусть она твой голос услышат. А то – как же вы познакомитесь?

– Пальма, – сказала я.

Голос у меня дрожал. Надо же, думаю, а я хотела, чтоб мне щенка купили! Это чтобы он вырос вот в такое чудище?

Я облегчённо вздохнула, когда Пальма закончила меня обнюхивать – и руки, и лицо, и шорты. Теперь, наконец, можно было отойти.

А Костя снова подошёл к Пальме. И она снова принялась нюхать его.

А он её тоже нюхал и чуть ли не облизывал, и всё повторял:

– Дай лапу! Пальма, дай лапу!

Хозяйка повела нас с мамой в дом. Костя крикнул вдогонку:

– Анна Ивановна, а Пальма умеет давать лапу?

– Да не умеет, видно, – отозвалась с крыльца хозяйка. – Кто же её учил когда – лапу подавать?

Мы с мамой уже вымыли руки и доставали из сумки гостинцы. Анна Ивановна накрывала на стол, и всё суетилась, всё говорила, как вовремя мы приехали. Как раз она скотину закрыла.

– Скотина-то, – говорит, – рано ложится, с солнышком. А мы с вами можем посидеть, попировать. Брата зови за стол…

Я только встала – позвать, и тут раздался Костин крик:

– Умеет! Анна Ивановна, ваша Пальма умеет давать лапу!