355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ильдар Абузяров » Финское солнце » Текст книги (страница 4)
Финское солнце
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 03:28

Текст книги "Финское солнце"


Автор книги: Ильдар Абузяров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Чем ближе утро, тем больше Авокадо хочется жрать, а денег нет ни на бутерброд, ни даже на захудалый салатик. «Пусть так, – утешает себя Авокадо, – пусть нет ни гроша, зато мои стихи стоят куда как больше, чем всё, что написали Гуафа Йоханнович и Папайя».

Папайя тоже уже подумывает, что ей как богине поэзии не соответствует статус Авокадо. Краем уха она прислушивается к тому, что за соседним столом Топпи рассказывает о поездке в Турцию.

– Там есть такой город… – говорит Топпи, который каждый раз стремится попасть не в Верхний Хутор, а на какой-нибудь далекий солнечный пляж…

Сама Папайя ради поддержания загадочного имиджа мечтает побывать в Патайе, но про Турцию тоже послушать можно.

– Так, в этом городе, – продолжает Топпи, – библиотека соединена с туалетом. Идешь в туалет, и сразу становится ясно, что ты ел на обед или что ты читал. Киви или какое-нибудь другое солнце финской поэзии. Потому что из туалета порой доносятся такие звуки, будто там трясут маракуйю.

– Не маракуйю, а маракасы! – поправляет его Папайя, потому что Маракуйя – это ее соперница в борьбе за высокое звание богини на поэтическом Олимпе, и она знать о ней ничего не желает. А «Маракасы» – это как раз та поэма, за которую ее в поэтической студии и нарекли «подающей надежды богиней».

В общем, Папайя слышать ничего не хочет о Маракуйе, я же, наоборот, стараюсь ничего не упустить.

Тот вечер я просидел у барной стойки, наблюдая за танцполом и столиками. Бывал я, надо сказать, в «Спасательной шлюпке» и раньше, и позже. Порой до меня долетали отдельные обрывки фраз. Я слышал, как одна женщина, Кайса, вроде бы говорила другой, возможно, Ванни: «Не хочу быть подружкой бабушки. Еще чего! Что я, такая старая?»

«Все женщины в наше время хотят выглядеть четырнадцатилетними. Просто культ молодости», – думал я, слушая, как тридцатилетняя Хилья спрашивает Вилью:

– Ты не помнишь, мы уже кушали сегодня?

– А у тебя что, уже голодные обмороки?

– Сама ты, подруга, потерялась на танцполе, – отшучивалась Вилья. – И тебя скоро уже не будет видно из-за шеста для стриптизерш!

Порой я сидел в «Шлюпке» до самого рассвета, чтобы пойти домой абсолютно счастливым. Шел я не самым коротким – из подъезда в подъезд, – а самым длинным из возможных путей: петлял по улицам и наслаждался родным Нижним Хутором. Ибо нет в человеке ничего прекраснее, чем надежда на счастье.

15

А может, и правильно, что Кайса не осталась в кафе, не стала слушать ерничество Аско, не стала смотреть на выкрутасы Хильи и Вильи вкупе с ребячеством Атти и Батти. Ведь этот вечер в «Шлюпке» ничем не отличался от тысячи других. В принципе, этот непримечательный вечер, как и жизнь здешних обитателей, тоже закончился ничем.

Всем спасибо, все могут быть свободны. В один миг все кончилось, и Папайя превратилась в тыкву. По крайней мере, так подумал Авокадо, глядя на свою уставшую, ссутулившуюся подругу. Такси он себе позволить не мог, а двенадцать часов уже давно пробило. И только мыши ночи шуршали по углам подъезда. Кроме серых мышей, в кафе было еще полно муравьев, и этому очень радовались Ментти и Урко, чьи головы, наполняясь фруктово-ягодной наливкой, тоже постепенно превращались в тыквы, и только сладостная щекотка муравьиных лап и усиков у сладкой сердцевины напоминала им, что они живы и что им хорошо.

В двенадцать часов остались ни с чем и Атти с Батти. И их головы тоже вот-вот должны были превратиться в отбитые тыквы. Обидно было, что им попадет в репу от сослуживцев ни за что ни про что, поскольку Хилья и Вилья убежали домой, не оставив своих телефонных номеров и даже не попрощавшись. Девицы Хилья и Вилья, сказав Атти и Батти, что собираются в туалет попудрить носики, быстро схватили сумочки и выбежали на улицу ловить карету. Точнее сказать уже, тачку.

Это прекрасно видел бармен Вискки, который как раз вышел из кафе, чтобы покурить и привычно бросить взгляд на окна квартиры Ванни. В них, казалось, отражалась заря.

– Везет тебе, Вискки, – буркнул проходивший мимо Оверьмне. – Ты трезвый и можешь записывать в свой блокнот все, что видел, а я вот скоро засну и все позабуду.

– В свой блокнот я записываю, кто сколько задолжал, – ответил Вискки. – Так что не завидуй.

– Вот-вот, – продолжал свое Оверьмне. – И я о том же.

Засобирался домой, зачехлив свою луноликую гитару, и Рокси. Ему этот вечер тоже показался совсем пустым. Уже на улице Рокси решил наполнить его смыслом и повидаться с Кайсой. Стремглав, щелкая лестничные пролеты, как орешки, он уже взлетал к апартаментам Кайсы, когда, будучи лишь этажом ниже, услышал, как кто-то тихо притворяет дверь. Это как раз из квартиры Кустаа, соседа Кайсы, осторожно выходил Упсо.

16

– Фу-у, кажется, пронесло, – вытирал рукой пот со лба Упсо, и тут перед ним, словно рубка подводной лодки, поднялась голова Рокси. Рокси застал Упсо в тот момент, когда тот, уже прикрыв дверь, застегивал ширинку.

– Что ты с ней сделал?! – бросился к нему Рокси. – Ты что, у Кайсы был?!

– Ну забежал по-быстренькому! – выпалил Упсо. Не признаваться же ему, что он провел всю ночь в квартире у Кустаа. Пойдет слух, и пацаны его не поймут. Зато всё правильно поймут Ментти и сыщик Калле Криминалле.

Рокси в гневе замахнулся на Упсо гитарой. Но Упсо опередил широко, от плеча, размахнувшегося Рокси. Под пиджаком, рядом с ребрами, у него на всякий случай болтался финский нож.

Этим острым кривым клинком он и чиркнул Рокси по животу. Или чуть выше живота. Ударил профессионально, очень быстро, оставив на теле Рокси аккуратный разрез, но пробив стенку то ли желудка, то ли желудочка. А потом, вытерев нож о джинсы Рокси, пошел себе дальше.

Рокси хотел было податься за помощью к Кайсе, но потом подумал, что ей уже не до него. Да и глупо обращаться за помощью, когда она разбила ему сердце. И Рокси, держась за стенки качающегося, словно в шторм, дома-корабля, вышел из подъезда и уселся прямо на парапет-причал.

Он сидел на поребрике, когда к нему с сигареткой подошел Вискки.

– Что, плохо тебе, Рокси? – спросил Вискки.

– Да, сердце зашалило. Но ничего, как-нибудь рассосется и пройдет.

– Бывает! – Вискки кинул бычок в лужу. – У меня оно тоже, бывает, болит!

Они так и сидели на поребрике напротив окон Кайсы и Ванни, пока Вискки, перекинув руку Рокси через свою шею, не помог ему зайти в кафе. И пока утро не начало нашинковывать серебристыми лезвиями лучей на искры-дольки авокадо, папайю, киви, хурму, маракуйю, марокканские апельсины и пупырчатую ежевику, или с чем там еще могут сравнить финские поэты и писатели солнце, которого им так не хватает… Что еще этакого могут выдумать?

История третья. Зимний садик


1

Ну как вам рассказать о Ювенале? Рассказать о Ювенале так, чтобы не исказить ее образ. Не спутать ее волосы и тем самым ненароком не запутать ваши мысли о ней. Рассказать о Ювенале, не размыв представления о ее прекрасной улыбке и не сгустив красок и теней на ее ресницах и веках. Как, скажите, не задеть Ювенале, не нагрубить вульгарным макияжем и не обидеть карикатурным образом?

А может, сперва стоит сказать, что Ювенале разводит цветы? Цветы у нее повсюду: на подоконниках и подлокотниках, на сарафанах и занавесках, на обоях и скатертях. Красные, желтые, нежно-голубые… Ирис, календула, орхидея… Много-много цветов на всевозможных полках и подставках, в горшочках и кашпо. Она их лелеет и бережет. Цветы ее тоже любят. Да и как не любить такие добрые и заботливые руки? Ведь даже мужчины любят нежные и умелые руки Ювенале.

Они приходят к Ювенале, как животные к лечебному дереву. Припадают к ее шершавым от забот рукам и гладким коленкам. Да, в руках Ювенале и мужчины становятся мягкими и послушными. А у ее колен – пушистыми, словно расслабленные ежи. Потому что Ювенале, как никто, умеет гладить по волосам.

К тому же Ювенале лечит их раны и разглаживает все сомнения, словно душевная врачевательница. Мужчины прячутся в цветочно-лечебном саду Ювенале, как затравленные, уставшие животные в густой траве. И инфантильный лось, и шустрый заяц, и хитрый лис – все рано или поздно приходят к Ювенале за утешением.

2

Деревянный домик Ювенале весь розовый, словно соцветье иван-чая на восходе солнца. Воздух вокруг пропитан насыщенным букетом сада, разбавленным влажным дыханием речного ветра.

Приютившийся на склоне верхней части Нижнего Хутора, в сторонке от главного почтамта, он будто прячется от яростных ожогов в лощине-овраге. К дому прилегают еще небольшой яблоневый сад с розовым наливом, маленький розарий чайных роз, оранжереи с фрезиями рыжими и клумбы с бегониями клубневыми…

Цветы у Ювенале водятся на любой вкус, цвет и запах. Фиалка узамбарская, пуансетия, золотоус… Цветы счастья, вдохновения, надежды и здоровья: бегония, гиацинт, лаванда и алоэ…

И даже по бревенчатым стенам ее дома свисают вьющиеся древесные и травянистые: древогубцы плетевидный и лазающий, жимолость сизая, хмель обыкновенный. А еще луносемянник даурский, виноград амурский и кирказон маньчжурский.

А в комнате у нее среди кашпо и навесных стеллажей с цветами красуется плакат, изображающий древо мира. То ли разлапистую липу из «Липовой аллеи», то ли могучий дуб из парка «Дубки», а возможно, и мохнатую ель из «Елового сквера». Словом, древо, в ветвях, корнях и листьях которого ведут хоровод добрые духи и злые дэвы. Глядя на него, Ювенале и выращивает свои цветы: хризантемы девичьи, эрики румяные, виноград пятилисточковый и актинидии многобрачные.

3

Однажды я поинтересовался у Ювенале, откуда такая любовь ко всему живому, к человеку и природе? И она ответила, что все дело в растениях, которые она разводит.

«В своем садике, – ответила она, – среди моих цветов я ощущаю себя всемогущей феей, которая может дать жизнь или смерть, может позаботиться, а может погубить. Если относиться к магии как к игре в детском саду с самим собой, то мир вокруг становится похож на стол с пластилином и красками. Бери и делай что хочешь, потом раскрашивай в любой цвет. Играя, я ощущаю, как сила природы вокруг меня – под руками в растениях, под босыми ногами в почве, – соединяется с моими собственными силами. Я чувствую, что могу сделать всё. Всё, что мне заблагорассудится».

Здесь надо сказать, что по дому и зимнему саду Ювенале все время ходила босиком, в просторном уютном платье-колокольчике на тоненьких стебельках-бретельках. Или в халате с крупными яркими цветами. Умеет Ювенале простотой в обиходе и общении расположить к себе гостя и разговорить собеседника. Ну, скажите, разве это не самая настоящая магия?

Домик у Ювенале двухэтажный, с широким и длинным балконом. Весь второй этаж отведен под домашних, то есть под цветы и другие растения. На обширном застекленном балконе, соединенном с маленькой комнатой, расположен миниатюрный зимний садик. Стоило кому-либо переступить порог дома Ювенале, как он тут же подпадал под цветочное обаяние и в конце концов бывал зачарован нежными силами хозяйки. «Магический сад – вовсе не мистика, – поясняла Ювенале. – Но назначение его не утилитарно, не приземленно. – Своими ароматами он наполняет усталого новыми силами, а страждущего отвлекает от страданий. А еще он обеспечивает постоянное пополнение запаса свежих и сухих трав, сборов пряностей и лекарств: мяты перечной, любистка обыкновенного, зверобоя продырявленного. А еще мелиссы и базилика, чабреца и чистотела, ажгона и жмыха, ясменника душистого и лепехи…»

4

Думаю, каждый путник встречал такую как Ювенале, и хотелось ему остаться в зеленом уголке, побыть наедине со своими мыслями-растениями, подольше пообщаться с цветами или самой прекрасной Ювенале. Всё в этом доме пело и дышало нежностью. Ноготки пестрые, бархатцы отклоненные, циннии изящные и еще эшшольции калиф.

Приходили к Ювенале рыбак Вялле с охотником Ласле, когда они еще охотились не только на рыб и зверей, но и на женщин. Приходил и Вессо Хаппонен, сомневающийся, а не любят ли его женщины лишь за деньги, и клерк Суло – просить антистрессовый цветок яппи. А Суммо Хаппонен, начальник Суло, просил цветок богатства, чтобы стать точно таким же могущественным, как его старший брат, или хотя бы таким же удачливым, как Хаппонен-средний. Подсидеть, но не поседеть. Приходил и Кистти, чтобы рисовать Ювенале в ее «итальянском целебном садике», а на самом деле – за цветком вдохновения. И даже садовод Кустаа приходил к Ювенале будто бы за рассадой слабо-глянцевых белых баклажанов, но на самом деле – свататься.

И каждый старался прийти в дом-сад не с пустыми руками, а с тем, что способен был принести из съестного. Ювенале ставила больший самовар и где-то ближе к вечеру сама выносила его в зимний сад. Тогда все принимались пить чай с булочками с маком, рогаликами с кунжутом или коврижками с корицей.

Но Кустаа в отличие от Пекки коврижки и плюшки не интересовали. Кустаа давно мечтал объединить зимний сад Ювенале со своим летним палисадником и огородом. И чтобы Ювенале ухаживала за кустиками и грядками его томатов, огурцов и лука-порея. Мол, она с ее талантами сможет вырастить самые большие помидоры и самый ранний виноград. Наивный человек. Впрочем, что с него возьмешь, с увальня деревенского?

И всем Ювенале давала еще и цветок любви. Кроме Кустаа, конечно. И у всех спрашивала: как там Рокси? Чем сейчас занят, что делает? И почему не заходит?

С Рокси Ювенале познакомилась в одном из учреждений, работающих с несовершеннолетними преступниками. В обязанности учреждения входило определять неблагополучных подростков и изымать их из семей ради лучшей доли. С тех пор Ювенале не спускала с Рокси глаз.

5

– А что Ювенале делает в нашем городе? – спрашивал себя и своих собутыльников Алко Залпоннен, когда они собирались в «Спасательной шлюпке» по вечерам. – Чего она здесь забыла?

– Ясно, чего. Приехала работать социальным работником в реабилитационный центр «Обиженные дети» и вести работу с несчастными неполными семьями.

– А почему она выбрала именно наш город? – скрипел зубами Цикариес.

– Потому что в нашем городе творится что-то неладное, что-то нечистое, – напоминал, кашляя, общеизвестную истину Осмо.

– Вот именно: что-то нечистое, – буркал писатель Оверьмне, глядя в свой мутный стакан. – Дело ясное, что дело мутное. Хотя, с другой стороны, дети – цветы нашей жизни.

– А вот Отто Вейнингер, – в пику писателю вставил философскую сентенцию местный философ Аско, – утверждал, что женщина как биологический вид гораздо ближе к цветам, чем к людям.

– А чем она зарабатывает на жизнь? – вопрошал Суло. – На сушки и пряники? Ведь в реабилитационном центре платят мало. И это не говоря уже про неполные семьи, с которыми одна морока, а прибыли никакой.

– Она продает цветы через фирму «Роза мира» и доставляет их через «Цветочную почту», – ответил за Ювенале старый Маркку.

– Что-то не нравится мне эта Ювенале! – возмущался студент-нигилист Антти. – Вместо того чтобы вести настоящую борьбу, она пудрит всем мозги и пытается улучшить мир с помощью цветов!

– Да… Не буду я больше ходить к ней на вечера, – соглашался Пентти. – Слишком много чести для цветочницы.

Но и Антти, и Пентти, как и многие другие, продолжали ходить в воскресный кружок Ювенале. Они, как и все в последнее время, предпочитали вместо кафе «Спасательная шлюпка» и клуба «Олимп блаженства» посещать ее тихий альпинарий.

Я тоже порой захаживал к ней на домашний кружок, и каждый раз мне наливали полную кружку чая с лимоном, вишней или смородиной, и каждый раз меня поражала царившая там теплая и доброжелательная атмосфера. Будто цветы в этом доме источали не обычный, а магический аромат и околдовывали всех. Позже я стал понимать, что все, кто приходит к Ювенале, тайно в нее влюблены.

Мужчины влюблялись в Ювенале как в женщину, женщины – как в подругу.

6

Помимо зимнего сада у Ювенале были еще зимние флорариумы и летние альпинарии.

– Флорариум – это аквариум без воды и рыб, но с орхидеями. Болотными, например, – презрительно пояснял рыбак Вялле охотнику Ласле.

– С кусочками мха и папоротниками для маскировки, с ветками и корнями для закрепления вьюнков, с камнями и раковинами, – догадался Ласле.

– Но зачем и кому это нужно, не пойму. – Сеппо презрительно пожал плечами.

– А альпинарий – это такой «художественный беспорядок» из трав, цветов, кустарников и камней, – так же презрительно произнес Алпи Сакори, флорист-любитель и троюродный брат Ювенале. Видимо, любовь к цветам была у них фамильной чертой.

Он и не догадывался, что получить альпийскую горку естественного вида можно лишь тогда, когда тщательно ее спроектируешь. И это ничуть не легче, чем составить японский сад камней.

А еще в саду Ювенале был маленький прудик с синхронно плавающими растениями – водным гиацинтом или эйхоронией, нимфеями и лилиями.

Что уж говорить про самый редкий в мире цветок – миддлемист красный. Этот чудо-цветок привез из Китая в Британию путешественник Джон Миддлемист. С тех пор в Поднебесной он перевелся, а вот на туманном Альбионе прижился. Говорят, сейчас в мире есть лишь три экземпляра этого растения. Один – в Новой Зеландии, в саду, другой – в Великобритании, в оранжерее. А третий – в чудо-садике у Ювенале. И если первые два долгое время оставались бесплодными, то у Ювенале куст сразу покрылся ярко-розовыми цветами.

7

Не-ет, господа, это очень тонкое дело – рассказывать о Ювенале. Например, когда за это попробовал взяться писатель Оверьмне, у него мало что получилось. А если совсем уж честно, не получилось ничего. И тогда писатель Оверьмне попросил у Ювенале какой-нибудь совершенно особенный цветок. Например, цветок вдохновенного уединения.

– Понимаешь, Ювенале, – говорил Оверьмне, – я пишу роман, а все вокруг мне только мешают. Снуют под ногами да гадят по-мелкому.

– Ты вот что пойми – отвечала Ювенале, – твой первый роман был как раз о том, как все мешают тебе писать. А если бы никто не мешал, то и писать было бы не о чем.

– Но теперь-то я пишу другой роман, – страстно спорил Оверьмне, – и у меня такое ощущение, будто все за мной следят. Словно все, кого я изобразил в первом романе, глаз с меня не сводят, да еще и ведут себя осторожно, чтобы я больше не писал о них ничего. Они из кожи вон лезут, лишь бы помешать мне написать второй роман. Избавь меня, Ювенале, пожалуйста, от их хитроумных козней.

– Вот-вот… – улыбалась Ювенале. – Если я дам тебе цветок уединения, ты не напишешь свой роман, в котором за тобой будто бы все следят, а тебе это так надоело, что ты готов провалиться сквозь землю, лишь бы ото всех спрятаться.

8

– Почему мои стихи получаются слишком длинными и размусоленными, по-женски наивными и слезливыми, а не жесткими и короткими, как проза Оверьмне? – спрашивала Папайя.

– Раскрывай свое сердце перед людьми неспешно и незаметно. Не ходи по миру обнаженной, пытаясь прикрыться лишь лепестками своих стихов. Это лишь привлекает внимание к твоему телу и душе всяких проходимцев и прощелыг. И отталкивает добропорядочных жителей Нижнего Хутора.

Поэта Авокадо, который ревниво подслушивал разговор Папайи и Ювенале, мало волновала правдоподобность и наивность. Ему хотелось, чтобы им все восхищались и все его любили.

– Хорошо, я дам тебе цветок, который принесет тебе как поэту любовь еще одного непонятого и непризнанного поэта. Вместе, помогая и уступая друг дружке, вы сможете создать нечто очень хорошее и полезное для Нижнего Хутора. А может, даже не создать, а родить.

– Ну это уже слишком! – заводился Авокадо. – Не могу же я писать о другом поэте, помогать другому поэту, спать с другим поэтом, а потом и еще жениться на этом другом поэте!

– Ты не хочешь жениться даже на той, с которой ты сейчас дружишь и которая известна тебе под именем Папайя? – интересовалась Ювенале.

– Да разве это поэт? – расплывался в довольной улыбке Авокадо. – Так, начинающая поэтесска.

– А может, ты не хочешь давать мне цветок «живого классика», потому что ты приберегла его для своего ненаглядного Рокси Аутти? – снова и снова спрашивал у Ювенале Гуафа Йоханнович.

– Нет у меня, к сожалению, цветка для Рокси, – вздыхала Ювенале. – И от этого мне очень грустно. Потому что Рокси слышит, как мои цветы общаются со звездами. Слышит, как они поют и перешептываются. Он как-то чувствует то, чего не могу услышать даже я. А еще в его душе живет огромная рана-воронка размером с целый город. Я имею в виду наш город, Нижний Хутор. И он единственный, кто не хочет лечиться моими цветами. Не хочет он успокоения, хотя от его уравновешенности зависим мы все.

9

В общем, Рокси с его силой серьезно волновал Ювенале.

– Какая еще сила? – не понимал клерк Суло, разглядывая подаренный ему антистрессовый цветок с плодом-коробочкой, полным маковых семян и семечек.

– Его бог поцеловал в темечко и дал такие силы, с какими он сам не сможет справиться.

– Какая еще пропасть-рана? – просил уточнить Каакко, которого сильно волновала его собственная канализационная рана-воронка.

– А он быстро подсаживается на все блага жизни. На наркотики, алкоголь, женщин и их медные губы трубочкой. Рано или поздно его погубит какая-нибудь совершенно бросовая мелочь, сущая безделица, пустая малость… ну вот Кайса, например! А то, что он до сих пор не сорвался в пропасть, – продолжала Ювенале, – лишний раз свидетельствует, что бог его любит. Хотя и дьявол рыщет там, где бог.

– Кайса? – удивлялся Суммо Хаппонен. – При чем здесь Кайса?

– Кайса для того и создана, чтобы такие уверенные в силе своей типы, как Рокси, сомневались, ломались и каялись. Но вы ему передайте, чтобы он не обращал на Кайсу внимания. Скажите, что главное для художника – гармония. Гармония мелодии и слов. Гармония внешнего и внутреннего. И что не стоит стремиться к совершенству в чем-то одном.

– За что ты полюбила Рокси? – спрашивали у Ювенале самовлюбленные юноши Карри и Топпи.

– За то, что его полюбил бог, – отвечала Ювенале. – Но его может погубить женщина, которую бог не полюбил, так и передайте Рокси.

– Неужели? – ухмылялся Вессо Хаппонен, который искренне считал, что боги-хозяева Нижнего Хутора любят только его.

– Все чего-то хотят, чего-то ждут. А он ничего не хочет. Он единственный, кто не просит ни цветка любви, ни цветка богатства, ни цветка вдохновения. Потому что Рокси бередит рану внутри себя. И даже глубоко раненый, он предпочитает сражаться, полагаясь лишь на собственные силы.

10

Что касается гармонии, о которой говорила Ювенале, то как раз ради нее к Ювенале захаживали высокопоставленные чиновники и даже сам Мерве, мэр Нижнего Хутора.

– Послушай, Ювенале… – Мерве предлагал сделку, от которой нельзя отказаться, – ты ведь сама знаешь, зачем я пришел. Мне нужен цветок всеобъемлющего могущества, а на меньшее я не согласен. Без этого цветка жизнь кажется мне ущербной и неполной.

– Жизнь человека становится полнее и волшебнее, когда он чувствует тесную связь с природой, – отвечала Ювенале. – И зимние сады – одна из ступенек к природе и слиянию с нею. Зимний сад никогда не надоедает. Недаром раненые звери ищут в лесу целебные травы. Наши желания – это и есть раненые звери. А ласка и понимание – лечебные травы.

– Сами посмотрите, – объясняла она огорченному Мерве, – уже много лет я ращу цветы, ухаживаю за ними, поливаю их, холю и лелею, но никогда не видела, как распускается бутон хоть у одного из них. Хотя потом я наслаждаюсь красотой и ароматом каждого. Поэтому я не могу остановить время и обеспечить вам стабильность. Я вправду, честно-честно не знаю, что может с вами случиться. Не знаю, когда и какой бутон распустится, а поэтому у меня и нет для вас цветка вечной власти.

– Но что мне тогда делать? – вопрошал Мерве. – Как остановить время, чтобы все не вернулось на круги своя, как удержать власть?

– Будьте очень осторожны. Почаще смотрите, кто окружает вас и кто отражается в зеркале.

– А бунтарь Рокси? – спрашивал Мерве. – Почему он ничего не боится и не ведет себя осторожно?

– Метафизически он совершенно самодостаточен, а вот по-человечески необычайно слаб. Рано или поздно он неминуемо погибнет.

11

– В каждой части леса, луга, поля содержится часть нашей души. Потому что она в прохладе и ароматах, – любила повторять Ювенале друзьям, собравшимся в ее саду. – В листьях, в цветах, в травах. В мирте, в мирре, в имбире…

Даже женщины приходили к Ювенале лечить женские болячки разговорами. Ляйне и Майне, Лийса и Кюллики, Сюльви и Пяйви, Сирка и Нюнники – все приходили к ней поплакаться.

А еще – выбрать цветок-аксессуар к вечернему наряду или утреннему коктейлю, к платью на очередной романтический вечер, званый ужин или к костюму для очередного делового свидания.

– Цветок должен не только чаровать и соблазнять, но и подходить человеку. Отражать его внутренний мир и гармонировать с его внешностью, – объясняла Ювенале, подбирая цветы для Ориокки, чье имя в переводе с финского означает «фиалка».

– Существуют цветотипы людей: весенний, летний, зимний, осенний, и каждому идут определенные цвета, – делилась она с Вуоккой, имя которой переводится как «подснежник». – Тебе, Вуокка, надо встречаться с весенним типом мужчины, и забудь, пожалуйста, про своего осеннего Тайстто, лучше обрати внимание на росток Тайми. Ведь любой женщине, чтобы расти и развиваться, нужен воздух и простор вокруг.

А ты, Ориокки, не принимай порывистых решений, не растрачивай себя сгоряча, чтобы потом не жалеть и не терзаться. Присмотрись сначала к мужчинам. Дай им возможность проявить себя и поухаживать, а сама смотри, кто из них поливает цветы, а кто обрывает лепестки и топчет ростки.

Главное для людей и растений – термоклимат, – толковала Ювенале девушкам. – Слишком холодная вода, как и холодное слово, может лишь ошпарить морозом корни или пройти, не коснувшись сути. Обильное возлияние, наоборот, может привести к закисанию почвы и загниванию корней, ибо в почву с застоявшейся водой воздух не проникает. Всё хорошо в меру. Лучше поливать по чуть-чуть, маленькими капельками, словно дождик накрапывает. И так же помогать людям.

Для всех у Ювенале было припасено либо доброе словечко, либо лекарство от болячки. Если у кого-то из хуторянок было подавленное настроение, Ювенале давала ей плоды красивого дерева кофе; если же кто-то был чересчур возбужден от любви, предлагала плоды сиреневого валериана и желтого лимона.

– Вот ты, Кайса, – объясняла Ювенале подруге, которая заходила чаще других, – вернувшись с работы, пытаешься скинуть напряжение, сидя у телевизора, и другим то же советуешь. А я бы посоветовала расслабляться в зимнем саду. Вот увидишь – будет совсем другой результат. Ведь в саду тебя ждут беркея пурпурная и дицентра великолепная, орхидея белой цапли и неопалимая купина, такка шантрье и стрелиция с лантаной…

12

Тут, пожалуй, настало время рассказать и о второй девушке, очаровавшей всех мужчин Нижнего Хутора, – о Кайсе. И для начала сказать, что Кайса заставляла всех мужчин Нижнего Хутора каяться, всех без исключения. И тех, кто увидел ее красоту и влюбился, а значит, в итоге растратил свой энергетический запас впустую или вхолостую. И тех, кто полюбить ее не мог, а значит, не мог любить вовсе и жил с такой красотой рядом тоже, выходит, впустую. Женатых и холостых, старых и молодых. Каялись даже женщины и девушки, что они не так красивы и что они поверили своим мужьям и женихам, падким на чужие прелести.

Вот такая она была эффектная женщина. Впрочем, это всем известно. Красивая и абсолютно пустая, как мир до появления гор и лесов, океана, омывающего твердь, и неба, омывающего океан. Как Вселенная до сотворения Луны и звезд, травы и цветов, как мир до сотворения Ювенале.

Но главное, что в глазах Кайсы жила вселенская грусть. Такая грусть, что аж морозом по коже продирало. Грусть бескрайнего океана, скучающего по клочку суши. Грусть бездонного космоса, изнывающего по одинокой звезде. Грусть норки, что, прячась в своей бездонной норе, умирает от безответной любви к дураку-бурундуку. И от этой грусти каждый мужчина рядом с Кайсой чувствовал себя не в своей тарелке.

13

Да, в ее глазах была такая грусть, а в облике такая красота, что рядом долго не выдерживал ни один парень. Но ни один не мог долго выдержать и в стороне, потому что каждый из юношей и мужей считал своим долгом помочь красавице Кайсе и хоть как-то развеселить ее.

И все потому, что ее глаза, такие равнодушные и спокойные, ясные и холодные, глубокие и даже, пожалуй, бездонные, завораживали мигом. Казалось, можно окунуться в них целиком и утонуть, так и не достигнув дна. Но прежде чем задохнуться от равнодушия – окоченеть на холоде.

А с другой стороны, в глубине ее глаз порой проскальзывали искорки радости и веселья, этакая безуминка-изюминка, что внушала надежду: есть там дно и тепло тоже. Есть виноградники счастья на зеленых холмах и цветущих склонах у спрятавшегося одинокого домика.

Многие надеялись, без остатка окунувшись в ее бездонные глаза, достичь самых глубин грусти и достать со дна маленькие искорки, словно потаенные звездочки-жемчужины. Надеялись многие, но пока это никому еще не удалось.

Бездонная тоска и грусть были не только в глазах, но и во всем облике Кайсы. Болезненная печать безысходности словно навсегда поселилась у нее на лице. И с каждым днем в Нижнем Хуторе Кайса становилась все грустнее и грустнее.

14

Я и сам, глядя на Кайсу, не мог остаться равнодушным и всё время думал: какая, интересно, печать у нее на сердце; печать несчастной любви или печать счастливой смерти?

Так я думал про недоступную звезду Кайсу и когда видел ее вживую, в подъезде Дома-корабля, например, и когда она появлялась на экране телевизора. Кайса работала ведущей криминальной программы «Вечер трудного дня» на телеканале «Северо-запад TV». И каждый вечер появлялась в домах нижнехуторян с вестями об убийствах, ограблениях, пожарах и катастрофах.

Обо всех этих ужасах Кайса рассказывала с таким холодным видом и безучастными взглядом, – мол, подумаешь, – словно побуждала мужчин действовать смелее, быть еще активнее и ярче.

Ее белое, бледное лицо освещалось северным сиянием улыбки и мерцанием уже почти потухших, полумертвых, скучающих глаз. Порой даже закрадывалось подозрение: уж не признак ли это мировой стервозности там, в глубине очей? Подозрения и страхи, тошнота и плохие предчувствия накатывали на город после этих передач. Все знают: во время северного сияния людям выходить из дома не рекомендуется. Но и выключить его вместе с телевизором ни у кого не хватало сил.

15

Одевалась Кайса очень стильно, но во все натуральное. В меха норки и выдры, в темную кожу ящериц и броненосцев-не-потемкиных. А передачи вела в строгих костюмах и шарфиках. В общем, была очень стильной. Но главное – грудь и грусть.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю