Текст книги "История любовных похождений одинокой женщины"

Автор книги: Ихара Сайкаку

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Дешевая потаскушка из веселого квартала

Все горожане, даже самого низкого звания, носят кинжалы, и потому ссоры кончаются мирно, без грубых оскорблений. Если бы никто, кроме воина, не носил оружия, то силач мог бы всегда по своей прихоти избивать слабого, но, опасаясь кинжала, он поневоле сдерживается. Под защитой клинка не страшно идти одному по безлюдной дороге в самую темную ночь.

Дзёро обычно водится с легкомысленным кутилой. Нередко случается, что, повздорив с соперником, такой мужчина ставит ни во что свою жизнь. Я – простая дзёро, но всегда думала, что если бы мне пришлось пожертвовать жизнью из чувства долга, – умерла бы с радостью, не раздумывая ни минуты: до того жизнь моя стала тяжела. Но и умереть мне не удавалось, ведь у меня не было возлюбленного, готового разделить мою судьбу [57]  [57] В веселых кварталах часто случались самоубийства и двойные самоубийства. Случаи двойного самоубийства даже стали излюбленной темой многих драм и повестей того времени. Чувство долга (гири) в его феодальном понимании могло заставить девушку дать клятву умереть вместе с возлюбленным.


[Закрыть].

Как было мне тягостно мое падение, когда из блистательной тайфу я превратилась в тэндэин, но и это был не конец? Меня заставили служить в роли простой какой, и что же? Куда девалась моя прежняя заносчивость!

Когда звали девушек: «Пожаловал новый гость!» – я считала за счастье заполучить его и не посылала взглянуть, какой он из себя. Если же, бывало, случится помедлить, и тебе скажут: «Уже не надо!» – побежишь назад, не помня себя от огорчения, а слуги вслед смеются:

– Этакая, как она, девица низшего разбора должна бежать по первому же зову. Туда же, прихорашивается. Один убыток! Никто и гроша не набавит сверх положенного.

Хозяйка делает вид, что тебя не замечает, не разговаривает с тобой. От стыда пойдешь на кухню, а там, глядишь, уже в сборе теплая компания хозяев чайных домов, что у въезда на дорогу в Тамбу [58]  [58] Чайные дома – род веселых домов низшего разряда, располагались часто возле больших проезжих дорог. Хозяева их давали приезжим большую шляпу, закрывавшую лицо, и провожали в веселый квартал.


[Закрыть]. Поманят к себе: «Пойдем-ка в спальню!» – и тут же начинают грубо заигрывать. Ну, рассердишься немного, пойдешь в парадные покои, а там тайфу, круглым счетом столько же, сколько богатых посетителей. К спутникам их уже пристроились тэнд-зин. Несколько молодых прихлебателей зазывают к себе в компанию, но ни один и не подумает пригласить для любовной встречи. Приходится сидеть на самом последнем месте с краю. Иногда сунут в руки чарку, потому что больше некому ее передать, но не наливают в нее ни капли вина. И никто не подумает попотчевать, никому до меня дела нет! Отдашь поневоле пустую чарку соседней гетере, ожидая с нетерпением ночи.

Но и ночью теперь приходили ко мне странные посетители. Ляжешь на жесткую постель, покрытую одним футоном, а молодой гость держит себя уж чересчур развязно. Наверно, цирюльник какого-нибудь богатого горожанина, привыкший к нравам дешевых чайных домов на улицах Кохоритё и Иэхатикэн. Ведет он себя в постели чудно: распустив пояс, придвигает к себе листки ханагами и начинает похваляться:

– Видишь, как у меня дела процветают!

Высыпает из кошелька, привешенного спереди на поясе, всего один бу и пригоршню мелочи, монеток тридцать с горошину величиной, и несколько раз пересчитывает напоказ. Невольно злость берет: какое ничтожество!

Он со мной заговаривает, но я не отзовусь, сделаю вид, что живот заболел, и повернусь к нему спиной, будто засыпаю. Однако он против ожидания не отступается:

– Знаешь ли, у меня целебные руки!

И начинает растирать меня до рассвета. Растроганная до глубины души его добротой, обниму его, но тут вдруг слышится голос богача, его хозяина:

– Уже утро настает, торопись-ка ты домой. Там уж, верно, заждались. Отправляйся делать прически.

Богач без всяких церемоний велит моему гостю вставать с постели, и мое доброе чувство вновь исчезает. Значит, он и правда цирюльник на побегушках у хозяина. Зачем нам еще раз встречаться? И равнодушно отпускаю его.

Пока я была тайфу и тэндзин, я не горевала о том, что это ремесло так презренно, но, с тех пор как я стала только ничтожной какой, меня грызла печаль, оттого, должно быть, что жизнь моя так переменилась. Мужланы мне были противны, гости среднего состояния меня не приглашали. Если же в кои-то веки мне доставался изящный кавалер, то с первой же минуты встречи на ложе он, подлец, терял весь свой лоск и грубо кричал:

– Эй, дзёро, развязывай пояс!

– Что это вы! Разве это такое спешное дело? Как же вы ждали десять месяцев в утробе вашей матушки? – пробовала я осадить его.

А он, не дослушав, бросал в ответ:

– Столько времени гостить в утробе мне еще не приходилось. С века богов и поныне шлюха, которой любовь противна, ни к черту не годится. Если ты на это жалуешься, то в чем затруднение? Скажи, что не хочешь, и я приглашу другую.

Он так фыркал носом, что страх меня брал, но еще страшней было платить хозяину из своих кровных денег, если бы гость ушел.

Вспомнив, что он из хорошего общества, я старалась извиниться поучтивее:

– Прошу вас, простите меня, я сболтнула глупость! Уж очень я проста. Не знаю, как вы и оправдаетесь, если слух о нашей встрече дойдет до вашей постоянной тайфу.

Такого рода любезности постоянно на устах какои.

А если бы я начала говорить о тех гетерах, которые еще ниже, о хасицубонэ [59]  [59] один из низших и самых дешевых разрядов гетер


[Закрыть], то этому конца бы не было, да и слушать неинтересно.

Но и у них есть свои установленные обычаем особые словечки для привета. Прежде всего гетера, цена которой три моммэ, вовсе не столь уж отвратительна. Она с достоинством приветствует гостя. Девочка-служанка в дешевом платье приготовит постель. Красиво сложив ханагами, поместит их наготове возле футона, крытого недорогим красным шелком. Зажжет масляную лампу и убавит огонь, оправит две подушки, пожелает спокойной ночи и выйдет через маленькую дверку.

Да и мужчина, навещающий гетеру ценой в три моммэ, вовсе не всегда самый жалкий на свете бедняк. Иной, проматывая без пути свое состояние, решается войти в ворота веселого дома только под покровом глубокого мрака. Другой – приказчик состоятельного купца. Третий – самурай низшего ранга.

Перед тем как лечь в постель, девушка, еще не развязав пояса, хлопает в ладоши, вызывая служанку:

– Это платье как будто грязновато для постели, но сойдет, помоги мне переодеться в него.

Чтобы для начала завести приятный разговор, она спрашивает, взглянув на рисунок на веере гостя:

– Этот кугэ, что прикрыл свою голову рукавом [60]  [60] В поэтической антологии Синкокинсю (1205) есть стихотворение известного поэта Фудзивары Садайэ (1162– 1241):
  Нигде ни единой сени,
  Где б мог рукава стряхнуть я,
  Остановив коня.
  На снежной равнине Сано
  Сгущается темнота.
  Веер был украшен рисунком на тему этого стихотворения. Кугэ – титул сановника при Киотоском императорском дворе.


[Закрыть], наверно, тот самый, которому негде было стряхнуть снег с себя на голой равнине Сано?

Мужчина в ответ:

– Прижмись ко мне, я буду тебе верной опорой, а ты стряхни снег со своей нежной кожи… Можно мне к ней прикоснуться? – И начинается любовь.

Если гость до самого своего ухода не спросит, как зовут девушку, то это уж непременно богатый горожанин.

Чтобы завлечь такого гостя, девушка вздыхает при расставании:

– Ах, когда же вы придете вновь к моему решетчатому окну и мы встретимся снова? – и провожает его долгим взглядом.

Тут уж любой мужчина из тщеславия расхвастается перед своими приятелями, явится еще раз, и готово – попадет в ловушку.

Заметив, что гость ее – простой слуга, девушка ахает:

– Что же вы пришли одни, без слуг, в дороге ведь опасно одному?

Нет на свете такого мужчины, который возразил бы на это:

– Что ты, да у меня нет слуг! Опутает его лестью, а потом спросит:

– Где ваш дорожный ящик? Я уложу в него ваше ночное платье.

Гость уже не в силах сказать: «У меня нет слуг нести за мной дорожный ящик с вещами» – и в конце концов оставит ей платье в подарок.

Дзёро ценой в два моммэ сама убавляет огонь в ночнике и, напевая популярные отрывки из Кидайю-буси [61]  [61] Отрывки из дзёрури (пьес для кукольного театра) в манере чтеца Кидайю (Удзи Кидайю). Текст дзёрури исполнял чтец особым напевным речитативом. Существовали разные школы исполнения дзёрури; отрывки из них получали большое распространение среди горожан в качестве популярных песен. Удзи Кидайю, современник Сайкаку, исполнявший пьесы его сочинения, положил начало одной из наиболее известных школ дзёрури. Кидайю-буси – отрывок из дзёрури в исполнительской манере школы Кидайю.


[Закрыть], застилает бумагой изголовье, чтобы не закапать его маслом из ночника. А в промежутках ведет обычный в таких случаях вежливый разговор:

– Вы с какой тайфу изволите постоянно встречаться? Вам здесь неуютно в моей бедной каморке… В какой веселый дом вы обычно ходите?

Девушка ценой в один моммэ, напевая модную песенку, вытаскивает из-за ширмы циновку вместо постели, сначала незаметно развязывает верхний пояс и, не считаясь с желанием гостя, а только следуя приказаниям хозяина, переодевается в ночное платье, снимает нижний пояс и вешает там, где не видно.

– Я думала, уже ночь, но, кажется, колокол пробил только четыре удара [62]  [62] Т. е. десять часов вечера.


[Закрыть]. Вы куда пойдете домой? – так она дает понять гостю, находящемуся в услужении, чтобы он поторапливался домой к хозяину. Быстро закончив с ним все дела, зовет управительницу и наказывает ей скороговоркой: – Плесни-ка чаю в две чайных чашки и подай гостю!

Гетера ценой в пять бу сама закрывает дверь, одной рукой бросает на пол грубую циновку тосимской выделки, придвигает ногой поднос с курительным прибором и валит гостя на циновку.

– Ого! Да никак на тебе нижний пояс из шелка, хоть и поношенный. Ты, видно, франт! А чем занимаешься? Сейчас угадаю наверняка! Ты сейчас можешь свободно погулять оттого, что стоит тихая лунная ночь. Значит, ты ночной сторож!

– Вот и не угадала! Я – самый первейший купец, маклер по торговле токоротэн [63]  [63] съедобные морские водоросли.


[Закрыть].

– Придумал бы что-нибудь получше! Разве продавец токоротэн станет гулять в такую жаркую ночь, когда самый спрос! Да еще сегодня в храме Кодзу исполняют кагура [64]  [64] Религиозные мистерии, один из любимых видов народных развлечений. Кагура в храме Кодэу исполняется 18 июня.


[Закрыть] по случаю праздника. Уж на худой конец можно заработать восемьдесят моммэ…

Да, такая девушка знает до мелочи о каждом госте, кто он и чем живет.

И я сама упала еще ниже какой. Продали меня из столицы в веселый квартал Симмати, и пока я служила там два года самой дешевой дзёро, чего только я не перевидала на свете! Когда же на тринадцатый год кончился срок моей службы [65]  [65] Контракт с хозяином веселого дома обычно заключался на десять лет, причем годы начала и конца службы не засчитывались, так что фактически получалось двенадцать лет.


[Закрыть], села я в лодку на реке Ёдогаве и, так как не было мне другого пристанища, снова вернулась в свою родную деревню.

Наложница бонзы в храме мирской суеты

У отшельниц-чародеек был, говорят, особый дар [66]  [66] Согласно легенде, отшельницы-чародейки были безобразны собой, но обладали даром выдувать изо рта маленькие фигурки, похожие видом на них в дни молодости.


[Закрыть] воссоздавать свой прежний юный облик в малом виде.

В самую цветущую пору буддизма священники в храмах, не таясь от взоров людей, открыто содержали молодых служек. Я, хоть мне и было совестно, подбрила себе волосы на макушке, как делают молоденькие юноши, научилась говорить мужским голосом, переняла их повадки, даже надела фундоси. Не отличить от молодого человека! Верхний пояс тоже переменила: вместо широкого женского пояса повязала узкий. Когда я прицепила сбоку меч и кинжал, то с непривычки было очень тяжело, даже на ногах устоять трудно, и очень странно было ходить в мужском платье и шляпе. Я дала нести соломенные сандалии слуге с наклеенными усами [67]  [67] В ту эпоху у слуг было в обычае приклеивать или рисовать себе фальшивые усы, чтобы придать себе более солидный вид.


[Закрыть] и, расспросив, где в этом городе находится богатый храм, отправилась туда в сопровождении привычного к таким делам скомороха. Делая вид, что хочу полюбоваться вишневыми деревьями, я вошла в сад через ворота в земляной ограде. Скоморох пошел к скучающему от безделья настоятелю и что-то прошептал ему на ухо. Меня провели в покои для гостей. Скоморох представил меня святому отцу:

– Это молодой ронин. Пока ему выпадет случай вновь поступить на военную службу, он может по временам развлекать вас. Прошу подарить его своей благосклонностью.

Священник спросонья пробормотал:

– Ты спрашивала у меня вчера вечером, как приготовить снадобье для изгнания плода… Я узнал все, что нужно, у одного человека…

Тут он очнулся и захлопнул рот самым потешным образом. Потом он опьянел от вина, а из кухни потянуло запахом скоромной пищи.

Мы условились, что за одну ночь он будет платить мне по две серебряные монеты. Повсюду в храмах всех восьми буддийских сект эта секта любви в большом ходу, ибо ни один бонза не хочет открыто, как говорится, «обрезать свои четки» [68]  [68] Т. е. нарушить запрет любить женщин.


[Закрыть].

В конце концов я очень полюбилась настоятелю, и мы заключили договор, что я в течение трех лет буду его наложницей за три кана серебра.

Я немало потешалась, наблюдая обычаи этого храма житейской суеты. К моему возлюбленному собирались только его старые приятели бонзы. Они не постились в дни поминовения Будды и святых вероучителей, а шесть постных дней в месяце блюли особым образом. В то время как в их уставе говорится: «…а в прочие дни, помимо этих, дозволено…» – они именно в запретные дни обжирались мясным и рыбным, а любители женщин особенно охотно распутничали в «Домике карпа» на Третьем проспекте и в других подобных заведениях. Невольно кажется, что раз все бонзы так ведут себя, то, может быть, сам Будда благословил их на такие дела и нет им ни в чем запрета. Чем больше в наше время богатеют храмы, тем больше священники погрязают в распутстве. Днем они носят облачение священнослужителей, а ночью, как светские любезники, надевают хаори. В кельях своих устраивают тайники, где прячут женщин. Потайной ход ведет в погреб, а там узкое окошечко для света, сверху настлан плотный слой земли, стены толщиной в один сяку и более, чтобы ни один звук не проникал наружу. Днем бонзы скрывают своих наложниц в тайниках, а ночью ведут в свои спальни. Понятно, как тягостно такое заточение для женщины. И еще вдвойне более тягостно оттого, что она соглашается на него не ради любви, а только ради денег.

С тех пор как я вверилась мерзкому бонзе, он имел со мной дело и днем и ночью без отдыха и сроку. Скоро необыкновенность этой жизни мне прискучила, интерес новизны пропал, и я мало-помалу стала таять и сильно исхудала. Мой настоятель стал еще более безжалостен. Страшная мысль терзала меня, что, если я умру, меня так и зароют в этом подземелье.

Но потом, когда я пообвыкла, мое заключение уже не казалось мне ужасным. Я с нетерпением поджидала возвращения настоятеля с заупокойной службы и грустила, думая, что на заре он разлучится со мной для церемонии собирания костей на погребальном костре [69]  [69] Трупы в Японии сжигаются. После сожжения несгоревшие кости собираются для погребения.


[Закрыть]. Его белое нижнее платье пропахло ладаном, но и этот запах, сообщавшийся моему собственному платью, стал мне мил и дорог.

Понемногу я перестала грустить. Я привыкла к звукам гонга и кимвала, хотя вначале затыкала уши, чтобы их не слышать. Напротив, они стали мне приятны. Запах сжигаемых трупов уже не был мне противен, и я стала радоваться, когда бывало много погребений, потому что храму был от этого хороший доход.

По вечерам, когда приходил продавец саканы [70]  [70] Здесь: закуски к рисовой водке.


[Закрыть], я готовила белое мясо молодых утят, суп из рыбы фугу [71]  [71] Мясо рыбы фугу (тетрадой) особенно ценится в Японии.


[Закрыть], сугияки [72]  [72] Мясо, поджаренное на дощечке или в ящичке из криптомерии, пропитавшееся ароматом этого дерева.


[Закрыть] и другие тонкие кушанья, а чтобы запах не просачивался наружу, закрывала жаровню крышкой, потому что все же приходилось немного опасаться людского суда.

Даже маленькие служки в храме, привыкнув к распущенности, проносят потихоньку в рукавах сушеные иваси и жарят их, завернув в обрывки старой бумаги, на которой написано святое имя Будды. Так проводят бонзы свои дни! Нет ничего мудреного, что они лоснятся от жиру и на работу крепки. Подвижников, которые по-настоящему покидают этот мир и скрываются в горных дебрях, питаясь дикими плодами, или людей, что по бедности довольствуются лишь растительной пищей, можно сразу узнать: они становятся похожими на сухое дерево.

Я служила в этом храме с весны до осени. Вначале настоятель до того мне не доверял, что, уходя, всегда запирал дверь на замок, чтобы не сбежала, но постепенно стал небрежен, и мне удавалось заглядывать на кухню храма. Как-то неприметно я осмелела и не убегала, даже завидев прихожан.

Однажды под вечер, когда осенний ветер шумел в вершинах деревьев, срывая засохшие листья бананов, и кругом все было угрюмо, я вышла на бамбуковую веранду. В душу мне глубоко проникло чувство перемены, совершавшейся в природе, и я, положив голову на руку, словно на изголовье, хотела забыться. Но не успела еще я уснуть, как передо мной явилось странное видение: вошла неверным шагом старуха, на голове – ни одной черной пряди, лицо покрыто волнами морщин, руки и ноги – словно полочки для углей. Почти неслышный голос наполнял состраданием сердце.

– Я долгие годы живу в этом храме. Меня считают старой матерью настоятеля. Собой я не так уж дурна, но нарочно стараюсь выглядеть как можно безобразнее. Я старше настоятеля на целых двадцать лет. Стыдно мне в этом сознаться, но только для того, чтобы как-нибудь жить на свете, я тайно для всех стала его возлюбленной. Сколько обещаний он мне давал, а теперь говорит, что я слишком стара. Я покинута в тени забвения. Мне дают есть только жертвенную пищу с алтаря. Настоятель пылает злобой против меня за то, что я все не могу умереть. Но не его жестокость больней всего ранит и наполняет гневом мое сердце. Ничего не зная о моей участи, ты теперь ведешь любовные речи с настоятелем на одном изголовье. Ты стала его возлюбленной недавно, всего в нынешнем году, но знай, что трудно тебе уйти от моей судьбы. И вот я усмирила в моем сердце яростное желание вцепиться в тебя зубами и решила все сказать тебе нынче ночью…

Ее слова поразили меня в самое сердце. «Нет, в этом страшном месте нельзя мне дольше оставаться, надо бежать отсюда», – решила я и вот какую придумала забавную уловку.

Я подложила вату под свое платье, чтобы казалось, будто у меня вырос живот, и сказала своему возлюбленному:

– До сих пор я от тебя скрывала свою беременность, но больше нельзя мне молчать, срок родин уже близко.

Настоятель ужасно перепугался:

– Поезжай скорей к себе в деревню, роди там благополучно и возвращайся назад.

Он собрал для меня деньги, скопленные им от мирских подаяний, и преподал тысячу наставлений насчет будущих родов.

В это время скончался какой-то ребенок, и родители, увлажняя слезами рукава, пожертвовали его платье в храм, говоря, что им отныне было бы слишком больно на него глядеть. Это платье настоятель отдал мне для новорожденного.

Он собрал все, что мог, не жалея, и дал не рожденному еще младенцу имя Исидзиё.

Мне так опостылел этот храм, что я больше не вернулась туда. И, хотя бонза понял, к своему большому огорчению, что его надули, он не посмел обратиться в суд.

Сочинительница писем

«Какие прекрасные ирисы вы мне прислали! Я все время любуюсь, как завороженная, вашим чудесным подарком!» – в столице есть немало женщин, которые умеют сочинять к случаю такие любезные письма и получают от этого хороший доход, после того как оставят службу в знатных домах, где долгое время изучали все тонкости этикета и учтивого обхождения. Родители отдают к ним в обучение своих дочерей. А так как я тоже в прежние времена жила в благородной семье, то решила открыть школу, чтобы учить юных девушек письму. Как я была рада, что смогу наконец безбедно жить в собственном доме! Я изящно убрала маленькую гостиную, развесила в ней на каждом столбе красивые прописи с образцами письма, принятого у женщин [73]  [73] Женщины в письмах употребляли меньше китайских иероглифов, чем мужчины, и писали главным образом при помощи японской азбуки (каны).


[Закрыть], и наняла для услуг деревенскую девушку.

Воспитывать юных учениц, вверенных родителями, дело ответственное. Я каждый день заботливо учила их чистописанию и наставляла в правилах благовоспитанного поведения, забыв о прежнем своем легкомыслии.

Иногда молодые люди в пылу сердечного увлечения просили меня сочинить любовное письмо. В прежние времена, когда я была гетерой, я узнала самые сокровенные глубины любви и потому могла ярко изобразить пылкую страсть юноши или тонко передать первое чувство молодой девушки. Нередко также мне случалось сочинять послания для бывалых и ловких распутниц. Для всех я умела найти подходящие слова, и не было случая, чтобы мне не удавалось склонить сердце того, кому я писала.

Что лучше письма передает чувства возлюбленного? Он может даже на своей далекой родине, в глуши, вверять бумаге свои заветные мысли. Но самое красноречивое послание быстро прискучит, если в нем таится обман, и будет безжалостно выброшено. Если же письмо написано от всего сердца, то оно всегда найдет отклик в другой душе. Когда читаешь такие письма, кажется, что ты видишь перед собой живого человека.

Когда я еще служила «в селении любви», был среди многих гостей один, кого я отличала от других. Только с ним я не чувствовала себя продажной женщиной, а говорила, что думаю, просто и откровенно. И он тоже не покидал меня, пока у него были деньги. Лишившись возможности посещать меня, он каждый день находил случай послать мне тайно весточку о себе, и, читая и перечитывая его письма без конца, я точно видела его перед собой. Я засыпала, прижимая их к своей обнаженной груди, и мне снился мой милый. Его письма стали моей второй душой, я бредила ими все ночи напролет, пугая спавшего со мной рядом гостя. Когда же мой возлюбленный стал сам себе господин и мы снова смогли встречаться по-прежнему, он рассказал мне про все, что было с ним в разлуке со мной, и я поняла, что он делился со мной в письмах каждой своей думой.

Так оно и должно быть! Пишите о самом заветном, не уклоняясь в сторону, и ваши слова найдут дорогу к сердцу любимого.

Ко мне обратился один человек с просьбой сочинить письмо к избраннице его сердца.

– Я напишу послание, полное такой страсти, что самая жестокосердная красавица не сможет остаться безответной, – обещала я ему. Я вложила в письмо свою душу, и оно взволновало меня самое, я почувствовала, что этот мужчина стал мне дорог.

Однажды я сидела с кистью в руке, глубоко задумавшись, и вдруг сказала своему заказчику:

– Простите, что я об этом говорю без всякого стеснения, но нет на свете женщины более бессердечной, чем та, которой вы пишете. Как она терзает вас, отвергая вашу любовь! Откажитесь от этой безнадежной страсти и обратите лучше ваши помыслы ко мне. Конечно, любовь – дело взаимное, но, ах! поверьте мне, главные достоинства женщины – доброе сердце и готовность сразу, не колеблясь, уступить любимому.

При этих неожиданных словах мужчина от изумления на миг лишился речи. Он подумал: «В самом деле, неизвестно, что еще выйдет у меня с другой. Лучше взять то, что поближе». Ему бросилось в глаза, что волосы мои вьются, большие пальцы ног изогнуты наружу, ротик маленький [74]  [74] Такая внешность считалась признаком пылкой натуры.


[Закрыть].

– Я буду с тобой откровенен. Я не думал платить денег той женщине, и ты от меня денег не жди. Я не могу купить тебе даже хорошего пояса. Напрасно ты стала бы спрашивать, нет ли у меня знакомого торговца тканями, чтобы купить для тебя всего два тана [75]  [75] Мера материи, около 10 м.


[Закрыть] белого шелка или один тан алого шелка. Я должен с самого начала предупредить тебя об этом.

Я к нему с самыми лучшими чувствами, а он посмел говорить мне такие грубые, такие недостойные вещи! Какой скаред! Но ведь в огромной столице не может быть недорода на мужчин, да и в других местах есть же достойные! Не успела я это подумать, как полил майский дождь, в окно впорхнул намокший воробушек и погасил огонь в лампе. Стало темно, и тут мой заказчик крепко схватил меня в объятья и задышал тяжело и прерывисто, а изголовье было близко. Передав мне листок бумаги косугихара, он сказал слова песенки, ласково поглаживая меня по спине:

 
Ты живи до ста лет,
Я – до ста без одного.
Будем вместе мы с тобой
До седых волос.
 

Вот глупый человек, не знающий жизни! Сулит себе прожить девяносто девять лет, а мне на год больше, целых сто. И раньше болтал всякие глупости. Выходит, я целый год должна буду жить на свете одна-одинешенька; покинет меня, дряхлую, с отвисшим подбородком, когда я уже не в силах буду ходить без посоха.

Всю ночь напролет мы провели в любовных утехах, и я вконец изнемогла, а наутро он преподнес мне, с позволения сказать, угощение: суп из самой дешевой рыбы-вьюна, яйца, дикий ямс.

Неудивительно, что силы его начали постепенно таять. Увы! В апреле следующего года, когда все люди меняют свои теплые платья на легкие, он зябко кутался в несколько ватных халатов, и врачи один за другим отказывались от него. У него выросла густая борода, отросли длинные ногти. Слух ослабел, приходилось ему подносить руки к ушам. А когда при нем заходил разговор о какой-нибудь милой женщине, он только с досадой тряс головой.